1 См.: Марков в. М. Историческая грамматика русского языка, Именное склонение. М., 1974, с, 20,

§ 92. На фоне словоизменительной регулярности числовых про­тивопоставлений, охватывавшей существительные с различными об­щими лексическими значениями, в морфологической системе древ­нерусского языка выделяется частная категория соби­рательности, грамматически не совпадающая с понятием собирательности в современном русском языке и не покрывающая лексико-семантические разряды существительных с собирательным значением в самом древнерусском языке.

Если в современном языке категория собирательности, по на­блюдениям В. В. Виноградова, объединяет «слова, обозначающие совокупность лиц, предметов, мыслимых как коллективное или собирательное единство, как одно неделимое целое», и «находит свое грамматическое выражение в отсутствии форм множественного числа* ¹ (ср.: беднота, бельё, народ, обувь), т. е. является, по суще­ству, категорией лексико-граммашческой, то в древнерусском языке значение «совокупности, единства, неделимого целого» не может служить основанием для выделения особого морфологического разряда существительных, ибо не затрагивает их словоизменения но числам. Категория собирательности в древнерусском языке вы­деляется как функция формообразования (без измене­ния собственно лексического значения) предметных (не отвлечен­ных), в том числе и личных, существительных, которые, наряду с формами множественного числа, могли с помощью суффиксов обра­зовывать формы единственного числа со значением множественности (совокупности), в свою очередь изменявшиеся по числам, т. е. как и имена со значением единичных предметов, включавшиеся в систему числовых противопоставлений. Наряду с формами единственного числа къчязь (от форм двойственного числа, например къ обгьма князсма, отвлечемся, так как они не показательны при определе­нии специфики категории собирательности) и множественного числа къиязи (например, Идоуть poyccmuu князи противоу имъ. и по-слаша послы къ роусскимъ княземъ в Новг. лет.) известны также формы единственного числа со значением совокупности, единства — кьнязия (кьняз-[(\]\-а), где это значение выражено суффиксом -uj-в сочетании с принадлежностью к классу имен женского рода. Ср.: Не ходили... со всею князьею но сами поидоша особп; Святославъ... възвратися г Кыеву со всею князьею в Лавр. лет.— при возможности образования форм множественного числа кънязигь (кънязии, кьнязиямъ и т. д.). Подобные собирательные имена жен­ского рода с личным значением, соотносимые с формами единствен­ного-множественного числа со значением единичности, известны в современных говорах и встречаются не только в древнейших, но и в более поздних местных текстах: Поймали курскихъ стрелцоз жен и детей дядью и братью в Курск, гр. 1637.

1 См.: Виноградов в. В. Pv-сский язык (Грамматическое учение о слове). 2-е изд. М., 1972, с, 131—132.

Еще шире параллельные образования со значением собиратель­ности известны в ряду существительных с неличным значением, где суффикс собирательности сочетается с принадлежностью соответ­ствующих словоформ к классу имен среднего рода. Например: ед. ч. трупъ (Не наречеться челов/ькъ, но трупъ у К. Туровского) — мн. ч. трупы (Зогзици кокуютъ на трупы, падаючи в «Задон-щине») — с тем же значением множества собирательное ед. ч. труп-liijl-e (По търгоу тру пае, по оулицямъ троупие в Новг. лет.) — мн. ч. труп-\щ\-а (Но часто врана граяхуть тру пи я себ/ь деляче в Сл. ПИ). Аналогично: камень (более раннее камы) — камене и параллельно формы обоих чисел с собирательным значением: камс-ние (каменье) — камения (мн. ч. каменья), корень — корене и с тем же значением ед. ч. корение (коренье) — мн. ч. корения (коренья).

В плане соотнесенности грамматического значения числа и предметного (реального) числа в приведенных выше случаях представлены ряды форм, в кото­рых «последний» член первого ряда (къпязи, трупа — множество индивидуаль­ностей) совпадает по значению с «первым» членом второго ряда (кънязья, трупье — единственное число как идея совокупности, единства), завершающегося фор­мой, которая теоретически должна указывать на множество совокупностей, хотя с позиций носителя современного языка этого значения у форм множе­ственного числа собирательных образований в известных древнерусских приме­рах не ощущается (ср.: трупие — трупия). С точки же зрения лексико-семан-тической собирательные существительные выступают в древних текстах как синонимы форм множественного числа имен со значением единичных пред­метов или лиц, хотя уже встречаются и случаи нарушения этой синонимии (ср. приводившиеся ранее различия между братъ — брати — 'родственники, при­надлежащие к одному поколению', и (вся) братия > братья— 'товарищи, спод­вижники').

Таким образом, в древнерусском языке категория собиратель­ности как явление грамматическое не совпадает со значением соби­рательности на лексико-семантическом уровне и представляет собой разряд словоформ, в которых отношение к реальной численности предметов выражено не противопоставлением флексий единствен­ного-множественного числа, а формообразующими аффиксами, при­соединяющимися к корням, лексическое значение которых не вклю­чает идеи собирательности.