1 См.: Марков в. М. Историческая грамматика русского языка. Именное склонение, с. 51—56.

1 Обнорский с. П. Именное склонение в современном русском языке, с. 102,

В поисках реальных объяснений причин расширения функций флексии -у в Р муж. р. Марков руководствуется очень важным тези­сом С. П. Обнорского, суть которого состоит в том, что «новообразо­ванные формы на -у есть морфологический факт и требуют прежде всего своего полного истолкования с точки зрения явлений морфо­логии» ². Если принимать этот тезис (а оспоривать его нет никаких оснований), то нельзя не заметить, что случаев непосредственного воздействия лексико-семантических или словообразовательных фак­торов на собственно морфологические изменения за пределами рас­сматриваемой проблемы не отмечено: на уровне плана выражения морфологические изменения происходят либо в связи с фонологиче­скими преобразованиями, создающими условия для реализации соб­ственно морфологических тенденций развития, либо под влиянием синтаксических отношений, определяющих эти тенденции, реализа­ция которых может зависеть или не зависеть от происшедших в языке фонологических преобразований. Учитывая общие причины псто-рико-морфологических изменений, необходимо обратить внимание на то, что расширение функций флексии -у в Р существительных с отвлеченным значением (действий, состояний), в названиях «мест­ностей» (А. А. Шахматов), а также существительных с вещественно-собирательным значением происходит тогда, когда флексии -а/-у становятся вариантными в парадигме одного типа склонения. Как правило, в таких условиях язык стремится либо к ликвидации од­ной из синонимичных флексий, либо к их «специализации» для вы­ражения разных падежных значений (разных синтаксических отно­шений). В этой связи нельзя не отметить, что общее лексическое значение существительных в значительной степени определяет их функционирование в речи. В частности, нетрудно заметить, учиты­вая комплексное значение Р, что со значением собственно родитель­ного (отношения, принадлежности и т. д.), как правило, функцио­нируют имена, по терминологии Шахматова, «означающие индиви­дуальные предметы» (и прежде всего одушевленные), в то время как имена с отвлеченным значением и со значением «местностей» употребляются прежде всего в конструкциях с грамматическим значением давнего отложительного (или исходно-достигательного) падежа, а слова с вещественным и собирательным значениями — в словосочетаниях с грамматическим значением, которое некоторые исследователи называют партитивным падежом.

Итак, вновь приходится сталкиваться с фактом исторической дифференциации дублетных окончаний внутри одного, объединен­ного, склонения (как это было в случаях типа мало воды — из воде, развивавшихся примерно в это же время), когда язык вос­пользовался наличными морфологическими средствами для выра­жения разных падежных значений: флексия -а закрепилась в каче­стве показателя собственно родительного падежа (дом брата, ножка стола; см. уже в старейших текстах этимологические основы на *-й: отьца и сына и святого духа в Изб. 1076; въ имя оця и с(ы)на и стого духа в Юрьевск. ев.; пусти бо с(ы)на своего едииочадаго в Усп. сб.), в то время как флексия -у постепенно закре­пилась в качестве средства выражения значений отложительного, или исходно-достигательного (с бою, из походу, от того чту), и партитивного падежей (кусок соску, меду нет, ячменю мало было). В силу того, что разные лексико-семантические группы имен в раз­ных падежных значениях используются неодинаково, они закреп­ляются в речевой практике в словоформах либо с флексией -а, либо с флексией -у, иногда попадая в такой форме в конструкции с редким для них падежным значением, что и производит впечатле­ние грамматической непоследовательности, заставляя связывать флексию -у (или -а) с определенными лексико-семантическими разрядами существительных.

В М после сложения единого типа склонения существитель­ных мужского рода также развивается функциональная диффе­ренциация форм с -у я ->ъ(-е). С XIV — XV вв. в памятниках встре­чаются формы существительных, никогда не изменявшихся по VII классу, с флексией -у в конструкциях с собственно местным значением — локализации действия (события) в пространстве или во времени: по образцу конструкций типа на берегу, в лесу и далее — на Дону, в Тържьку все чаще появляются формы типа у Луцку, на Волоку, во Смоленьску, въ Можайску. Особенно широко представ­лены они в южновеликорусских деловых документах конца XVI — XVII вв.: во Брянску, во Мценску, в Острогожску, в Рыльску; то же — в названиях речек: на Мерчику, на ргьчки на Пруту, на Гнилом Орлику. Легко заметить, что во всех случаях, где названия местно­стей не совпадают с апеллятивами (именами нарицательными), ха­рактеризовавшимися односложной основой с подвижным ударением (как Прутъ), — это топонимы с основой на задненёбный согласный. В этой связи А. А. Шахматов полагал, что «благоприятным» усло­вием расширения функции флексии -у в М была возможность сохра­нить единообразное оформление основы во всех падежных формах (без чередования [к/ц, г/з], ибо традиционная форма должна была быть на Волоцп, в Тържьцгь). Так же объясняются и формы на -у от многосложных основ, которые в соответствии с нормами древне­русского склонения не должны были бы принимать этой флексии в М: на лед(ь)нику, на чердаку, отмечаемые не только в южнове­ликорусских говорах, но и в северных. Учитывая, однако, что на Волоку, въ Новомь Търгу встречаются в северо-западных древнерус­ских текстах позднее написаний, указывающих на обобщение в мест­ных говорах основ на задненёбный в формах склонения, и притом параллельно с формами типа на Пудог/ъ, предположение Шахматова скорее следует отнести к причинам более широкого проникновения форм М на -у в памятники письменности (а не к причинам их рас­пространения в разговорно-бытовой речи).

¹ На этом основании А. А. Шахматов, имея в виду материал древних памят­ников, считал, чго кроме как с предлогами в и на «в положении после друшх предлогоз формы на -у вообще ие известны» (Историческая мор|юлоп1я русскою языка, с. 253).

В целом же следует констатировать, что в М флексия -у продол­жает функционировать среди существительных неодушевленных с исконно односложной основой и подвижным ударением, а под влиянием основ с полногласными сочетаниями (типа на берегу, в полону ■— исторически также односложных: из *berg-, *peln-) распространяется и на двусложные основы с подвижным ударением. Для этих групп основ существительных мужского рода долгое время остается нормой М с флексией -у при различных частных падежных значениях; см. в памятниках XVI — XVII вв. (с изъяснительным значением): о броду, о созу, о дому, о миру, о строю, о ходу, о чину и др. Подобные примеры чрезвычайно редки \ поскольку в конст­рукциях с изъяснительным значением неличные существительные в диалогической речи почти не употребляются, а в древних текстах они встречаются в характерных канцелярских конструкциях — в указах, судебниках, отчетах, куда и попадают в форме М, типич­ной для данного круга имен, закрепленной за ними в повседневной речевой практике, обычно использующей такие существительные с предлогами в и на с местным значением. С XVII в. отмечается дифференциация функций флексий -у, -е, из которых первая посте­пенно закрепляется за собственно местным значением падежа, независимо от предлога; ср.: Котел стоит железной а в том котлу затирают винные браги в Курск, гр. 1634; В худом котлп>18 гри-еенак (весу) в Курск, гр. 1629. Со временем такое различие флексий закрепляется в качестве нормы литературного языка (но только среди тех же неодушевленных существительных с исконно одно­сложной основой и подвижным ударением; ср.: быть в лесу — знать толк в лесе) и в подавляющем большинстве великорусских гово­ров.

Таким образом, в говорах русского языка постепенно сложилась на морфологическом уровне система большего числа падежей, чем принято выделять в современной грамматической традиции, так как в разных новых («объединенных») типах склонения, унаследо­вавших оказавшиеся вариантными флексии различных древних словоизменительных классов, по-разному могут оформляться раз­ные значения традиционного родительного падежа (собственно родительный, партитивный и отложительный, или исходно-дости­гательный) и разные значения так называемого «предложного» падежа (собственно предложный, а точнее — изъяснительный, и собственно местный), что в некоторых южновеликорусских говорах отражено также в формах существительных женского рода типа ночь, площадь в переносе ударения на флексию:

и

В

Р

Парт.

От л.

Д

Т

Изъясн.

М

вода

воду

воды

(из, к) воде

eogoj (у)

(о, на) воде

лес

леса

лесу

(из) лесу

лесу

лесом

о лесе

в лесу

конь

коня

коню

конём

о коне

(на коню)

ночь

ночи

ночью (]')

о ночи

в но-ш

§ 119. Общее значение собственно М — это указание на лока­лизацию действия (события) не только в пространстве, но и в о времени. Именно с этим частным значением закрепились с флексией -у формы односложных основ с подвижным ударением: на, в (таком-то) году, в (таком-то) часу; в диалектной речи также: в вечеру (см. в курских грамотах начала XVII в.: И онп, в вечеру у собя на подворье учали меня бить; Про то дгъла на тот же день в вечеру... сказывол; но в Р в тех же грамотах: того же вечера, до вечера). С временным значением (в отличие от пространственного) довольно часто используются в диалогической речи личные сущест­вительные с предлогом при (присутствие как временной локализа-тор: когда?); с конца XIV в. в таких конструкциях изредка встречаются с флексией -у имена собственные, причем все известные примеры относятся к древнерусской периферии — юго-западу (при пану Блотишевьскомъ в Гр. 1371; при кролю в Гр. 1395) и северо-западу (в записях рукописей псковского происхождения: при попп Пароуху, при князи Борису; при сыну его великом князе Иоаншь в Моск. лет). С XVII в. такие случаи отмечаются в южно­великорусских грамотах: при Лукьяну Борисове сыну Минули ну (Курск); при Максиму Чуйкову при Захару Сырову да при Алексею Коскову (Обоянь); при Лаврентьеву крестьянину Пла-хоеа при Филке Петрову да при Максиме Фролову сыну да при сыну его Силы Шевлековых (Орел). Подобные формы с временным или пространственным значением (ср. примеры С. П. Обнорского: при боку сабля, при лугу едешь, при всем миру оттаскали) в совре­менных южновеликорусских говорах довольно широко распростра­нены в кругу одушевленных существительных: при брату, при купцу, при пастуху, при царю •— с различной акцентной харак­теристикой. Возможно, именно эти случаи послужили образцом распространения флексии -у на одушевленные существительные и в конструкциях с собственно местным значением при других предло­гах, что широко отмечается в южных, но изредка и в северновели­корусских говорах: на коню (повсеместно), на петуху, на мужику.

Только в южновеликорусских говорах М с флексией -у оказы­вается возможным и для имен среднего рода (формы которых в косвенных падежах совпадают с формами имен мужского рода): в теплу, в уху, в этом числу, на крыльцу, на окну — в окну, на плечу, на седлу, в том числе и при сохранении ударения на основе: на солнцу, в несчастью, в училищу, на деревцу, в чистом полю — на нашем полю, а также об письму, об сену и др. ¹ Изредка такие формы попадаются в местных грамотах XVII — начала XVIII в.: на том гумну авин (Елец); в том задатачнам памп>сью,в noMtbcb-ишку стоять, з моём челобитью (Курск); в том земляном владенью на том помгьстью(Рязань) ². Таким образом, в отношении южно­великорусских говоров можно считать нормой возможность употреб­ления флексии -у в собственно М ед. ч. существительных как муж­ского рода (одушевленных и неодушевленных), так и среднего вне зависимости от морфонологической (точнее, акцентной) характерис­тики основы.