Культура и цивилизация. О. Шпенглер.

Концепция Освальда Шпенглера не оригинальна, но поражает своей фундаментальностью, разносторонностью и многообразием привлекаемого материала. Весь материал выстраивается в категориях природы и истории, культуры и цивилизации. И все это непрерывной чередой проходит перед читателем, завораживая, привлекая и порой подавляя его. Его книга "Закат Европы", вышедшая в 1918 г. произвела эффект взрыва, не оставив равнодушным никого, от сколь-нибудь образованного обывателя до университетских профессоров. Шпенглер категорически заявляет, что его философия истории имеет целью еще никем и никогда не осуществленное совершенно объективное изучение и объяснение явлений истории. Мир-как-история в отличие от мира-как-природы, по мнению Шпенглера, – это наименее исследованный аспект человеческого бытия. Но естественная и историческая упорядоченность явлений имеют различные основания. Естественная упорядоченность явлений базируется на математике и принципе каузальности, а историческая на хронологии и идее судьбы. Природа и история это гештальты, т.е. образы или формы. В гештальте природы сообщается единство и значение впечатлениям чувств, а в гештальте истории постигается живое бытие мира по отношению к жизни человека посредством фантазии с целью интенсифицировать жизнь. Все что происходило в исторической науке до сих пор, так это отождествление духа Запада со смыслом мира, а у "человечества", продолжает Шпенглер, нет никакой цели, никакой идеи, никакого плана, как нет цели ни и у вида бабочек или орхидей. "Человечество" – это зоологическое понятие или пустое слово. Такая вот заявка делается Шпенглером. Небезынтересно и то, что все его аналогии по поводу человечества и культуры сводятся к зоологии или ботанике.

Что же усматривает в истории или как видит историю Шпенглер? "Вместо безрадостной картины линеарной всемирной истории, поддерживать которую можно лишь закрывая глаза на подавляющую груду фактов, я вижу, – пишет он, – настоящий спектакль множества мощных культур, с превозданной силой расцветающих из лона материнского ландшафта, к которому каждая из них строго привязана всем ходом своего существования, чеканящая каждая на своем материале – человечестве – собственную форму и имеющих каждая собственную идею, собственные страсти, собственную жизнь, воления, чувствования, собственную смерть... Есть расцветающие и стареющие культуры, народа, языки, истины, боги, ландшафты, как есть молодые и старые дубы и пинии, ветви и листья, но нет никакого стареющего “человечества”.

Но как возможен такой взгляд на историю, или какова методология исторического познания, ведущая к “коперниканскому перевороту”? И здесь учитель не создает ничего нового. Он пишет: “Вживание, созерцание, сравнение, непосредственная внутренняя уверенность, тонкая чувственная фантазия – таковы … средства приближения к тайне живых явлений. И таковы средства исторического исследования вообще, других не существует”. По сути, Шпенглер предлагает интуитивный метод познания, противоположный любому рассудочному методу, именуя его физиогномическим.

Предрекая гибель Запада, Шпенглер от культуры переходит к проблеме цивилизации, ибо цивилизация, по его мнению, есть “органически-логическое следствие”, “завершение и исход культуры”. У каждой культуры есть своя цивилизация, т.к. цивилизация есть судьба всякой культуры, а с судьбой спорить трудно и возразить нечего. А чтобы еще более понятно было, он поясняет, что культура и цивилизация различаются как греческая душа и римский интеллект. И уж чтобы совсем не оставалось сомнений он прописывает следующее: "Мировой город и провинция – этими основными понятиями каждой цивилизации очерчивается совершенно новая проблема формы истории, которую мы, нынешние люди, как раз переживаем... Вместо мира – город, некая точка... вместо являющегося многообразия форм, сросшегося с землею народа – новый кочевник, паразит, обитатель большого города, чистый, оторванный от традиций, возникающий в бесформенно флюктуирующей массе человек фактов, иррелигиозный, интеллигент, бесплодный, исполненный глубокими антипатиями к крестьянству (и его высшей форме – поместному дворянству), следовательно, чудовищный шаг к неорганическому, к концу...". "К мертвому городу принадлежит не народ, а масса. Ее бестолковость по отношению ко всякой традиции, означающая борьбу против культуры (дворянства, церкви, привилегий, династий, конвенций в искусстве, границ познавательных возможностей в науке), ее превосходящий крестьянскую смышленость острый и холодный ум, ее натурализм совершенно нового пошиба... опирающийся во всем, что касается сексуального и социального, на первобытные инстинкты и состояния, то самое хлеба и зрелищ, которое нынче снова всплывает под видом борьбы за увеличение заработной платы и спортивные площадки, – все это знаменует по сравнению с окончательной завершенной культурой и провинцией некую исключительно новую, позднюю и бесперспективную, но вместе с тем и неизбежную форму человеческой экзистенции".

Вопрос №24