20.Идейно-художественное своеобразие военной прозы 50-60 гг. (на примере 2 авторов)

В военной прозе можно выделить два периода: 1)проза военных лет: рассказы, очерки, повести, написанные непосредственно во время военных действий, вернее, в короткие промежутки между наступлениями и отступлениями; 2)послевоенная проза, в которой происходило осмысление многих больных вопросов, как, например, за что русскому народу выпали на долю такие тяжкие испытания? Почему в первые дни и месяцы войны русские оказались в столь беспомощном и унизительном положении? Кто виноват во всех страданиях? И другие вопросы, которые возникали при более пристальном внимании к документам и воспоминаниям очевидцев в уже отдаленном времени. Но все же это условное деление, потому что литературный процесс – это явление порой противоречивое и парадоксальное, и осмысление темы войны в послевоенное время было сложнее, чем в период военных действий.

Большой вклад в развитие советской военной прозы внесли писатели так называемой "второй войны", писатели-фронтовики, вступившие в большую литературу в конце 50-х – начале 60-х годов. Это такие прозаики, как Бондарев, Быков, Ананьев, Бакланов, Гончаров, Богомолов, Курочкин, Астафьев, Распутин. В творчестве писателей-фронтовиков, в их произведениях 50-60-х годов, по сравнению с книгами предшествующего десятилетия усиливался трагический акцент в изображении войны. Война в изображении прозаиков-фронтовиков – это не только и даже ни сколько эффектные героические подвиги, выдающиеся поступки, сколько утомительный каждодневный труд, труд тяжелый, кровавый, но жизненно необходимый. И именно в этом каждодневном труде и видели советского человека писатели "второй войны".

Дистанция времени, помогая писателям-фронтовикам увидеть картину войны гораздо яснее и в большем объеме, когда появились первые их произведения, была одной из причин, обусловивших эволюцию их творческого подхода к военной теме. Прозаики, с одной стороны, использовали свой военный опыт, а с другой – опыт художественный, позволивший им успешно реализовать свои творческие замыслы. Можно отметить, что развитие прозы о Великой Отечественной войне со всей очевидностью показывает, что в кругу основных ее проблем главной, стоящей на протяжении более чем шестидесяти лет в центре творческого поиска наших писателей, являлась и является проблема героизма. Особенно заметно это в творчестве писателей-фронтовиков, крупным планом показавших в своих произведениях героизм наших людей, стойкость солдат.

“Убиты под Москвой” - по форме короткая повесть, однако по содержанию она включает в себя целую эпоху. Такое ощущение появляется потому, что война, врываясь в человеческую жизнь, влияет на нее, как ничто другое, радикально меняет ее. Если в мирной жизни душа развивается, эволюционирует, то на войне в ней происходит ломка: ломаются прежние нравственные ценности, прежний взгляд на вещи. Если в литературе мирного времени символом духовных исканий становится дорога, путь, то у Константина Воробьева - беспорядочное, безысходное метание под обстрелом с воздуха.

В этой повести рассказывается о трагедии молодых кремлевских курсантов, посланных на смерть во время наступления немцев под Москвой зимой 1941 года.

Описанию юности, свежести в ребятах соответствует и пейзаж: «...Снег- легкий, сухой, голубой. Он отдавал запахом антоновских яблок... ногам сообщалось что-то бодрое и веселое, как при музыке». Молодые лейтенанты ели галеты, хохотали, рыли окопы и рвались в бой. Проблемы, встающие перед человеком на войне, почти те же, что и в мирное время, однако они поставлены настолько остро, требовательно, что от них ни скрыться, ни убежать. Эти извечные проблемы героизма, гуманизма, долга решает для себя курсант Алексей Ястребов.

Актом огромного гуманизма и гражданского мужества стало само слово в защиту тех, кто струсил, Они, курсанты, не думали о спасении так холодно и расчетливо, как генерал-майор, снявший знаки различия и бежавший с передовой. Тот, кто переборол в себе чувство страха, безусловно, герой. Но в остальных, менее сильных духом, автор учит видеть не трусов, - а прежде всего людей. Обыкновенных.

Командир капитан Рюмин уже знал: «на нашем направлении прорван фронт», когда в расположении роты появился генерал Переверзев - странный, растерянный, утративший волю. Алексею Ястребову Рюмин посоветовал сказать ребятам, что Переверзев - контуженый боец, изображающий себя генералом.

Появление политрука Анисимова вызвало надежду, когда он «призвал кремлевцев к стойкости и сказал, что из тыла сюда тянут связь и подходят - соседи». «Ненужный слезный крик» накапливался в душе Алексея. Человек «стремительного действия», капитан Рюмин понял: они никому не нужны, они пушечное мясо для отвлечения внимания противника.

Но это стало началом развязки. Началась самолетная атака немцев. К. Воробьев потрясающе изобразил ад, используя новые образы: «дрожь земли», «плотная карусель самолетов», «встающие и опадающие фонтаны взрывов», «водопадное слияние звуков». Погибать страшно и противоестественно, но погибать напрасно, бесполезной жертвой, противно самой природе человеческой, тому, что отличает человека от зверя.

Автор прощает своим героям страх за собственную жизнь еще потому, что жизнь человеческая была ценна для них вообще, и своя, и чужая. надо совершить единственный выбор: мы или они. Поэтому очень трудно, мучительно происходит перестройка сознания, вырабатывается ненависть к врагу.

Константин Воробьев, будучи писателем-философом, гуманистом, под жертвами войны понимает не только убитых и пострадавших физически, но и духовно, тех, кто пересилил в себе ради высшей цели - справедливости - чувства добра и милосердия. В этих жертвах - тоже ужас войны.

Вторая кульминация сюжета происходит после атаки танков, когда бежавший от них Ястребов увидел прижавшегося к ямке на земле молодого курсанта. «Трус, изменник - внезапно и жутко догадался Алексей, ничем еще не связывая себя с курсантом». В каждом из них боролись страх перед НКВД и совесть. И Алексей понял, что «смерть многолика»: \

Воробьев исследует эту многоликость смерти на войне и показывает, как это бывает, без ложного пафоса. Повесть поражает лаконизмом, целомудрием описания трагического.

И жизнь, и смерть описаны с ужасающей простотой, но сколько боли звучит в этом скупом и сжатом слоге!

С самого начала повесть трагична: еще идут строем курсанты, еще война не началась для них по-настоящему, а над ними, как тень, уже нависло: “Убиты! Убиты!”

У Воробьева в повести как бы столкнулись три правды: «правда» кровавого фашизма, «правда» жестокого сталинизма и высокая правда юношей, живших и умиравших с одной мыслью: «Я отвечаю за все!»

Богомолов «Иван»

Молодого старшего лейтенанта Гальцева, временно исполняющего обязанности командира батальона, разбудили среди ночи. Возле берега задержан мальчишка лет двенадцати,  мальчик отвечает только, что его фамилия Бондарев, и требует немедленно сообщить о своём прибытии в штаб.  Как и было приказано, Гальцев даёт мальчику бумагу и чернила. Тот высыпает на стол и сосредоточенно подсчитывает зёрнышки и хвойные иглы.Полученные данные срочно отправляются в штаб. Гальцев чувствует себя виноватым за то, что кричал на мальчика, теперь он готов ухаживать за ним.

Приезжает Холин, рослый красавец и шутник лет двадцати семи. Иван (так зовут мальчика)рассказывает другу о том, как не мог из-за немцев подойти к ожидавшей его лодке и как с трудом переплывал холодный Днепр на бревне. На форме, привезённой Ивану Холиным, орден Отечественной войны и медаль «За отвагу». После совместной трапезы Холин и мальчик уезжают.

Спустя некоторое время Гальцев вновь встречается с Иваном. Сначала в батальоне появляется тихий и скромный старшина Катасоныч. С наблюдательных пунктов он «смотрит немца», целые сутки проводя у стереотрубы. Затем Холин вместе с Гальцевым осматривает местность и траншеи.Немцы на другой стороне Днепра постоянно держат наш берег под прицелом. Гальцев должен«оказывать всяческое содействие» Холину, но ему не хочется «бегать» за ним. Гальцев занимается своими делами, проверяет работу нового фельдшера, стараясь не обращать внимания на то, что перед ним красивая молодая женщина.

Приехавший Иван неожиданно дружелюбен и разговорчив. Сегодня ночью ему предстоит переправа в немецкий тыл, но он и не думает спать, а читает журналы, ест леденцы. Мальчик восхищён финкой Гальцева, но тот не может подарить Ивану нож — ведь это память о его погибшем лучшем друге. Наконец Гальцев подробнее узнаёт о судьбе Ивана Буслова (это настоящая фамилия мальчика). Родом он из Гомеля. В войну погибли его отец и сестрёнка. Ивану пришлось пережить многое: он был и в партизанах, и в Тростянце — в лагере смерти.Подполковник Грязнов уговаривал Ивана поехать в Суворовское училище, но тот хочет только воевать и мстить. Холин «даже не думал, что ребёнок может так ненавидеть…». А когда Ивана решили не посылать на задание, он ушел сам. То, что может сделать этот мальчик, и взрослым разведчикам редко удаётся. Решено, что, если после войны не отыщется мать Ивана, его усыновят Катасоныч или подполковник.

Холин говорит, что Катасоныча неожиданно вызвали в дивизию. Иван по-детски обижен: почему тот не зашел попрощаться? На самом деле Катасоныч только что был убит. Теперь третьим будет Гальцев. Конечно, это нарушение, но Гальцев, и до того просивший взять его в разведку, решается.Тщательно подготовившись, Холин, Иван и Гальцев отправляются на операцию. Переплыв реку,они прячут лодку. Теперь мальчику предстоит нелёгкая и очень рискованная задача: незаметно пройти в тылу немцев пятьдесят километров. На всякий случай он одет как «бездомный отрепыш». Страхуя Ивана, Холин и Гальцев около часа проводят в засаде, а затем возвращаются назад.

Гальцев заказывает для Ивана точно такую же финку, как та, что ему понравилась. Через некоторое время встретившись с Грязновым, Гальцев, уже утверждённый в должности командира батальона, просит передать нож мальчику. Но оказывается, что, когда Ивана окончательно решили отправить в училище, он самовольно ушёл. Грязнов неохотно говорит о мальчике: чем меньше людей знает о «закордонниках», тем дольше они живут.

Но Гальцев не может забыть о маленьком разведчике. После тяжёлого ранения он попадает в Берлин для захвата немецких архивов. В найденных документах тайной полевой полиции Гальцев вдруг обнаруживает фото со знакомым скуластым лицом и широко расставленными глазами. В донесении сказано, что в декабре 1943 г. после яростного сопротивления был задержан«Иван», наблюдавший за движением немецких эшелонов в запретной зоне. После допросов,на которых мальчик «держался вызывающе», он был расстрелян.  

21. Особенности литературного процесса 50-60х. Постановка острых общественных проблем в "Районных буднях" В.Овечкина и "Рычагах" А. Яшина. Производственные и нравственные коллизии в романах В. Дудинцева "Не хлебом единым", Г.Николаевой "Битва в пути", Д.Гранина "Иду на грозу" (1 произведение)

Особенности литературного процесса 1950-х– н. 1960-х.

Смерть Сталина в 1953, ХХ (1956) и XXII (1961) съезды КПСС, осудившие «культ личности», смягчение цензурных и идеологических ограничений – эти события определили перемены, отраженные в творчестве писателей и поэтов оттепели.

В начале 1950-х на страницах литературных журналов стали появляться статьи и произведения, сыгравшие роль возбудителя общественного мнения.

В 1956 вышли роман Владимира Дудинцева "Не хлебом единым" и повести Павла Нилина"Жестокость", Сергея Антонова "Дело было в Пенькове".

Наиболее яркие произведения этого периода были ориентированы на участие в решении злободневных для страны общественно-политических вопросов, о пересмотре роли личности в государстве. В обществе шел процесс освоения пространства открывшейся свободы. Большинство участников споров не отказывалось от социалистических идей.

Предпосылки оттепели закладывались в 1945. Многие писатели были фронтовиками. Проза о войне реальных участников военных действий или, как ее называли, «офицерская проза», несла важное понимание правды о прошедшей войне.

Первым поднял эту тему, ставшую центральной в военной прозе 1950–1960, Виктор Некрасов в повести В окопах Сталинграда, вышедшей в 1946. Константин Симонов, служивший фронтовым журналистом, описал свои впечатления в трилогии Живые и мертвые (1959–1979). В повестях писателей-фронтовиков Григория Бакланова Пядь земли (1959) и Мертвые сраму не имут (1961),

С 1950 по 1970 журнал «Новый мир» возглавлял А.Т.Твардовский. На посту главного редактора он способствовал появлению в журнале ярких и смелых публикаций, собирая вокруг себя лучших писателей и публицистов. «Новомирская проза» выносила на суд читателей серьезные общественные и нравственные проблемы.

В 1952 в «Новом мире» был опубликован цикл очерков Валентина Овечкина "Районные будни", где впервые стала обсуждаться тема оптимального руководства сельским хозяйством. Дискутировалось, что лучше: волевое давление или предоставление сельским хозяйствам необходимой самостоятельности. Эта публикация положила начало целому направлению в литературе – «деревенской прозе».

В 1956 вышло два выпуска альманаха «Литературная Москва» под редакцией Эммануила Казакевича. Здесь печатались И.Эренбург, К.Чуковский, П.Антокольский, В.Тендряков, А.Яшин и др., а также поэты Н.Заболоцкий и А.Ахматова,

В 1955–1956 появилось множество новых журналов – «Юность», «Москва», «Молодая гвардия», «Дружба народов», «Урал», «Волга» и др.

«Молодежная проза» печаталась по преимуществу в журнале «Юность». Его редактор, Валентин Катаев, делал ставку на молодых и неизвестных прозаиков и поэтов. Произведениям молодых была присуща исповедальная интонация, молодежный слэнг, искренний приподнятый настрой.

В период оттепели в отечественной литературе появилось немало новых ярких имен. Продолжает развиваться жанр научной фантастики, традиции которого были заложены в 1920–1930-е. Значительные произведения были написаны Иваном Ефремовым – Туманность Андромеды (1958), Сердце Змеи (1959). Роман-утопия Туманность Андромеды напоминает философский трактат о космическом коммунистическом будущем, к которому приведет развитие общества.

В 1950-е пришли в литературу братья Аркадий и Борис Стругацкие – Извне (1959), Страна багровых туч (1959), Путь на Амальтею (1960), Полдень, XXI век (1962), Далекая радуга (1962), Трудно быть богом (1964). В отличие от других писателей-фантастов, решавших темы космического мессианства в абстрактно-героическом ключе, проблемы космических «прогрессоров» раскрывались

Авторы андеграунда (или «подполья») требования к себе устанавливали сами. В выборе тем и поисках новой эстетики им не приходилось подстраиваться под требования редакторов.

Болезненной и острой была реакция властей на публикации некоторых авторов за границей. Этому придавался статус чуть ли не государственной измены, что сопровождалось принудительной высылкой, скандалами, судебными разбирательствами и т.д. Государство по-прежнему считало себя вправе определять для своих граждан нормы и границы мышления и творчества. Именно поэтому

Помимо «тамиздата» характерным явлением общества того времени становится «самиздат». Многие произведения ходили по рукам, перепечатанные на пишущих машинках или простейшей множительной технике. Сам факт запретности подогревал интерес к этим изданиям, способствовал их популярности.

После прихода к власти Брежнева считается, что «оттепель» закончилась. Критика была дозволена в рамках, не подрывающих существующий строй. Шло переосмысление роли Ленина – Сталина в истории – предлагались разные интерпретации. Критика Сталина шла на убыль.

Существенным для понимания границ свободы было отношение к литературному наследию начала века. Вырабатывалась самоцензура. Внутренний цензор подсказывал автору, какие темы можно поднимать, а какие не стоит. Отдельные элементы идеологии воспринимались как формальность, условность, которую необходимо учитывать.

А. Яшин. Рычаги (краткое содержание). Вечером в правлении колхоза сидело четверо: бородатый животновод Ципышев, кладовщик Щукин, бригадир полеводческой бригады Иван Коноплев и председатель колхоза Петр Кузьмич Кудрявцев. Ждали начала партсобрания, да запаздывала учительница Акулина Семеновна, пятый член парторганизации. В ожидании беседовали.

«Вот сказали — планируйте снизу, пусть колхоз сам решает, что сеять, — высказал наболевшее председатель. — А в районе нам наш план не утверждают: районный-то план спускают сверху. Был я на днях в районе, у самого (так Петр Кузьмич называл первого секретаря райкома). Что ж, говорю, вы с нами делаете? А он говорит: «Надо план перевыполнять, активно внедрять новое. Вы, говорит, теперь наши рычаги в деревне». «Он здесь долго не усидит, — сказал Ципышев. — Людей не слушает, все сам решает. Люди для него — только рычаги. Без строгости не может. На собрании как оглядит всех, как буркнет — душа в пятки уходит». «Нас не только учить, нас и слушать надо, — добавил Коноплев. — А то все сверху да сверху. Планы сверху, урожайность сверху. Не выполнишь, значит, вожжи распустил. А разве мы не за одно дело болеем, разве у нас интересы разные?» Взяв обеими руками горшок с окурками, Коноплев пошел к порогу и вывалил окурки в угол. И вдруг из-за широкой русской печи раздался повелительный старушечий окрик: «Куда сыплешь, дохлой? Не тебе подметать. Пол только вымыла, опять запаскудили весь».

От неожиданности мужики вздрогнули и переглянулись. Оказывается, в избе все время присутствовал еще один человек. Разговор оборвался. Долго молчали, курили… Один Щукин не выдержал и наконец громко захохотал: «Ох и напугала же нас проклятая баба!»

Петр Кузьмич и Коноплев переглянулись и тоже засмеялись. «Вдруг из-за печки как рявкнет. Ну, думаю, сам приехал, застукал нас…»

Смех разрядил напряженность и вернул людям их нормальное самочувствие.

«И чего мы боимся, мужики? — раздумчиво и немного грустно произнес вдруг Петр Кузьмич. — Ведь самих себя боимся!»

Наконец пришла учительница. Надо было открывать партсобрание. Но что произошло с Ципышевым? Голос его приобрел твердость и властность, глаза посуровели. Тем же сухим, строгим голосом, каким говорил перед началом собраний секретарь райкома, он произнес те же слова: «Начнем, товарищи! Все в сборе?»

А их и было всего-навсего пятеро. Лица у всех стали сосредоточенными, напряженными и скучными. Собрание началось. И началось то самое, о чем так откровенно только что говорили они между собой, понося казенщину и бюрократизм.

«Товарищи! — сказал председатель. — Райком и райисполком не утвердили нашего производственного плана. Это не к лицу нам. Мы не провели разъяснительной работы с массой и не убедили ее».

Суть доклада сводилась к тому, что план севооборота колхоза следует исправить согласно указаниям райкома и райисполкома. Расхождений во мнениях не обнаружилось, в резолюции решили написать так: «В обстановке высокого трудового подъема по всему колхозу развертывается…»

Неожиданно заговорил радиоприемник: передавались материалы о подготовке к XX съезду. Вся надежда у мужиков была теперь на съезд: на нем определят, как жить.

И когда по дороге домой у Кудрявцева и Коноплева возобновился разговор — тот самый, который шел до собрания, — это снова были сердечные, прямые люди. Люди, а не рычаги.