Чужая или все-таки своя?

Одним из самых волнующих в исследовании стал эпизод, когда двое мальчиков, наиболее активно экспериментирующих с наркотиками, поз­вали меня курить с ними траву. Не скажу, что предложение было для меня неожиданным, т. к. еще задолго до поля я размышляла о том, как далеко смогу зайти, насколько готова включиться в общие практики. Употребле­ние наркотических веществ противоречило моим ценностям и представ­лениям о безопасности. Буду откровенной: наркотики всегда вызывали у меня внутренний протест, и мне было крайне неприятно общаться с «на­куренными» людьми, не говоря уже о том, чтобы самой попробовать. Но я исследователь, и отказ может вызвать недоверие и подозрение, т. к. я окажусь единственной «некурящей», а значит — «не такой как все». Кроме того, без личного наблюдения (подразумевающего участие) трудно узнать важные этнографические подробности и групповые ритуалы, сопровожда­ющие эту практику. В той непростой ситуации было много моментов, ког­да я буквально усилием воли заставляла себя что-то делать. Думаю, лучше будет привести отрывок из моего исследовательского дневника:

¹ Как это часто бывает в субкультурных компаниях, основной костяк тусов­ки составляют мальчики, которые являются носителями локальной культуры и главными акторами и инициаторами групповых практик, в то время как девочки составляют периферию тусовки — от них не требуется активного участия в об­щих практиках. Поэтому иногда я заставала на площади одну или двух скучающих девочек, которых не интересовали «мальчишеские забавы», например, догонялки на роликах или шуточные драки.

«Вся тусовка сидела, нехотя о чем-то разговаривая. Ждали Г. с Р. Они пришли часов в семь. Поздоровались «как обычно» со всеми, при­сели на лавку. Потом Г. говорит мне: «Вы не хотите с нами прогу­ляться?» Мне это показалось очень странным, т. к. они редко обща­лись со мной. Спрашиваю «Куда?» — «Да вот тут недалеко, мы вам что-нибудь порассказываем». — «Ну, пойдем». Мы втроем пошли за угол — на «стенку». Меня охватило чувство тревоги — чувствовал­ся какой-то подвох — почему мы ушли от всех, почему оставшиеся не просились с нами, сидят молча, почему всегда отстраненные Г. и Р., единственные до сих пор называющие меня на «Вы», неожиданно ре­шили пообщаться именно со мной? Больше всего меня напрягало то, что все было НЕ ТАК, КАК ОБЫЧНО. Завернув за угол, они резко ожи­вились, стали выяснять между собой, все ли они взяли — сигарету, зажигалку, бутылку, фольгу. Выяснили, что у них нет ничего остро­го — обратились ко мне: «У Вас есть что-нибудь типа иголки?» Я сня­ла из уха серьгу и протянула. По «джентльменскому набору» я поня­ла, что мы идем курить траву через бульбулятор, только какая роль отведена мне в этом: наблюдателя или участника? Что делать? По­чему они решили привлечь меня: это означает, что меня приняли, или это «проверка», а может быть просто ничего не значащий жест? — в последнем я была абсолютно не уверена...

Дошли до места. Г. стал делать бульбулятор: взял пластиковую бутылку из-под «Пепси» (0,6), сверху сделал крышечку из фольги от сигаретной пачки с углублением; в углубление насыпал траву из спи­чечного коробка (он был у Г. в кармане), накрошил туда табака из пачки сигарет. Внизу сбоку бутылки прожгли дыру горящей сигаре­той (примерно на расстоянии 3 см от низа). Потом Г. стал раскури­вать, вдыхая через эту дыру и одновременно поджигая смесь вверху зажигалкой. Ничего не разгоралось — Р. пытался помочь своей зажи­галкой. Они стали переругиваться, что один мешает другому. Потом вроде все получилось — внутри бутылки образовался густой дым. Г. затянулся и передал бутылку Р., тот тоже вдохнул и передал мне. Я сказала, что не буду. Они (с выражением недоумения на лицах): «Почему?» — «Мне не хочется». — «Но мы же Вас специально позва­ли!» Г. стал делать жалобное лицо, настаивать, канючить. — Все это делалось очень быстро, они оба возбужденно махали руками, говори­ли судорожно, очень быстро и нервно. У меня в голове творилось непо­нятно что — за секунду пробежала сотня мыслей: «Не хочу. Почему я должна это делать? Почему они хотят меня заставить? Мне же в отличие от них не 15 лет — почему я должна поддаваться на эти уловки и следовать их капризам? Я просто могу постоять рядом, я не против, чтобы они курили, но я не хочу!!!» И тут Р. сунул мне бутыл-

86

Уйти, чтобы остаться. Социолог в поле

И. Костерина. Добро пожаловать или посторонним в...

87

ку в руки: «Вдыхайте глубже и задерживайте дыхание». Еще секунду поколебавшись, подумала: «Я исследователь! — если я собираюсь де­лать только то, что хочу — надо сидеть дома, а сейчас я на работе» и сделала затяжку...».

Думаю, что любой исследователь попадает время от времени в подоб­ную ситуацию выбора между исследовательской необходимостью и собст­венными ценностными установками. И однозначного ответа, что стоит предпочесть, наверное, не существует, т. к. даже заранее принятое реше­ние может корректироваться «на месте».

Трансформация идентичности: за что боролись...

В итоге двухнедельного интенсивного общения наблюдаемый мной объект разросся до пяти довольно многочисленных и очень различных между собой компаний, две из которых вдобавок тусовались в одном мес­те, но враждовали друг с другом (что выражалось в демонстративно-пре­зрительном поведении, а иногда и в групповых «разборках»).

Все они были мне крайне интересны, т. к. представляли совершенно разные сообщества, насыщенные яркими индивидуальностями, специфи­ческими практиками, и, что самое важное для моего исследования, раз­личными наркотическими установками. В итоге, в последние 10 дней мо­его пребывания желание успеть везде и получить как можно больше ин­формации вынудило меня разрываться и бегать в течение дня из одной компании в другую. Я была не в состоянии запомнить огромное количест­во разрозненной информации и при любом удобном случае делала помет­ки в блокноте (что часто вызывало неодобрительные взгляды моих инфор­мантов и желание «подсмотреть»), а на заполнение исследовательского дневника уходило от четырех до пяти часов в день: часть я писала поздно вечером, часть — утром.

Наше общение с информантами превратилось в «приятельские» встре­чи, поэтому часто мне было крайне неловко, когда я должна была уходить в разгар общения, т. к. была назначена другая встреча в малоизвестной мне компании. Это стало вызывать ревность у моих информантов: в них проснулся интерес к общению со мной и делить меня с другими, тем более враждебными компаниями они не хотели. Все чаще мне приходилось слы­шать вопрос: «Как ты можешь общаться с ЭТИМИ (или ТАКИМИ) людь­ми?» Меня перестали воспринимать как исследовательницу и ждали от меня таких же оправданий как и от любого другого члена компании в слу­чае подобного «предательства». Андрей звонил мне теперь каждый вечер часов в девять проверить, дома ли я. Если меня там не оказывалось, пере­званивал на сотовый. Он все чаще стал предъявлять претензии, что я про-

вожу в компании скейтеров гораздо больше времени, чем с ним, иронично говорил: «Пока ты никого не знала в городе — я был тебе нужен, а те­перь и некогда со старым другом встретиться. А я уже к тебе при­вык!». И я была с ним абсолютно согласна — его откровенность и откры­тость заслуживали большего внимания, однако мои попытки оправдаться «работой» представлялись ему совершенно неубедительными¹. Я совсем увязла в отношениях с этими людьми. Плюс ко всему неожиданно объ­явился знакомый Кати (это тот самый поздно сработавший вариант), ко­торый искренне хотел поучаствовать в моей работе и показать мне другой, «настоящий Сочи», а его компания представляла собой «нормальную»² молодежь, которой мне как раз и не хватало — я многого еще не знала о них, не понимала и хотела до отъезда успеть все по максимуму.

Мои чувства к информантам плохо вязались с представлением о «рабо­те»: к некоторым я испытывала сильную симпатию и привязанность, к дру­гим — неприязнь и отвращение. Все труднее становилось записывать глу­боко личностные откровения в свой дневник — опубличивать их³, я сама начинала расценивать это как предательство. Мне доверяли (просто как человеку) такие секреты, обнародовав которые, я могла серьезно повли­ять на судьбу моего информанта. Так, когда я фотографировала одного из активистов скинхэдовского движения, его друг попытался воспрепятство­вать этому: «Ты что? Сейчас она с этой фотографией в ментуру как заявится'.». На что тот ответил: «Она же с нами». (Это подтверждение моего нового статуса так тронуло меня, что искушение выкинуть ту фото­графию было очень сильным.) Другой информант признался мне в том, что выращивает дома марихуану, и рассказал, как укрывает ее от родителей

¹ Слабым, но все же утешением, были мои искренние признания, что Андрей — один из самых важных и интересных информантов в этом «поле», без помощи и поддержки которого было бы очень трудно. Несмотря на постоянные тусовки в других компаниях, я старалась почти каждый день встречаться или созванивать­ ся с ним, а за его искренность платила тем же.

² Разделение молодежи на «продвинутую» и «нормальную» заимствовано мной у X. Пилкингтон. Эта типология появилась в результате ее исследований культуры современной российской молодежи. Подробнее стилевые характеристики обеих групп рассмотрены в книге Pilkington H., Omel'chenko E., Flynn M., Bludina U., Starkova E. Looking West. Cultural globalization and Russian Youth cultures. The Pennsylvania State University Press /University Park, Pennsylvania, USA, 2002.

³ В течении долгого времени я испытывала страх и сильный дискомфорт от мыс­ ли, что все мои субъективные переживания и ощущения, фиксируемые в дневни­ ке, станут доступными для других. Я не знала, как будет использоваться дневник, будет ли его кто-то читать, кроме меня. По моему глубокому убеждению, исследо­ вательский дневник является очень личным документом, распоряжаться которым может только сам исследователь. Только в этой ситуации он будет фиксировать в нем максимально возможные подробности поля, не опасаясь критики, осуждения и проч.

И. Костерина. Добро пожаловать или посторонним в... 89

Уйти, чтобы остаться. Социолог в поле

и других «нежелательных» взрослых. Я стала единственной обладатель­ницей чужого секрета. Человек, рассказавший это, стал мне настолько до­рог, что я лишь спустя неделю решилась на запись в дневнике. При этом я ! испытывала чувства, схожие с тем, как если бы я публично обнародовала компрометирующие материалы о близком человеке.

В результате, устав от собственных эмоциональных переживаний, многочисленных претензий и обид со стороны моих новых знакомых, я пошла «на жертву» и ограничила свое общение только компанией Анд­рея и скейтерами, т. к. посчитала, что достигла здесь больших исследова­тельских успехов, и они являются самым информативным объектом для наблюдения. С другими компаниями я встречалась только эпизодически и случайно.