§ 4. Областное летописание XII—XV вв.

Общей чертой областного летописания XII—XV вв. является «ужение политического горизонта летописцев, их сосредоточен­ность на нуждах и интересах «своего» княжества, а не всей Рус­ской земли. Одновременно летописание каждого феодального центра приобретает специфические качества, присущие только ему и отличающие его от летописания других областей.

Летописание Великого Новгорода. Новгородское летописание по древности мало в чем уступает киевскому. А. А. Шахматов, на­пример, полагал, что одним из источников Начального свода 90-х годов XI в. был новгородский летописный свод 1050 г. (с допол­нениями до 1079 г.), созданный в связи с сооружением Софийско­го собора. Б. А. Рыбаков датировал этот свод 1054 годом и связал с новгородским посадником Остромиром Константиновичем, дедом Яна Вышатича.

Новгородское летописание XII—XV вв. в основном дошло до нас в текстах Новгородской первой летописи старшего извода (доведен до 1352 г.) и младшего извода (последнее известие — в 1442 г.). Анализ их текстов показывает, что в XII в. в новго­родском летописании в целом прослеживаются два центра — архиепископская кафедра и церковь св. Иакова в Неревском кон­це. Начало архиепископского («владычного») летописания, по-ви­димому, нужно связывать с 1136 г., когда в Новгороде произошел политический переворот, завершивший длительный процесс ста­новления боярской республики с архиепископом во главе. В это время местная княжеская летопись была, видимо, коренным об­разом переработана по указанию архиепископа Нифонта. В осно­ву ее был положен киевский Начальный свод 90-х годов XI в. В начале XIII в., возможно, был составлен новый владычный свод, доводивший изложение до 1204 г. и завершавшийся рассказом о взятии Константинополя крестоносцами. Летописцы церкви св. Иакова, ведя собственные записи, неоднократно обращались к архиепископскому летописанию и использовали его, поскольку уличанская церковь была достаточно тесно связана с софийским двором. О летописной деятельности священника церкви св. Иако­ва Германа Вояты свидетельствуют записи в Синодальном списке Новгородской первой летописи. Под 1114 г. читается авторская запись: «В то же лето постави мя попомь архепископ святый Нифонт». А под 1188 г. уже другой летописец сообщает: «Томь же лете приставися раб божий Герман, иереи святого Иякова, зове-мый Воята, служивъшю ему у святого Иякова полъпятадьсят лет...» Сопоставление этих записей позволяет установить, что Гер­ман Воята и был тот священник, который был поставлен попом в церкви св. Иакова в 1144 г.

Одним из преемников Германа Вояты стал пономарь Тимофей,, который обмолвился о себе под 1230 г. Поскольку в Синодальном списке читаются имена обоих известных летописцев церкви Иако­ва и в дальнейшем манера изложения и социальная позиция лето­писца существенно не меняются, можно думать, что весь Сино­дальный список (а это старейший из сохранившихся списков рус­ских летописей, написанный на пергаменте почерками XIII и XIV вв.) относится к летописанию уличанской церкви.

Прочно встав на ноги в XII в., новгородское летописание про­должало развиваться, пережив существование самой новгород­ской государственности. Ряд летописных сводов был создан в Нов­городе в начале и в первой половине XV в. Активизацию летопис­ной работы в Новгороде связывают с именем архиепископа Евфимия II Брадатого (1429—1459 гг.), яростного борца за неза­висимость боярской республики; его инициативе приписывают со­ставление в 30—40-х годах двух новгородско-софийских сводов,, тексты которых, доходившие до 1418 г., сохранились в Новгород­ской IV, Софийской I летописях и в некоторых других. Активную роль в летописании играл уставщик Софийского собора Матвей. Михайлов (Кусов), ряд семейных записей которого читается в. Новгородской IV летопиои. Из поздних новгородских летописей особенно интересна относящаяся к концу XVII в. Новгородская. III летопись, богатая сведениями по архитектуре и искусству. В ней находятся, в частности, известия о выдающемся зодчем Петре (ХП в.) и великом художнике Феофане Греке (XIV в.).

Подобно летописанию других феодальных центров XII—XV вв., местное летописание замкнуто в основном внутри новгородской «околицы». Много внимания уделяли летописцы военной теме, от­ражению немецко-шведской, а затем литовско-польской экспан­сии. По-новгородски лаконичные, но в то же время обстоятельные и точные, полные скрытого пафоса повествования о сражениях с врагами Руси, описания, например, Невской битвы 1240 г., Ледо­вого побоища 1242 г., кровопролитнейшего Раковорского боя 1268 г. принадлежат к самым ярким страницам местных летопи­сей. Летописание ни одного другого феодального центра (кроме, пожалуй, Пскова) не рисует такой впечатляющей картины по­вседневной жизни крупного средневекового города и его округи, фиксируемой почти без перерывов на протяжении многих столе­тий. Ничто не ускользает от внимательного взгляда летописца: ни строительство храмов и оборонительных сооружений, ни бурные порой вечевые сходки, ни кровавые стычки на волховском мосту во время борьбы боярских группировок или столкновений «мень­ших» и «вятших» людей, ни пожары и стихийные бедствия, опу­стошавшие город. Особенно чуток летописец к разнообразным проявлением неласковой северной природы, постоянно отмечая благоприятные или неблагоприятные условия для земледельче­ской страды, урожайные и голодные годы, цены и т. д. Новгород­ские летописцы часто находятся в гуще общественной жизни, зна­ют в лицо многих из будущих персонажей своей летописи, не только тех, кто принадлежал к социальной верхушке, но и просто­людинов Домажира— иконного писца, Микифора-щитника, уш­куйника Прокопия Киева. Поэтому не случайно новгородские ле­тописцы более других чутки и к вспышкам классовой борьбы, вос­станиям, причем иногда им ближе позиция «меньших» людей.

В XV в. четко видны тенденции к возвеличиванию Новгорода. Новгородские летописи лишаются локального характера и стре­мятся превратиться в общерусские своды. Это проявляется в ис­пользовании Ростово-Суздальских и Московских летописных сво­дов. Общерусский материал четко виден в Новгородской IV и Со­фийской I летописях. В позднем новгородском летописании отразилась борьба сторонников и противников Москвы.

Язык новгородских летописей колоритен и ярок, лаконичен и точен, самобытен и исполнен внутренней силы, источник кото­рой — живой разговорный народный язык. Например, оценивая значение Торжка в системе обороны новгородской земли, летописец поэтично скажет: «А то оплечье есть Новугороду».

Во многом близко к новгородскому по своим основным харак­теристикам псковское летописание. Оно дошло до нас в составе трех групп списков: первые две доведены до конца XV в., а третья — до 60-х годов XVI в. Они получили в литературе назва­ние Псковских I, II и III летописей. Все три группы псковских летописей восходят к единому источнику, отражающему официаль­ное псковское летописание.

Летописание Владимиро-Суздальской Руси сохранилось в со­ставе Лаврентьевской, Радзивилловской, Троицкой летописей, Ле­тописца Переяславля Суздальского, а также частично в Ипатьев­ской и ряде более поздних летописных источников. Северо-восточ­ные, главным образом владимирские, известия систематически по­являются в летописи с 1157 г., со времени вокняжения во Влади­мире Андрея Боголюбского. Однако первые записи об отдельных событиях в этом крае появляются в летописных сводах еще в на­чале XII в. С конца 50-х годов XII в. роль основного центра ле­тописания переходит от Суздаля и Ростова к новой столице — Владимиру, где оно ведется при Успенском соборе. В основу вла­димирской летопиаи легло летописание Киева и Переяславля Рус­ского, издавна связанного с Суздалыциной политическими и цер­ковными связями.

Первый Владимирский летописный свод датируется 1177— 1178 годами. Составленный сразу после драматических событий 1175 г., когда был убит Андрей Боголюбский, лихолетья «междукняжия» и острой схватки, он в последних своих статьях очень эмоционален. Победу владимирцев над враждебным ростово-суздальским боярством, дружиной и союзными им полками Ростиславичей прославляет составитель первого Владимирского свода, со­здававшегося в кратковременное правление Михаила Юрьевича, но законченного, очевидно, уже при Всеволоде Большое Гнездо. Оп­ределить рубеж завершения свода помогает анализ южнорусских известий в своде. Эти систематические известия четко делятся на светские и церковные. Причем церковные сведения обрываются на 1175 г. Ученые установили, что здесь кончалась епископская лето­пись Переяславля Южного, использовавшаяся во Владимирском своде. Ее конец и есть рубеж в составлении свода во Владимире. Среди источников первого Владимирского летописного свода по­мимо южнорусского летописания были «старый летописец ростов­ский», княжеский летописец Андрея Боголюбского, прославлявший: его подвиги на киевском юге, «Сказание о чудесах пресвятыя бо­городица Володимерьской иконы», проложная статья 1164 г. об установлении праздника Спасу 1 августа. В Повести об убийст­ве Андрея Боголюбского летопись подробно рассказывает о дра­матических событиях 1175 г.

Основной тенденцией последующих сводов 1189 и 1212 гг. ста­новится демонстрация политической консолидации на северо-во­стоке Руси и возросшего авторитета Владимирского княжества, поддержка завоевательных походов Всеволода Большое Гнездо. При этом неоднократно подчеркивается, что за великим князем стоят «люди», союз которых с княжеской властью и составляет основу могущества земли. Установлению рубежа 1185—1189 гг. как времени составления второго Владимирского свода также по­могает нить южнорусских известий, но взятая уже из княжеской летописи Владимира Глебовича. Кроме того, в статье 1185 г. о епископе Луке говорится как о живом (умер в 1189 г.); до 1186 г. владимирский князь Всеволод Юрьевич именуется князем, а с 1186 г. — великим князем, что подтверждает дату завершения свода.

Свод 1212 г. был, вероятно, лицевым и явился протографом Радзивилловской летописи. Рубеж составления этого свода опре­деляется сопоставлением текстов сохранившихся ныне таких весь­ма близких, а во многом и совпадающих друг с другом летописей, как Лаврентьевская (доведенная до 1305 г.), Радзивилловская (до 1206 г.), Московско-академический список Суздальской летописи (копия с протографа Радзивилловской) и Летописец Переяславля Суздальского (1138—1214 гг.), основанный на своде 1212 г.

В начале второго десятилетия XIII в. заметно оживает поли­тическая и общественная жизнь других центров северо-востока Руси. Помимо Владимира летопись снова начинают вести в Рос­тове и, возможно, в Суздале, что отражало соперничество сыно­вей Всеволода Большое Гнездо в борьбе за старейшинство. Воз­никает летописание в Переяславле-Залесском (свод Ярослава Все­володовича 1215—1216 гг., известен по Летописцу Переяславля Суздальского).

Великокняжеское летописание во Владимире, связанное в XIII в. с Рождественским монастырем, занимавшим первенствую­щее положение в древнерусской монастырской иерархии, продол­жалось и после татаро-монгольского завоевания. Своды состав­лялись в княжение Ярослава Всеволодовича (1239 г.), его брата Святослава (1247—1249 гг.), Александра Невского (1252 г.).

С точки зрения содержания и идейной направленности во вла­димирском великокняжеском летописании в большей степени, чем в летописании какого-либо другого русского центра этого време­ни, проявились общерусские тенденции. Владимирские летописные своды легли в основу летописания будущих «собирателей Руси» — тверских и московских князей.

Однако материал, на котором строилась владимирская вели­кокняжеская летопись после монгольского нашествия, был уже более ростовским, чем владимирским. Ведение погодных записей в разгромленной столице постепенно прекращается, в то время как в.Ростове, напротив, летописная традиция в XIII в. набирает си­лу, особенно с середины столетия. В XIV и XV вв. традиции севе­ро-восточного летописания поддерживаются главным образом ро­стовской епископской кафедрой.