2. Восприятие искусства в эпоху постмодернизма
Понятие "постмодерн" ныне куда менее популярно, чем несколько лет назад. Однако, как понятие философское оно отнюдь не утратило своего назначения, оставаясь незаменимым для понимания актуального искусства, особенностей его бытования и восприятия. В философском смысле постмодернизм предполагает процедуру деструкции неких основополагающих, конституирующих черт модерности. Причем, одной из таких черт, и как мне представляется, чертой наиболее общей и характерной является вера в прогресс. Вера эта и сообщает понятию "модерность" ту присущую ей и поныне нормативность, согласно которой все более современное оказывается и более ценным, коль скоро все то, что располагается на шкале времени позже одновременно оказывается ближе к совершенству, к которому собственно и устремлено само течение времени. Исходя из этого, можно, рискнув, определить модерность как эпоху, базовой ценностью которой является бытие современным.
Понять постмодерность значит подвергнуть анализу слагаемые этого эпохального сдвига в понимании истории, суть которого можно было бы обозначить - не обязательно во всем соглашаясь с Фукуямой - как "конец истории". Одно из таких слагаемых - взрыв плюрализма. За этим вполне невинным словом - плюрализм - стоит крайне тревожное явление. В самом деле, вера в прогресс, в то, что ход истории есть процесс эмансипации, была - по крайней мере на протяжении двух последних столетий - единственной объединяющей ценностью модерной ментальности, ее, так сказать, "принципом реальности". Коль скоро эта вера дискредитирована, сама реальность как таковая утрачивает смысл: в постмодерном восприятии реальность не есть нечто объективное и непреложное. И связано это не только с утратой веры в прогресс. Не менее важную роль играет масс медиа,в столь значительной степени определяющие наше восприятие реальности, вовсе не привели к тоталитарной стандартизации нашего мировоззрения, прямо наоборот – масс-медиа спровоцировали взрыв плюрализма взглядов.
Отсюда и происходит то, что некоторые авторы называют феноменом эстетизации жизни в постмодерную эпоху; в основе "ослабления реальности"16 - откровенный плюрализм взглядов.
Важно в этой связи обратить внимание на тот факт, что использование понятия "эстетизация" для характеристики распада модерного "смысла реальности" предполагает связь между эстетическим восприятием и плюрализмом. Эстетический момент, позволяющий назвать постмодерную трансформацию жизни "эстетизацией", проявляет себя именно в плюрализации и умножении стилей: не только стилей художественных, но и стилей жизни. Пока существует одно главенствующее понимание реальности - универсальная общепринятая "система метафор", как сказал бы Ницше - плюрализм альтернативных метафор ограничен сферой поэзии, эстетического восприятия. Но сегодня, с распадом этой нормы, сама разница между "реальностью" и "эстетическим воображением" исчезает.
Какое отношение так понимаемая эстетизация имеет к эстетическому опыту в собственном смысле слова - к искусству, потреблению искусства, художественной критике и т. д.? Столь присущие ныне миру актуального искусства состояние общего дискомфорта, переживание кризиса как раз и связаны в значительной мере с этим феноменом эстетизации. Искусство и эстетическое восприятие, утратив пределы - те самые, которые удерживали его в границах мира чистого воображения - потеряли и свое "определение". Признаки этой утраты определенности ясно видны уже в историческом авангарде начала века, в его отказе выполнять традиционные "функции" искусства и существовать в рамках его институтов.17 В основе авангарда - более или менее откровенно декларируемое осознание того, что вследствие вырвавшегося на свободу плюрализма мнений и взглядов границы между "эстетическим" и "реальным" размываются. Интерес представителей авангарда к африканскому искусству и "другим" культурам был вызван не только потребностью в формальном обновлении собственного языка; этот интерес был также и формой утверждения свободы разного и множественного в качестве самой сути эстетического опыта.
В этом же, как кажется, и заключается смысл постмодерной эстетизации жизни: плюрализм более не стеснен жестким разграничением реальности и воображения. Так, с одной стороны, история все больше превращается в эстетику; миры и личности, изучаемые историками, все меньше отличаются от миров и персонажей романов. С другой стороны, само эстетическое восприятие становится все более "историческим", хотя бы в том смысле, что суждение о произведении искусства уже не исходит из некого уже предустановленного формального канона (предполагающего наличие доминирующей системы метафор), напротив, на художественное произведение смотрят как на репрезентацию некоего мира, возможную "форму жизни".
Иными словами, речь идет о том, что постмодерность - во многом предугаданная и предваренная целым рядом черт искусства и культуры начала века - отказываясь от традиционных представлений о формальном совершенстве, изменяет саму сущность эстетического восприятия, переопределяя его в понятиях плюрализма. Удовольствие, которое мы испытываем при созерцании произведения искусства, не связано более с переживанием некой завершенности. Подобный тип удовольствия Брехт называл "гастрономическим" и противопоставил ему свою идею эпического театра. Все это, пусть и в иной формулировке присуще всему авангарду, равно как и актуальной художественной практике. Искусство так и не примирилось с реальностью, в том числе и с реальностью художественного произведения как завершенной и совершенной формы, прямо наоборот - оно продуцирует состояние бесприютности, бездомности. Дискомфорт, который испытывали первые читатели "Уилисса" и "Поминок по Финнегану" Джойса и т. п. отнюдь не был обусловлен лишь со временем притупляющейся "новизной" этих произведений. На самом деле дискомфорт этот был первым проявлением тех изменений эстетического восприятия, которые в течении последних десятилетий приобрели тотальный характер. Действительно, можно бы было бы без труда показать, что привычные нам критерии оценки качества художественного произведения уже не имеют никакого отношения к совершенству его формы и что, напротив, они связаны со способностью произведения искусства - открытого к миру искусства не меньше чем к миру повседневной жизни - порождать, вызывать у нас множество воспоминаний, аллюзий, ассоциаций, отсылок, связей. Достаточно вспомнить поэзию Элиота и Паунда или фильмы Феллини. Ни в одном из этих парадигматических случаев не применимы критерии "Поэтики" Аристотеля или "Эстетики" Гегеля.
Однако, как все это сказывается на отношениях между повседневной жизнью и восприятием искусства? Имеют ли в мире эстетизации еще какой-то смысл феномен "произведения искусства"? Не следует ли нам быть готовыми к тому, что подлинный эстетический опыт наших дней в конечном итоге окажется связанным со зрелищными формами общественной жизни, с шоу-бизнесом, масс-медиа, рок-музыкой, даже с рекламой и что традиционным формам искусства суждена все большая маргинализация вплоть до их полного исчезновения?
Не думаю, что "смерть искусства" действительно неизбежна. Напротив, несмотря на плюрализацию кодов и стилей, именно эстетика продукции масс-медиа и является еще в высшей мере эстетикой "классической". Так, если где и можно сегодня встретить образцы совершенства греческой скульптуры, то исключительно в фото- и теле рекламе. Если в слове китч и есть еще какой-то смысл, то сегодня этим словом определяется произведение, претендующее на классичность, на соответствие идеалу совершенства. Потому, к чему бы ни привела в будущем эстетизация повседневной жизни, следует признать, что "традиционные" искусства все еще выполняют важнейшую функцию: именно они способны довести до логического предела постмодерный плюрализм, взяв таким образом реванш над массовым искусством, все еще тоскующим по классическому идеалу совершенства… Произведения традиционного искусства отличаются от продукции медиа не тем, что в них больше формы, больше структурности, напротив, они менее совершенны, в них меньше завершенности, меньше классических черт, они менее удовлетворительны в "гастрономическом" смысле. Именно в силу того, что они не связаны необходимостью рекламировать товар, в них можно в большей мере реализовать, ознаменовавший конец модерной эпохи, опыт распада смысла реальности.
Таким образом, мы сталкиваемся с феноменом игры. В постмодернизме игра определяется как способ функционирования языка, текстуального выражения культуры в целом. Текст проявляет себя как игра, которая «втягивает» игроков и заставляет подчиниться своим правилам. Действительно, игра в современном мире занимает всё больше и больше места (в политике, на телевидении, в обучении, в общении, в массовых шоу, в моде и т.п.) Современная игра отличается непредсказуемостью, спонтанностью, случайностью, бессистемностью, отсутствием глубинных смыслов, внешней эффектностью, т.е. всеми признаками постмодернистского мироотношения. Причем эта «игра» отличается от «игры» в понимании Й.Хейзинга, который наделял ее благородством и объявлял сущностью человека и культуры. «Постмодернистская» игра является скорее аттракционом, порой опасным и экстремальным, заполняющим пустоту жизни и современной культуры. Кроме того, современная ситуация вырабатывает «игрушечное» восприятие не только искусства, но и жизни, т.е. жизнь «понарошку», жизнь как виртуальная игра, в которой серьёзное становится ненастоящим и с легкостью испытывается (например, смерть, боль, «шизофрения» как душевная разлаженность и т.п., красиво и «безболезненно» разыгранные на экране кино или компьютера переносится в реальную жизнь и становятся реальной опасностью современной жизни).
Та самая система игры порождает ироническое восприятие окружающего мира. Ирония фиксирует особый способ отношения к жизни и культуре как тонкую скрытую насмешку, легкое, несерьезное восприятие всего. Фигура иронии является семантически амбивалентной: с одной стороны, она есть высмеивание и в этом отношении профанация некой реальности, основанная на сомнении в ее истинности или даже предполагающей неистинность этой реальности, с другой же – ирония есть как бы проба этой реальности на прочность, оставляющая надежду на ее возможность – или при уверенности в обратном – основана на сожалении об отсутствии таковой. «Ответ постмодернизма модернизму состоит в признании прошлого: раз его нельзя разрушить, ведь тогда мы доходим до полного молчания, его нужно пересмотреть – иронично, без наивности» (У.Эко). Эта ирония вызвана также и тем, что человек осознает свою несостоятельность в плане познания сущности мира и своей собственной сущности и вырабатывает соответствующее поверхностное мировосприятие. Насмешке подвергается всё – человек, вещь, история, политика и т.д. Символом постмодернистской иронии являются кавычки, задающие многослойную глубину прочтения текста. Всё это задает в постмодерне безграничную свободу языковых игр в поле культурных смыслов. Однако подлинная глубина постмодернистской иронии открывается на уровне ее самоиронии: пародист «пародирует сам себя в акте пародии» (И.Хассан)18.