3. Доводы к этосу и пафосу

Доводы к пафосу. апеллируют к чувствам человека. Их подразделяют на угрозы и обещания. Угроза (оратор показывает, какими неприятными последствиями чревато принятие того или иного решения). Например, о том, какие последствия могут быть от войны.

Обещание, напротив, состоит в том, что с принятием того или иного решения связываются какие-то улучшения. Например, оратор может утверждать, что, проголосовав за коммуниста, мы обеспечим себе социальное страхование. Это будет обещанием. Соответственно, угрозой будет рассуждение о том, что, проголосовав за коммуниста, мы обрекаем себя на дефицит, а то и на репрессии.

Людьми движет чувство самосохранения, желание «расширения», понятие о справедливости, познавательное и эстетическое любопытство. Аргументы к пафосу опираются на эмоциональную память. А эмоциональная память человека определяется его жизненным опытом. Поэтому довод к пафосу не следует формулировать так: «Вот вы проголосуете за Зюганова, и возникнет дефицит». Слово «дефицит» слишком абстрактно, чтобы глубоко задеть эмоциональную память. Аргумент к пафосу даже в самом схематичном виде может звучать только так: «Вот вы проголосуете за Зюганова, и получите пустые полки», а еще лучше: «...и на полках будет только «Завтрак туриста». Это уже обращение к эмоциональной памяти конкретного поколения людей.

Аргументируя к пафосу, оратор использует только две крайние точки шкалы эмоциональной памяти: то, что заведомо неприятно, и то, что заведомо приятно. Первое приурочено к угрозе, второе – к обещанию.

Способы: эмоционально окрашенная лексика: слова, вызывающие приятные и неприятные ассоциации. Коммерческая реклама, пользуется этой лексикой весьма охотно: на одном полюсе «свежесть», «чистота», «здоровье», на другом – «перхоть», «морщины», «болезнь».

При апелляции к пафосу автор должен быть очень внимателен к своему языку. Очень часто, постулируя высокий пафос, взволнованность, стараясь зажечь аудиторию, говорящий пользуется вялым языком, красноречиво свидетельствующим о полном равнодушии к предмету речи. В «Теркине на том свете» А. Твардовского есть такие строчки: Надпись: «Пламенный оратор» – И мочалка изо рта. Этот загробный оратор – пример самой грубой риторической ошибки. Более тонкие состоят в том, что языковые средства оказываются неуместными в данной «пафосной» ситуации и гораздо больше соответствуют другой ситуации.

Доводы к этосу. Отвержение и сопереживание. Опора на коллективный опыт. Системный характер этической аргументации. Принято делить на доводы к сопереживанию и доводы к отвержению. И те, и другие опираются на общие для данного этоса (этноса, социальной группы, людей одной веры, конфессии) нравственные представления. Однако опорой для них является уже не индивидуальный опыт, как для доводов к пафосу, а опыт коллективный. Доводы к сопереживанию предполагают коллективное признание определенных позиций, а доводы к отвержению – коллективное их отторжение, неприятие.

Доводы к сопереживанию чаще всего направлены именно на личность. Личность, являющаяся носителем социально одобренных качеств, вызывает симпатии. Если, например, нам скажут о человеке, что он добр, это расположит нас к нему, ибо доброта – одно из особенно одобряемых в нашем этносе качеств.

Доводы к отвержению направлены на личность реже. Наиболее удачные доводы к отвержению направлены не на конкретную личность, а на ее пороки, что соответствует христианскому принципу отделения греха от грешника. Например, риторический вопрос «Разве мы должны оставлять без помощи детей и стариков? Да еще к тому же больных детей? Беспомощных стариков?» прозвучит как сильный довод к отвержению. Всякому понятно, что речь идет о поведении, не одобряемом нравственной нормой. Беспомощных стариков и детей нельзя бросать на произвол судьбы.

Использование несимпатичных свойств человека в качестве доводов к отвержению – распространенная ошибка политической риторики. Общество с большим подозрением относится к тому, кто ругает других. Это тоже след христианской этической нормы. Нет человека, который не знает, что не хорошо видеть в чужом оке соломинку, а в своем не замечать и бревна.

Плохое впечатление от обличений может сгладить только «мораль» – обобщение, выводимое из конкретного случая. Если оратор морализирует, ему многое прощают. От моралиста ждут полезных советов. Русская культура любит посрамление порока, разоблачение греха.

Доводы к пафосу и этосу должны быть искренними. Оратор уничтожает сам себя, когда своим поведением противоречит своим же аргументам. Совсем невыигрышная для оратора позиция – смена этических норм, именуемая «приспособленчеством». Нельзя в одном выступлении прославлять атеизм, а в другом – религию. Этого оппоненты не простят никогда, даже если слушатели об этом и забудут.

Не будучи подкрепленной, завышенная аргументация к этосу производит комическое впечатление. Доводы к этосу апеллируют к этическим представлениям, отложившимся в коллективной памяти. Они подразделяются на доводы к сопереживанию и доводы к отвержению. Доводы к отвержению лучше не связывать с осуждением конкретного лица. Если же такая связь необходима, она должна быть сглажена обобщением, «моралью». Доводы к этосу ко многому обязывают говорящего, ставя его в определенную этическую позицию. Эта позиция должна быть соизмеримой как с его персоной, так и с его словами, сказанными ранее.