13. Постмодерн – новая культурная эпоха: Бодрийяр

Ж. Бодрийяр: коды и «симулякры»

Ж. Бодрийяр — один из основоположников постмодернистской теории — уделяет особое внимание определяющему признаку современного «общества изобилия» — понятию «потребления», которое традиционно понималось как процесс удовлетворения потребностей. На самом деле, считает французский исследователь, первичность потребностей в человеческой жизни и общественном развитии — миф. Между человеком и вещью нет прямой связи через потребность: их связывает друг с другом то, что диктует формы потребления, а именно — жизненные формы и стили, представляющие собой неосознаваемую структуру социальных связей, выраженную в знаках и символах, в частности в знаковых объектах — товарах.

Потребление — это глубокий, психически интенсивный процесс выбора, организации и регулярного обновления бытовых вещей, в котором неизбежно участвует каждый член общества. В этом новом смысле материальные вещи приобретают новые качества: «Чтобы стать объектом потребления, вещь должна сделаться знаком». Функция товара как знака состоит не столько в удовлетворении потребности, сколько в ее символизации и репрезентации: товар не столько удовлетворяет потребность, сколько обозначает статус, что выражается в логике различения, которой соответствует знаковая стоимость, и логике амбивалентности, которой соответствует символическая стоимость товара. Причем потребление (согласно традиционному, в том числе марксистскому представлению о потребительной стоимости) часто оказывается не главным в предмете, поскольку ныне главным является его способность репрезентировать статус. Потребление, по Бодрийяру, «не материальная практика... оно не определяется ни пищей, которую человек ест, ни одеждой, которую носит, ни машиной, в которой ездит, ни речевым или визуальным содержанием образов или сообщений, но лишь тем, как все это организуется в знаковую субстанцию: это виртуальная целостность всех вещей и сообщений, составляющих отныне более или менее связный дискурс. Потребление... есть деятельность систематического манипулирования знаками». Из такого преобразования вещи, приобретающей «систематический статус знака», следует одновременно и изменение человеческих отношений, которые более не переживаются, но отменяются, потребляясь в вещи-знаке.

Именно этим, по Бодрийяру, объясняется в современном обществе роль рекламы как послания, или «дискурса о вещи», в качестве которого она оказывается пригодной к потреблению как предмет (вещь) культуры. Будучи изначально информацией о товаре, реклама перешла к внушению, затем — к «незаметному внушению», а ныне стремится управлять потреблением, создавая легенду и вовлекая в нее: «не "веря"» в этот товар, я верю рекламе, которая пытается заставить меня в него поверить». Эту особенность рекламы Бодрийяр обозначает как «логику Деда Мороза», как рационализирующую выдумку, волшебную связь, позволяющую индивиду чувствовать заботу, с которой его «убеждают и уговаривают "другие"» — некая инстанция, берущаяся информировать его о его собственных желаниях, предвосхищая и рационально оправдывая их в его глазах. Отсюда и проистекает реальная действенность рекламы — не логика внушения и рефлекса, но логика ве-рования.

От понятия знака Бодрийяр переходит к понятию кода. Приме-нительно к обществу можно говорить, что совокупность ценностей группы, к которой принадлежит человек, есть код его потребления. От товара как кода, он переходит к кодам вообще, многообразие которых, по его мнению, — исключительная черта современного опыта в целом. Коды господствуют не только в производстве и потреблении, но и в науке, например в биологии (ДНК), где они приобретают фундаментальную роль в объяснении процессов становления организма, в компьютерной и коммуникационной технике, а при их посредстве проникают во все области жизни. Эпоха кодов, говорит он, идет на смену эпохе знаков2.

Коды выполняют две главные функции. Первая — функция совершенного воспроизведения (репродуцирования) объектов. Если ранее репродуцирование понималось как перенос оригинала (прежде всего произведения искусства) в новые контексты, то для Бодрийяра суть состоит в том, что при воспроизведении посредством кода вообще утрачивается различие между оригиналом и копией. Копия и есть оригинал или ни то, ни другое — это не копия и не оригинал, поскольку код оригиналом не является (оригиналом может быть только природный объект, а код — это система знаков).

Наличие кодов расширило воспроизводство до невероятных масштабов. Реальные объекты «утратили доверие», потому что все они моделируются и воспроизводятся искусственно. Коды позволяют «обойти» реальность и порождают «гиперреальности» (голография, виртуальная реальность и т.д.)- Возникает феномен «обратимости». Это ведет к исчезновению «конечностей» любого рода; все оказывается включенным в одну всеобъемлющую систему, которая тавтологична. Поэтому современная эпоха постмодерна — эпоха симуляции и симулякров'.

Бодрийяр говорит о трех видах воспроизведения: первоначально, в классическую эпоху, репродукция — это подделка, имитация, в данном случае налицо различие между копией и оригинальным, естественным, объектом; в промышленном производстве, где точность воспроизведения оказывается идеальной, налицо все же различие между конечным продуктом и процессом труда; в эпоху репродукции, т.е. в современную эпоху, как уже было сказано, оригинал не значим, его просто нет, поскольку он в то же время и копия. Принцип репродукции содержится в коде, который и репрезентирует рабочую силу, свойственную в свое время процессу производства. В репродуцировании воспроизводится и код, т.е. репродуцируется и рабочая сила. Код — это число, сигнал, формула, т.е. принцип репродуцирования. А это означает, что источником вещей являются не другие вещи, а принципы, существующие в абстрактной форме. Исчезает не только различие между субъектом и объектом, но и различие между реальностью и ее репрезентацией. Нельзя же считать реальностью число или формулу. Но и то, что возникло, репродуцировано, — тоже не оригинальная вещь, а репрезентация, модель, симулякр. И таких «вещей» все больше: объекты и сложные системы возникают из компьютерных моделей, голограммы замещают предметы, растения и живые существа клонируются.

От лат. simulatio — видимость, притворство, имитация. В современных европейских языках словом «симуляция» обозначается не только имитация, подражание вообше, но, в первую очередь, имитирующее представление функционирования какой-либо системы или какого-либо процесса средствами другой системы или другого процесса (например компьютерная симуляция производственного процеесса). Также симуляцией именуется изучение какого-либо объекта, недоступного прямому наблюдению, посредством «симулирующей» модели. В русском языке и в том, и в другом случае употребляется слово «моделирование». Что же касается «симулякров», то это слово, также ведущее свое происхождение от simulatio, обозначает образ, репрезентацию чего-либо, или какое-либо несубстанциональное, несущностное сходство предметов или явлений. Единственное число — simulacrum, множественное — simulacra. По сути дела, это слово обозначает модель (математическую, компьютерную или иного рода). В русском языке применительно к философскому контексту уже устоялся термин «симулякр» или «симулякра» в ед. числе и «симулякры» — во мн. ч. но все в свою всеобъемлющую систему. Даже смерть, говорит Бодрийяр, может быть интегрирована в систему благодаря тому, что живое существо может быть репродуцировано и смерть, по существу, не случится.

Превращение мира в мир симулякров оказывает поразительное влияние на человеческую жизнь: она становится одномерной, ибо противоположности либо сглаживаются, либо вовсе исчезают. Благодаря таким жанрам, как перформанс или инсталляция, переход от искусства к жизни оказывается или незаметным, или вовсе несуществующим. В политике благодаря репродуцированию идеологий, более не связанных с «социальным бытием», снимается различие между правым и левым. Различие истинного и ложного в общественном мнении — в среде массмедиа прежде всего — перестает быть значимым: значима лишь сенсация, или переживание. Полезность и бесполезность объектов, красивое и безобразное в моде — эти и многие другие противоположности, определявшие ранее жизнь человека, теперь сглаживаются и исчезают. И главное, что исчезло — это различие между реальным и воображаемым. Все равно в мире «гиперреальности».

Есть ли выход за пределы этой всеобъемлющей системы? Бодрийяр предлагает выбор «фатальных стратегий» вместо становящихся стандартными в этом мире банальных рефлексивных. Первые ориентированы на объект, вторые на субъект. Первые предполагают азарт, риск в преследовании предмета, экстатическое отношение к нему, вторые — рефлективную интеграцию в систему гиперреальности. Политический смысл фатальных, судьбоносных стратегий — следование массе, а не интеллектуалам, ибо массы обожающи и экстатичны в своем отношений к вещам и людям, а интеллектуалы рефлексивны. Устремления масс ведут, таким образом, к пределам системы. Отсюда парадоксальный смысл «фатальной» стратегии конформизма. Однако любой поиск фатальных стратегий, состоящих в пробуждении любви к объекту, ведет к авантюризму как выходу на индивидуальном уровне или к персонификации власти со всеми вытекающими отсюда действительно фатальными последствиями.

Конечно, «сгущение» и преувеличение силы мира симулякров характерно для Бодрийяра. Но даже более спокойный анализ симуляционных и реальных аспектов сегодняшней действительности демонстрирует мощную тенденция к симуляции всего и вся. Прокатившаяся около десяти лет назад по миру волна споров о возможности клонирования организмов, связанная с очередным судьбоносным шагом научной технологии, показала, что протесты ни к чему не приведут. Пришествие симулякров неотвратимо.