1 Ср.: Бромлей с. В., Булатова л. Н. Очерки морфологии русских гово­ров, с. 35,

§ 117. В диалектах, сохранявших до XIV в. старые формы Д-М II класса, после обобщения флексии Р (из) земл-и, как (из) еод-ы, в парадигмах всех имей женского рода с основой на мягкий согласный совпали формы Р-Д-М ед. ч. земл-и, зар-и (как кост-и, гряз-и, ноч-и). Такое обобщение форм способствовало их стабили­зации, ибо соответствовало развитию общей тенденции к сокраще­нию словоизменительных парадигм существительных женского рода; оно довольно последовательно отражено в челобитных, поступавших в 20—40-е годы XVII в. в московские канцелярии из юго-западных уездов России, например из Курска: против свог/ь земли, с усады и з земли, до земли и др.; по мнстръскаи земли, отмежевал к той мистръскаи земли; той на зари, о земли, на моги земли, в Ту­рецкой земли, на выганнаи земли и др. Формы Д-М типа (к) землгь — (на) земл1ь(-ё) в текстах этих районов редки ¹ и явно отражают нормы письменно-делового языка того времени; в частности, только они употребляются в московских грамотах, в том числе в ответах на указанные челобитные, как правило, повторяющих текст жа­лобы: къ их мнстрскои земл/ъ, в Турецкой землп?, на той землгь. Те же формы отмечены и в ряде современных говоров в окрестно­стях Курска (по записям 50-х годов, в Бесединском, Иванинском, Ленинском, Стрелецком и Щигровском районах): пъ з'амл'и; корму c'w 'ан'/ы н'ь-ысташ''ал; нъ з'амл'и, у з'амл'и рас'т'ёт , нъ зар'й ръса 6ywajbm', у с'ам'/й иГатыр'а шьлаш'ёкъ — так же как и пъ-ур аз'й, к-нач'й; у-ур'аз'й, у-начи; то же по записям в Орлов­ской области: у-з'ам'л'й, к-рад'н'й, к-с'ам'йй, пъ-кънапл'й; аб-рад'н'й, нъ-з'ам'л'й, нъ-авцй, нъбакшы, нъ-м'ажй, нъзарй.

Совпадение окончаний непрямых падежей имен женского рода с основой на мягкий согласный после фонологического объединения [и/ы1 в ряде говоров послужило образцом для полной унификации форм Р-Д-М — с передачей флективного [и] после твердых соглас­ных как [ы]. С XIV — XV вв. такие формы попадают в памятники письменности преимущественно новгородского происхождения: на оной страны в Сб. XV в.; ко святыма Козьмы и Дамьяну в записи на полях «Пролога» 1400 г.; нашему старейшины в Ип. лет.; гос­подину владыки Ионы в Новг. гр. 1459—70; при архимандрптгь Кузьмы в записи на полях Ев. 1471; о опришнины, въ деревни Снят-щины, на Впшеры р/ьки, въ земшины в Новг. II лет. В настоящее время формы типа у жены — к о/сены — о жены, из воды — к воды — на воды фиксируются как в северо-западных, так и в юго-западных великорусских говорах ².

1 См.: Котков с. П. Южновеликорусское наречие в XVII столетии с. 180-181

2 См.: Образование севернорусского наречия п среднерусских говоров, с. 77.

В юго-западных говорах, объединивших флексии имен женского рода в непрямых падежах, встречаются случаи (правда, лексически ограниченные, но достаточно выразительно обнаруживающие общую тенденцию развития) распространения флексий И и В продуктивного женского склонения на существительные типы грязь, кость: Ижизня, поапеля, гармоия (или гармонья), лошадя, матеря, дочеря, свекровя (пли свекровья, свекровля); В жизню, лошадю, матерю, свекровю.

В таких говорах очевидно стремление к полному объединению сло­воизменительной парадигмы всех существительных женского рода.

В говорах, распространенных к северу от Москвы (север — севе­ро-восток европейской части РСФСР), а также к юго-востоку от Москвы (от среднего течения Оки до верховьев Дона), где прочно закрепилась парадигма непрямых падежей с Р воды — земли (как грязи, кости) и Д-М воде — земле, тенденция к объединению имен женского рода в одном склонении осуществляется на базе флек­сий I класса: Р грязи, печи, ночи (как воды, земли); Д-М по грязе, к ноче; в грязе, в ноче (как к воде — к земле; в воде — на земле). Встречаются такие говоры и к северо-западу от Москвы ^х.

Диалектный материал, таким образом, обнаруживает различные направления реализации общей тенденции к объединению словоиз­менительных парадигм существительных одного рода. Происходя­щие при этом морфологические изменения (подчас отражаемые уже древнейшими текстами) не должны интерпретироваться как резуль­таты воздействия одних падежей на другие или воздействия оконча­ний одного склонения на окончания другого склонения в том или ином падеже. Речь может идти только о взаимодействии словоизменительных парадигм, в ходе которого, в зависимости от тех или иных частных условий, одни флексии (исторически принадлежащие не одной и той же парадигме) посте­пенно утрачиваются, другие становятся вариантными и со временем «специализируются» как морфологические средства выражения раз­личных падежных значений (как в случаях мало воды — из воде).

§ 118. Существительные мужского рода, по существу," соста­вили единый словоизменительный класс после того, как имена с не­исконно смягченным согласным на конце основы (типа гость, ка­мень) усвоили парадигму III—IV классов, включая и унифициро­ванную флексию М ед. ч. -гь (> -е). Если учесть, что уже ко времени появления старейших памятников письменности имена мужского рода VII класса отличались от имен III класса лишь факультативной возможностью принимать в Р, Д и М иные окончания — историче­ски связанные с основами на *-й, что сохранялось на протяжении всего древнерусского периода развития восточнославянских диалек­тов, то можно констатировать, чго ко времени распада древнерус­ского языкового единства сложился один тип склонения существи­тельных мужского рода (на базе III и VII классов) с вариантными окончаниями в Р,Д и Мед. ч. Только таким образом можно интерпре­тировать тот факт, что уже в древнерусском языке флексии разных

J Образование севернорусского наречия и среднерусских говоров, с. 75.

падежей, восходящие к основам на *-й, получают разную «специали­зацию»: флексия Д -ом/-еви «специализируется» на оформлении ка­тегории липа (сын-ози, муж-ecu), в то время как флексия Р-М -у, напротив, уже в старейших памятниках оказывается невозможной в кругу личных имен и закрепляется как вариантный показатель словоформ существительных мужского рода с неличным значением, характеризовавшихся одно- пли двухсложной основой с подвижным ударением, что последовательно отмечается всеми текстами XI — XIV вв. (хотя частотность форм Р-М с окончанием -у в различных типах письменных памятников неодинакова: она выше в языке деловых документов и частной переписки и не столь высока в памят­никах книжно-литературного характера). Неодинакова и после­дующая судьба вариантных окончаний в каждом из названных падежей.

В собственно древнерусских памятниках (до XIV в.) показатель Д ед. ч. -ови/-еви существительных мужского рода с личным значе­нием — явление обычное. Его можно встретить не только в книжно-литературных текстах, но и в деловых (например: Георгиеви в Мст. гр.; богови, мастероеи в Смол. гр. ок. 1230; Иванкови в Новг. гр. 1264—65) и даже в берестяных новгородских грамотах XI — XII вв.: Васильви, Несъдицеви, къ Стоянови. После XIV — XV вв. это окон­чание отмечается в великорусских памятниках только книжно-лите­ратурного жанра (до XVII в. включительно): господеви, дневи, Кучумови в «Сибирских летописях» — повестях о покорении Сибири Ермаком, но оно полностью исчезает из языка деловых текстов. Великорусским говорам (как и большинству белорусских) оно со­вершенно чуждо. По-видимому, в древнерусских памятниках вари­антная флексия имен мужского рода -оеи/-еви — результат старо­славянского влияния, где она известна также главным образом в кругу личных существительных. Учитывая, что в настоящее время флексия -ови/-еви встречается лишь в говорах украинского языка (обычно в названиях лиц) и юго-западных белорусских, погранич­ных с украинскими, можно предполагать, что до распада древнерус­ского единства ее употребление в памятниках различных типов могло поддерживаться авторитетом Киева, говор которого должен был знать такую форму Д ед. ч. Во всяком случае, замечено, что в древнерусских текстах южного происхождения (в том числе и киевского) формы с -ови/-еви распространены особенно широко. Позже подобные формы исчезают из местных текстов Великой Руси, но продолжают сохраняться в книжно-литературных произ­ведениях как церковнославянские, поддержанные сначала так на­зываемым вторым южнославянским влиянием (XV в.), а затем — влиянием юго-западной (украинской) книжности (XVII в.).