18. Роль образа аптекаря Омэ и среда в романе Флобера «Госпожа Бовари».

Раннее тв-во шло в рамках развития романт. литры, что не принесло успехов.

1857 г. "Госпожа Бовари". Понач. ум. ср. успех. Ч\з 2-3- мес. стал польз-ся успехом у шир. публики. Дело в том, что на кн. подали в суд за оскорбл-е обществ. нравств-ти. Фл. суд выиграл им. благ. св. нов. эстетике, т.к. прямо т.зр. автора нигде не заявлена.

Подзагол. "Провинц. нравы". Образ провинц. жизни. Это мир без перспективы, возм-ти посм-ть на себя со стороны, мир, лишенный какого-то измер-я. Основа сущ-я обыч. чка - это быт. Он порождает в чке ощущ-е прочности. Быт скрывает от чка ненадёжность его сущ-я, конечость (смерть).

Аптекарь Омэ - вопл. дух. бедности, ущербности. Гл. кач-во - "глупость", т.е. желание из всего делать выводы.

Рисуя окружение мадам Бовари, писатель создал целый ряд впе­чатляющих образов. Среди них стоит особо выделить образ аптекаря Омэ, ибо в нем Флобер сатирически сконцентрировал то, против чего с таким отчаянием, но безуспешно восставала Эмма. Омэ не просто типичный буржуа-обыватель. Он — сама пошлость, заполнившая мир, самодовольная, торжествующая, воинствующая. В течение мно­гих лет Флобер работал над «Лексиконом прописных истин», предста­вляющим своеобразную апологию человеческой низости во всех ее проявлениях, от начала и до конца ироническую. Именно таков лексикон Омэ, претендующего на энциклопедическую образованность, широту и независимость суждений, вольнодумство, либерализм и даже политическое фрондерство. Твердя о своей «революционности» («Я за бессмертные принципы восемьдесят девятого года»), Омэ зорко следит за властями, вскрывает злоупотребления, в местной печати сообщает о всех «значительных» событиях («не было такого случая, чтобы в округе задавили собаку, или сгорела рига, либо побили женщину, — и Омэ немедленно не доложил бы обо всем публике, постоянно вдохновляясь любовью к прогрессу и ненавистью к попам»). Не удовлетворяясь этим, «рыцарь прогресса» «занялся глубочайшими вопросами»: социальной проблемой, распространением морали в не­имущих классах, рыбоводством, каучуком, железными дорогами и прочим. Лишь в финале романа раскрывается истинная подоплека чрезмерной «гражданской активности» Омэ и его политической прин­ципиальности: ярый оппозиционер перешел на сторону власти... про­дался, проституировал себя «ради собственных выгод». В конце концов Омэ добивается страстно желаемого — получает орден Почетного ле­гиона и после смерти Шарля Бовари постепенно прибирает к своим рукам всю врачебную практику в Ионвиле. Власти смотрят на него сквозь пальцы, общественное мнение покрывает его, — заключает романист.

О том, насколько типичен Омэ, можно судить по читательским реакциям. «Все аптекари в Нижней Сене, узнав себя в Омэ, — пишет Флобер,—хотели прийти ко мне и надавать пощечин». Но были угрозы посерьезнее, теперь уже —за роман в целом. Правительство, напуганное его беспощадной правдой, затеяло против Флобера беспре­цедентный судебный процесс. Автору «Мадам Бовари» предъявили обвинение в «нанесении тяжкого ущерба общественной морали и добрым нравам». И хотя в итоге писатель был оправдан, он, потря­сенный лицемерием, «гражданской» злобой и тупостью судей, прини­мает решение: как можно дальше бежать от мерзкой и ненавистной ему буржуазной современности.

На обывательском фоне Омэ явно выделяется. Он — единственный человек Ионвиля, интересы которого выходят за пределы его профессии. Наделенный «общественной жилкой», он взял на себя роль ревнителя про­гресса, философа и гражданина, его заботит мысль об «общем благе», обуре­вают проекты всевозможных реформ. Именно в образе аптекаря-либерала пафос иронии Флобера выразился с наибольшей полнотой.

Примечательная черта в характере Омэ ■— напыщенность, высокопар­ность. Писатель каждый раз обнажает чудовищное несоответствие между смехотворно высокопарными разглагольствованиями Омэ и ничтожностью поводов к ним. Мелкое, незначительное аптекарь облекает в формы «трагические» и «патетические». Он в следующих, например, выражениях объясняет чете Бовари свое положение мученика гуманного долга, тру­женика науки: «Я исхожу кровавым потом, как рабочая лошадь! О, ярмо нищеты!» и т. п. Склонность Омэ постоянно себя взвинчивать, подтягивать себя до некоего «патетического» состояния — меткое обобщение социаль­ных черт, присущих либерализму. Напыщенное ничтожество, высокопарное убожество Омэ-обывателя неотделимы от Омэ-либерала, «общественного деятеля». Подобно тому, как иронически умаленным прообразом светского Парижа Флобер избирает крошечный салон с танцующими фигурками на шарманке бродячего музыканта, так прообразом большого политического мира становится у него крошечная фигурка Омэ, «великого человека» Ионвиля.

Флобер заставляет Омэ разделять высокие понятия, связанные с миром «исторических деяний». Омэ всерьез выдает себя за последователя передовых идей и воззрений. Враг официальной религии, он — за «естественную рели­гию». «Мой бог,— ораторствует аптекарь,— это бог Сократа, Франклина, Вольтера и Беранже! Я — за «Исповедание савойского викария», за бес­смертные принципы восемьдесят девятого года!»

Вольтер и Омэ! Сопоставление этих имен резко подчеркивает горькую иронию Флобера по отношению к прогрессу либеральных идей.

В сравнении с другими обывателями, Омэ, если можно так сказать,— энциклопедически разносторонняя личность. Он претендует на роль руково­дителя общественного мнения в округе. С нескрываемой насмешкой расска­зывает Флобер, что после того, как Омэ удалось добиться пожизненного места в богадельне для слепого нищего, бродившего по дорогам, аптекарь взыграл духом. «С тех пор не было такого случая, чтобы в округе задавили собаку, или сгорела рига, либо побили женщину,— и Омэ (как корреспон­дент газеты «Руанский фонарь».— А. И.) немедленно не доложил обо всем публике, постоянно вдохновляясь любовью к прогрессу и ненавистью к по­пам...» Он вскрывал, пишет Флобер, злоупотребления, метал ядовитые стре­лы, вел подкопы, становился опасным. Но Омэ тесно в границах журнали­стики, поэтому «он занялся глубочайшими вопросами: социальной пробле­мой, распространением морали в неимущих классах, рыбоводством, каучу­ком, железными дорогами и прочим».

Конечно, Омэ представляет собой злую карикатуру на буржуазно-либе­ральное понимание прогресса, науки, свободомыслия. Можно видеть, как в ходе романа фигура аптекаря перерастает узкие рамки бытового провинци­ального явления и превращается в типический образ широкого историче­ского содержания.

В образе Омэ Флобер дал беспощадно правдивое изображение общест­венной биографии буржуа-гражданина. Да, Омэ — враг попов, но он ува­жает христианство; он — против фанатизма, но за естественную религию, свободомыслие его держится в весьма благонамеренных границах. Его, разу­меется, вполне устраивают рабство и нищета народа (эпизод со старушкой-работницей на сельскохозяйственной выставке), он лишь — против «фана­тического» желания старой и отупевшей от полувековой работы батрачки отдать священнику медаль, полученную ею «за верную службу». В нем легко можно узнать одного из героев либеральной оппозиции, исходившей в тре­скучих речах на банкетах перед революцией 1848 г.

В финале романа Флобер снимает все маски, в которые рядился Омэ—■ «рыцарь прогресса». Интересы науки, общественное благо, обличение соци­альных пороков и т. д. было лишь ширмой, прикрывавшей его неутоленное честолюбие. На самом деле, самовлюбленный Омэ интересовался всегда только собственной персоной. Омэ жаждет отличий, еще бы, ведь он, между прочим, напечатал (за собственный счет!) ряд «общественно-полезных» тру­дов и отличался на пожарах. «И вот Омэ перешел на сторону власти. Он тайно оказал господину префекту значительные услуги по части выборов. Словом, он продался, проституировал себя. Он даже подал прошение на вы­сочайшее имя, в котором умолял оказать ему справедливость (т. е. дать ему крестик—А. И.): в этом прошении он называл государя «наш добрый король» и сравнивал его с Генрихом IV».

Таков заключительный этап в эволюции Омэ. В приведенном выше абзаце романа таился актуальный общественный смысл. В Омэ могли узнать себя буржуа, вчера еще игравшие в либерализм, а сегодня пресмыкающиеся перед создателем новой империи. Последние фразы, которыми заканчивается

Флобер завершает роман справкой об Омэ. Аптекарь идет «в гору»; он выступает в романе как конкретное выражение безнравственной обще­ственной силы, определяющей, в конечном счете, судьбу героев. У Флобера было намерение приняться за произведение, аналогичное «Госпоже Бовари». Это важно. Флобер хотел идти по дороге, начатой им работой над «Госпожей Бовари». Известно, что он продолжал жить с идеей своеобразного реванша, с мыслью написать роман из времен Наполеона III.

Исторически бесперспективный характер изображения действительности в романе, мрачный драматизм финала произведения, дух глубочайшего фатализма, которым веет от его страниц,— доносят до нас представление о «Госпоже Бовари» как историческом документе, отразившем позорную эпоху бонапаоластскойконтрреволюции, хотя формально время действия протекает в романев период Июльской монархии. Вместе с тем, пафос огромной ненависти к буржуазии, которым пронизан роман Флобера, яростное отрицание им искусства, морали, общественных идеалов, которые навязывает обществу буржуазия, все развенчивающая беспощадная ирония писателя,— все это позволяет говорить о «Госпоже Бовари» как о доку­менте, объективно совпавшем по своей разоблачительной направленности с духом разрушительных, «отрицающих» устремлений бурного периода 1848—1851 гг.

Шарль Бовари. На пр-ре этого перса Фл. показ. неоднозначность обыкн. сущ-я. Стан-ся очевидным использ-е Фл. несобств. прям. речи - 2 созн-я в рамках 1го предл-я. В нём автор м. договаривать те мысли перса, кот. им чётко не сформ-ны, м. показ. скрытую т.зр., иногда несобств. пр. речь - это конфликт автора и героя.

С опр. мом-та ШБ изобр-ся с т.зр. Эммы Бовари. Но и сама Эмма показ-ся с поз. общих, обычных предст-й. Она пост. под набл-м общва.

ЭБ не тянет на традиц. героиню. Фл. отмечает в ней все осн. черты провинц. мира. На её судьбе показ. ещё 1 кач-во обыч. чка - увлечённость вообр-м. По мн. Фл., в основе кажд. чка всегда есть этот довесок - вообр-е, кот. примешивается ко всему (2 Бальзака - среда, Теккерея - тщеславие). Вообр-е с реал-ю не соотносится. Гл., что итер-т Фл. - зазор м\у реальным и вымыслом. Хотя избыток вообр-я - отриц. кач-во. Им. поэт. никто из персов не тянет на наст. героя (тема прощания с героем). Единств., что выделяет Эмму из общей массы - желание любви.

С мастерством, поистине замечательным, Флобер в ходе повествования выдвигает поочередно на первый план то героиню, то среду, ее окружаю­щую. На примере этой особенности в развертывании сюжета можно видеть, как французский критический реализм обогащается после Бальзака в ряде моментов, в том числе,и в области психологического обоснования изобра­жаемых конфликтов. Как правило, Бальзак и героя и среду выдвигает на авансцену, дает крупным планом, они действуют в нерасторжимом, хотя и часто антагонистическом единстве. Флобер приходит к новому приему в показе отношений между героем и средой.

Там, где жена Шарля Бовари деятельно стремится к практическому осуществлению «идеалов» иной жизни, она логикбй вещей выдвигается на передний план: при этом резко обнажается мещанская ограниченность ее стремлений.

По временам же, когда Эмма Бовари терпит очередное крушение, го­речь разочарования охватывает ее, желания умолкают; героиня как бы отступает на задний план, а на передний выдвигается мертвящая среда. Лаконично и очень сдержанно повествует Флобер о том, как невыразимо тоскливо Эмме. Он не вдается в пространные объяснения психического со­стояния героини, не анализирует его; он заставляет говорить сами вещи, говорить сразу. Из суммы деталей складывается некий общий эмоциональ­ный смысл, колорит бесцветного существования Эммы. В периоды отчая­ния, глухого и безысходного страдания как бы спадает пелена пошлости, обволакивающая ее устремления. Остается лишь глубокое, органическое неприятие среды, действительно тусклой и безрадостной. Обнажаются истинные причины житейской драмы героини, становятся очевидными и неприглядность провинциальной среды и искренность страдания, которые выделяют ее из окружающего. Можно понять, почему полушутливо, полу­серьезно Флобер мог говорить: «Госпожа Бовари—это я».

Вместе с тем становится ясным, какое понимание истинно романтиче­ского (в глазах Флобера) состояния духа он связывает с образом Эммы Бовари. Флобер, писатель послереволюционного бурт*3""™ общества, подчеркивает неизбежное опошление ^реальнрхл содержания счастья в усло­виях буржуазного перерождения будто бы всего общества, обреченность по­пыток человека завоевать право на счастье. Следует отметить, что страдания Эммы составляют, по Флоберу, начало истинно романтическое, поэтическое.

Разочарования, глубокое и искреннее страдание возвышают Эмму Бовари над окружением, становятся источником ее своеобразия как личности.

Сила романа в замечательно верном и глубоком раскрытии буржуазно-мещанской жизни, уродливой и недостойной человека, отвратительной, как плесень.

В «Госпоже Бовари» с большой силой проявил себя дух беспощадной иронии, злого сатирического осмеяния — существенных черт в реализме Флобера. «История Франции вступила в стадию совершеннейшего комиз­ма»,— писал после декабрьского переворота 1851 г. Энгельс Марксу1. Новую, комическую стадию отечественной истории Флобер ясно чувство­вал. Провозглашение Второй империи вызвало у писателя чувство отвраще­ния: «Во мне явно рождается склонность к высокой комедии; иногда меня так и подмывает облаять род людской...» Он тут же сообщает, что хотел бы вернуться к старой идее «Лексикона прописных истин». В «Лексиконе» ему хотелось бы дать «апологию человеческой низости во всех ее прояв­лениях, от начала и до конца ироническую и вопящую...».

Присутствие идеи «Лексикона прописных истин» явно ощущается в «Госпоже Бовари». Изображение общих и пошлых «истин», которые состав­ляют духовный багаж обывателя, вошло существенным сатирическим на­чалом в роман Флобера.

Идея провинциального оскудения духовной жизни буржуазной Фран­ции нашла глубокое типическое воплощение в образе аптекаря Омэ из Ион-виля. Некоторые зарубежные литературоведы выдают образ многоречивого аптекаря за олицетворение вековечной человеческой глупости и пошлости. Омэ возводится в ранг «всеобщих» и вечных человеческих типов. Снимается историческое конкретное содержание в его образе, уничтожается обществен­ный смысл, связанный с ним. В чем же состоит общественно-историческое значение образа Омэ?