Глава 3. Парадигмы-доминанты и парадигмы-маргиналии.

утекающий сквозь ее крупные ячейки. Вот почему именно метафора от­четливо обнаруживает нестабильность языка-речи как сущностное свойство. Метафоризация — это прежде всего универсальный когни­тивный механизм, выявляющий актуальный компонент личностного смысла, существующий как функциональная система репрезентирован­ных в тексте ядерных и периферийных составляющих этого компонен­та. Метафора инкорпорирована в концептуальную систему реципиента, являющуюся базой ее осмысления, но одновременно направляет, задает путь своего осмысления.

Отдельной в настоящее время формирующейся отраслью синерге­тических исследований в сфере языка становится перевод как синер-гетический речемыслительный процесс. Переводческая деятельность предстает как реконструкция переводчиком на базе его концептуаль­ной системы доминантного смысла исходного текста.

§ 14. Кондициональная лингвистика

Кондиционализм — позитивное методологическое направление, отрицающее объективность причинно-следственных связей; заменяет понятие причины понятием комплекса условий как случайного соче­ тания различных условий, вызывающих наличное состояние системы (языка).

Для любого специалиста по истории, в частности для историка язы­ка, наверное, естественно задумываться о том, как могли бы разви­ваться события, если бы в них вмешались те или иные силы, та или иная личность, тот или иной случай. Научный кондиционал посто­янно подспудно присутствует в размышлениях историков, не всегда отчетливо эксплицируясь в их публикациях. Но если это и происхо­дит, то не всегда однозначно принимается научной общественнос­тью, оставаясь на периферии научного знания. Такое происходит в настоящее время с идеями академика НА. Морозова (1854—1946), ревизующими мировую хронологию. В настоящее время в рамках этой парадигмы работает А.Т. Фоменко со своей группой. Возможно, в ней заключается побудительная сила к поиску путей решения той или иной историко-лингвистической проблемы; размышления о том, что могло бы произойти с языком при иных путях его развития, помогут ученому более четко ответить на вопрос о причинах и ре­зультатах состоявшегося языкового факта или явления. Наконец, предположения относительно возможного в других исторических ус-

18

Раздел II. Современная структура знания о языке

Глава 3. Парадигмы-доминанты и парадигмы-маргиналии...

19

ловиях развития языка содержат прогностический потенциал. Гово­рить о будущих изменениях в языке можно лишь после анализа реальных и вероятных путей его развития в прошлом. Невоплотив-шиеся перемены подспудно присутствуют в нынешних состояниях языка, и никто не знает, как они могут проявить себя на новых этапах развития. Однако, опираясь на наши знания о несостоявшемся, мож­но предсказывать, предугадывать — разумеется, с большей или мень­шей степенью достоверности — какие-то тенденции языкового раз­вития и наметить возможные меры противодействия негативным процессам.

Сегодня можно с уверенностью говорить о том, что статьей А.В. Исаченко о несостоявшемся варианте истории русского языка бы­ло открыто новое направление в науке, названное В. П. Нерознаком и Н.М. Сальниковым «виртуальной историей», а В.И. Супруном — «кон-дициональной лингвистикой».

В самом деле, в каждом языке можно найти поворотные момен­ты развития, после которых резко теряются одни черты и приобре­таются другие; язык становится другим, создаются новые законы, формируются новые тенденции. Или иная ситуация: язык мог бы пойти по другому пути эволюции, но внутренние или внешние при­чины не позволили ему сойти с магистрального направления, затор­мозили или сделали невозможными инновации. Каким бы стал чеш­ский язык и сохранился ли бы он вообще, если бы не будители? Или английский язык, если бы в 1066 г. Англия не была завоевана нор­маннами?

В своей статье Исаченко рисует один из вариантов несостоявше­гося развития русского языка. Остановимся на ее содержании по­дробнее. Сам автор декларирует, что все его соображения следует по­нимать как некий мысленный эксперимент, не считая ход истории абсолютной необходимостью: во всех исторических процессах были и есть переломные пункты-распутья, выбор того или иного пути за­висит от слепого случая. Таким распутьем в истории русского наро­да и языка был конец XV в., когда решался вопрос о руководящей политической силе в процессе объединения русских земель. Мы знаем, какое направление взяла история русского языка в результа­те победы Москвы. Москва решительно повернула вспять колесо истории не только самой страны, но и ее письменного языка. В ор­фографию вводились элементы, абсолютно чуждые русскому языку XV в., восстанавливалась буква ж, никогда не имевшая фонологиче­ского оправдания на восточнославянской почве; вводились написа­ния типа всеа (вместо всея), пълкъ (вместо полкъ), великий (вместо ве-

ликий или великой); в письменную речь насильственно вводилась чуждая ей морфология, архаизировались синтаксис и лексика, сти­лизация письменного изложения становилась самоцелью и доводи­ла текст до полной невразумительности (например, в произведениях дьяка Тимофеева). Все это увеличивало пропасть между письмен­ным языком и языком населения: двуязычие, ликвидированное на Западе на исходе Средневековья, стало на Руси самым серьезным препятствием для ее духовного и культурного роста. С этим связан не только общий упадок московской литературы, отмеченный, на­пример, Ф.И. Буслаевым, но и запаздывание русской культуры. Вплоть до второй половины XVIII в. торжествует никоновский принцип архаизации и византизации и русскому языку не суждено было приобрести право гражданства в национальной культуре. Мрачность картины не является результатом одностороннего сгуще­ния красок. Но попытаемся представить себе на минуту, что в реша­ющий период, в 1470-е гг., не Москва, а Новгород оказался заверши­телем «объединения русских земель». Языковедов в первую очередь интересуют судьбы языка. Язык новгородских летописей уже содер­жит ряд лексических элементов, связывающих текст не с Киевом, а с западнославянской традицией.

В Новгороде был создан первый свод законов восточных славян — Русская правда и вырабатывался деловой язык восточнославянского Средневековья. Именно там, а не в Киеве или Москве, были найдены личные записи и письма на бересте. Именно там церковнославянская языковая стихия вытеснялась диалектно окрашенным «естествен­ным» языком населения. Если бы Новгороду был дан шанс развивать и пропагандировать новое религиозное учение, то перевод Священ­ного Писания на русский язык был бы неминуем: новгородский епископ Геннадий организует новый перевод библейских текстов в 1489—1499 гг. Даже не обладая буйной фантазией, нетрудно себе пред­ставить, какое направление взяло бы развитие русского языка, если бы в начале XVI в. вместо «киприановской реформы» появился бы полный русский текст Библии: амальгация между «книжным» и «есте­ственным» языками началась бы не в XVIII в., а уже в XVI. И этот но­вый письменный язык, в фонетическом, морфологическом и синтак­сическом отношении русский, начал бы свое триумфальное шествие по всей стране. Секуляризация языка неизбежно повлекла бы за со­бой секуляризацию всей культуры. Если бы в результате перевода Священного Писания на русский язык в XVI в. церковнославянский был бы оттеснен на второй план или попросту вытеснен, то процесс становления русского языка начался бы не в XVIII в., а в XVI и начи-

120