Вопрос 16. Статья «Литературные мечтания» как основа эстетических принципов в.Г.Белинского.

В своей первой дебютной критической статье «Литературные мечтания» Белинский впервые проявляет себя как теоретик лит-ры. В статье шеллингианские воззрения Белинского. Главное в мире и жизни – иск-во; оно является «выражением великой идеи вселенной», подобно тому, как сама вселенная является только выражением «единой вечной идеи, проявляющейся в бесчисленных формах». Проявление этой идеи – борьба меж добром и злом, светом и мраком; отражение этой идеи – цель искусства. «Изображать, воспроизводить в слове, в звуке, в чертах и красках идею всеобщей жизни природы – вот единая вечная тема искусства».

Искусство, в частности поэзия, не должно иметь цели вне себя, и в этом ее объективизм, но в то же время она д/б «целесоразмерна», и в этом ее субъективизм. Прекрасное уж тем самым, что оно прекрасно, явл-ся и нравственным, и разумным; «эстетическое чув-во есть основа добра, основа нравственности». Это соединение субъективизма с объективизмом является только другим выражением той заимствованной у Канта шеллингианской мысли, что «творчество бесцельно с целью».

«У нас нет лит-ры» - это основная тема всех «Литературных Мечтаний» Белинского. Подробно обозревая всю русскую изящную словесность послепетровского времени, Белинский находит только четырех подлинных выразителей народного духа: Державина, Крылова, Грибоедова и Пушкина. Но это не мешает критику закончить восторженным пророчеством о том, что у нас еще наступит истинная эпоха искусства, что у нас еще будет лит-ра, достойная великого народа. Исходя из этих эстетических оснований, Белинский производил и историко-литературные и критические оценки и старым, и современным ему писателям.

Вопрос 17. Роль образа Марка Волохова в раскрытии центральной идеи романа и.А. Гончарова «Обрыв».

У Веры есть Марк Волохов, с кот они тайно встречаются в обрыве, т.к. Вера не решила нужны ли ей эти отношения. Вера видит в Марке сильную личность, непохожую ни на кого. Сила идей в Марке привлекает Веру. Более всего Вера и Марк спорят о семейных отношениях, о любви и о том, как она выражается. Марк предлагает Вере любить на срок. В любви не м/б принуждения. У него взгляд на любовь – физиологический. Любовь есть, пока есть страсть. Для Веры любовь вне брака, любовь без ответственности за человека невозможна. На определенном этапе отношения накалились настолько, что они решают расстаться. Но перед этим происходит связь между ними. Обрыв в жизни Веры. Дальше жить некуда. С прощением бабушки к Вере приходит преодоление этого обрыва.

Волохов, хотя и вульгаризированный образец социалиста, но у него есть в жизни четкая программа и идеалы, которым он следует. Волохов-материалист. Он ставит в центр мира себя и пытается весь мир переделать под себя. Волохов переживает случившееся как эпизод своей жизни, пусть и важный.

Нет единства и целостности в образе Марка Волохова. Его идеи романист изобразил как вульгарные. Но в сильных, глубоких чувствах к Вере он живет не по своим теориям. Вместе с тем в нем произвольно соединены автором как бы два лица. Они не слились вполне, органически. Волохов высказывает и популяризирует новые идеи о любви и браке, о религии и отживающих порядках. Однако в его поведении, в образе жизни многое сохранилось от первоначального замысла автора. Он думал изобразить либерала, который за грубость, неповиновение и фрондерство был удален со службы (или исключен из школы), сослан под надзор полиции. Художник видел в образе Марка и более общие, типические черты, обнаруживающиеся в различных формах в разные исторические эпохи. Эти черты выражаются в слепом протесте существующему порядку при незнании того, что должно быть. Привнесение черт «нового человека» в образ такого фрондера лишало Марк Волохов лишен внутренней целостности. И это объясняется не только затянувшейся творческой историей романа, но и тенденцией автора, его плохим знанием и пониманием «новых людей», отрицательным отношением к ним. Поэтому он и решается на искусственное соединение озорного протестанта с «нигилистом». На эту «несуразность» образа Марка Волохова справедливо обратил внимание Н. Щедрин в своей статье «Уличная философия». Великий сатирик резко осудил тенденциозный произвол романиста в обрисовке этого образа.

Изображая роковой, трагический исход страсти у Веры, всевозможные искажения ее человеческой природы у простого мужика Савелия и у художника-романтика Райского,

романист говорит о ненормально живущем обществе, о господстве в нем уродливых предрассудков, о первых признаках пробуждения его самосознания, о начавшемся процессе распада отживающих представлений и отношений, о поисках новых критериев морали. Ранее Гончаров утверждал: каковы характеры, такова и любовь. Теперь он расширил эту формулу и сказал: каково общество, такова и любовь.

Таинственностью как и Вера был окружен Марк Волохов. Впервые о «Маркушке» заговорила бабушка, которая сравнила его с Райским — оба они бездомные (V, 167). Вторичный разговор Бережковой об «окаянном» Марке (и опять сравнение его с Райским), а также отзыв Ватутина о его дарованиях и знаниях убедили Райского в том, что Волохов — «замечательный человек». Он решил познакомиться с ним. Встреча Райского с Волоховым предваряет приезд Веры в Малиновку. Первоначально «нигилист» Марк Волохов дан в романе не от имени Гончарова, а в восприятии наблюдательного художника Райского. Это позволило автору как бы остаться в стороне. Первое знакомство Марка и Бориса обставлено многочисленными деталями, которые воспроизводят, как казалось романисту, внешний «нигилистический» облик Волохова. В дом Козлова он входит через окно, бесцеремонно обращается с окружающими людьми, выдает себя за такого «артиста», которого купцы называют «художником», занимает деньги и не отдает их, привык все делать без позволения, предлагает Райскому «осадить какой-нибудь трактир», чтобы утолить голод, признается в воровстве яблок из сада Бережковой и т. п.

Соответственно дан и портрет Марка Волохова. У него «открытое, как будто дерзкое лицо», черты лица не совсем правильные. «Улыбка, мелькавшая по временам на лице, выражала не то досаду, не то насмешку, но не удовольствие». «Взгляд серых глаз был или смелый, вызывающий, или по большей части холодный и ко всему небрежный». «Руки у него длинные, кисти рук большие, правильные и цепкие». Он сжался в комок и сидел неподвижно. «Но под этой неподвижностью таилась зоркость, чуткость и тревожность, какая заметна в лежащей, по-видимому покойной беззаботно, собаке. Лапы сложены вместе, на лапах покоится спящая морда, хребет согнулся в тяжелое, ленивое кольцо: спит совсем, только одно веко все дрожит, и из-за него чуть-чуть сквозит черный глаз. А пошевелись кто-нибудь около, дунь ветерок, хлопни дверь, покажись чужое лицо — эти беспечно разбросанные члены мгновенно сжимаются, вся фигура полна огня, бодрости, лает, скачет...» (V, 269).

Что-то озорное, воровское и озлобленное есть в облике «нигилиста». Райский и создал этот внешний очерк Марка Волохова при встрече с ним (V, 285). Разгадать же внутреннее содержание этого характера ему не удалось. Это сделал за него Гончаров. По всему его роману разбросаны такие черты, совокупность которых раскрывает незаурядность характера Волохова. Уже говорилось об отзыве «сахарного маркиза» Ватутина о нем. Любит его и Козлов («в сущности предобрый... когда прихворнешь, ходит как нянька, за лекарством бегает в аптеку... И чего не знает? Все! Только ничего не делает, да вот покою никому не дает: шалунище непроходимый» — V, 271). И это не было иллюзией «философа». Достаточно вспомнить, как Марк заботливо, чутко ухаживал за убитым горем Козловым (V, 211). Волохов обладает большой проницательностью, знанием и пониманием жизни, людей. Он метко назвал Райского «неудачником» и предсказал, что из него так ничего и не выйдет (V, 281—282). Марк хорошо понимает и бабушку, ценит ее ум, независимость, хотя и скованные привязанностью к старине. У него сильно развит эстетический вкус, он тонко проникает в искусство (отзыв о сделанном Райским портрете Марфеньки — V, 277—278).

Волохов в романе не нарисован одной краской. За «нигилистической» его внешностью, за озорством скрыты и большое сердце, и глубокий ум, оказавшиеся, однако, во власти ложного, как казалось Гончарову, увлечения. Поэтому понятна симпатия Веры к Волохову... Но все это развернется в последующих частях романа. Во второй же его части значительны для понимания романа взаимные «исповеди» и «признания» Волохова и Райского.

При всей своей противоположности, эти герои в представлении романиста близки друг другу. И не только в том состоит их близость, что они выступают против старозаветной морали бабушки, против предрассудков сословного общества, за свободу чувств и поступков. Романист видит, что проповедь такой жизни у Марка — в его натуре, это его убеждение, от которого он не отступит без крайней необходимости (согласие на церковный брак с любимой женщиной). У Райского же все это неустойчиво. Но Волохов и Райский близки друг другу в главном. Они оба ничего не делают, являются лишними в обществе. И сами признают это. Почему же так сложилась их судьба? На эту тему и происходит их откровенный ночной разговор. Райский искренне сознается, что его дилетантство и праздность явились результатом уродливого воспитания и последующего образа жизни, свободного от труда, реальных интересов и потребностей (V, 281, 284). Волохов не был столь откровенным и не дал прямого ответа на вопрос, почему он ничего не делает и не будет делать. Райский же не сумел или не успел разгадать Марка.

«Что он такое? — думал Райский..., — витает, как птица или бездомная, бесприютная собака без хозяина, то есть без цели! Праздный ли это, затерявшийся повеса, заблудшая овца, или...

Однако из концепции всего романа становится очевидным, что и Волохов мог появиться, в трактовке романиста, на той же почве обломовщины, отсутствия условий деятельности. Эта мысль, собственно, и подчеркнута в последующем раздумье Бориса Райского о причинах своей скуки. Герой Гончарова томится из-за отсутствия настоящего, живого, увлекательного дела. «Но дела у нас, русских, нет, — решил Райский, — а есть мираж дела» (V, 336). Миражом является и волоховщина. Свой мираж выдумал и Райский — искусство. И художник размышлял: «Прав Марк, этот цинический мудрец, так храбро презревший все миражи и отыскивающий... мираж поновее!» (V, 336—337).

Марк попытался внести в духовный мир Веры новый взгляд «полного и дерзкого отрицания всего, от начала до конца, небесных и земных авторитетов, старой жизни, старой науки, старых добродетелей и пороков» (VI, 313). Вера и к этой пропаганде отнеслась с тою же осторожностью и пытливостью, обнаружив в ней «зыбкость и односторонность, пробелы, местами будто бы умышленную ложь». В Марке она видела «бойкий ум», «живые силы», «дарования», но разгадала в нем и «ненасытную жажду самолюбия и самонадеянности». Она не приняла безусловного и головного отрицания старого на том только основании, что оно старо. Она и сама страдала от его «цепей» и «вредных уродливостей», но ее собственный опыт убеждал, что и в старом есть хорошее. Вера не могла удовлетвориться одним «беспощадным отрицанием», она хотела знать, где Америка. На этот вопрос Волохов не мог дать убедительного ответа. Здесь он оказался в положении Райского. Тот и другой ограничивались лишь пропагандой, не давая примера, живого дела. Марк «звал к новому делу, к новому труду, но нового дела и труда, кроме раздачи запрещенных книг, она не видела» (VI, 318). Но Вера не могла поверить на слово. Главное же заключалось в том, что в пропаганде Волохова она «не находила ни новой жизни, ни счастья, ни правды, ничего того, что обещал, куда звал он» (VI, 315).

В чувствах он находил лишь «ряд кратковременных встреч и грубых наслаждений». «Самый процесс жизни он выдавал и за ее конечную цель». Вере казалось, что такая пропаганда «животной жизни» отнимает у человека право быть человеком, убивает его желание совершенствовать свою природу, иметь идеалы, возвышенные стремления.

Новая правда, думала Вера, не давала ничего взамен старой, а все то доброе и верное, что было в «новом учении», оказалось почерпнутым из старых книг, из старой жизни. И это убеждало ее в истинности «старого учения». Вера отнеслась недоверчиво к личности проповедника. Марк поставил себе задачу сломить эту недоверчивость и успел в этом. Вера незаметно для себя поверила в искренность его увлечений. Они такими являлись и в действительности.

От недоверия Вера перешла к дискуссии, к борьбе, гордо решив силой своей любви воротить Марка с ложной дороги «на дорогу уже испытанного добра и правды» (VI, 318). В этом она видела смысл своей жизни. Волохов понемногу уступал, покорялся ее требованиям, но не в убеждениях, а в образе своей внешней жизни. И это было источником ее счастья. Вера увлеклась личностью Марка, «влюбилась в него самого, в его смелость, в самое это стремление к новому, лучшему — но не влюбилась в его учение... осталась верна старым, прочным понятиям о жизни, о счастье» (VI, 318). Это обстоятельство и привело к тому, что «тяжкая борьба» с Марком кончилась, как казалось Вере, «не победой того или другого», а взаимным поражением и разлукой навсегда.

В изображении Марка Волохова тоже есть определенная последовательность. В первых трех частях романа автор показал бытовые черты своего героя. Он крадет яблоки из чужого сада (и при этом ссылается на Прудона), портит книги, берет деньги взаймы и не отдает их, спит под рогожей, подделывает почерк Веры, заключает циничное пари и т. п. И все эти выходки и причуды Гончаров закрепляет именно за «нигилистом». Очевидна условность такого прикрепления. В подобных выходках нет ничего типического, обязательного для революционера. В четвертой части «Обрыва» Гончаров познакомил с циничной теорией и «животной» практикой любви Марка Волохова. Но его вульгарная этика любви вовсе не характеризует все поколение «новых людей».

В пятой части «Обрыва» романист решил познакомить читателя с «философией» Волохова. Возникает вопрос. Романист заключил теорию Марка в рамки исповеди Веры, дал в сознании отвергающей ее героини.

Гончаров-художник показывает, что «апостол новой веры» обладает положительными чертами, психологически Марк богаче, разнообразнее своей доктрины, шире, глубже того, чем он хотел казаться. Об этом шла речь в предшествующих частях «Обрыва». Это и «привязывало» к нему Веру, вселяло в нее надежду. Но вот кончился их «роман», и Гончаров из привычной для художника сферы индивидуальной психологии переходит в чуждую ему сферу философии и устами Веры судит не личность, а программу Волохова, показывает несостоятельность ее основ. В данном случае с Марком спорит не философ и теоретик, не учитель жизни, а женщина, и не просто женщина, а любящая женщина, и опирается она не на книги и теории, а прежде всего на жизнь, на собственные чувства и личный опыт, анализ действительности. Она ищет не теорий, а счастья. Оторванный от «корня жизни», Марк не мог одолеть такого противника и обратить в свою веру. Бессильный перед ее аргументами, он отказывается от полемики по существу поставленных вопросов.

Волохов олицетворяет «новых людей». Его вульгарные, догматические идеи, романист выдал за философию всего нового поколения 60-х годов, противопоставив ему в лице Тушина иных новых деятелей, другую «молодую Россию».

Встреча Тушина с Волоховым — решающее звено в завершении драмы Веры. В ее изображение влилась итоговая и на этот раз авторская оценка Волохова. Гончаров с еще большей решительностью показывает теперь полное его банкротство. И это осуществляется художником дидактически. Он заставляет Марка оценить историю своих отношений с Верой. Суд над собою привел Волохова к безотрадным выводам, в его сознание закрадывается мысль о несостоятельности собственных поступков и убеждений.

Сила чувства, принципиальность, честность, присущие Волохову, обратились в его «отрезвившемся от пьяного самолюбия сознании» против него же.

В этом самоанализе Волохова заметна тенденциозность романиста. Конечно, Марк, только что переживший разрыв с Верой, должен был сделать попытку как-то осознать то, что произошло, еще раз оценить свои убеждения и поступки. Необходимость такого самосуда определялась всей историей отношений Волохова и Веры. Но видно, что выводы из этого самосуда не только подсказаны, но и навязаны герою романистом и преследуют дидактическую цель. Марк превратился в резонера, в рупор авторских мыслей о нем.