Грамматика и логика

Следующее рассуждение довольно характеристично для направ­ления, и ныне имеющего многих последователей преимущественно между теми из представителей языкознания, которые не столько сами изучают язык, сколько учат ему в школах. На вопрос: «Есть ли именительный падеж единственная форма логико-граммати­ческого подлежащего?» — отвечают: «В предложениях: «Паллада любит Улисса», «я не сплю по ночам», «у меня есть книги» — име­нительные падежи говорят о том же лице или предмете, о котором творительный в «Палладою любим Улисс», дательный в «мне не спится по ночам», родительный в «у меня нет книг». Именительные

146

в первых трех предложениях суть подлежащие. Им приписывают­ся те же сказуемые, что и так называемым косвенным падежам в трех остальных. Следовательно, эти косвенные падежи Палла­дою, мне, книг суть тоже подлежащие, ибо две величины, порознь равные третьей, равны между собой¹. Это все равно, как если бы сказать: вот палец счетом один, а вот свечка тоже одна, следова­тельно, что палец, что свечка — все едино. Как здесь мы узнаем не то, что такое палец и что свечка, а то, что разные вещи можно считать за единицу, которая всегда равна себе, так и там в лучшем случае мы узнаем только то, что для логики словесное выражение примеров ее построений безразлично. Если же цель теоретического изучения языка именно и состоит в сознании функций различных падежей и т. п., то для такого изучения «логико-грамматическое» подлежащее и тому подобное в свою очередь безразлично, так как существование этих вещей возможно только вне языка.

Изумительно, что автор вышеприведенного' рассуждения тут же говорит: «Различие между грамматикой и логикой, давно соз­наваемое многими, окончательно доказано лет 15 тому назад, как всем известно, Штейнталем в его «Grammatik, Logik und Psycholgie», Befl., 1855. В этой книге Штейнталь именно и доказал, что понятия, каково «логико-грамматическое подлежа­щее», заключают в себе разрушительные для себя противоречия, логически немыслимы.

Ссылаясь на ту же книгу Штейнталя, я не буду останавливать­ся на рассматриваемом в ней вопросе об отношении логики к грамматике и ограничусь лишь следующими положениями.

Слово не одним присутствием звуковой формы, но всем своим содержанием отлично от понятия и не может быть его эквивален­том или выражением уже потому, что в ходе развития мысли пред­шествует понятию.

Грамматическое предложение вовсе не тождественно и не па­раллельно с логическим суждением. Названия двух членов послед­него (подлежащее и сказуемое) одинаковы с названиями двух из членов предложения, но значения этих названий в грамматике и логике различны. Термины «подлежащее», «сказуемое» добыты из наблюдения над словесным предложением и в нем друг другом незаменимы. Между тем для логики в суждении существенна толь­ко сочетаемость или несочетаемость двух понятий, а которое из них будет названо субъектом, которое предикатом,— это для нее, вопреки существующему мнению, должно быть безразлично, ибо в формально-логическом отношении, независимо от способа воз­никновения и словесного выражения, все равно, скажем ли ло­шадь— животное, лошадь не собака или животное включает ло­шадь (в числе животных есть лошадь), собака не лошадь. Катего-

¹ Рассуждение это нисколько не оправдывается тем, что в его пользу можно привести весьма сильные авторитеты, например Гримма, у которого тоже подлежа­щее есть или прямой падеж, или косвенный, причем в действительном обороте косвенный зависит от прямого, а в страдательном наоборот (D. Gr. IV, 1).

а* 147

рии предмета и его признака не нужны для логики, для которой то и другое-—только понятия, совокупности признаков. Тем ме­нее возможно вывести из логического суждения прочие члены пред­ложения: определение, обстоятельство, дополнение.

Совершенное, т. е. вполне согласное с требованиями языка, предложение может соответствовать не логическому суждению, а только одному понятию, содержание коего, конечно, разложимо в суждение. Например, на известной ступени развития языка, т. е. понимания, гремит означает действие без действователя: гром (в смысле действия) происходит, но экзистенциальность в обшир­ном смысле, т. е. существование вне нас или только в нашей мысли, есть признак, входящий во всякое понятие; суждение «понятие х существует» тавтологично и в этом смысле вовсе, не есть логическое суждение, так как не требует никакой логической поверки.

С другой стороны, простое предложение может соответство­вать более чем одному логическому суждению. Не только каждая пара членов предложения (подлежащее и сказуемое; подлежащее и определение; сказуемое и обстоятельство, сказуемое и дополне­ние) может соответствовать суждению, но и один член предложе­ния может соответствовать одному и более чем одному суждению, притом не только в составных словах (укр. пiчкур— истопник, человек, «курящий» печи; дривiтня — место, где «тнут», рубят дрова), но и в простых: укр. и старорусск. (Ипатьевская летопись) — голубити, ласкать другого, как милуются голуби.

Грамматических категорий несравненно больше, чем логиче­ских. Поэтому недостаточное отвлечение логического содержания мысли от словесного выражения обнаруживается внесением в До-гику категорий, вовсе не нужных для ее целей, например связки, некоторых делений суждения. Наоборот, подчинение грамматики логике сказывается всегда в смешении и отождествлении таких явлений языка, которые окажутся различными, если приступить к наблюдению с одной предвзятой мыслью о том, что априорность в наблюдательных науках, каково языкознание, весьма опасна.

Логическая грамматика не может постигнуть мысли, составля­ющей основу современного языкознания и добытой наблюдением, именно что языки различны между собой не одной звуковой фор­мой, но всем строем мысли, выразившимся в них, и всем своим влиянием на последующее развитие народов. Индивидуальные различия языков не могут быть понятны логической грамматике, потому что логические категории, навязываемые ею языку, народ­ных различий не имеют.

Многие до сих пор держатся того мнения, что логика есть нечто вроде естественной истории мышления, что она рассматривает всякие явления мысли по крайней мере со стороны их формы, но в то же время не могут не признать, что можно мыслить весьма деятельно и нелогично, из чего следует, что логика рассмат­ривает такое свойство мысли, которого в мысли может и не быть. Между тем в этом последнем наблюдении даны пределы логики,

148

переходя которые она перестает быть сама собою. Совершенство­вание наук выражается в их разграничении относительно цели и средств, а не в их смешении, в их взаимодействии, а не в рабском служении другим. Логика может быть самостоятельна только в том случае, если ее задача будет поставлена лишь в изыскании условий логической истины, которая есть лишь одна из сторон полной истины, доступной в данное время. Логика должна спра­шивать лишь о том, не заключает ли данная мысль противоречий независимо от новых наблюдений, которыми она может быть под­тверждена или опровергнута. Иначе: мыслима ли мысль сама в себе? Например, суждения: «некоторые корни растут вверх (или горизонтально)», «корни имеют лиственные почки» — истинны с логической точки, если под корнем разумеется вообще подземная часть растения. Логика не может дать никакого руководства к другой поверке этих суждений. Но как скоро независимо от ло­гики составлено иное понятие о корне, как о нисходящей оси расте­ния, то и логика найдет, что вышеприведенные суждения ложны, что корень не может расти вверх, не может иметь лиственных почек, иначе он не корень. Здесь видно, что логическая и грамматическая правильность совершенно различны, так как последняя возможна и без первой, и наоборот, грамматически неправильное выражение, насколько оно понятно, может быть правильно в логическом от­ношении. В этом заключены две существенные черты логики. Во-первых, она есть наука гипотетическая. Она говорит: если дана мысль, то отношения между ее элементами должны быть такие-то, а в противном случае мысль нелогична. Но логика не говорит, каким путем мы дошли до данной мысли, т. е. она не есть наука генетическая, какова психология. Например, в суждении логика не рассматривает процесса сказывания, а со своей од­носторонней точки зрения оценивает результаты совершившегося процесса. Напротив, языкознание принадлежит к числу наук исторических.

Во-вторых, логика есть наиболее формальная из наук. Она судит о. всякой мысли, относящейся к какой бы то ни было области знания, так как всякая мысль допускает одностороннюю логиче­скую поверку: согласие или несогласие с требованиями тождества мысли с самой собою. Язык есть тоже форма мысли, но такая, ко­торая ни в чем, кроме языка, не встречается. Поэтому формальность языкознания вещественна сравнительно с формальностью логики. Языкознание, в частности грамматика, ничуть не ближе к логике, чем какая-либо из прочих наук.

Сказанное имеет целью указать на путь, по которому нельзя дойти до верного определения основных понятий языкознания, который не ведет к объяснению явлений языка.

Г. ОСТГОФ и К. БРУГМАН