27. Развитие немецкой литературы в 30-40-е гг.XIX века.

Немецкая литра.

В сер. 19 в. герм. - раздр. гос-во. Т. к 1870г. происх. объед-е. Герм. на этот мом-т чрезв. политизир. страна, что сказ-ся на литре. Дист-ция м\у литрой и совр. политикой мин. Наиб. выраз. пр-р: феномен лит. объед-я мол. пис-й "Мол. Германия": Гейне, Карл Гуцков, Людвиг Бёрне, Бюхнер, Фр. Энгельс.

1835г. - процесс над объед-м => запрет: политика вторг-ся в литру в ответ на вторж-е литры в политику. Такое взаимод-е привело к появл-ю нов. с-мы цен-тей в нем. литре. Гл. дост-во худ. пр-я: полит. ангажирование. Сами пис-ли наз. "тенденция" => тенденциоз. литра.

Т.о. гл. закл-сь не в эстет. дост-х, а в полит. позиции автора. При таком подходе критике стали подв-ся все классики нем. литры: Шиллер, Гёте, романтика, особ. Гейне, т.к. живой.

С худ. т.зр. пр-я младогерм-в предст. собой очер. вар-т ром-ма, кот. они проклинают.

28. Драма Бюхнера «Смерть Дантона»: идеи и поэтика.

Георг Бюхнер.

Не собирался стан-ся великим пис-м. Гл. д-ть: обществ.-полит. Б., как и многие, думал о преобр-и Герм. Оно им. 2 пути: револ. и эвол.

Созд-т тайное общ-во. З-ча: не т. подг-ка рев., но и предварит. просвщ-е масс по этому ?су. Решая посл. з-чу Б. + знакомый => работа "для нем. крестьянина", где объясн-ся его полож-е, причины и т.д. Публ. и распр-т по деревням. Сразу же всё общ-во было арестовано. Б. не ожидал, что кр-н отвернулся от того, что ему предл. Б. был вынужден покинуть герм. Уехав, стал пис-м, пот. что. нужны деньги.

Закончены: "Смерть Дантона", "Лилонс и Лена". Гл центь тв-ва Б.: 1835 г. "См.Д." (на заказ в конкурсе, но опоздал). Вперв. полный текст был опубл-н в 50 г., 1ая пост-ка - 1902.

Пьеса Б. на пересеч-и 2х лит. эпох: реализм и ром-м. Это опр-т её ос-ть. Все персы им. двой. измер-е, связ. с этими лит. эпохами. В некот. сценах пьсы они выглядят как персы реал., в др. - романтич. Переходы осложняют понимание. Объед. 2 эп: интерес к истории. Ист. рассм-ся как б-ба идей и соотн-е идеи и практики.

Образ Дантона: по его мн., чк - это сумма желаний. Рев. для осущ-я жел-й. Эталон всех жел-й - секс. Его пр-да пронизывает все ост. мотивы пов-я чка и подч-т их себе. Из осн. ос-й жел-я:

1. непрерывно

2. порождает нов. жел-я

3. интенсификация жел-я (мотив скорости). Этак скорость выводит чка за рамки самого себя, т.е. приводит к смерти. После этой символ\реал. смерти, всё нач-ся сначала. В созн-и Д. логика рев-и, истории и жел-я совпад.

Опора Д. на ант. наследие -> связь с Эпикуром. Для Д. Эпикур - тот идеал, к кот. необх. стр-ся => недостижим. Эпикур: не бояться смерти. Д. боится. Э.: покой, Д.: апатия. Квазиэпикуреец. В связи с этим в его созн-и встаёт ? о том, что идеал недостижим, пот. что совр. чку недоступно целостное понимание в принципе.

Свор. чк - это чк, кот. мыслит фр-ми, частями и никак не м. собрать целое (Д. собирает Венеру). Рев-ция - это своеобр. семиотич. мех-м по переводу из 1ой реал-ти в др. Рев. - это такая с-ма знаков, кот. предпол. хаотич-ть, раздр-ть.

Д. + Б. актуализ-т прямое знач-е слова рев-ция - повторное движ-е. Это шаг назад, а не вперёд. Чк играет в этом пр-се незначит. роль.

Есть некий ист. желез. закон, основ. на повтор-и, кот. объект. работает вне завис-ти от чел. мат-ла. Д. это понимает => марионетки.

Формально Робеспьер - противник Д. Для него рев. связ. с з-ном, моралью и даже религией (р. разума). Одн. это форм. противост-е оказ-ся снятым; чит-ли поним., что Р. тоже всё отл. понимает, но прод-т упорствовать. Но по сути - 1 и то же.

Оба револ-ра создают нов. реал-ть, кот. проходит проверку практикой и не выдерж-т её. В пьесе есть персы, кот. совсем иначе разг-т., т.е. им. дело с др. аспектом мира. Она показ. огр-ть рев. т.зр.: обобщ. образ париж. народа, безумие - Люси, образ интеллектулов - во фр.к-ре это чк, кот. привык рассчитывать т. на себя, ос. в интел. сфере.

Т.зр. автора рассредоточена по всем этим персам. Ист. взгляды - Д. + Р., религ. - Пэйн, ис-во - камилл и т.д. Такая т.зр. и привносит в пьесу обект-ть, т.е. делает её сложной для воспр-я.

Основная проблема «Смерти Дантона» — исторические противоречия буржуазной революции, неспособной принести пароду подлинное осво­бождение, и трагедия ее вождей, помимо своей воли впавших в заблуж­дение, отождествивших свои субъективные цели и представления с дей­ствительными историческими задачами. В «Смерти Дантона» с наиболь­шей реалистической глубиной, по сравнению с другими произведениями о французской буржуазной революции, показана противоречивость ее этических принципов, трагедия как ее своекорыстно-эпикурейской про­граммы, так и уравнительно-аскетической.

Основная задача демократической революции должна была заклю­чаться в выведении народа из тягчайшей материальной нужды. Но для решения этой задачи непригодна ни эпикурейская программа Дантона, пи аскетическая — Робеспьера.

Сторонники Дантона требуют от революции прав на радости и на­слаждения. «Революция должпа кончиться, республика должна начаться. В наших государственных принципах право должно стать на место долга, благосостояние — на место добродетели, защита личности — па место на­казания». Для сторонников Дантона римская добродетель утратила свой смысл. Символами нового мира становятся афинские идеалы изобилия чувственных благ. «Мы хотим нагих богов, вакхапок, олимпийских игр, мелодичных губ; ах, срывающая покровы злая любовь! мы не будем ме­шать „римлянам" добродетельно сидеть в углу и парить репу, но пусть избавят они нас на будущее время от гладиаторских игр» (слова Камил­ла Демулепа; д. I).

Сам Дантон остается скептическим созерцателем среди окружающих его эпикурейцев. Оп видит, что реальной изнанкой афинских иллюзий являются роскошь, распущенность и пороки повых собственников, сделав­ших «республику — спекуляцией, а революцию — ремеслом». Поэтому оп не разделяет надежд и восторгов своих единомышленников.

Обреченность и историческая неправота эпикурейского культа дан-топистов заключается в том, что этот культ исповедуется своекорыстно, за счет народа, а основная задача революции остается неразрешенной. Дантонисты эгоистически использовали результаты революции, и это видит народ: «Они обобрали убитых, а мы по-прежнему бегаем боси­ком и мерзнем».

Реальное содержание этого эпикуреизма противоречит его фразе и лозунгу, его внешней оболочке, которая заключается в видимом демокра­тизме, в мнимом распространении прав на наслаждение на все челове­чество. Когда Робеспьер уггрекает Дантона в том, что тот не признает добродетели, Дантон отвечает: «И порока. Существуют только эпикурей­цы и притом грубые и утонченные, Христос был самым утонченным из них. Вот единственная разница, которую я нахожу между людьми. Каж­дый поступает по своей природе, т. о. делает то, что ему приятно».

Такое же господство права на наслаждение провозглашает куртизанка Марион. «Не вес ли равно, что доставляет человеку радость: тело, изо­бражение Христа, цветы или детские игрушки? Ведь чувство одно и то же: кто более наслаждается, тот больше молится».

Но эта программа материального раскрепощения человека, всеобщей религии наслаждения утрачииает демократический смысл.

Дела дантонистов противоречат их заповедям. По существу, их эпи­куреизм превращается в их собственную привилегию, а маска равенства на нем становится обманчивой. В силу этого изменяется внутреннее со­держание их культа наслаждений. Этот культ становится ущербным, упадочным. Он переходит в цинизм, в апатию и полное пресыщение жизнью, в сладострастие боли и смерти. Цинические каламбуры, отож­дествляющие любовь и смерть, обыгрывающие предстоящую гибель, вы­ражают безжизненность, обреченность эпикуреизма, ставшего антина­родным.

Дантон видит обреченность своих сторонников, и это ставит его выше их. Благодаря этому, оп в состоянии стать героем трагедии, осознающим свою историческую вицу. Историческую неправоту Дантона, пытающе­гося приостановить революцию, ставшего контрреволюционером, клеймит Робеспьер. «Порок есть каинова печать аристократизма,— говорит оп,— бывают времена, когда порок — государственная измена». В Робеспьере воплощено поступательное движение революции, ее мужество и героика. Робеспьер — приверженец суровой римской добродетели. Он и его сто­ронники говорят с латинской четкостью и выразительностью: «Только трус умирает за республику, якобинец убивает за нее». Робеспьер беспо­щадно борется с реакционерами и умеренными. Однако за его римской фразеологией объективно скрыто буржуазное содержание. Риторический пафос Робеспьера и Сеп-Жюста также не ведет к действительному осво­бождению масс. И сходящий со сцены Дантон приобретает на одно мгно­вение правоту, замечая но адресу якобинцев: «Вы хотите хлеба,— гово­рит он народу,— а вам бросают головы, вы жаждете, а вас заставляют слизывать кровь со ступеней гильотины».

Поэтому и в облике Робеспьера проявляются черты обреченности. Он сомневается в своей правоте, свою историческую роль он рассматривает как муку уничтожения, а но как радость созидания. Он сравнивает себя с Христом, с той разницей, что тот «взял себе сладострастие боли, а я — муки палача».

.В судьбе суфлера Симона трагедия якобинизма нашла свою комиче-ческую аналогию. Комизм сцен, связанных с Симоном, высок и лишен смешного. Эти сцены комичны в смысле снижения исторической трагедии до бытового, частного, буффонного проявления. Симон говорит «римски­ми» фразами, вспоминает Виргиния и Аппия Клавдия, стремится ввести I! обиход древнеримские формулы и имена. Менаду тем его собственная жизнь находится в разительном противоречии с римским идеалом. Он пьянствует, семья его голодает, дочь занимается проституцией.

Основная историческая сила, действующая в драме Бюхпера,— это народ. Согласно теории Бюхнера, основным революционным стимулом является материальная пищета масс. Драма построена на непрерывном возбуждении народного гпсва, толкающего революцию вперед. Глубоко проникая в суть противоречий буржуазной революции, Бюхнер тем не менее допускает ошибку, не видя ее относительно прогрессивных резуль­татов. Последние сцены его драмы, изображающие предсмертные часы жирондистов и их идейную агонию («Мир — это хаос. Ничто — вот тот вселенский бог, который должен из него родиться»), а также сцены, ри­сующие перерождение народного гпева в садистическое любопытство к смерти, создают атмосферу зловещей .естокости и загадочности, исте­рии. Палачи, гильотина, разговоры и грубоватые шутки о смерти даны с шекспировской смелостью, однако смысл всего этого совершенно иной. В них ощущается некоторая бесперспективность. Реализм Бюхнера, отли­чающийся от современного ему европейского классического реализма емкостью своих форм и тенденцией к обобщению — историческим охва­том событий, в то же время не обладает одинаковым с ним художествен­ным зпачением и ограниченно использует свои относительные потенци­альные преимущества, схематически ставя проблемы и не создавая пол­нокровных и многогранных образов.