Даосы, гностики и староверы с опорой на восставшую чернь

В подобном ключе можно дать более глубокую оценку многих исторических событий. Например, крестьянское восстание «желтых повязок» в Китае 184-204 годов. Обычно оно описывается как восстание народных масс, поднявшихся против гнета эксплуататоров, чиновников, государственных поборов и т.д. Социальная несправедливость, голод, притеснения и спонтанная реакция на это социальных низов Китая видятся как главные движущие силы социальных волнений. Это совершенно правильно на уровне социальной феноменологии. На уровне онтологии нонконформизма важнее другое: восстание «желтых повязок» представляло собой скоординированное выступление, организованное даосами, эзотерическим направлением китайской традиции.

Другой пример – народные восстания в Европе – от французских вальденсов и чешских таборитов до английских рэйвенхэдов и луддитов. Во всех случаях мы имеем дело с социальным проявлением некоторых мистических сект гностического толка, имеющих более или менее развитую теологию, альтернативную официальной церкви.

Во всех этих случаях сквозь социальное недовольство давали о себе знать альтернативные модели понимания сакрального. Поэтому в каждой революции присутствуют духовные, сакральные или, если угодно, религиозные аспекты.

В русской истории можно привести в пример крестьянские войны Разина (1670-1671) и Пугачева (1773 -1775), которые в значительной степени были связаны с радикальным старообрядческим сектором казачества и крестьянства. Оба – и Пугачев и Разин – были старообрядцами, и опирались не просто на протест угнетенных масс, но на идею «доброго царства» и «подлинной веры», которые должны были сменить «Вавилон», в который превратилась Российская Империя Романовых после церковного раскола. Тема «царского происхождения» Пугачева полностью вписывается в контекст «альтернативной сакральности», которая, с одной стороны, придает династическим переворотам идеологический характер, а с другой – нагружает социальное и религиозное восстание мифологической псевдо-династической составляющей.

Альтернативная сакральность в русском большевизме

Мы видим, таким образом, что в основе социальных революций лежит некоторая духовная, мистическая, религиозная идеология.

Наиболее проницательные историки (такие, например, как Михаил Агурский и Александр Эткинд) применили этот подход к исследованию Великой Октябрьской Революции, получив на этом основании много интересных и неожиданных выводов.

Агурский и Эткинд с разных точек зрения, но в равной степени убедительно показывают, что «параллельной идеологией» (т.е. «альтернативной сакральностью») рационалистической и социальной большевистской революции был целый спектр иррациональных течений в русском сектантстве (как простонародном, так и интеллигентском), чем активно интересовались Ленин и Бонч-Бруевич (существуют исторические документы, свидетельствующие, что первый давал второму указание исследовать возможность подключения русских сектантов к политической борьбе и пропаганды среди них коммунистической идеологии), а также Троцкий, Богданов и многие другие большевики. Само большевистское стремление построить «рай на земле» было выражением национал-сектантского гетеродоксально христианского импульса. По своей структуре первые коммунистические ячейки были прямыми аналогами эсхатологических сект, крайне радикального воинственного толка.

Само слово «революция» – по-латински «возвращение», «вращение» – рассматривалось в этом ключе как «возврат к истокам», магическое преображение мира, возвращающегося из отчужденного состояния к изначальному изобилию.

Другой историк Норман Кон исследовал, в свою очередь, мистический эсхатологический компонент в двух политических течениях – русском большевизме и немецком национал-социализме.

Но если в нацистском мифе апелляции к магической реальности (миф об арийской расе «немцев-сверхчеловеков») были очевидны, то истолкование «научного марксизма» на русской почве как фокус эсхатологических национальных сект стало для многих откровением.