21.

1. В. Набоков-романист (на примере «Приглашения на казнь» или «Дара»).

Владимир Набоков родился 10 (22) апреля 1899 года в Санкт-Петербурге в состоятельной дворянской семье. В обиходе семьи Набокова использовалось три языка: русский, английский и французский, — таким образом, будущий писатель в совершенстве владел тремя языками с раннего детства. По собственным словам, он научился читать по-английски прежде, чем по-русски.

Образование начал в Тенишевском училище в Петербурге, где незадолго до этого учился Осип Мандельштам. Литература и энтомология становятся двумя основными увлечениями Набокова.

Герой романа — Федор Константинович Годунов-Чердынцев, русский эмигрант, сын знаменитого энтомолога, отпрыск аристократического рода — бедствует в Берлине второй половины 20-х гг., зарабатывая частными уроками и публикуя в русских газетах ностальгические двенадцатистишия о детстве в России. Он чувствует в себе огромный литературный потенциал, ему скучны эмигрантские посиделки, единственный его кумир среди современников — поэт Кончеев. С ним он и ведет неустанный внутренний диалог «на языке воображения». Годунов-Чердынцев, сильный, здоровый, молодой, полон счастливых предчувствий, и жизнь его не омрачается ни бедностью, ни неопределенностью будущего. Он постоянно ловит в пейзаже, в обрывке трамвайного разговора, в своих снах приметы будущего счастья, которое для него состоит из любви и творческой самореализации.

Роман начинается с розыгрыша: приглашая Чердынцева в гости, эмигрант Александр Яковлевич Чернышевский (еврей-выкрест, он взял этот псевдоним из уважения к кумиру интеллигенции, живет с женой Александрой Яковлевной, его сын недавно застрелился после странного, надрывного «menage, а trois») обещает ему показать восторженную рецензию на только что вышедшую чердынцевскую книжку. Рецензия оказывается статьей из старой берлинской газеты — статьей совершенно о другом. Следующее собрание у Чернышевских, на котором редактор эмигрантской газеты публицист Васильев обещает всем знакомство с новым дарованием, оборачивается фарсом: вниманию собравшихся, в том числе Кончеева, предложена философическая пьеса русского немца по фамилии Бах, и пьеса эта оказывается набором тяжеловесных курьезов. Добряк Бах не замечает, что все присутствующие давятся смехом. В довершение всего Чердынцев опять не решился заговорить с Кончеевым, и их разговор, полный объяснений во взаимном уважении и литературном сходстве, оказывается игрой воображения.

Но в этой первой главе, повествующей о цепочке смешных неудач и ошибок, — завязки будущего счастья героя. Здесь же возникает сквозная тема «Дара» — тема ключей: переезжая на новую квартиру, Чердынцев забыл ключи от нее в макинтоше, а вышел в плаще. В этой же главе беллетрист Романов приглашает Чердынцева в другой эмигрантский салон, к некоей Маргарите Львовне, у которой бывает русская молодежь; мелькает имя Зины Мерц (будущей возлюбленной героя), но он не отзывается на первый намек судьбы, и встреча его с идеальной, ему одному предназначенной женщиной откладывается до третьей главы.

Во второй же Чердынцев принимает в Берлине мать, приехавшую к нему из Парижа. Чердынцев остановил свой выбор на квартире Марианны Николаевны и Бориса Ивановича Щеголевых не потому, что ему нравилась эта пара (престарелая мещанка и бодрячок-антисемит с московским выговором и московскими же застольными шуточками): его привлекло прелестное девичье платье, как бы ненароком брошенное в одной из комнат. На сей раз он угадал зов судьбы, даром что платье принадлежало совсем не Зине Мерц, дочери Марианны Николаевны от первого брака, а её подруге, которая принесла свой голубой воздушный туалет на переделку.

Знакомство Чердынцева с Зиной, которая давно заочно влюблена в него по стихам, составляет тему третьей главы. У них множество общих знакомых, но судьба откладывала сближение героев до благоприятного момента. Зина язвительна, остроумна, начитанна, тонка, её страшно раздражает жовиальный отчим (отец её — еврей, первый муж Марианны Николаевны — был человек музыкальный, задумчивый, одинокий). Она категорически противится тому, чтобы Щеголев и мать что-нибудь узнали об её отношениях с Чердынцевым. Она ограничивается прогулками с ним по Берлину, где все отвечает их счастью, резонирует с ним; следуют долгие томительные поцелуи, но ничего более. Неразрешенная страсть, ощущение близящегося, но медлящего счастья, радость здоровья и силы, освобождающийся талант — все это заставляет Чердынцева начать наконец серьезный труд, и трудом этим по случайному стечению обстоятельств становится «Жизнь Чернышевского». Фигурой Чернышевского Чердынцев увлекся не по созвучию его фамилии со своей и даже не по полной противоположности биографии Чернышевского его собственной, но в результате долгих поисков ответа на мучающий его вопрос: отчего в послереволюционной России все стало так серо, скучно и однообразно? Он обращается к знаменитой эпохе 60-х гг., именно отыскивая виновника, но обнаруживает в жизни Чернышевского тот самый надлом, трещину, который не дал ему выстроить свою жизнь гармонически, ясно и стройно. Этот надлом сказался в духовном развитии всех последующих поколений, отравленных обманной простотой дешевого, плоского прагматизма.

«Жизнь Чернышевского», которой и Чердынцев, и Набоков нажили себе множество врагов и наделали скандал в эмиграции (сначала книга была опубликована без этой главы), посвящена развенчанию именно русского материализма, «разумного эгоизма», попытки жить разумом, а не чутьем, не художнической интуицией. Издеваясь над эстетикой Чернышевского, его идиллическими утопиями, его наивным экономическим учением, Чердынцев горячо сочувствует ему как человеку, когда описывает его любовь к жене, страдания в ссылке, героические попытки вернуться в литературу и общественную жизнь после освобождения… В крови Чернышевского есть та самая «частичка гноя», о которой он говорил в предсмертном бреду: неумение органично вписаться в мир, неловкость, физическая слабость, а главное — игнорирование внешней прелести мира, стремление все свести к рацее, пользе, примитиву… Этот на вид прагматический, а на самом деле глубоко умозрительный, абстрактный подход все время мешал Чернышевскому жить, дразнил его надеждой на возможность общественного переустройства, в то время как никакое общественное переустройство не может и не должно занимать художника, отыскивающего в ходах судьбы, в развитии истории, в своей и чужой жизни прежде всего высший эстетический смысл, узор намеков и совпадений.

Эта глава написана со всем блеском набоковской иронии и эрудиции. В пятой главе сбываются все мечты Чердынцева: его книга увидела свет при содействии того самого добряка Баха, над пьесой которого он покатывался со смеху. Её расхвалил тот самый Кончеев, о дружбе с которым мечтал наш герой. Наконец возможна близость с Зиной: её мать и отчим уезжают из Берлина (отчим получил место), и Годунов-Чердынцев с Зиной Мерц остаются вдвоем. Полная ликующего счастья, эта глава омрачается лишь рассказом о смерти Александра Яковлевича Чернышевского, который умер, не веря в будущую жизнь. «Ничего нет, — говорит он перед смертью, прислушиваясь к плеску воды за занавешенными окнами. — Это так же ясно, как то, что идет дождь». А на улице в это время сияет солнце, и соседка Чернышевских поливает цветы на балконе.

Тема ключей всплывает в пятой главе: свои ключи от квартиры Чердынцев оставил в комнате, ключи Зины увезла Марианна Николаевна, и влюбленные после почти свадебного ужина оказываются на улице. Впрочем, скорее всего в Грюневальдском лесу им будет не хуже. Да и любовь Чердынцева к Зине — любовь, которая вплотную подошла к своему счастливому разрешению, но разрешение это от нас скрыто, — не нуждается в ключах и кровле. 

Но два «круга» играют в романе особую роль: то огромное кольцо, которое смыкает последние строчки романа с первыми его строчками, делая второе чтение «Дара» уже произведением не самого Набокова, а его героя; и то кольцо, в которое замкнута глава 4-я, когда, читая в конце ее две начальные строфы сонета, мы принуждены перейти к ее началу, пробежать глазами две его заключительные строфы, затем увидеть объяснение: «Сонет — словно преграждающий путь, а может быть, напротив, служащий тайной связью, которая объяснила бы все…» — и втянуться снова в начало книги о Чернышевском, почувствовать, как снова оживают (воскресают?) на наших глазах уже узнаваемые «до слез» отец Гавриил, «и с ним, уже освещенный солнцем, весьма привлекательный мальчик»…

”Дар” — это книга о писательском даре и труде (такая интерпретация предполагается самим названием романа); 2) ”Дар” — это книга о работе судьбы, на протяжении двух лет старательно сводившей героев романа — молодого писателя и поэта Федора Константиновича Годунова-Чердынцева и его возлюбленную Зину Мерц; 3) ”Дар” — это книга о самом ”Даре” — о том, как был задуман, писался и был написан этот роман.

Совсем другое дело — Зина. В ее облике подчеркиваются легкость, воздушность, серебристость, небесность; в нем начисто отсутствуют земные детали. ыбкость, воздушность, недовоплощенность Зины настолько резко подчеркиваются, что ее образ начинает двоиться между реальностью и мечтой. Недаром ей дано мерцательное имя (Мерц), недаром герой в своем стихе апеллирует к греческой богине памяти Мнемозине (наполовину фикция, наполовину реальная женщина, причем ее имя прочитывается по-русски как ”память о Зине”),

Другая великая любовь Годунова-Чердынцева, а вместе с ним и Набокова (или наоборот) — Россия, России, ее природе, ее культуре посвящено много превосходных, самых горячих и лирических страниц романа

2 круг Вторая глава — это несостоявшаяся книга героя об отце, знаменитом естествоиспытателе и путешественнике, собирателе бабочек, которую Годунов-Чердынцев очень хотел, но так и не смог написать. Отец для Годунова-Чердынцева — не только предмет безграничной сыновней любви, но и идеал творческой личности. Чтобы понять роль этого образа в композиции всего романа, необходимо процитировать хотя бы несколько посвященных ему текстов. Итак, замечательная книга осталась ненаписанной. В образе этой ненаписанной книги об отце с поразительной силой реализована ностальгическая тема вечной разъединенности с родным и любимым,

3 круг

Образ Чернышевского наделен всеми чертами, которые были ненавистны Набокову. У Чернышевского нет вкуса к жизни — ехал по России, по тем местам, где мчалась гоголевская тройка, и ни разу не выглянул из окна, поскольку был занят чтением книги. Не отличал плуга от сохи; путал пиво с мадерой; не мог назвать ни одного лесного цветка, кроме дикой розы; но, впрочем, считал, что все это и не нужно, восполняя всякий недостаток конкретного знания какой-нибудь нехитрой общей мыслью. В своей научной и художественной деятельности и вкусах был ”совершенным буржуа”, т.е. человеком некомпетентным и примитивным.

4 круг

Весь текст ”Дара” принадлежит Годунову-Чердынцеву. Исключением являются два небольших фрагмента, авторство которых Набоков явным образом оставляет за собой — эпиграф в начале романа и онегинская строфа в конце. Эти два фрагмента представляют самое последнее — внешнее — замыкание ”Дара” и играют в его композиции решающую роль.

Начнем с эпиграфа, который звучит так: ”Дуб — дерево. Роза — цветок. Олень — животное. Воробей — птица. Россия — наше отечество. Смерть неизбежна”.

Набоков тоже прощается и со своей книгой, и с читателями, и со своими героями. Читатель ”Дара”, как читатель ”Онегина”, волен перейти физическую границу романа и продлить его так, как он захочет, — ”строка не кончается”. Но очевидно, что Татьяна будет верна своему слову, и Онегину не суждено соединить с ней свою жизнь. То же ждет и Годунова-Чердынцева, хотя и по другой причине. Когда герои в самом конце романа, проводив в другой город родителей Зины, возвращаются теперь уже в свой дом, испытывая ”груз и угрозу счастья”, они еще не знают, что попасть в него не смогут. Из сообщенных ранее деталей читателю ”Дара” (но не его героям) известно, что ни у него, ни у нее нет от него ключей. Годунову-Чердынцеву не суждено обладать Зиной иначе, как в воображении. Он, как и придумавший его Набоков, до конца жизни обречен на соединение с чужим и отчуждение от родного.