Рассуждение о славянском языке, служащее введением к грамматике сего языка* составляемой по древнейшим оного письменным памятникам

(ИЗВЛЕЧЕНИЯ)

Довольно уже писано о языке славянском, или, вернее, словен­ском, на который преложены в IX в. церковные книги для болгар и для моравов.

Сочинитель рассуждения, помещенного в VII части Трудов нашего Общества, О славянском и в особенности церковном языке заключает весьма основательно, что язык, на который преложены священные книги, не мог быть коренным или первобытным языком всего народа славянского, разделенного тогда на многие племена и на великом пространстве Европы рассеянного: он был наречием одного какого-нибудь племени. Но какого именно? — Сербского,— думает ученый Добровский, а с ним и сочинитель помянутого рассуждения.

Оставляя теперь рассмотрение доводов, на коих мнение сие утверждается, почитаю нужным сказать нечто о самом строении, или грамматике, сего языка в древнейшем его виде и заметить перемены, каким он в течение веков подвергался. Следуя за таковыми переме­нами в строении слов и в правописании языка славянского, от древ­нейших письменных памятников до новоисправленных печатных книг церковных, после коих язык сей никаких уже дальнейших пе­ремен не принимает, можно разделить оный по постепенным его изменениям с течением столетий на древний, средний и новый.

Древний язык заключается в письменных памятниках от IX и за XV столетие. Он неприметно сливается с языком сред­ним XV и XVI столетий, а за сим уже следует новый славян­ский, или язык печатных церковных книг.

Новый язык утратил многие формы грамматические, которые обогащали древний славянский и которые открываются еще и в среднем языке; но принял зато другие, заимствованные частью из образовавшихся между тем живых языков — русского, сербского, польского, коим говорили переписчики книг, частью же и и з о б-ретенные позднейшими грамматиками. Как переписчики, так и грамматики имели свои причины переменять или, по их мнению,

48

поправлять язык уже мертвый, в книгах только сохранявшийся. Одни почитали нужным заменить невразумительные для них слова или окончания употребительными в их время и на их диалекте, чтобы быть понятными для народа, среди коего писали. Другие са­мопроизвольными переменами думали придать правильность языку, который в доставшихся им книгах, может быть, действительно был искажен неучеными переписчиками или коего древние, пра­вильные формы могли показаться им ошибками переписчиков, когда они в их время были уже неупотребительны и притом еще когда они не подходили под правила греческой и латинской грам­матики.

Между тем видно по рукописям XIV даже столетия, что сей язык, на который преложены библейские книги, был не только у сербов, как полагает Добровский, но и у русских славян едва ли не в об­щенародном употреблении! Замечавшие большую разность между древним русским языком, коего остатки находят в Русской правде, в Слове о полку Игореве и проч., и между церковнославянским, ра­зумели, конечно, под сим последним язык печатных церковных книг. Они бы не сказали того о древнем церковно-славянском. Разность диалектов, существовавшая, без сомнения, в самой глу­бокой уже древности у разных поколений славянских, не касалась в то время еще до склонений, спряжений и других грамматических форм, а состояла большею частью только в различии выговора и в употреблении некоторых особенных слов. Например, русские сла­вяне издревле говорили волость вместо власть, город вместо град, берег вместо брег и проч. Щ в словах нощь, пещь, вращати и проч. заменяли они издревле буквою ч: ночь, печь, ворочати, так, как по­ляки в тех же случаях щ заменяют буквою ц: noc, piec, wracac, a сербы — ħ (ть): ноħ, njeħ, bpaħamu. Таким же образом церковно­славянское жд заменяется у русских одинаким ж: вожь вместо вождь, дажь вместо дождь; у поляков — dz: wodz; у сербов ђ (дь): voђ). Русские не имели также звуков, выражаемых буквами . кирилловской азбуки, а вместо оных , выговаривали. Особен­ные слова, коими отличался русский диалект от церковнославян­ского в древнем оного периоде, были некоторые частицы, местоиме­ния, наречия и тому подобное; например, оже вместо еже, аже и аче вместо аще, ать вместо да, оли и олны вместо даже до и проч.

49

Но чем глубже в древность идут письменные памятники разных славянских диалектов, тем сходнее они между собою. Краинский язык X столетия, сохранившийся в некоторых отрывках, найден­ных в Баварии (см. Добровского, Slovanka, 1,249), вообще весьма близок к церковному славянскому языку. Собрание богемских древних стихотворений XII и XIII столетий, изданное в 1819 г. в Праге под заглавием Rucopis Kralodworsky, имеет многие рази­тельные сходства в оборотах и в строении языка даже с русским того же времени, при всем том, что чехи и русские славяне принадлежат к двум разным поколениям, к западному и восточному, издревле разделенным некоторыми отменами диалекта.

3 В. А. Звегинцев

По сему почти заключать можно, что во время Константина и Мефодия все племена славянские, как западные, так и восточные, могли разуметь друг друга так же легко, как теперь, например, архангелогородец или донской житель разумеет москвича или си­биряка.

Грамматическая разность диалектов русского, сербского, хор­ватского между славянами восточного племени стала ощутитель­ною уже спустя может быть 300 или 400 лет после преложения цер­ковных книг и потом, увеличиваясь с течением веков и с полити­ческим разделением народов, дошла, наконец, до той степени, в какой мы видим ее ныне, когда каждый из сих диалектов сделался особенным языком. То же происходило с диалектами западного племени, с богемским, польским, лузатским и проч., кои, однакож, остававшись всегда в ближайшем соседстве одни с другими, кажется, не столь много потеряли сходства между собою.

Каждый из новославянских языков и диалектов сохранил какие-нибудь особенные, потерянные другими слова, окончания и звуки общего их прародителя, древнего славянского, как сие можно видеть, сличая их грамматики и словари с памятниками, от древнего ящика оставшимися. С помощью такового сличения, полагая в основание древнейший известный мне памятник языка и письма славянского — Остромирово евангелие, я постараюсь изложить грамматику древнего славянского языка. Льщусь надеж­дою, что сей труд может быть полезен не только при составлении этимологического словаря славянского, коему грамматика необходимо должна предшествовать, но также при будущем исправлении или пополнении и грамматик в новых языках, происшедших от славянского.

Возвращаюсь к принятому мною, разделению церковного .сла­вянского языка на древний, средний и новый. Мы имеем доселе только сего последнего языка грамматики. Дабы дать читателю понятие, чем отличается древний славянский язык от нового и какие постепенные изменения слов и окончаний образуют переход от древнего к новому, т. е. средний язык, покажу здесь некоторые главнейшие особенности языка древнего и последовавшие в оном перемены...

Не одни сербы (мы говорим здесь об ученом духовенстве), но и другие славяне и даже неславяне греческого исповедания, напри­мер волохи, отправляющие богослужение по славянским церков­ным книгам, пишут хорошо на церковном славянском языке, как я имел случай видеть по некоторым бумагам. Язык сей, коему они смолоду учатся, сделался для них книжным языком так, как для западного духовенства латинский. В таком же употреблении был славянский язык в России между духовенством, пока народный русский язык не сделался книжным. Нынешний же сербский едва ли не более всех восточнославянских диалектов отдалился от цер­ковного славянского, так что трудно поверить непосредственному

50

его просхождению от оного. Правда, что и русский простона­родный язык весьма несходен стал не только со славянским, но даже с русским же к н и ж н ы м языком, обогатившимся многими словами из церковнославянского и поправляющим по оному вы­говор свой и правописание. Если бы русский язык с самого начала не находился в беспрестанном соотношении с церковным славянским, а предоставлен бы был своему собственному ходу и изменению так, как, например, краинский, лузатский и другие диалекты, на коих

. писать стали в новейшие только времена, то и мы, может быть, теперь писали бы, соображаясь с народным выговором: маево, тваево или еще маво, тваво вместо моего, твоего; фсево вместо всево; хто, што вместо кто, что и тому подобное. Какому бы диалекту перво-

начально ни принадлежал язык церковных славянских книг, он сделался теперь как бы собственностью россиян, которые лучше других славян понимают сей язык и более других воспользовались

оным для обогащения и для очищения собственного своего народ-

ного диалекта.

ЯКОБ ГРИММ ИЗ ПРЕДИСЛОВИЯ К „НЕМЕЦКОЙ ГРАММАТИКЕ"¹

...Мною сильно завладела мысль предпринять составление исто­рической грамматики немецкого языка, даже если бы ей, как пер-: вой попытке, было суждено через непродолжительное время ока­заться превзойденной последующими работами. При внимательном чтении древненемецких источников я ежедневно открывал такие формы и совершенства языка,' из-за которых мы обыкновенно зави­дуем грекам и римлянами, когда оцениваем свойства нашего те­перешнего языка; следы, которые в современном языке еще сохра­нились в обломках и как бы в окаменелом виде, стали мне мало-помалу ясными, и резкие переходы сгладились, когда явилось воз­можным связать новое со средним и среднее с древним. Вместе с тем обнаружились самые поразительные сходные черты между все­ми родственными наречиями, равно как и не замеченные до сих пор отношения их отличий. Мне казалось весьма важным просле­дить до мелочей и изобразить эту непрерывную распространяющуюся связь; осуществление плана я представил себе настолько совершен­но, что сделанное пока мною остается далеко позади его. \

же, по меткому замечанию А. Шлегеля, и во многом более совер­шенная индийская грамматика не может служить коррективом этим двум последним. Диалект, который нам история представляет в виде самого древнего и наименее испорченного, должен устанавли­вать правила для общего описания всех разветвлений племени и преобразовать уже вскрытые законы более поздних наречий, не уничтожая их при этом. Мне представляется, что наша немецкая грамматика скорее выигрывает, чем проигрывает от того, что изу­чение ее следует начинать снизу вверх. Тем самым она сможет лучше способствовать описанию общей и вместе с тем детальной картины, если даже при этом некоторые из ее первоначальных правил в ре­зультате более глубокого познания должны будут быть определены иным образом.

. ..Мне думается, что развитие народа необходимо для языка не­зависимо от внутреннего роста этого последнего; если он не хиреет, он расширяет свои внешние границы. Сказанное объясняет многое в грамматических явлениях. Диалекты, которые по своему положе­нию находятся в благоприятных условиях и не притесняются дру­гими, изменяют свои флексии медленнее; соприкосновение несколь­ких диалектов, если даже при этом побеждающий обладает более совершенными формами в силу того обстоятельства, что он, воспри­нимая слова, должен выровнять свои формы с формами другого диалекта, способствует упрощению обоих диалектов. Это явление может быть исследовано только посредством точного сравнения всех немецких диалектов, что здесь неуместно.

...В грамматике я чужд общелогических понятий. Они, как кажется, привносят с собой строгость и четкость в определениях, но они мешают наблюдению, которое я считаю душой языкового исследования. Кто не придает никакого значения наблюдениям, которые своей фактической определенностью первоначально под­вергают сомнению все теории, тот никогда не приблизится к позна­нию непостижимого духа языка. И в этой области можно обнару­жить два различных направления, одно из которых направлено сверху вниз, а другое снизу вверх; оба они обладают своими достоин­ствами. Возможно, греческие и римские грамматики с высоты рас­цвета их языков имели бы основание подвергать сомнению пося­гательство немецкого языка на такую же тонкость и совершенство. Однако так же, как возвышенное состояние латинского и греческого не во всех случаях способно удовлетворить немецкую грамматику, в которой отдельные струны звуча т еще чище и глубже, точно так

' Jacob Grimm. Deutsche Grammatik. Erster Thеil. Первое издание в 1819 г., второе, совершенно переработан ное,— в 1822 г.

52