XI класс (основы на *-еп мужского рода)

XII класс (разносклоняемые мужского рода)

Ед. ч.

И В Р

Д т м

Зв.

камен-ь,

камен-ь,

камен-е,

камен-и,

камен-ьмь,

камен-е,

дьн-ь

дьн-ь

дьн-е

дьн-и

дьн-ьмь

дьн-е

учител-ь,

учител-я,

учител-я,

учител-ю (-еви),

учител-ьмь,

учител-и,

учите л-tot,

кыян-ин-ъ

кыян-ин-а

кыян-ин-а

кыян-ин-у

кыян-ин-ъмь

кыян-ин-гь

кыян-ин-е!

Дв. ч.

И-В

Р-М Д-Т

камен-и, камен-у, камен-ьма,

дьн-и дьн-у дьн-ьма

учител-я, учител-ю, учител-ема,

кыян-ин-а кыян-ин-у кыян-ин-ома

Мн. ч. И В

р

Д

т м камен-е,

камен-и,

камен-ъ,

камен-ьмъ,

камен-ьми,

камен-ьхъ,

дьн-е

дьн-и

дьн-ъ

дьп-ьмъ

дьн-ьми

дьн-ьхъ

учител-е,

учител-гь,

учител-ь,

учител-емъ,

учител-и,

учител-ьхъ.

кыян-е

кыян-ы

кычн-ъ

кыян-омъ

кыян-ы

кыян-ьхъ (-гъхъ)

Восстановленная система флексий XI класса, как и для имен среднего рода X класса, в памятниках письменности не выдержи­вается последовательно. В частности, в Р-М ед. ч. и в И мн. ч. уже в старейших текстах встречаются словоформы с флексией -и: камен-и, корен-и. Известная по письменным памятникам форма Р мн. ч. днии (ср. IX класс) вряд ли характеризовала живую речь: в современных говорах обычна словоформа (пять) дён < дьнъ, противопоставленная литературной форме (пять) дней <с дьнии.

Существительное дьнь — единственное, для которого не восста­навливается форма И ед. ч. без *-п. Что касается остальных сущест­вительных мужского рода, то для них предполагается противопо­ставление основ в И, В ед. ч.: камы — камен-ь, *ремы — ремен-ь, *ячьмы — ячьмен-ь. Нет, однако, оснований считать, что такое со­отношение основ характеризовало живую речь ко времени появ­ления письменности: за исключением двух слов, этимологические

основы на *-еп мужского рода фиксируются уже в старейших тек­стах только в форме И ед. ч., равной форме В: корень, ремень, ячь-мет. Без -н в основе, как и в старославянских памятниках, встре­чаются лишь имена камы, пламы (наряду с камень, пламень), что должно быть признано особенностью книжно-литературного языка Древней Руси. Обобщение основы В ед. ч. естественно, так как, судя по подсчетам, среди наиболее употребительных словоформ И, В, которые у существительных мужского рода в остальных типах склонения совпадают (кроме типа слуга — слугу, судия — судию), формы В абсолютно преобладают. А если учесть, что И — падеж главного члена и, следовательно, в речевой практике чаще встречается в кругу имен со значением лица (субъекта действия), то для наименований предметов форма В окажется намного более употребительной, чем форма И (среди этимологических основ на *-еп мужского рода наименований лиц не было).

Бесспорным церковнославянизмом является принадлежность существительного пламы — пламень (с неполногласным сочетанием в корне) к мужскому роду. Современным диалектным формам этого существительного среднего рода поломя — полымя соответствуют изредка встречающиеся в памятниках примеры: То все поломянемъ взялося в Новг. лет.; Вступи ногами на поломя доидеже изгоргь в Печ. пат.; ср.: пламя (наряду с пламы — пламень) в Мин. XII; пламе (наряду с пламень) в Пек. лет.

Существительные, объединенные в XII класс, различаются сво­ими парадигмами настолько существенно, что реально представляют разные словоизменительные классы, которые следовало бы разгра­ничить в плане истории литературного языка, ибо наименования лиц с суффиксами -тел-ь, -ар-ь (также склонявшихся по типу учитель) в языке старейших текстов, безусловно, являлись книжными, заимствованными из старославянского языка или образованными по старославянским моделям. «Исходная» для древнерусского языка морфологическая система знала лишь образования на -ян-ин (в том числе галич-ан-ин-ъ — галич-ан-е, деревл-ян-ин-ъ — деревл-ян-е, полоч-ан-ин-ъ — полоч-ан-е, пол-ян-ин-ъ — пол-ян-е), очень про­дуктивные на протяжении всего древнерусского периода, которые и образуют особый словоизменительный класс. По этому классу (со всеми присущими ему особенностями) изменялось и слово бояр-ин-ъ — бояр-е, не имевшее «личного» суффикса -ян-.

§ 103. Существительные женского рода, этимологически свя­занные с нетематическими основами, также представлены двумя словоизменительными классами: XIII класс объединял слово­формы с основами на *-ег — мати, дъчи (ср. В ед. ч.: матер-ь, дъчер-ь), а также (с некоторыми различиями в окончаниях) с эти­мологическими основами на *-й — кръвь, бръвь, из которых пер­вая представлена в древнерусских памятниках формами един­ственного и множественного числа, а вторая — преимущественно формами двойственного числа. Парадигмы этого класса относятся к парадигме XI класса (типа камень) примерно так же, как соотно­сятся между собой парадигмы женского и мужского рода VIII и

IX классов. XIV класс (остальные этимологические основы на *-ы, перед гласными представленный ступенью чередования *-йи > -ъв) специфичен по ряду форм двойственного и множественного числа и в кругу нетематических основ может быть охарактеризован как разносклоняемый (ср. с формами соответствующих падежей I класса):

Число, падеж	Словоизменительные классы
	XIII класс		XIV класс
	основы на *-ег	основы на *-и
Ед. ч. И В Р Д т м	мати матер-ь матер-е матер-и матер-ию матер-и	кръвь кръвь кръве кръви кръвию кръви	свекры свекръв-ь свекръв-е свекръв-и свекръв-ию свекръв-е (-и)
Дв. ч. И-В Р-М Д-Т	матер-и матср-у, -ю матер-ьма	бръви бръву бръвьма	свекръв-и свекръв-у сзекръв-ама
Мн. ч И-В Р д т м	матер-и матер-ъ матср-ьмъ матер-ьми матер-ьхъ	кръви кръви и кръвьмъ кръвъми кръвьхъ	свекръв-и свекръв-ъ свекръв-амъ свекръв-ами свекръв-ахъ

В старейших древнерусских памятниках для имен обоих клас­сов характерны те же колебания в употреблении флексий отдель­ных падежей (более других в Р-М ед. ч.), которые отмечались в от­ношении имен среднего и мужского рода. Однако для существи­тельных женского рода такие колебания, возможно, не были только особенностью книжно-литературного языка, поскольку формы Р-В матере, дочере известны и современным говорам (на юге они довольно широко представлены в типичном для акающих говоров оформлении: мйте[р'а], д6че[р'а]). Форма И мн. ч. известна только с флексией -и, хотя генетически здесь должна быть -е (ср. камен-е).

Очень устойчивы для обеих основ (в отличие от основ муж­ского рода) формы И ед. ч. без конечного согласного, которые про­должают сохраняться в современных восточнославянских говорах (мати, мать, реже дочи, дочь, а также свекры и ятры — 'жена брата'), что вполне естественно, поскольку все это имена со значе­нием лиц, следовательно, обычные для диалогической речи в име­нительном падеже. Остальные этимологические основы на *-и/*-йи не сохранили в русском языке древней формы И, которая, однако, известна по старославянским и церковнославянским текстам (в том числе русской редакции) и изредка фиксируется в диалектах дру­гих славянских языков; букы (букъвь), золы (золъвь; ср. русск.

зо.юека — 'сестра мужа'), любы (любъвь), мъркы (мъркъвь), неплоды (неплодъеь — 'бесплодная женщина'), смокы (смокъвь; ср. смоква), тыкы (тыкъвь), цьркы (цьркъвь) и др. Среди этих слов есть заим­ствования, указывающие на продуктивность таких образований в период распада праславянской общности. Тюркское заимство­вание *хоругы представлено в текстах в формах хоругъвь, хоругъви и др. К этой же группе имен женского рода должно было относиться и первоначальное название Москвы: *Москы — Москъвь (ср. ино­язычные отражения именно этой формы: нем. Moskau; фр. Moscou). Лишь этимологически связаны с основами на *-м существительные кръвь, бръвь, о чем напоминают отмечаемая в текстах форма Р мн. ч. кръве и зафиксированные в кашубских и некоторых хорватских говорах формы И ед. ч. kry/kri (предполагаемая форма И ед. ч. *bry фактически не отмечена).

§ 104. Сопоставление системы ранних древнерусских падежно-числовых парадигм (типов склонения) с современной позволяет наметить основные направления исторического развития форм и категорий имени существительного как части речи, группирую­щиеся вокруг таких процессов, как: 1) утрата двойственного числа; 2) сокращение и перегруппировка словоизменительных классов (типов склонения) в единственном числе; 3) отрыв-форм словоизме­нения во множественном числе от форм единственного числа и их унификация; 4) утрата частной категории лица как морфологиче­ского явления и формирование универсальной морфологической категории одушевленности, не ограниченной типами склонения н числовыми различиями.

В своей совокупности эти процессы связаны, с одной стороны, с развитием абстракции грамматических характеристик существи­тельных как единиц языковой системы (в плане развития катего­риально-грамматических значений), с другой стороны — с «упоря­дочением» функций морфологических единиц как способов выраже­ния свойственных языку грамматических значений. Эта вторая сторона (доступная непосредственному наблюдению, так как она связана с материальным выражением языковых отношений) отра­жает взаимодействие двух тенденций в развитии морфологических единиц: тенденции к унификации синонимичных морфологических средств (показателей одних и тех же грамматических значений) и тенденции к дифференциа­ции омонимичных средств выражения раз­ных грамматических значений. В языковом раз­витии эти противостоящие друг другу тенденции выступают как способы реализации более общей тенденции к однозначной соотнесенности грамматических значений и способов их выражения.

УТРАТА КАТЕГОРИИ ДВОЙСТВЕННОГО ЧИСЛА

§ 105. В силу заметной для носителей языка предметно!"! соот­несенности грамматического значения числа система числовых противопоставлений в известной степени отражает уровень разви­тия грамматической абстракции, т. е. опосредованно связана со степенью социально-культурного развития общества, пользующе­гося данной языковой структурой. Не случайно система многочис­ленных «конкретных» чисел (единственного — двойственного —■ тройственного и т. д.) в историческое время фиксируется лишь в языках, которые по тем или иным причинам не использовались как орудие культурного и социального прогресса (языки абориге­нов Африки, Австралии, Америки, Полинезии). В частности, из славянских категория двойственного числа уцелела в сербо-лужиц­ких языках, носители которых, оказавшись в германоязычном окру­жении, на протяжении столетий сохраняли язык предков лишь в бытовом общении (в сфере традиционной сельскохозяйственной деятельности), используя в качестве орудия культуры немецкий язык Утрата двойственного числа восточнославянскими язы­ками — естественный результат социально-культурного развития носителей этих языков.

Диалектически противоречивый (а не механически прямолиней­ный) характер отношений между системой числовых противопо­ставлений и ростом культурных функций языка проявляется в том, что утрата категории двойственного числа в живой (в частности, диалектной) речи протекала на фоне последовательного сохране­ния форм двойственного числа в книжно-литературном языке, где они оставались нормативными вплоть до «разрушения» средневеко­вого языка восточнославянской книжности в период развития нацио­нальных отношений. Еще в XVI — XVII вв., когда в языке дело­вых текстов, ориентированном на систему народной речи, не обна­руживается уже никаких отголосков представлений о двойственном числе как грамматическом явлении, книжно-литературные произве­дения, как клерикального, так и светского характера, с меньшей или большей (иногда почти не нарушаемой) последовательностью продолжают использовать в необходимых случаях формы двойст­венного числа, составляющие органическую часть морфологической системы их языка. Ср.: крыть простерта, от обою раму, от благо-честиву родителу, отъ брату моею, от руку, до ногу, к родителма, поклонився братома, двгьма чинома, предъ очима вашими, ердсч-ныма рукама, въ двою естеству в Жпт. Евфр. Пек.

Длительное сохранение форм двойственного числа в средне­вековом книжно-литературном языке восточных славян заставляет проявлять осторожность при интерпретации свидетельств пись­менных памятников в отношении времени и условий разрушения соответствующей грамматической категории.

¹ Культурную автономию (что вело к качественному расширению функ­ций родного языка) лужицкие сербы пол\чпли лишь после второй мировой войны, когда облзстн их поселений оказались в составе ГДР,

§ 106. Для правильною понимания процесса разрушения кате­гории двойственного числа необходимо также учитывать, что многие его формы сохраняются и в современном русском языке. Речь при этом идет не о реликтах типа воочию (исторически — М дв. ч., т. е.

«б (двух) глазах») или двоюродный (здесь первая часть сложного слова является формой Р дв. ч. — ср. поздние образования типа двух­ступенчатый). С точки зрения формы в современном русском языке совершенно так же, как и в древнерусском, сочетаются два коня, два стола, где формы коня, стола воспринимаются, при отсутствии категории двойственного числа, как Р ед. ч. (ср. сохранение формы И-В дв. ч., отличной от формы Р ед. ч.: два шага, два часа, прост, два раза, но с первого шага, ни одного часа). Говоря о берегах реки, частях тела и т. п., мы, как и в древнерусском языке, употреб­ляем словоформы берега, бока, глаза, плечи, рога, уши, которые не­когда имели значение двойственного числа [древнерусские формы множественного числа берези -> береги, боци -> боки, глази -> гла­вы, плеча, рози -> роги, уха были малоупотребительны, так как обычно имеются в виду два (а не три и более) берега, бока и т. д.], а теперь воспринимаются как формы множественного числа. Подоб­ного рода факты подчеркивают, что в плане историческом в первую очередь должна прослеживаться не утрата формы, а утрата кате­гории двойственного числа, т. е. история развития числовых про­тивопоставлений на уровне грамматических значений, что в ряде случаев могло иметь следствием утрату форм двойственного числа, хотя и необязательно.

Если верно, что история двойственного числа —• это проблема изменения категориальных грамматических значений, то решаться она должна в связи с историей имени существительного, где грамма­тическая категория числа опирается на представления о реальном числе предметов. Для всех остальных «изменяемых» частей речи (кроме личных местоимений), которые в древнерусском языке также имели формы двойственного числа (ср.: от благочестив-у родителу — мн. ч. благочестив-ъ; от брату мо-ею — мн. ч. мо-ихъ; очима ваш-има — мн. ч. ваш-ими; написавш-ема — мн. ч. написавш­ими; ес-та — мн. ч. ее-те), эти формы принадлежали к категории согласовательной, не имевшей предметной соотнесенности, т. е. оформляли связь зависимого слова с существительным в форме двой­ственного числа. Это относится и к обозначению чисел, где название два употреблялось только в формах двойственного числа, потому что всегда относилось к существительному, указывающему на два предмета или лица.

§ 107. Несмотря на устойчивость двойственного числа в грам­матической системе книжно-литературного (церковнославянского) языка, случаи употребления форм множественного числа при ука­зании на двух лиц (или два предмета) встречаются уже в старейших памятниках. Например: Рече женима, не боите вы ся в Остр. ев. — кроме вы (дв. ч. ва) в форме множественного числа употреблен и гла­гол (дв. ч. боита ся), хотя реплика обращена к двум женщинам; Вы небесьная чловгька еста в Усп. сб. — местоимение во множест­венном числе, хотя относится к двум мученикам, что отражено фор­мами небесьн-ая чловгьк-а ес-та; Помози рабомь своимъ Ивапоу и Олексшо написашема книги сия в ЖН — существительное с опре­делением во множественном числе (дв. ч. раб-ома сео-има), хотя оз­начает дзух переписчиков (см. форму двойственного числа прича­стия). К подобным нарушениям письменно-литературной нормы от­носятся и факты употребления двойственного числа в случаях, где его не должно быть. Например: Перенесена быста Бориса и Глпба; На канонъ святою Петроу и Павлоу в Новг. лет. — в форме двойственного числа оказываются имена собственные, каждое из которых обозначает одно лицо (в результате стремления писцов «правильно» употребить формы, связанные с указанием на двух лиц; ср. здесь же: перенесен-а бы-ста — речь идет о двух князьях; святою — речь идет о двух апостолах). В Лаврентьевской летописи, очень последовательно употребляющей формы двойственного числа, читаем: А князя их яша рукама — явное свидетельство редкого ис­пользования этого слова в форме множественного числа (обычно говорят о руках одного человека), в результате чего оно сохраняет форму двойственного числа и при указании на действия многих лиц (см. я-та).

В своей совокупности отмеченные факты свидетельствуют о раз­рушении связи числовых форм со значением «двойственности» в грам­матическом сознании писцов (или переписчиков), т. е. об отсутствии системы трех чисел в той языковой структуре, с которой древнерус­ский книжник XI — XIII вв. соотносил изучавшуюся им систему форм книжно-литературного (церковнославянского) языка.

§ 108. С XIII в. формы двойственного числа даже в текстах, заметно отражающих церковнославянское влияние, фиксируются в случаях, которые не могут указывать на сохранение самой грам­матической категории, ибо являются закрепленными речевой прак­тикой словоформами, грамматическое значение которых было со временем переосмыслено.

Прежде всего это формы существительных со значением пред­метов, обычно существующих в паре, а потому их названия почти не употреблялись во множественном числе. Формы двойственного числа таких существительных очень устойчивы: сапога своя в ЖН; бока своя, за рога, завязавъ рукава в переводах и списках XIV — XV вв. Употребление таких форм, если речь идет не об одном пред­мете, ничего не говорит о том, осмысливаются ли они в системе трех или двух грамматических чисел; см. со значением «множественно­сти» (а не «двойственности»): Роукава же ризъ и широци а долзи в Хож. Игн. См. — речь явно идет не об одном платье с двумя рукавами. Именно в кругу этих слов авторы и переписчики памят­ников XV — XVII вв. почти не допускают «ошибок» в употреблении форм двойственного числа, хотя формы согласуемых слов при них большей частью оказываются во множественном числе, указывая на то, что авторы текстов, сохраняя устойчивую форму двойствен­ного числа таких существительных (которые в этих текстах почти не встречаются с указанием более чем на два предмета), восприни­мали ее с категориальным значением «множественности» (противо­поставленной «единичности»), а не «двойственности». Например, в памятниках XVI в. книжно-литературного типа: руцгъ приторо­чены, нозе скорочены в Уст. лет.; божьими дланма, здравы быша

нозгь мои в Каз. лет.; крьшь простерта, словесныякрыла,свои, на мирщшнныя ланит/ъ, радостных очию, веселыми очима в Жит. Евфр. Пек. В синхронных деловых текстах и материалах частной переписки, не отражающих заметного церковнославянского влия­ния, формы, исторически связанные с двойственгым числом, вне устойчивых оборотов встречаются только в кругу таких существи­тельных, как бока, глаза, жернова и др.

Далее необходимо отметить сочетания с числительным д(ъ)ва, закрепившиеся в разговорной речи как устойчивые (фразеологизи-рованные), в которых форма существительных получила со време­нем грамматическое значение Р ед. ч. (ср. два стола). В древнерус­ской речи (по крайней мере, на севере) переосмысление элементов таких сочетаний, свидетельствующее о разрушении системы трех чисел на категориально-грамматическом уровне, началось, видимо, достаточно рано. Бытовые и деловые тексты уже в XII — XIII вв. дают примеры с нетрадиционной формой имен среднего рода в та­ких сочетаниях: двалгьта в Новг. гр. XII (вм. двгь лп-тп); два села в Дух. гр. Климента ок. 1270 (вм. дв/ъ егьлгъ) \ в связи с чем встре­чающиеся в тех же новгородских берестяных грамотах XII — ХШвв. формы типа 2 горошка масла, ябетника дова не могут категорически оцениваться как свидетельства сохранения двойственного числа в качестве члена категориально-грамматических противопоставле­ний в древнем новгородском говоре. Ср. близкие по времени при­меры непоследовательного употребления форм даже при числитель­ном: Та два была послъмь оу Ризе, из Ригы ехали на Гочькыи берьго в Смол. гр. 1229 (вм. ожидаемых посъл-а или посъл-ома и ехал-а, ибо речь идет о двух уполномоченных); Изъ двою моихъ жеребьевъ в Дух. гр. Дм. Донского 1378 (вм. моею жеребью). Показательно, что тексты XV — XVII вв. книжно-литературного типа, как ука­зывалось, довольно последовательно употребляющие формы двой­ственного числа «парных» имен, при числительном два (также после­довательно сохраняющем во всех падежах старые формы), как пра­вило, употребляют существительные не с «парным» значением в косвенных падежах в формах множественного числа (по двою лгъптхъ, двпма источники, з двпма сынъми), а в И-В дают нетрадиционные формы среднего и женского рода, которые в письменном оформле­нии могут восприниматься и как формы множественного числа, и как построенные по модели два старьца формы Р ед. ч.: два лгьта, на два жрела, оба писания, обгъ ршы.