15. Поэтика «Слова о полку Игореве»

Стиль, система образов. Характерные черты «Слова о полку Игореве» как художественного произведения особенно наглядно уясняются при сопоставлении его с повестью о походе Игоря Святославича на половцев, вошедшей в Ипатьевскую летопись.

Летописная повесть передает последовательно все основные подробности похода Игоря. А «Слово» стремится не к передаче последовательных моментов игорева похода и возвращения его из плена, а к возбуждению прежде всего чувства жалости и участия к игоревой беде и к уяснению всего происшедшего в плане определенной политической ситуации.

С этой целью автор «Слова» дает ряд сменяющих друг друга лирических картин, в которых фактический элемент отходит на задний план и уступает место образному описанию отдельных наиболее драматических моментов, связанных с судьбой Игоря и его войска.

В «Слове», несмотря на приверженность автора христианской религии, чувствуется присутствие элементов языческой мифологии.

Начиная «Слово», автор следует не столько традициям исторической повести своего времени, сколько «замышлениямБояна», жившего в Х1—XII вв. Следуя его буйной фантазии, автор вместо традиционной воинской повести создает одновременно страстную лирическую песню и волнующее публицистическое произведение, сам становясь судьей не только настоящего, но и прошлого русской истории, часто отвлекаясь от описаний, чтобы перейти к рассуждениям и размышлениям.

Автор не интересуется точными фактами, пытаясь передать общее впечатление от событий и заставить читателя пережить и прочувствовать их.

В «Слове» гиперболически описаны плоды игоревой победы, так же как со всей художественной выразительностью описана драматическая ситуация битвы, окончившейся поражением.

Часто для передачи определенной идеи автор «Слова» прибегает к приемам метафоризации, олицетворения, параллелизма, литоты, гиперболы и т.д., используемым в устной поэзии и в литературных памятниках еще начиная с Библии.

В соответствии со всем стилем «Слова» сон Святослава разъяснен не путем буквальных, реальных соответствий, а метафорически. «Ведь два сокола слетели с отцовского золотого стола, чтобы поискать города Тьмуторокани либо испить шеломом Дона». Вслед за этим идет «золотое слово» Святослава, содержащее укоры Игорю и Всеволоду. Наиболее ярким моментом «Слова» является патетическое обращение ко всем сильным русским князьям, трижды прерываемое лирическим рефреном: «за землю Русскую, за раны Игоревы, сына Святославича». После этого следуют исторические воспоминания автора.

«Слово о полку Игореве» совмещает в себе жанры ораторского произведения, воинской исторической повести, героической песни. Жанровые признаки повести и песни в «Слове» самоочевидны, но есть и особенности ораторского жанра — непосредственное обращение автора к своим слушателям.

Начав слово с обращения, автор обращением его и заканчивает. Автор «Слова» все время находится в позиции оратора, говорящего от первого лица.

Богатая образно-символическая насыщенность «Слова» — отличительное его качество. Поэтическое олицетворение, метафора, сравнение, параллелизм обусловливают богатство его поэтических красок, указывая на неразрывную связь мира природы и мира человека. Поэтический стиль «Слова» находится в зависимости как от книжной, письменной литературы, так и от литературы устной.

В согласии с общим характером поэтического стиля «Слова» находится его разнообразная и красочная символика. Символические соответствия — излюбленное средство образного раскрытия фактов и событий в «Слове».

Анализируя древнерусское церковное ораторство и житийную литературу, мы отмечаем особенности их стиля: наличие символики, олицетворение отвлеченных понятий, присутствие метафорических образов, введение в изложение монологической и диалогической речи, риторических восклицаний и вопросов, использование приемов сравнения и параллелизма, антитезы, ритмической организации речи, выражающейся в повторениях, единоначалиях, в замыкании рядом стоящих фраз глаголами, иногда рифмующихся друг с другом.

В «Слове» отсутствует сплошной стихотворный ритм. Это невозможно в связи с обилием исторических сведений, сложных конструкций предложений. «Слово», как и скандинавские саги, представляет собой чередование прозаических и стихотворных в основе своей песенных фраз.

«Слово о полку Игореве» стало главным явлением не только литературы древней, но и новой — XIX и XX веков. Поэты переводили «Слово» и использовали его образы в своих произведениях. Опера А.П. Бородина «Князь Игорь» стала одним из любимейших произведений оперного слушателя. Сюжеты «Слова» широко использовались в живописи. «Слово» переводили Жуковский, Майков, Мей, подготовительные материалы к переводу оставил Пушкин. «Слово» стало явлением мировой поэтической культуры.

Поиск работы всегда отнимает много времени, однако если под рукой есть интернет, то не составит труда посетить бесплатную доску объявлений slando.kz, а там уж объявления типа - работа Караганда встречаются во многих разделах посвященным вакансиям. Как жаль, что в пушкинские времена такой роскоши не было.

«Слово о полку Игореве» – величайший памятник литературы Древней Руси. Автор «Слова…» неизвестен. Разыскал это произведение известный собиратель древностей и знаток русской словесности Мусин-Пушкин. В «Слове…» рассказывается о неудачном походе новгород-северского князя Игоря Святославича, его брата Всеволода, сына Владимира и племянника Святослава против половцев в 1185 года. Феодальная раздробленность Руси 12 века, отсутствие политического единства, вражда князей и, как следствие, слабая оборона страны, давали возможность половцам совершать постоянные набеги, грабить раздробленные княжества. Князь Игорь собирает войско и идет походом на половцев, который заканчивается поражением.

Автор рисует образ Игоря как воплощение княжеских доблестей. В походе он действует с исключительной отвагой, исполнен «ратного духа», воинской чести, желания «испить шеломом Дону Великого». Это благородный, мужественный человек, готовый отдать свою жизнь за родную землю. Но тщеславие, отсутствие ясного представления о необходимости единения и совместной борьбы всех князей против врага, стремление к личной славе привели Игоря к поражению.

В «Слове…» автор стремится не просто последовательно изложить события похода, но, прежде всего, осмыслить их, понять, почему в двухвековой борьбе с «погаными» раньше всегда побеждала Русская земля, а теперь – половцы. Он показывает, что причина поражения кроется в феодальной раздробленности Руси. Автор убеждает в необходимости единения, воскрешения старых идеалов «братолюбия», как было во времена «старого Владимира». Он стремится передать свою тревогу за судьбы родной земли всем русским князьям. Автор обращается к ним, напоминая об их долге перед Родиной и призывая к защите Отечества, к прекращению княжеских усобиц перед лицом общей опасности вражеского нашествия.

Призыв к единению автор «Слова…» воплотил в образе Русской земли. Это центральный образ произведения. Автор воспринимал Родину как единой целое. Он описывает события русской жизни за предшествующие полтора столетия, от «первых времен» до «сего времени», сравнивая прошлое с настоящим. Междоусобица, конфликты, братоубийственные распри – это обнажение порока, от которого страдает вся Русская земля. В круг повествования введены огромные географические пространства: половецкая степь, Дон, Азовское и Черное моря, Волга, Рось, Днепр, Дунай, Западная Двина; города Киев, Полоцк, Корсунь, Курск, Чернигов, Переяславль, Белгород, Новгород – вся Русская земля. Автор гордится своей землей, он уверен в ее могуществе. Русская земля для него – это не только русская природа, русские города, это, в первую очередь, народ. Автор говорит о мирном труде пахарей, нарушенном усобицами князей, о горе всего русского народа, о гибели его достояния. В этом чувствуется боль за родину, горячая любовь автора к ней.

Жанр слова – очень своеобразный. Он формирует представление о духовном облике человека. И действительно, из «Слова…» мы узнаем не только о событиях, но и в красках представляем характер всех его участников. Слово всегда произносилось «по поводу» и «на случай». Поводом могло послужить важное историческое событие. В «Слове» повод – более чем подходящий.

Произведение в жанре слова призвано было взволновать слушателей и читателей, и это предопределяло его эмоциональную структуру. Хотя по форме слово – монолог, по сути же оно всегда диалогично, то есть обращено к читателю. Слово отличается дидактической направленностью. И на самом деле, основная идея «Слова…» – призыв князей к единению.

Фон поэмы – ветер, солнце, грозовые тучи, в которых трепещут синие молнии, утренний туман, галочий крик по утрам, овраги и реки – типично фольклорный пейзаж. Как и «подсказки» приближающейся беды от природы. Русская земля в «Слове» наполнена голосами и шумами, даже неодушевленные предметы в нем говорят и чувствуют. Ярославна, жена князя Игоря, обращается к силам природы: ветру, Днепру и солнцу, призывая их на помощь князю. Плач (фольклорный жанр) Ярославны – стихийное, неосознанное, но, несомненно, неприятие войны. Поэтической образностью проникнуты картины земледельческого труда. Вид жестокого побоища вызывает у автора ассоциации с посевом, жатвой, молотьбой, что также характерно для устного народного творчества.

В «Слове…» автор пишет о поражении войска Игоря, но поэма в целом носит жизнеутверждающий характер, она обращена к будущему.

16. Заболоцкий, жуковский, лихачев, попов

17. Из всех произведений, включённых в школьные программы по литературе, «Слово о полку Игореве» — самое сложное и для разбора на уроке, и вообще для понимания. Воистину это “трудные повести”, как назвал своё творение сам автор во вступлении. Впрочем, создатель «Слова…», как давно установлено исследователями, употребил эпитет “трудные” в значении “печальные” или “ратные”. Но для читающего «Слово…» уже сам его текст — трудный, трудный в буквальном смысле.

Прежде всего, читатель «Слова…» не знает его литературного фона, его исконного контекста. Несмотря на некоторые черты сходства со многими произведениями переводной и оригинальной древнерусской книжности, по своей поэтике «Слово…» всё-таки уникально.

Конечно, если говорить о читателях-школьниках, и шире — о читателях, не являющихся профессиональными филологами, то напрашивается возражение: с русской литературой Нового времени всё обстоит точно так же. Правда, учёные-древники осторожно предполагают, что памятники словесности, похожие на «Слово…», когда-то существовали, но были утрачены. А произведения, составляющие подтекст классических творений XVIII, XIX или ХХ столетий, почти все сохранились. Но ведь лишь очень малому числу читателей-нефилологов памятна (или, увы, даже просто знакома) шестая глава библейской Книги пророка Исаии, на мотивы которой написано стихотворение А.С. Пушкина «Пророк». Редкий школьник и, боюсь, не каждый педагог знает, что выражение “гений чистой красоты” в пушкинском «Я помню чудное мгновение…» — цитата из В.А. Жуковского. А кто читал романы С.Ричардсона, Ж.-Ж. Руссо или Ч.Метьюрина, образующие литературный фон и подтекст «Евгения Онегина»? И никакие замечательные комментарии, как, например, комментарии В.В. Набокова и Ю.М. Лотмана к пушкинскому роману в стихах, полностью не изменят печального положения вещей. Чтобы постичь смысл произведения, надо участливо, внимательно прочитать те сочинения, которые знал автор и живой след которых оставлен на его страницах. Остаётся грустно признать: эти произведения создавались не для нас, и их изучение в школе (а отчасти даже и на филологических факультетах институтов) несёт неизбывную печать ущербности или, скажем мягче, всегда неполно, не до конца соответствует авторскому замыслу.

И тем не менее случай «Слова…» — особенный. В сущности, в произведении неясно или хотя бы спорно почти всё.

Новые интересные решения некоторых проблем предложены в исследованиях последних лет. Для вдумчивых и неравнодушных педагогов знакомство с этими книгами и статьями будет, я уверен, небесполезным.

Подлинник или подделка?

Спор о подлинности «Слова…», о том, создано оно древнерусским книжником или является мистификацией, составленной кем-то в исходе XVIII столетия, ведётся вот уже почти двести лет: сомнения в подлинности “песни” об Игоревом походе появились уже спустя лет десять после её первого издания (1800).

Недавно вышла в свет новая книга, посвящённая вопросу о подлинности «Слова…», точнее, исследованию языка как критерия подлинности или подложности памятника. Это исследование А.А. Зализняка «“Слово о полку Игореве”: Взгляд лингвиста» (М.: Языки славянской культуры, 2004). Замечательный специалист по языку Древней Руси А.А. Зализняк, скрупулёзно проанализировав лексику и грамматику «Слова…», пришёл к выводу: в тексте нет явных свидетельств, что “поэма” — не памятник XII века. И одновременно анализ языковых особенностей памятника доказывает: ни Н.М. Карамзин, ни чешский славист Й.Добровский (их иногда подозревали в авторстве “поэмы”) не могли создать это творение. Однако итоговый вывод А.А. Зализняка о подлинности «Слова…» очень осторожен: “Всё это не значит, что в <«>С<лове> <o> п<олку> И<гореве><»> нет больше ничего странного, что всё загадочное объяснилось. Тёмная история находки памятника остаётся. Тёмные места в тексте остаются. Слова спорного происхождения остаются. Озадачивающие литературоведов литературные особенности остаются <…>

Просто мы увидели, как мало шансов, несмотря на все эти подозрительные обстоятельства, оказалось у той прямолинейной, родившейся из надежды развязать все узлы одним ударом, гипотезы, что перед нами продукт изобретательности человека XVIII века” (Зализняк А.А. Слово о полку Игореве: Взгляд лингвиста. С. 123).

“Тёмные места” в свете новых толкований

“Тёмными местами” “принято называть чтения, неясные по смыслу или содержанию, явные нарушения грамматич<еских> норм древнерус<ского> языка (неверные флексии [окончания. — А.Р.], отсутствие согласования и т.д.). Т<ёмные> [м]<еста> могли возникнуть в процессе воспроизведения текста древнерус<скими> переписчиками и в новое время — в результате неверного прочтения текста издателями или как следствие типогр<афских> опечаток” (Творогов О.В. “Тёмные места” в «Слове…» // Энциклопедия «Слова о полку Игореве». СПб., 1995. Т. 5. С. 106–107).

“Тёмных мест” в «Слове…» очень много. В изданиях памятника предлагаются самые разные, непохожие одно на другое исправления или толкования, призванные прояснить смысл этих фрагментов, выражений и отдельных слов. Встречаются в “песни” об Игоревом походе места, грамматически правильные и вроде бы ясные в своём буквальном значении, но непонятные по своей художественной (символической) функции. Таков фрагмент, повествующий о вокняжении в Киеве Всеслава Полоцкого в 1068 году: “…връже Всеславъ жребий о двицю себлюбу. Тъй клюками подпръся о кони, и скочи къ граду Кыеву, и дотчеся стружиемъ злата стола Киевскаго”. Исследователи в целом приняли толкование, принадлежащее ещё переводчикам в издании 1800 года: “...Метнул Всеслав жребий о милой ему девице. Он, подпершись клюками, сел на коней, поскакал к городу Киеву, коснулся древком копья своего до золотого престола Киевского”. Но “клюки” в более поздних переводах обычно заменяются словом “хитрости”; “клюка” в древнерусском означало “хитрость, обман, коварство”. Другое значение этого слова (“палка с согнутым верхним концом, кочерга”) фиксируется источниками не ранее XVII века (из чего, однако, не следует, что его точно не было раньше). Девица — иносказательное обозначение Киева: “Връже жребий о двицю, — кинул Всеслав жребий, предметом которого была девица, ему любая, или стихотворно (иносказательно. — А.Р.), — Киев” (Слово о плъку Игорев Святъславля пстворца стараго времени. Объяснённое магистром Дмитрием Дубенским <…> М., 1844. С. 187. Прим. 176). Кони же трактуются иногда как реальные кони, которых требовали восставшие киевляне у своего князя Изяслава, чтобы идти против угрожавших городу половцев (Изяслав коней и оружия не дал, и горожане вывели из темницы и провозгласили своим князем вероломно схваченного Изяславом Всеслава Полоцкого). Иногда же — как условный, сказочный конь, на котором герой волшебной сказки должен доскочить до окна любимой; так и Всеслав — дотронуться до престола Киева, олицетворённого в образе любой ему девицы. А.С. Орлов усматривает в этом фрагменте вариант словесной формулы, известный по «Девгениеву деянию» — древнерусской переделке византийской героической поэмы «Дигенис Акрит»: герой повести “и то слово изрекъ и подпреся копиемъ и скочи чрез рку” (Орлов А.С. Слово о полку Игореве. изд. 2-е, доп. М.–Л., 1946. С. 129).

Но в чём же “клюки” Всеслава, если это не клюки-палки, а хитрость? Источники — древние летописи — не говорят, что он пообещал киевлянам коней; если же это символический конь, то почему слово стоит в форме множественного, а не единственного числа?

Р.О. Якобсон видел в “о кони” искажённое “о копии”. Звучала и версия, что это “окони” — форма слова “окно”; окно символическое, у которого сидит девица — Киев.

Но недавно А.А. Зализняк предложил ещё одну интерпретацию. Он обратил внимание, что в «Слове…» употребляется в других случаях не слово “конь”, а более архаичное “комонь”. Кроме того, глагол “подпръся” предполагает управление “чем”, а не “обо что”. “Окони” — это вариант известного по древнерусским источникам слова “оконо” — “как бы”, “как будто”. “При такой интерпретации фраза <…> буквально означает: «Хитростями (то есть волшебными чарами) (или: клюками, палками, шестами) как бы подпершись, он скакнул к граду Киеву и коснулся древком копья золотого престола Киевского»” (см. подробнее: Зализняк А.А. Слово о полку Игореве: Взгляд лингвиста. С. 193–205).

Некоторые очень любопытные, хотя и небесспорные примеры прочтения “тёмных мест” есть в книге Ю.В. Подлипчука «“Слово о полку Игореве”: Научный перевод и комментарий» (М.: Наука, 2004). Обычно, “проясняя” непонятные фрагменты “поэмы”, учёные руководствовались предположением, что в них искажена грамматика, и смело (а порой и рискованно) исправляли грамматические формы. Ю.В. Подлипчук предпочитает другой приём: он изменяет не формы слов, а варьирует разбивку текста на слова и на предложения. Ведь в древнерусской письменности слова писались слитно; не было и постоянных знаков (наподобие современной точки), отделяющих одно предложение от другого. Текст «Слова…» дошёл до нас только в писарской копии, составленной для Екатерины II, и в печатном издании 1800 года. При подготовке копии и печатного издания, вероятно, сплошной текст древней рукописи часто был неверно разбит на отдельные слова и предложения.

Подход Ю.В. Подлипчука одновременно прост и оригинален. “Так как текст в рукописи <…> был дан при начертании слитно, то первым издателям пришлось быть пионерами и в разбивке текста «Слова...» не только на слова, но и на синтаксические структуры. Первые переводы наглядно показывают, как многого не понимали первоначально в «Слове...» из-за ограниченных знаний истории русского языка и древней русской истории. Многое позднее было уточнено и в переводах, и в комментариях. Но разбивка А.И. Мусина-Пушкина сохранилась в основе и по сей день. Сличение многочисленных переводов приводит к любопытному заключению: исследователи с большей решительностью исправляли древний текст, дошедший в копиях, чем разбивку на слова и синтаксические структуры Мусина-Пушкина и соредакторов” (с. 40). (Выделение в тексте принадлежит автору книги. — А.Р.)

Ю.В. Подлипчук остроумно предлагает изменить во многих случаях деление текста «Слова…» на предложения, что позволяет избежать громоздких и радикальных исправлений, обычно принимаемых учёными.

Невразумительный оборот в обращении автора к Бояну “свивая славы оба полы сего времени” Ю.В. Подлипчук переводит как “свивая славы вокруг этого времени”. Такое прочтение более ясное и простое, чем почти общепринятый перевод, в котором упоминается о каких-то “обоих половинах” этого времени (с. 85–88).

Вместо невразумительного “звериного свиста”, сопровождающего движения Игорева войска, автор книги предлагает чтение: “ночь, стеная ему (Игорю. — А.Р.) грозою, птиц пробудила свист. Зверей до сотни согнал див…” (с. 113–117). Несмотря на режущий слух непоэтически точный оборот “до сотни”, это исправление-толкование не следует безоговорочно отвергать. (Между прочим, Ю.В. Подлипчук не исключает и другой, более “поэтический” вариант этого толкования: “зверей сотни согнал див”.)

Отдельные примеры правки текста у самого Ю.В. Подлипчука, предполагающие не только изменения границ предложений, но и буквенные замены, сомнительны. К примеру, полагая, что “Троянь” это ошибочное написание вместо исконного “Трокань” (“Тмутороканский”), автор не учитывает, что такая ошибка (в принципе вполне возможная) оказывается повторяющейся несколько раз. А это резко снижает убедительность исправления.

Грешит Ю.В. Подлипчук и использованием словаря В.И. Даля как источника параллелей к лексике «Слова…». Таково, например, прочтение загадочного слова “шереширы” (живыми “шереширами” названы рязанские князья — “удалые сыны Глебовы”). Автор книги истолковывает словосочетание как “живыми шереши-ширы” — “живой шугой — лодками” (с. 210–212). И на этот раз он опирается на словарь Даля. Между тем далевский словарь фиксирует состояние русского языка в совсем иную эпоху — не на исходе XII столетия, а в середине XIX.

Автор книги, думается, излишне склонен к “распечатыванию” метафор «Слова…» — как при введении исправлений, эти метафоры порой разрушающих, так и при переводе.

Сомнительна в принципе возможность прояснения всех “тёмных мест” «Слова…». Между тем Ю.В. Подлипчук исходит именно из такой позиции и делает “всё тайное явным”. И всё-таки это исследование — один из наиболее интересных опытов “прояснения” трудных чтений, “тёмных мест” «Слова…». Опыт более удачный, чем книга казахского поэта Олжаса Сулейменова «Аз и Я» (1975), и поныне весьма популярная у читателей, не являющихся специалистами по древнерусской словесности. О.Сулейменов считал, что древнерусское произведение — обработка памятника тюркского эпоса. Исходя из этой идеи, он пытался доказать, что многие “тёмные места” — это “обломки” первоначального тюркского текста.

«Растекаться мыслью по древу»

Выражение «Растекаться мыслью по древу» из «Слова о полку Игореве», памятника русской литературы XII в., впервые опубликованного в 1800 г.: «Боян бо вещий, аще кому хотяше песнь творити, то растекашется мыслию по древу, серым вълком по земли, шизым орлом под облакы». То есть: «Ведь Боян вещий если хотел кому сложить песнь, то растекался мыслью по древу, серым волком по земле, сизым орлом под облаками». Выражение «растекался мыслью по древу» у комментаторов «Слова» получило различные толкования. Одни считают слово «мыслию» не соответствующим двум другим членам сравнения – «волком по земли», «шизым орлом под облакы», – предлагая читать «мысию», объясняя «мысь» псковским произношением слова «мышь»; мысью же в Псковской губернии называлась, даже и в XIX в., белка. Другие не считают такую замену нужной, «не видя необходимости доводить до предельной точности симметрию сравнения». Слово «древо» комментаторы объясняют как аллегорическое древо мудрости и вдохновения: «растекаться мыслию по древу» – творить песни, вдохновенные поэтические создания. Однако поэтический образ «Слова» «растекаться мыслью по древу» вошел в литературную речь с совершенно иным значением: вдаваться в излишние подробности, впадать в болтовню, отвлекаясь от основной мысли.

«Не хочу я, подобно Костомарову, серым волком рыскать по земли, ни, подобно Соловьеву, шизым орлом ширять под облакы, ни, подобно Пыпину, растекаться мыслью по древу, но хочу ущекотать прелюбезных мне глуповцев, показав миру их славные дела и предобрый тот корень, от которого знаменитое сие древо произросло и ветвями своими всю землю покрыло» (М.Е. Салтыков-Щедрин «История одного города»).

«Если принять во внимание, что занялся я литературой поздно, то «растекаться мыслью по дереву», как говорят семинаристы, я не имел возможности…» (М.М. Пришвин «Дневники»).

«Снова тормозя себя, не позволяя растекаться мыслью по древу, мы направляем памфиловские стопы к вечеру прямо в порт, откуда в шесть часов социалистическое судно должно было отвезти его назад, в более привычную среду обитания (Василий Аксенов «Негатив положительного героя»).

Художественный метод автора «Слова» гениально соответствует этому соединению строго личного с широко общественным. Для него нет противопоставления одного другому, как это часто бывает. Он видит всю Русскую землю в целом и вместе с тем слышит все звуки — птиц и зверей, видит движение облаков от моря и поникающую траву. Поражение для него всегда и личное несчастье, и несчастье всей страны. Оба начала гениально соединяются и поэтому особенно действен его призыв к единению и миру.

Если в «Слове» говорится о родственных связях князей современников, то это позволяет теснее объединять все происходящее как некое «событийное единство». Ряды «деды — внуки» крепят историческое единство и позволяют воспринимать всю русскую историю «от Владимира старого до Игоря нынешнего» как своеобразную историю одной семьи.

Единство «Слова» определяется и сочувствием, с которым автор рассказывает о горестной судьбе того или иного князя — будь то Игорь или Всеволод, Святослав Киевский и даже их общий дед Олег Святославич, которого автор «Слова» зовет Гориславичем не оттого только, что он принес много горя Русской земле (хотя и это не исключается), но главным образом сочувствуя его горестной судьбе. Ведь прозвище «Гориславич», «Горислава», «Гореславль» встречаются и в Новгородской первой летописи, в «Молении» Даниила Заточника именно потому, что носители этих прозвищ претерпели много горя, а город Переяславль оказался связан с неблагополучием для автора «Послания» Даниила Заточника.

Сочувствием в «Слове» пользуются не только Ольговичи, но и их противники — Мономашичи: это, во-первых, утонувший в Стугне юноша князь Ростислав, по которому плачет его мать на берегу, хотя в «Киево-Печерском патерике» ему дана совсем не лестная характеристика. Во-вторых, это сам Владимир Мономах. Даже противник тех и других — Ольговичей и Мономашичей — родоначальник Всеславичей полоцкий князь Всеслав Полоцкий, который хоть и «людемъ судяше, княземъ грады рядяше», а все же принужден был волком рыскать по Русской земле, слушать в Киеве в заточении колокольный звон, доносившийся к нему из Софии в Полоцке, воспринимается с известной долей сочувствия.

Это удивительное сочувствие, уделяемое автором «Слова» самым разным персонажам, соучастие, смешанное иногда с осуждением, скрепляет «Слово» эмоционально.