8. Геополитическая концепция евразийства

После гражданской войны и утверждения большевизма в России в русской эмигрантской преимущественно молодежной среде возникло в 20-е годы интеллектуальное движение, известное как евразийство (П.Н. Савицкий, Н.С. Трубецкой, Г.В. Вернадский, П.П. Сувчинский, Л.П. Карсавин). Согласно евразийским представлениям извечная борьба между “лесом” (оседлые славяне лесной полосы) и “степью” (урало-алтайские кочевники) увенчалась в монгольский период победой “степи”, но в XV веке “лес” (Московия) взял исторический реванш. С тех пор Московское государство стало главной ценностью русской политической истории.

Справедливо учитывая изначальную полиэтничность русских государственных образований, евразийцы считали, что Россию-Евразию населяют не европейцы, не азиаты, а евразийцы, которые унаследовали от монголов евразийскую государственность, от Византии – православную ее составляющую. Учитывались и другие составляющие этой государственности и самоуправления: вечевое устройство и его противостояние княжеской власти, казачий круг, общинные формы самоуправления, Земские соборы. Названные формы оказались отличными как от исламской цивилизации и государственности, так и от католической. Даже тяжкий удар церковного раскола в XVII веке и последующая европеизаторская политика Романовых не сокрушили евразийского православного [c.188] духа, что позволило противостоять напору католичества, проискам иезуитов и протестантов, масонства и атеизма.

Евразийцы пересматривали традиционные представления о политических последствиях ордынского правления на Руси, считали западную часть монгольской империи истинной предшественницей российской государственности, а “киевскую идею” оценивали как провинциальную. Европеизацию России они считали более вредной, чем полезной для страны, для русской культуры, а проводником безответственной европеизации и пришедших с нею коммунистических идей считали западнически ориентированную часть российской интеллигенции. Многие переклички с идеями евразийцев мы находим у Л.Н. Гумилева, который не без гордости называл себя “последним евразийцем”.

В отличие от монархически настроенной русской эмиграции евразийцы усматривали в трагедии революции и гражданской войны глубокий исторический смысл, а будущее России видели не в качестве европейской державы, а в роли лидера антиевропейского движения, что придавало им сходство с советской геополитической доктриной противоборства с капиталистическим Западом и объединения с национально-освободительным движением Востока. Некоторые из евразийцев считали, что Россия неизбежно отвергнет бесчеловечность и мерзость большевизма, возродит православие, совершит всенародное покаяние за грех безумного Октябрьского восстания. Другие же думали, что советская власть есть компромисс между большевиками и русским народом, который использовал большевизм, чтобы спасти территориальную целостность и возродить империю. Однако в возможность сохранения единства страны на длительную перспективу не верили, предвидели неминуемый крах большевизма, свертывание российского государства до его славянского и даже только великорусского ядра, хотя не считали, что это приведет русский народ к национальной катастрофе.

Евразийство как идейное течение было крайне противоречиво, во многом уязвимо для серьезной критики, его разлагала и подрывала изнутри агентура ГПУ, замалчивала официальная советская наука, но идеи евразийства обладали значительной прогностической силой, несли в себе высокое гуманистическое содержание особенно в том, что касается культурно-цивилизационного синтеза Востока и Запада, исторической судьбы цивилизационного и геополитического региона Россия-Евразия.