Лекция VII пассионарный перегрев

Акматическая фаза этногенеза: Императив «Будь самим собой!». – Причины распада Арабского халифата. – Субпассионарии, отношение к ним в различные фазы этнической истории.

Пассионарный перегрев в Европе: Мотивы Крестовых походов. – Схоласты. – Катары. – Система негативной экологии. – Крестовый поход против альбигойцев. – Столетняя война и этногенез. – История миграций в Англии. – Кельты и англосаксы. – Вторжение викингов. – Плантагенеты. – Завоевание Уэльса. – Внутренняя оппозиция во Франции и Англии: гасконцы и шотландцы.

Испания и Германия в XIII–XIV вв.: Судьба Бургундии. – Война Алой и Белой розы в Англии. – Жанна д'Арк. – Коннетабль дю Геклен.

Конец акматической фазы. Франция. – Людовик XI. – Раскол этнического поля во Франции. – Гугенотские войны.

Мы описали подъём пассионарности , но мы не ответили на вопрос: а почему этот подъём кончается?

Казалось бы, если пассионарность, как признак, появилась и переносится самым обычным половым путем (передачей соответственного признака своему потомству, а пассионарии , в силу своей повышенной тяги к деятельности, естественно, оставляют большое потомство, не всегда законное, но часто самое разнообразное), то, казалось бы, количество энергии должно в данном регионе накапливаться и накапливаться, пока они не сделают какие‑то великие «прогрессивные» дела? Однако ничего подобного не получается.

После какого‑то момента, после какой‑то красной черты пассионарии ломают первоначальный общественный императив и меняют стереотип своего поведения . Они перестают работать на общее дело, они начинают работать каждый сам за себя . Причем сначала эти феодалы, допустим (или какие‑нибудь византийские купцы‑негоцианты, или арабские завоеватели), говорят так:

«По отношению к нашей общественной форме (Халифату ли, империи ли Византийской, французскому или английскому королевству) мы все делаем, что от нас требуют. А силы у нас остаются!»

Поэтому императив меняется, он звучит уже так: «Не будь тем, кем ты должен быть, но будь самим собой!» То есть какой‑нибудь дружинник – копьеносец, оруженосец – он хочет быть не только оруженосцем своего графа или герцога, но еще и Ромуальдом или каким‑нибудь Ангерраном . Он хочет, чтобы его имя звучало.

Художник начинает ставить свою подпись под картинами: «Это я сделал, а не кто‑то» . Да, конечно, идет на общую пользу, все это так, украшает город замечательной скульптурой, но «Уважайте и меня!».

А проповедник не просто пересказывает слова Библии или Аристотеля (без сносок, перевирая, как попало), он не утверждает, что это чужие святые слова. Нет, он говорит: «А, я (Я!), по этому поводу думаю так‑то». И сразу становится известно его имя.

И так как таких людей оказывается весьма большое количество, то они, естественно, начинают мешать друг другу. Они начинают толкаться, толпиться, раздвигать друг друга локтями во все стороны и требовать каждый себе больше места.

На первых порах в Западной Европе , например, это вызвало совершеннейшее броуновское движение, которое называется феодальной раздробленностью . Должен вам сказать, что сам экономический принцип феодализма вовсе не предполагает огромного количества безобразий. Они могут быть и быть, то есть это не связано с экономическими условиями, со стремлением, например, дать по физиономии соседу, а потом убить его на дуэли, – пользы от этого никакой нет, а риск большой, потому что и сосед может вас проткнуть. Однако они на это шли.

С точки зрения этнологии , нам важны не способы эксплуатации крестьян, а характер поведения всего общества. А общество вело себя самым разнообразным образом. Были разные формы феодализма…

Для того чтобы считаться принадлежащим классу феодалов – быть дворянином или даже иметь титул, для этого надо было совершить какой‑то подвиг. Конечно, можно было бы получить это звание и по наследству. Дети графов, естественно, становились графами. Но если, скажем, у графа одно графство и пять человек детей, то один получал наследство, а остальные‑то ничего не получали. Они назывались vicomte²⁸⁵ (Л. Н. Гумилев произносит по‑французски. – Ред. ) – виконты, то есть «второсортные» графы. Но это их не устраивало, потому что никаких материальных преимуществ они при этом не имели.

А, кроме того, представьте себе пассионария из народа . Дело в том, что поскольку пассионарность – признак природный, передающийся генетически, а во всех слоях есть очень симпатичные дамы, и пассионарии, занявшие высокое положение, добиваются их симпатии и оставляют от них потомство. Появляются пассионарии во всех слоях населения, и среди горожан, и среди крестьян, и среди невольников, даже рабов. Они не удовлетворяются своим социальным положением, они ищут выход.

Так вот, во Франции этот выход существовал вплоть до XVII в., до Ришелье,²⁸⁶ который велел все‑таки пересчитать, кто дворяне , а кто не дворяне . Потому что дворянином заявлял себя каждый, кто хотел нести королевскую службу и делать там свою карьеру. И никто его не проверял, потому что некогда было проверять и незачем, считалось, проверять. – Раз человек хочет, ну почему его не признать, какая разница? Да, конечно, налог с него уже собирать нельзя, но он же служит. А потом его скоро убьют, потому что служба‑то в основном военная, так тогда вообще незачем огород городить. И поэтому количество пассионариев и, так сказать, феодалов выросло колоссально.

* * *

Аналогичный процесс шел в Аравии . Там феодализма наследственного не было. Там был феодализм по должности – какую человек занимает должность, тем он и считается. Самая высокая должность, которой мог достичь человек, не принадлежащий к роду Пророка или халифов, – это должность эмира. Эмир – это, если буквально перевести на русский язык, «уполномоченный» и даже скорее «особо уполномоченный». То есть эмиром мог стать любой мусульманин, вне зависимости даже от своего происхождения. Мало того, в гаремах было все перепутано. Никто не знал, кто есть кто, ну матерей знали, а о бабушках и дедушках – представления не имели. Но, поскольку они рождались в арабских гаремах, считались арабами и имели все права. Но, кроме того, каждый перс , какой‑нибудь армянин, сириец, бербер, курд , заявивший, что он хочет принять веру ислама, тем самым получал все возможности занять любую должность, на какую он способен. Естественно, все стремились стать эмирами .

Результат был сначала довольно положительный, – сначала. То есть арабо‑мусульманское государство (Л. Н. Гумилев идет к карте, говорит и показывает территорию Арабского халифата, на пленке текст плохо слышен. – Ред. ) распространялось от Аравии до Памира на востоке и до Луары на западе, оно стало совершенно … огромным, и все оно управлялось эмирами, которых назначал халиф. А эмиры, которые делали свою карьеру, естественно, каждый старался обеспечить себе максимум самостоятельности, потому что императив – «Будь самим собой!» (то есть не просто назначенным халифом человеком, но – и Абу‑Бекром, Абдуррахманом, Саидом ли, кем‑нибудь еще, но – со своим именем). Ну, они великолепно знали, что это очень полезно.

И поэтому эта колоссальная завоеванная страна (завоеванная первыми халифами в первый период этногенеза) уже к IX в., да уже во второй половине VIII в., – начала дробиться на части. Потому что эмиры (вовсе не нарушая ни присяги, ни уважения к халифу) просто не давали ему деньги, которые собирали со своей области. Деньги они оставляли себе. Они очень уважали халифа (т. е. избранного наследника. – Ред. ), они подчинялись ему де‑юре. «А деньги‑то, – говорили они, – такая приятная вещь! Зачем я ему буду отсылать?»

А потом, чтобы оформить это дело окончательно, они заставляли читать хутбу²⁸⁷ (то есть моления за правителя в мечети), не на имя халифа , сидевшего в Багдаде, а на свое. А должности свои стали передавать, естественно, своим близким. Самые близкие – свои сыновья. А детей у них было много (потому что раз они занимали эти должности, у них были гаремы), так что всегда можно было выбрать подходящего ребеночка и осчастливить его.

Так возникли: на западе – государства Аглабидов, Идрисидов и, наконец, Фатимидов, Омейяды (661 г. – Ред. ) в Испании . Так возникли на востоке Тахириды, Саманиды , немножко иначе, но похоже на это – Гуриды . (Л. Н. Гумилев идет к карте, показывает возникшие государства. Текст слышен очень плохо. – Прим. Ред. ) В нашей Средней Азии – Саманиды и так далее. Сирия и Египет – уж такие близкие к столице области, тоже отделились.²⁸⁸

Несколько иначе сложилась ситуация в Византии. Там пассионарный перегрев не сопровождался территориальной дивергенцией. То есть избежала такого пассионарного раздробления только Византия . И произошло это благодаря тому, что в Византии возник институт монашества.²⁸⁹

Как я уже говорил, самые отчаянные пассионарии, чувствуя, что не могут совладать с обуревавшими их страстями²⁹⁰ и натворят таких дел, что спаси Бог! – они уходили в пустыню, закапывали себя там живьем в землю. Сидели под деревом, ели кусочек черного хлеба или финика в день и усмиряли свою плоть. Вы понимаете, что это – реальное ослабление пассионарности всей системы, которое спасло Византию от полного распадения.

Пассионарный толчок увел у Византии Закавказье , которое ей принадлежало, Месопотамию с Сирией , всю Африку и Сицилию .²⁹¹ Вот до сих пор. (Л. Н. Гумилев показывает на географической карте. – Прим. Ред. ) Удержать эти земли оказалось невозможно. Удержалась только Малая Азия и южная часть Балканского полуострова, вот эта (Л. Н. Гумилев показывает на географической карте. – Прим. Ред. ) северная славянская часть. Южная часть Балканского полуострова, потому что суженная территория, имевшая, естественно, меньше пассионариев, смогла организовать их в систему защиты. Но как только возник этот самый новый императив – «Будь самим собой!», то он‑то смог изменить и Византию, в равной степени.

И вот тут мы должны обратиться к роли субпассионариев , которым при первой фазе этногенеза (фазе этнического подъёма. – Ред. ), собственно, не было места в системе. И вот тут эти самые люди, которые ни к чему не стремились, хотели только выпить‑закусить, поспать где‑нибудь на досках за забором и ставили это целью своей жизни – они стали первыми! Потому что в системе, которая ставит перед собой огромные цели, стремится к идеалу, то есть ставит далекие прогнозы, то – зачем таких людей иметь? Никакой начальник не может на них положиться, они могут в любой момент предать или просто не выполнить приказания, – они не берегутся. Это была жестокая система по тем временам, хотя это и была фаза подъёма.

А когда в одной системе возникло несколько центров, борющихся между собой за преобладание, то каждому из этих инициативных пассионариев нужна была своя банда, и он готов был использовать субпассионариев в качестве своих слуг, наемников, в качестве бродячих солдат – ландскнехтов.²⁹² – Конечно, это были плохие солдаты, а где взять хороших? Потому что все пассионарии или прилепились к кому‑то или сами выставляли свою персону для того, чтобы занять высокое место. И вот тут – этой фазой этногенеза, в значительной мере, была определена этническая история и Западной Европы , и Ближнего Востока . В каком смысле?

Как я говорил в прошлый раз, первым способом избавления от излишка пассионариев – была первая колониальная экспансия Западной Европы , которая была произведена под лозунгом «Освобождения Гроба Господня» – крестовые походы . Вообще говоря, лозунг был выбран очень удачно для своего времени, когда Запад провозгласил, что нужно спасти из рук неверных Палестину – Святую Землю . Там же все были христиане: бросили все и пошли. Но это – просто лозунг. Они пошли, потому что они хотели, они бы пошли в любое другое место с любым другим лозунгом, потому что у них был запас внутренней энергии . Начались эти крестовые походы, во‑первых, с массовых погромов в еврейских областях.²⁹³ Это не оказало никакого влияния на дальнейшие успехи или неудачи военных действий в Палестине.

Затем такой же разгром хотели устроить в Константинополе , когда туда явились крестоносцы Первого крестового похода . Но Алексей Комнин,²⁹⁴ который там командовал в это время, был человек очень деловой, он окружил этих крестоносцев наемными немецкими войсками и ликвидировал доступ, – возможность получить продукты, провиант. Крестоносцы «подняли лапки» и сказали: «Хватит! Мы все согласны подчиниться императору!»

Привели ему пленных христиан , но чтобы, так сказать, он их кормил и не обижал. Тогда он их переправил в Малую Азию: «Вы вот пришли с мусульманами воевать – и воюйте там с ними!»²⁹⁵

Ну, первый удар у них был такой, что они одолели сельджукскую конницу.²⁹⁶ Эти самые мусульмане меньше всего ожидали такого удара и такого похода, поэтому крестоносному войску удалось достигнуть Иерусалима и даже взять его (1099 г. – Ред. ). Однако из 110 тысяч людей, переправившихся через Геллеспонт , до Иерусалима дошло около 20 тысяч. Таковы были потери.

Понимаете, каждое мероприятие можно осуществить, если не считаться с затратами. Можно, например, когда спичек нет, а рабочий хочет перекурить, заплатить за того, кто спички будет зажигать об пол. Можно, но сколько спичек вы на это дело пустите? Одну коробку, две коробки, три коробки, а потом не останется, надо будет копить. Так вот, – таким – «непроизводительным расходом» и был Первый крестовый поход. И удался он только потому, что мусульмане, жившие в Палестине, никак не ожидали, что такое безобразие может быть. Потому что они меньше всего мешали христианским паломникам‑пилигримам защищать Гроб Господень и молиться. Наоборот, они их охраняли, они сами уважали их. Иса и Мариам считались пророками, равными Мухаммеду. Инджиль , то есть святое Евангелие , и Коран считались равноценными книгами. Никакого преследования, никакого повода для такого завоевания не было. Кроме внутренних процессов, которые охватили Западную Европу в XI в.

А что же произошло после этого? Оказалось, что когда избыток этих свободных атомов, своего рода броуновское движение исчезло, то вылезли те пассионарии , которые остались на месте и которые быстренько‑быстренько начали утверждать свои позиции. И тут им понадобились лозунги , вокруг которых они могли объединять своих приверженцев. А для этого им понадобились идеологи , которые сами были пассионарии и готовы были поддержать любого – или паладина, или короля, если он давал им возможность высказывать свои великие идеи. Понимаете, это уже не просто толковать Священное Писание, а выступать со своими точками зрения.

Эти идеологи назывались либо схоласты ,²⁹⁷ если они преподавали в университетах и начальство на них не сердилось, либо – ересиархи (основатели ересей), их из университетов вышибали, и начальство на них сердилось.

Разница между ними была, пожалуй, чисто административная, потому что каждый из представителей средневековой мысли высказывал всё то, что он хотел, и ссылался при этом на Библию. Она толстая, всегда можно подобрать соответствующий факт. Надо вам сказать, что в те средневековые времена факты как таковые не всегда указывались, в схоластических или еретических сочинениях. Просто говорили: «А в Библии , мол, сказано так. А что?!» – и говорили своё, что им вздумается. И даже заслуга университетской схоластики в том, что она ввела систему сносок, которой мы пользуемся до сих пор. – «Если ты на кого‑то ссылаешься, укажи страницу или главу из книги. (Знаете, Библия вся разбита на номерки.) А иначе мы твои сведения не принимаем, ересь все твои сведения, изволь цитировать».

В результате характер столкновений в Западной Европе изменился чрезвычайно – возникли программы, которые были понятны

тем субпассионариям , которые примыкали к своим вождям;

тем или другим королям или принципам, когда уже там оказывались во главе совершенно инертные люди;

и тем гармоничникам , которые находили для себя выгодным поддержать ту или иную идею.

Программы были самые разнообразные. Иногда это были программы религиозные. Вот, например, в Южной Франции в XI в. началось и развернулось потом со страшной силой движение катаров, или, как их французы называли, – альбигойцев.²⁹⁸ Это была система очень остроумная, логическая до предела, увлекающая все творческие умы, какие … там были. И тем не менее, довольно губительная – для окружающих и для себя.

Эта «система» заключалась в следующем:

– Мир – очень безобразная штука, – действительно.

– Убивают, грабят, обижают, – потерпите.

– Свинства, хамства, безобразий, невежества, блата такое количество, что если мир сотворил Бог, то, значит, он его просто не умел хранить, если он был добр. Но так как он наверняка умел делать мир хорошим, то, значит, мир сотворил злой Бог.

То есть Творца мира эти самые альбигойцы считали дьяволом, который сотворил мир, для того чтобы издеваться над сотворенными им существами. Растения они не считали за существа и холоднокровных животных. А вот животных, имеющих инстинкт, они считали равноценными живым существам, имеющим души (от которых души переходят к более совершенным: от человека – к верблюду, от верблюда – к какому‑то муравью, от муравья – опять к человеку). В чем же была задача? Как они ставили задачу?

Борьба с этим вредным, злым миром, который до такой степени смог испортить жизнь, что и жить в нем не имеет никакого смысла. Надо освободиться, но каким способом? – Убить свои желания. Аскетизм, полный аскетизм – есть можно только постную пищу. Ну, так у них оливковое масло (провансальское. – Ред. ) хорошее, довольно вкусное. Рыбу можно, лягушек (испанцы, французы едят их).

Затем, конечно, никакой семьи, никакого брака, – надо изнурить свою плоть до такой степени, чтобы она уже не хотела оставаться в этом мире. Но плоть можно изнурять двумя способами. Но постом она же все равно мало изнуряется. И поэтому время от времени эти самые альбигойцы устраивали оргии, обязательно в темноте. Для того чтобы никто не знал, кто с кем, так сказать, изнурил свою плоть. Это было обязательное условие, потому что если он полюбил кого‑то, то это уже приязнь. Приязнь к чему? – К плотскому миру. Она его полюбила, или он ее, здесь все равно, – полюбил, значит, он не может стать совершенным и изнурять свою плоть. А если он просто изнуряет плоть, то это пожалуйста.

Тут у меня даже спор с большим философом есть, как толковать слово «нуссиан»,²⁹⁹ которое они различали. «Нуска» это значит «поидент», «новонуссиан» – это значит «новобрачный», а «нусиан» – это, вот именно… – так сказать, сам по себе факт изнурения плоти, но без обязательного брака и без воспитания детей.

Поэтому (по логике альбигойцев.³⁰⁰ – Ред. ) и дети, и жена любимая, и муж хороший – они являются христианами, составляющими этот мир, и, следовательно, творениями дьявола, которых надо извергать. Но если все материальное – дьявол, то персики, тыквы, люди искусства (это тоже христиане) – это все тоже надо извергнуть. Они занимались самым натуральным иконоборчеством. А были эти самые альбигойцы и манихеи от Бискайского залива до Китая .³⁰¹ И там, в Монголии, они тоже уничтожили огромное количество великолепных статуй, скульптур, которые оставили древние системы.

Как расценивать такую систему и почему я на ней столько остановился? Дело в том, что, особенно с точки зрения географии, эта система альбигойцев, манихеев, павликиан (в Византии ), исмаилитов и прочих, – является негативной экологией . Мир не идеален, и они не собирались его хранить, они стремились к уничтожению всего живого, всего материального, и, следовательно, вместо приязни к системе они поставили во главу угла отвращение и ненависть. Негативная экология должна была волей‑неволей уничтожить всю биосферу там, где возобладала бы эта антисистема. Но, к счастью, это было тоже ограничено, потому что они первым делом уничтожали свои собственные тела и не оставляли потомства. Этим все и кончалось. Полного уничтожения биосферы в тех местах, где манихеи побеждали, не происходило.

И тем не менее это отрицательное отношение ко всему живому явилось лозунгом для могучего еретического движения, которое охватило весь Балканский полуостров , большую часть Малой Азии, Северную Италию и Южную Францию , и привело к совершенно неисчислимым бедам.

Не надо думать, что противодействующие этому католики были в чем‑то в каких‑то отношениях лучше, святее или их учение было лучше, чем у альбигойцев . Оно было также логично в своей последовательности, с той только разницей, что они утверждали, что мир должен быть сохранен. И что жизнь, как таковая, не должна пресекаться. И поэтому они очень много убивали.

Казалось бы – парадокс. Нет, не парадокс. Для того чтобы жизнь поддерживалась, согласно диалектике природы, смерть также необходима, как и жизнь, потому что после смерти идет восстановление. А альбигойцы сделали очень хитрую вещь, они якобы из своих «идейных соображений» отказывались убивать живых существ с теплой кровью. И поэтому выяснить, кто альбигоец, кто не альбигоец, было очень легко. Давали человеку зарезать курицу – если он отказывался, то его тащили на костер.³⁰²

Вы скажете, что альбигойцы были лучше, они были такие гуманные, что даже курицу не могли убить. А выгодно ли это для кур? Ведь если бы кур никто не стал резать и есть, то их бы перестали разводить, они бы просто вымерли. То есть куры бы исчезли как вид. Только благодаря этой смене жизни и смерти поддерживаются биосферные процессы. Поэтому есть основания считать манихейское учение , в том числе и альбигойское , проявлением негативной экологии .

Что из этого получилось и почему я коснулся этого вопроса? Да потому, что вот тут‑то и возникло первое могучее столкновение на территории Франции. Альбигойцы повели себя настолько вызывающе, что против них был организован крестовый поход. Крестовый поход так зря не организуешь, но альбигойцы не удержались и зарезали одного папского легата, очень высокого положения, посла – Пьётро де Кастёльно³⁰³ его звали. Он был прислан (в 1202 г. – Ред. ) из Рима , договаривался, не договорился, на обратном пути его прикончили (в 1208 г. – Ред. ). Ну, а после этого, раз кровь пролилась – был объявлен крестовый поход.³⁰⁴ И все рыцарство Северной Франции , мечтавшее о том, чтобы найти себе какое‑нибудь дело, бросилось истреблять этих самых альбигойцев .

Альбигойцы эти были перемешаны с местным населением юга Франции , они были перемешаны с католиками. А поскольку альбигойцы считали, что весь мир – это зло, а против зла разрешены все средства, то они всем лгали, что они самые правоверные католики, а на самом деле занимались своими делами. И различить их было нельзя.³⁰⁵

То есть, по существу, произошло столкновение³⁰⁶ между Южной и Северной Францией, то есть парижским королем Филиппом Августом,³⁰⁷ который официально в крестовом походе не участвовал³⁰⁸ (он был отлучен от церкви³⁰⁹ за свои грехи, грехи у него действительно мерзкие, и он сам не мог надеть крест и идти во главе Церкви в поход, но деньги он на него давал); и его соперником, графом Раймундом Тулузским, который был просто граф, но владения имел не меньше французского короля, а богатства значительно больше, и он был при этом католик , а вовсе не альбигоец. Но, тем не менее, один (Филипп Август. – Ред. ) поддерживал крестоносцев, а другой (Раймунд. – Ред. ) поддерживал еретиков .

То есть, как видите, дело было не в лозунгах, а в стремлении победить друг друга. – А зачем, спрашивается? Почему такой момент, религиозный, который являлся делом совести, он вдруг стал лозунгом?! Да потому, что была такая тяга к действию, что это вылилось в повод к религиозной войне.

Победил Север . Тулуза была разрушена, Лион был оккупирован. Все замки альбигойцев, потому что большая часть их были феодалы, – они были взяты и уничтожены.³¹⁰ В общем, культура – богатая, провансальская культура, была растоптана северными рыцарями, которые насаждали грубые нравы парижан. Париж считался тогда диким городом по сравнению с Тулузой, Марселем, Лионом.

Ну, одержали победу. Ладно. Казалось бы, на этом и успокойся! Но воевать‑то им хочется! А если хочется, так повод‑то найдется.

Был выдвинут новый лозунг – о праве престолонаследия. Когда закончилась прямая линия династии Капетингов во Франции, это было в XIV в. (Капетинги находились у власти более 300 лет с 987 по 1328 г. – Ред. ), у короля Филиппа IV Красивого умерли все сыновья. Во Франции осталась одна внучка, дочь старшего сына, – Жанна ее звали.³¹¹ Ее выдали замуж за наваррского короля, а она была наследница французского престола. Но французские пэры сказали: «Негоже лилиям прясть!³¹² – Не годится иметь женщину на престоле. Мы хотим иметь на престоле мужчину».

Про лилии говорили: «Лилии не прядут», указывая тем, что французский престол не может занимать женщина.

И избрали (королем в 1328 г. – Ред. ) ближайшего родственника по мужской линии Карла Валуа . Ну, какое нам, казалось бы, до этого дело? – А, однако, есть. Потому что у этих померших трех братьев была сестрица – Изабелла, которую французский король выдал замуж за английского короля Эдуарда II Плантагенета.³¹³ Плантагенеты – фамилия французская, только менее знатные они, вероятно. Происходит из Западной Франции , из Анжу . В общем они – и король Франции и Англии , и королева французская , которая вышла за него замуж и стала английской королевой ,³¹⁴ – были чистые французы .

И тут английский король (не местный – Эдуард II, которого французы прикончили самым жестоким образом³¹⁵), а их сын Эдуард III заявил: «А я ведь являюсь наследником французской короны! Дайте мне трон!»

Как вы думаете? В это время в Англии уже существовал парламент,³¹⁶ который очень строго давал деньги на всякие королевские мероприятия. А без денег воевать нельзя.

Но тут почему‑то парламент ассигновал большие суммы на совершенно, казалось бы, безнадежную войну. Дело в том, что в Англии в то время было три миллиона человек населения, а во Франции – 22 миллиона. Франция была гораздо богаче, и французы были не менее храбры, чем англичане. Организация и культура у них была даже выше, чем в Англии, и, однако, война все‑таки совершилась.³¹⁷ И тянулась она больше ста лет, почему она Столетней и называется.

Ну, давайте искать причины и поводы этой войны. Экономические? Англичане хотели сбывать свою шерсть фламандским купцам, а фламандские купцы – покупать ее беспошлинно. – Ну, хорошо, это все правильно. Но какого черта ради этого повода было воевать 76 лет? Каким‑нибудь стрелкам на границе Англии и Уэльса было наплевать на доходы купцов из Сити, однако они пошли и составили как раз самую убойную силу. Не купцы, нет, купцы торговали, они на фронт не шли. А вот стрелки пошли воевать. Если французскому королевскому двору, например, была выгодна гегемония над Фландрией, то крестьянам из Оверни или с берегов Луары , или мелким баронам, или духовенству всех этих мест – им было совершенно наплевать на Фландрию, однако они воевали, да еще как!

Давайте разберемся в традициях, которые определили характер этой войны. Англия была завоевана в VI в. англосаксами, до этого она называлась Бретань . Англосаксы захватили вот эту часть (Л. Н. Гумилев показывает на географической карте. – Ред. ) – восточную часть острова, а в Валлисе, который ныне называют Уэльсом, и в Корнваллисе остались кельты . Кельтский граф Лотиан переправился в Шотландию и захватил северную часть английских владений, так называемый Лотиан. То есть тут было столкновение двух суперэтносов, двух культур, двух религиозных систем. Потому что англосаксы³¹⁸ были язычники; те (кельты. – Ред.) были православные, принявшие христианство из Египта. Потом, когда саксы приняли христианство из Рима, то война все равно продолжалась. И добавилось к этому еще вторжение норвежских и датских викингов, которые захватывали Англию, пытались ее удержать. Саксы обижали англосаксов .³¹⁹

Кончилось это все в 1066 г., когда Вильгельм Завоеватель (1027–1087) подчинил себе Англию. А был он по происхождению норвежец, вот из этой области (Л. Н. Гумилев показывает на географической карте. – Прим. ред. ), забывший свой норвежский язык и говоривший по‑французски. И привел он с собой много французских рыцарей и устроил им блатные местечки при дворе и в управлении, потому что этническая и этическая рознь идет, главным образом, не по линиям социальных устройств и социальных институтов, а по линиям – кто кому поможет хорошо устроиться. Так вот, короли Вильгельм и его дети (Вильгельм II, Генрих I. – Ред. ) нормандской династии помогали французам. А когда династия пресеклась в XII в.,³²⁰ и королем Англии стал Анри Плантаженэ (Л. Н. Гумилев произносит по‑французски. – Ред. ) – Генрих Плантагенет, этот‑то был самый натуральный «француз» .

Он, значит, стал английским королем и всюду протаскивал своих французов, и его потомки тоже. И вы можете представить, как эти англичане возненавидели французов! Лютой ненавистью!

«Чужой! Да еще начальник! Да еще – заблатованный! Да, еще … они безобразные!»

Неудивительно, что когда им эти самые Плантагенеты предложили истребить «французов» , то они (англосаксы. – Ред. ) с восторгом пошли! Но все‑таки оказалось, что сила английской армии достигалась за счет другой этнической коллизии.

Дело в том, что я уже говорил об уэльских кельтах, сопротивлялись они англосаксам жутко, потому что англосаксы, пришедшие еще с волной Великого переселения народов, с кельтами вели себя исключительно жестоко. И кельты возненавидели их лютой ненавистью. И когда англосаксы победили французов , они сказали: «Это, пожалуй, еще лучше. Потому что таких гадов, как англосаксы , – кто бы ни давил, все равно мы к нему будем относиться хорошо».

Война на этом не кончилась, но как‑то стала ослабевать. И в правление Эдуарда I (это конец XIII в.) она ослабла. Эдуард I вошел в Уэльс , чтобы подчинить его себе.³²¹ Это было предприятие совершенно неосуществимое, потому что тяжелая рыцарская конница английского короля побеждала во всех открытых столкновениях. Но уэльсцы выкопали себе ямки – бункера под мхом. Там много холмов, они покрыты мхом и вереском. Они делали тайные лазы и целый день сидели на ветвях, и найти их не было никакой возможности. И потом, когда англичане, утомленные дневными поисками, ставили палатки и ложились спать, выспавшиеся уэльсцы вылезали и стреляли из своих длинных луков по палаткам и убивали спящих англичан. Те, значит, шум, гам, старались побить уэльсцев, а те убегали. Кого удавалось поймать, ну, тех кончали. И так война могла тянуться, пока не надоест. В конце концов, надоело и был предложен компромисс. Уэльсцы сказали: «Мы примем от тебя государя».

По феодальному праву он должен им был дать государя, который его бы там представлял. Но! Он должен был родиться в Уэльсе, быть знатного рода и не знать ни слова по‑английски и по‑французски. Тот сказал: «Ладно» – и велел вождям кланов явиться к нему. Те пришли, он вынес своего двухнедельного сына³²² и сказал: «Вот вам, пожалуйста. Он родился в Уэльсе две недели тому назад. Он знатного рода. Он – не кельт, и он не знает ни слова ни по‑английски, ни по‑французски».

Уэльсцы согласились. И вы знаете, это пошло на пользу и тем, и другим, потому что свои этнические особенности , и даже язык, уэльсцы сохранили. Ирландцы в XIX в. потеряли, а уэльсцы сохранили до нашего времени.

Кроме того, они обладали искусством, которое не знал никто в Европе: они стреляли из длинных луков, составных, клееных, очень тугих. Они умели стрелять так, что стрела летела на четыреста пятьдесят метров и имела хорошие пробойные качества. И они этому подучили англо‑саксонских стрелков. Но самые лучшие стрелки в английской армии были, конечно, уэльсцы. Они достигли примерно середины уровня военной техники Восточной Азии. Потому что из монгольского лука стрела летела на 700 метров, а на 450 она пробивала насквозь любой доспех. Ну, все‑таки видите – Европа как‑то за Азией тянулась и ее догоняла.

Кроме того, уэльсцы получили возможность отправить своих юношей, желавших славы и добычи, на очень выгодную французскую войну. А английские короли получили пехоту, да еще такую хорошую, как лучники, которые стреляли в три раза лучше (быстрее), чем французские арбалетчики. Арбалет, вообще, такой механизм – туго заряжается.

И когда война началась, то, к общему удивлению, англичане имели грандиозные успехи, захватив часть Западной Франции и даже Бретань. Как мы видим, повод к войне был чисто фиктивный и выдуманный. А, казалось бы, французам ничего не стоило сказать: «Ну, что ж, внук нашего великого «железного» короля»,³²³ садись у нас на престоле в Париже и управляй!» – Тем более что родной язык у Эдуарда III был – французский . Жена у него была тоже не англичанка, она была фламандка,³²⁴ – такая пухленькая, розовенькая, голландского типа девица… Он мог бы управлять из Парижа обеими странами. Ничего подобного! – Они хотели воевать друг с другом. И поводы, как видим, у них были.

Захватив юго‑западную Францию, французские короли не сумели занять узкую полоску вдоль Бискайского залива (Л. Н. Гумилев подходит к карте и показывает на ней. – Ред. ) с городом Бордо, который был долгое время столицей английских королей, вернее, их резиденцией. Они предпочитали жить в Бордо, нежели в Лондоне. Потому что в Лондоне, по уставу лондонской коммуны, то есть городской общины, ни один дворянин не имел права ночевать в Лондоне. И король, который приезжал в свою собственную столицу, должен был до заката солнца решить все дела, после чего он отправлялся в загородный дворец, специально для этого построенный. – Он же дворянин'. Он не имеет права ночевать! Что прикажете? Вот такие обычаи были. А Бордо, – это множественное число от слова «бордель». – Сами понимаете, там было весело. И поэтому английские короли предпочитали жить в Бордо.

Но удавалось это им потому, что эта часть современной Франции вдоль берегов Гаронны и до Пиренеев (Л. Н. Гумилев показывает на географической карте. – Ред. ) была заселена не французами, а гасконцами, то есть басками, которые по‑французски ни слова не знали и терпеть не могли французов. (Примерно так же, как кельты – англосаксов). И поэтому они были с удовольствием готовы помогать англичанам и, собственно, не потому, что они были англичане, – на англичан им было наплевать, а вот с помощью англичан можно было ударить по французам, и они действовали со страшной силой.

Точно так же «на хвосте» у английского короля висела Шотландия . Шотландские кельты , захватившие Лотиан, населенный отчасти норманнами, отчасти даже северными саксами , Нортумберленд и Ютланд, – они составили довольно сложносоставной этнос, который всегда ссорился с англичанами до предела, и терпеть они друг друга не могли. И, знаете, вообще говоря, надо было только улучить хороший момент для англичан, чтобы захватить шотландцев, а для шотландцев – разграбить Северную Англию. Тем более что шотландцы делали это очень быстро. У них конницы не было, пехота у них была в юбках, и поэтому они грабили их почем зря. (Простите меня за эту небольшую остроту, мало удачную. Конечно, в юбках не получалось боевых качеств, но, во всяком случае, давало стимул для того, чтобы получить больше материи, чем в брюках. Потому что единственный способ одеться – были овцы. Шотландцы – скотоводческий народ, а не земледельческий, а на тех вересковых холмах много овец не разведешь. Страна была очень бедна и нуждалась в грабеже.)

* * *

Как видите, все пассионарные страны в этот период, период вхождения в фазу пассионарного перегрева , оказались уже не поборниками тех своих идеалов, которые они имели до этого, а противниками своих соседей. И действовали они со страшной энергией, но уже не столько под лозунгом «за что», а «против чего».

При этом этнический момент играл первостепенную роль. Естественно, как можно было объединиться французскому феодалу с английским герцогом? – Да никак! Вот они и воевали друг с другом.

Может быть, испанцы ? Попробовал Черный Принц³²⁵ помочь Педро Жестокому³²⁶ занять престол. – Половина испанских феодалов оказалась на стороне английского Черного Принца, а другая половина – на стороне французского коннетабля дю Геклена³²⁷ и победила. То есть они боролись друг с другом. Даже сами кастильские феодалы, арагонцы – тоже феодальная страна, они соперничали с французскими феодалами за право грабежей в западной части Средиземного моря.

Немцы , – ну, те в это время, к счастью, были в большом распаде и убивали друг друга³²⁸ (как обычно, – абсолютно не хватает победы над своими) и поэтому опасности (для соседей. – Ред. ) не представляли. Но благодаря этому французским королям удалось спасти Бургундию .

А Бургундия (Л. Н. Гумилев показывает на географической карте. – Ред. ) – самое натуральное французское герцогство.³²⁹ Но вот, если правду сказать, то они, подчинявшиеся французскому королю, когда Людовик Святой³³⁰ попал в плен к мусульманам во время крестового похода, то в Марселе звонили колокола, служили торжественные обедни и пели «Те Deum laudamus» («тебя Бога славим») за то, что этого гада – французского короля, наконец‑то (!) кто‑то захватил в плен!

То есть сменился вектор , сменилось направление сил. И повышенный индивидуализм в странах Западной Европы привел к тому, что каждый мог использовать пассионариев, к нему примыкавших, составить ту или иную банду и бороться за себя , включая королей, английского и французского.

Но тут, конечно, кто‑то мне может возразить… Все‑таки англичане – нация, французы – нация. В это время они уже сложились, они боролись. Ну, гасконцы, бретонцы, провансальцы, шотландцы – они боролись за свои национальные права. Все это очень хорошо. Но когда кончилась эта Столетняя война (1453 г. – Ред. ) и английских феодалов сбросили в море (им остались только Кале и Нормандские острова. – Ред. ) – сразу после сожжения Жанны д'Арк (1430 г. – Ред. ), и англичане оказались у себя дома, вы думаете, они успокоились? – Нет. Они сразу же затеяли новую войну на 30 лет под лозунгом Алой и Белой розы.³³¹ Одни феодалы повесили у себя на щите белые розы – это были графы Йорки, Невилли ; другие – алые розы – это были Саффолки и Ланкастеры .

И они начали убивать друг друга со страшной силой. И привлекали к себе стрелков, копьеносцев, вольных добровольцев, охотников. И те шли и убивали друг друга так, что, в общем, Англия опустела. Причем война эта была понятна людям своего времени. И в последней битве, решающей битве, когда Белая роза победила Алую (это битва при Тьюксбери³³²). А король, будущий король Англии Эдуард V³³³ кричал своим воинам: «Щадите простолюдинов, бейте знать! »

Почему? Потому что все пассионарные люди сумели уже обзавестись гербами и объявили себя знатью . А королю нужно было снизить количество пассионариев в своем королевстве, – иначе он управлять ими не мог. Потому что каждый уже работал на себя. Таково было положение дел в Западной Европе довольно долго.

* * *

Францию спасла Жанна д'Арк – так все французы считают, и это справедливо. Но чем она ее спасла?

Дело в том, что французы делились тогда на два сорта. Объединенная Франция (Франция примерно в современных границах) включала в себя два этноса: северо‑восточный и юго‑западный.

Сначала, в первой половине Столетней войны (1337–1360 гг. – Ред. ) юго‑западный этнос – это жители Аквитании , между Луарой и Парижем (Л. Н. Гумилев показывает на географической карте. – Ред. ) поддерживали Плантагенетов, то есть англичан, против ненавистного города Парижа .

А северо‑восточная часть Франции поддерживала Париж и национальное знамя Карла Мудрого³³⁴ против англичан и изменников – аквитанцев . – Так, прекрасно. В первый период войны Франция одержала победу,³³⁵ потому что у французского короля оказался гениальный полководец, Бертран дю Геклен ,³³⁶ а он был не южный и не северный француз и, вообще, не француз, а бретонец – кельт . Но он мастер партизанской войны. Два раза он попадал к англичанам в плен и два раза его выкупали за выкуп, равный королевству. Собирали деньги и выкупали. Исключительной храбрости был человек.

Вы скажете, что это был изменник своего народа, отщепенец, который перешел французскому королю служить? – Мог бы и к английскому , а? – А вот и нет! Он был бретонец и остался бретонцем. Когда после победы над англичанами Бертран дю Геклен был назначен коннетаблем Франции³³⁷ (это второе лицо после короля), он получил вдруг приказ подавить восстание своих земляков³³⁸ – бретонцев, и он отказался.

Король заявил, что если он отказывается выполнить миссию, на него возложенную, то он лишает его звания коннетабля. Дю Геклен бросил меч, сел на коня и уехал в Испанию . За ним побежали все вслед, чтобы его упросить остаться. Он был национальный герой Франции ! Но не успели, потому что там, по дороге он схлестнулся с какими‑то разбойниками и они его убили.³³⁹ Он их разбил. А они его – убили.

Но, во всяком случае, как видите , этнический принцип соблюдался.

Так вот, Бретань в этой катавасии между Англией и Францией занимала совершенно промежуточное, самостоятельное положение. Там была партия про‑английская и про‑французская. Виноват, я должен сказать иначе – антианглийская и анти‑французская. Потому что и те, и другие воевали за свою Бретань или за своих – бретонцев, а не за англичан и не за французов. Блуа были противниками англичан, Монфоры были противниками французов , причем и те, и другие были французского происхождения. Но войска их состояли из бретонцев, потому что бретонцы в это время были самым пассионарным этносом.

Когда кончился этот период и Франция, объединенная уже Людовиком XI,³⁴⁰ который прикончил всех феодальных вождей, подчинил себе Бургундию, снова создал единое королевство, в котором была, как они говорили: «une foi, une loi, une roi» – «одна вера, один закон, один король».

Вы думаете, все это удержалось? – Как может удержаться система, которую изнутри распирает какая‑то энергия? Существует небольшое время на размножение (причем пассионарии размножаются интенсивно), и возникли новые лозунги, и новые победы – гугенотские войны.³⁴¹

Когда я учился истории на истфаке, то нас учили довольно сложно: что католики были феодалы , а гугеноты были буржуазия , и буржуазия боролась с феодалами. Но когда я стал готовиться к сдаче государственного экзамена и почитал литературу по этому поводу, я вдруг увидел, – ничего себе эти самые гугеноты – буржуа !

Во главе их стоит королева Наваррская и король Наваррский, Катехин, адмирал Колиньи, принц Конде, маршал Бассомпьер³⁴² – это всё гугеноты! Гугеноты! Не каждого заставляли. Гасконские бароны типа д'Артаньяна (д'Артаньян‑то был уже католик, а вот его деды были гугеноты), бретонские вожди кланов – ничего себе буржуазия! Горцы из Севенн в Восточной Франции, самые настоящие крестьяне – они все гугеноты.

Но в том числе буржуазия была, конечно, была. Ля Рошель, замечательный город в устье Луары, и Нант, которые были торговыми городами, были гугенотские.

Но, с другой стороны, самый крупный буржуазный центр Франции – Париж – католический, Анжер – католический, Лилль – католический, Руан – католический. Герцоги Гизы³⁴³ – католики . Крестьяне центра Франции, в подавляющем большинстве, – католики. То есть принцип сословности не выдерживается никак.

Посмотрим соседние страны при Реформации.³⁴⁴ Например, Нидерланды . Там тоже, лучшие герцоги – кальвинисты, гёзы – обедневшее дворянство. Католики в крупных городах в Южной Фландрии (в современной Бельгии) – буржуазия . Но вместе с этим есть католики‑дворяне и есть – протестанты‑буржуа. То есть принцип абсолютно не работает.

А вот если положить это на этническую карту , мы увидим, по какому принципу строилась эта война (учитывая максимальное пассионарное напряжение, которое еще не начало спадать).

Возьмем вот ту же самую Францию, которую, может быть, вы лучше представляете. (Л. Н. Гумилев подходит к географической карте и показывает районы Франции. – Ред. )

Эта местность была населена кельтами: кельты ненавидят Париж, а в Париже – католики; следовательно, в Вандее – гугеноты. (Л. Н. Гумилев называет и одновременно показывает на географической карте районы Франции. – Прим. Ред. ) Эта местность (Гаскония. – Ред. ) населена гасконцами ; гасконцы ненавидят Париж, следовательно, – гугеноты . Здесь (Прованс. – Ред. ) – провансальцы; они к этому времени, к XVI–XVII вв. довольно вяло относятся к Парижу, и Прованс не участвует активно в этих религиозных войнах. В Севеннах – дикие горцы, которые даже не по‑французски говорят, а на каком‑то диалекте (здесь основа – гугеноты ). А здесь, в центральной части Франции, захваченной когда‑то еще за тысячу лет перед этим франками, – сплошь католики .

Война, как известно, кончилась компромиссом. Они непомерные условия выдвинули для короля. Посадили гугенотского короля с тем, чтобы он перешел в католичество, а совестливый папа ему дал прощение.

«Париж – стоит мессы» , – сказал Генрих IV и стал королем. На этом кончилась трагедия. Но за счет чего она была?

Ведь оказалось после этого, что гугеноты и католики в XVIII в. стали невероятно мирно уживаться друг с другом. И до сих пор свободно живут во Франции протестанты. Но никто даже не интересуется тем, – кто протестант, кто католик.

То есть это был выбранный лозунг, для того чтобы как‑то оформить те движения, которые были. А движение, как я вам уже сказал, были в данном случае не социальные, а природное броуновское движение, кристаллизировавшее среду в этнические целостности, которые боролись между собой до тех пор, пока они не могли не бороться, до тех пор, пока они хотели бороться. Ибо причин к этой борьбе: экономических или политических и социальных у них не было никаких. Их не было и не могло быть. А был важен сам факт борьбы. Если в первой фазе борьба – «за», то во второй фазе борьба – «против» того, кто был первым.

Сделаем отдых и перейдем к Ближнему Востоку.

(Перерыв.)

Этот процесс, который я постарался обрисовать на материале англо‑французском (очень бегло и очень поверхностно – времени у нас мало), – он не случаен. И в доказательство я приведу совершенно аналогичное явление, которое имело место на Ближнем Востоке.

На Ближнем Востоке мы знаем две культуры, два суперэтноса . Один из них, возникший где‑то в начале II в., – Византийский . Другой – в VII в. – Арабский . И тут (в Византии. – Ред. ), естественно, акматической фазы , то есть фазы наивысшего развития пассионарности, когда был перегрев, – они достигли раньше, чем европейцы, потому что они просто раньше создались. Так что они были по возрасту старше. И следовательно, хронологически их достижение зрелости и достижения техники и культуры, с ним связанное, было раньше, очевидно, в Византии. Это началось в VII–VIII вв. и кончилось примерно в X в.

В Византии этот же самый процесс пассионарного перегрева, выразившийся в кристаллизации этноса, имел оформление несколько иное, чем излагали. Он бы выразился здесь в чистый надлом, потому что (Л. Н. Гумилев подошел к географической карте. – Ред. ) вся Византия была в эти времена уже маленькая. Она охватывала Малую Азию, Грецию , небольшие части Италии, Сицилии (маленькие области) и вот эту часть Балканского полуострова . Это была Византия века четвертого, но и здесь кипели страсти, и здесь люди искали повода сцепиться между собой. Ибо малоазиаты были совершенно не похожи на эллинов (греков). И славяне, которые заменили собой эллинов на Балканском полуострове (в VII в. н. э. – Ред. ), были очень мало похожи на такое кавказоидное население Малой Азии. Ну, в строгих формах православия, собственно, казалось бы, спорить не о чем, – все предусмотрено, все расписано. Система стала жесткой, ортодоксальной. И тем не менее, нашли же из‑за чего поссориться!

Греки очень любили рисовать иконы, художники они были замечательные. Традиции у них из Египта и Ближнего Востока шли самые великолепные. И люди вешали у себя дома и в церквах иконы и на них молились, находя в этом, так сказать, утешение и удовлетворение.

Малоазиты – народ восточный, потому они склонны были больше мыслить абстрактными категориями. Они говорили, что надо молиться Богу Духу , а не изображению. Им говорили: «Да изображение‑то нам просто помогает сосредоточиться».

«Ну, да, – говорят, – сосредоточиться! Вы доске молитесь, а не Духу!»

Слово за слово, – император Лев III из Исаврийской династии,³⁴⁵ вот отсюда, из этих горных районов происходил (Л. Н. Гумилев показывает на географической карте. – Ред. ), он сказал: «Мы, конечно, православные люди, но иконам молиться нельзя. А если вы хотите рисовать, то пишите светские изображения, а не иконы».

И велел сорвать самую почитаемую икону Божией Матери , к которой ходили жители Константинополя и почитали ее. Но когда солдат полез снимать икону, то население (женщины, главным образом) – выбили у него лестницу из‑под ног. Он разбился.

И с этого началось. Воинственные, храбрые, прекрасные организаторы императоры‑малоазиаты требовали, чтобы икон не было и чтобы люди молились абстрактным образом, в установленном порядке. Считалось, что иконы – это идолопоклонство. Жители европейской части империи – греки, славяне, албанцы – говорили: «Как? Наши святые иконы разрушать?! Что за безобразие?!»

У правительства, естественно, была вся власть, армия, и Сенат, и чиновничий аппарат. Выступали против них монахи Студитского монастыря³⁴⁶ и любители изобразительного искусства. Эта война очень много крови унесла и стоила Византии больших потерь, потому что они мешали друг другу сопротивляться внешним врагам – арабам, болгарам , даже западным европейцам, берберам , которые захватили Сирию, – очень мешали. И, тем не менее, она продолжалась, так же как в Европе продолжались войны с альбигойцами , по существу сепаратистские войны Юга Франции против Севера, так же как Столетняя война. Только кончилось это несколько быстрее, потому что сам по себе массив Византии был меньше. И после Македонской династии³⁴⁷ все эти споры угасли и уступили место третьей фазе этногенеза – инерционной , о которой я буду говорить в следующий раз.

* * *

У арабов , казалось бы, и такого спора не могло возникнуть. Там очень жесткая система почитания Корана . Произнести надо формулу ислама «Ля иляhа илля Ллаh Мухаммадун расулю‑Ллаh». (Л.Н.Гумилев произносит по‑арабски краткий и очень емкий словесный принцип таухида – безоговорочное принятие идейной основы Ислама. – Ред. ) Это все мусульмане произносили: «Нет Бога кроме Бога и Мухаммед – Пророк его».

И казалось бы, – ну, какие тут идеологические споры могут быть? – Но ведь нашли из‑за чего поспорить! Кто должен быть халифом? Тот ли, которого выбирают все мусульмане, или – потомок из семьи Пророка, потому что у Мухаммеда прямых потомков не осталось. У него сестра была Фатьма, и она вышла замуж за Али, у них было два сына – Хасан и Гусейн. Гусейн – младший, энергичный, погиб в борьбе со своими противниками в Месопотамии, его убили. И вот память этого события – ал‑Хусайн – шииты³⁴⁸ до сих пор празднуют. А если не празднуют, так с правом внесения какого‑то выкупа.

А Хасан был человек толстый, сластолюбивый, имел большой гарем и развел большое количество алидов – потомков Али. Так вот, те, кто хотел выступать против центрального правительства, они выступали как земья Али. Земья – буквально «партия», партия Али. То есть земиты – это «партийные», которые возражали против, так сказать, государственной власти, базировавшейся на тех «беспартийных» мусульманах, подчинявшихся Сунне³⁴⁹ – книге, сборнику рассказов о жизни Пророка. Дело, конечно, было не в Сунне, которую можно было почитать или не почитать, а дело в том желании не подчиняться центральному правительству, которое облеклось здесь в форму шиизма.

И шиизм закрепился настолько, что он создал идеологические системы – от совершенно прогрессивных, то есть от экологически позитивных, жизнеутверждающих, дающих право на жизнь, на сохранение биосферы, до совершенно негативных форм, еще более крайних, чем альбигойство во Франции. Причем, надо сказать, что тут (я уже рассказывал про распадение Арабского халифата) самыми энергичными противниками и врагами централизованной системы, имевшей сначала столицу в Дамаске, а потом в Багдаде, выступили те же самые арабы, которые как раз должны были, казалось бы, поддерживать свое арабское правительство. Но арабское правительство… дейлемиты Бахрейна,³⁵⁰ – у них впервые возникла особая специальная карматская держава,³⁵¹ с карматской религией, если ее можно так назвать. По‑моему, даже нельзя, – скорее с идеологической системой.

Карматы учили тому, что ислам имеет еврейские корни, это религия, годная для всех и про всех. Но если кто‑нибудь хочет узнать больше, то надо заплатить деньги и стать «на путь». Ну, тоже, не у всех деньги брали, а только, так сказать, выбирали себе подходящих людей. Брали от этого новообращаемого взнос небольшой и сообщали ему кое‑какие сведения. Но говорили, что это еще только вторая степень, очень слабая. Заплати еще и получишь третью, там интереснее. Дальше – четвертая.

Седьмая же … она была очень остроумная. Они открыли антимир.

Они сказали, что «Мухаммед – обманщик, все пророки – обманщики. Верить им не надо. Бога, конечно, нет, все – чепуха. Существует мир и антимир. Этот мир, в котором мы живем, – он плохой, потому что здесь всякие: кафии, эмиры, муллы, халиф со своим войском, – они угнетают и обижают бедных людей, которые, если они достигнут совершенства и удачно мир покинут, то они попадут в антимир, где все будет наоборот, – они будут обижать этих мусульман, кафиев, эмиров» и так далее.

Причем такая незамысловатая, казалось бы, антисистема нашла себе большое количество приверженцев. Так как весь мир, в котором мы живем, считался абсолютно плохим, то тот, антимир, считался хорошим. И по отношению к плохому миру разрешались все средства борьбы, в том числе ложь.

Карматы, или, как их на Востоке называют, исмаилиты,³⁵² должны были лгать всем. С шиитом он должен быть шиит, с суннитом – суннит; с евреем – еврей; с христианином – христианин; с язычником – язычник. Но он должен помнить, что он подчинен своему пиру – старцу. Никакого духовенства у них не было, а иерархия была очень строгая. Каждая община имела своих руководителей, которым подчинялась совершенно беспрекословно. На смерть они шли не дрогнув, потому что за мученическую смерть им гарантировалось попадание в антимир, где вечное блаженство. А чтобы они верили, что антимир действительно существует, что это не обман, им давали покурить гашиш – самый обыкновенный наркотик. – И вы знаете, они его видели! Видения у них были такие, что за них стоило, вообще, погибнуть.

Казалось бы, такая секта, отнюдь не отражавшая интереса к миру, а наоборот, крайне ему противоречившая, не должна была иметь никакого успеха. – Куда там! Они успешно взяли Бахрейн, захватили Сирию и Палестину, проникли в Персию, в Алжир.

И тогда Убейдула,³⁵³ авантюрист, объявивший себя потомком Фатьмы, обратил в исмаилизм берберов Атласа, и установил там правление своей династии, и объявил халифом себя.

Фатимиды ходили в белых одеждах и назывались – «белые»;

в отличие от сторонников Багдадского халифа (Аббасидов), которые ходили в черных одеждах и назывались – «черные»;

в синих и зеленых одеждах ходили сторонники «белых» из династии Омейядов;

в красных (тоже была такая партия) ходили сторонники, которые религии не признавали, но духовное начальство отмечали – Аюбиды.³⁵⁴

То есть тут по линии условно взятого лозунга развернулась жуткая борьба, разорвавшая Халифат на составные части.

Как видите, в одних случаях мы имеем лозунги национальные, в других случаях мы имеем лозунги – искусствоведческие, то здесь – мы имеем лозунги, так сказать, чисто условные, в сущности, – цветовую гамму, в точности отвечающую разделению людей одной системы на разные группировки. Весь этот страшный период развала Халифата занял даже IX и Х в., несколько позже, чем в Византии.

К концу X в. Халифат уже не представлял никакой целостности. Все эти эмиры, калифары, все губернаторы провинций отказывались подчиняться Багдадскому халифу, выполнять его приказы и, самое главное, приносить ему доходы от провинций, которыми они управляли. Деньги они оставляли себе, – это они великолепно знали.

И деньги им действительно были нужны, потому что только с помощью денег они могли навербовать такое количество воинов и прислуги для воинов, тех самых простых субпассионариев, которые могли им обеспечить жизнь и победу в войне.

В те времена война стоила так же дорого, как в наше время, немногим дешевле, но число воинов, стоящих в строю, составляло примерно 10 % от числа мобилизованных. Потому что настоящий, полноценный воин – кази – имел панцирь, имел двух лошадей (одну для поездки, другую для боя). В бой нельзя было идти на усталой лошади – это смерть. Кроме того, он должен был быть чистым. Его должны обслуживать, стряпать и отапливать ему палатку. Он сам занимался только спортивными упражнениями и отдавал свою жизнь в решающем сражении. Усталому человеку идти в бой бессмысленно, это была растрата капитала, которого у них просто не было. Поэтому количество обслуги было колоссальное. Это сейчас всё разделено: солдат сам себе кашу варит в котелке. Но котелок предоставляется из тыла, провиант ему доставляется из тыла; снаряды ему доставляются из тыла. Вообще, очень много ему доставляется из тыла. А в то время воин имел при себе всё оружие и всё необходимое для быта. Поэтому пассионарии записывались в армию как воины и дружинники каких‑то самовольных эмиров и султанов, а субпассионарии – как их обслуга. Им было даже выгодно, потому что жизнью‑то они не очень рисковали. А после битвы помародерствовать, побегать или поискать в карманах убитых что‑нибудь или ограбить мирное население, – это они могли!

В отличие от Западной Европы, весь период разложения Халифата и вся его акматическая фаза заняли всего около полутора‑двух веков. За счет чего? Какие тут социальные причины?

В общем, социальных причин‑то, вы знаете, никаких особых и не было, потому что, согласно даже концепции исторического материализма, и там, и там была одна и та же формация – феодализм. Действительно, так и было. С крестьян собирали деньги. Эти деньги выдавались, в той или иной форме, служилому сословию – феодалам, которые за счет этих деньги существовали или воевали. Одинаково и там и тут. Во Франции, Англии, Германии, Испании этот период пассионарного перегрева шел с XIII по конец XVII в., то есть четыреста лет, а здесь (у мусульман. – Ред. ) – он занял меньше двух веков.

Вспомним, что пассионарная энергия (я условно ее называю пассионарная, – это энергия живого вещества биосферы, имеющая эффектом пассионарность) кристаллизуется в форме образования этнических систем и культурных ценностей.

Ну, культурные ценности люди сами создавали, а вот с этническими системами получались разные вещи, так как этнос – это система людей, объединенных общим стереотипом поведения, общим временем возникновения и общим принципом отношения человека к ландшафту.

А если у вас приехавшие люди? То уж они никак к ландшафту бережно относиться не могут. И стереотип поведения они все сразу усвоить не могут.

В африканских странах число арабо‑мусульман было несколько … но ведь от этого‑то они на самом деле арабо‑мусульманами не становились. Понимаете? Когда привозили каких‑то суданских негров – высоких, стройных, исключительно сильных, с быстрой реакцией, – их записывали в войска египетского халифа и, с другой стороны, привозили из Крыма, из Причерноморья и из Средней Азии таких, понимаете, половцев и туркмен – блондинов голубоглазых, редких бойцов на саблях, среднего роста, поворотливых, – их тоже записывали в войско. И хотя они были записаны в одни и те же полки, никакого контакта между ними не было. Там они научились говорить и понимать друг друга на общедоступном арабском языке, язык‑то выучить – дело не хитрое, особенно язык бытового общения. Полгода – и выучишь, а вот понимать мысли другого‑ очень трудно. И «своего», конечно, легче понимать, чем «чужого».

Увидев, что никакого контакта между черными и белыми мамлюками, то есть государственными рабами‑воинами, нет, египетские халифы стали из них делать разные части – черные и белые. Смеси не было. Потом оказалось, что и белых‑то не сложно разделить, потому что туркмены из Средней Азии и половцы из Южной России имели между собой большие отличия и терпеть не могли почти друг друга. И как только выходили из повиновения, начинались драки, кровопролития. А так как все покупные воины стоили очень дорого, то таких вещей допускать было нельзя.

Этносы стали складываться даже в урбанистических системах Ближнего Востока. Но вы скажете, что это первое поколение, а следующее, родившееся в условиях данной культуры, – воспитанные люди, они должны быть одинаковые и похожи друг на друга. Да, но вспомните, что ведь матери у них всех были разные. Гаремы‑то у всех были достаточно активные и многоплеменные. И поэтому дети одного отца, но разных матерей и воспитанные, соответственно, матерями, потому что отцу было некогда на них внимания обращать, – они вели себя по‑разному. То есть процесс этногенеза в условиях экзогамии, в условиях колоссального смешения, оказался более интенсивным.

Я не говорю – хорошо это или плохо. Эти «хорошо» или «плохо» – это вещи, которые к естественным наукам не применимы. То, что я вам читаю, – это наука естественная, это этногенез,  – как естественный процесс образования и уничтожения этносов. Надо просто знать, как ведут себя элементы биосферы, в которых мы живем и с которыми мы, естественно, должны считаться. Это дает возможность сделать вывод, что относить этнос к социальным явлениям совершенно невозможно.

Социальные явления, социальные состояния даются законодательными актами. Любого человека можно было сделать, скажем, в царской России дворянином или разжаловать его в солдаты, сделать крестьянином, лишить дворянства. Можно сделать купцом, можно было лишить этого дела и послать его на каторгу, то есть, вообще говоря, правительство могло делать с социальным состоянием все, что оно считало нужным. И человек, действительно, менял социальное состояние: лишаясь своего богатства или, наоборот, приобретая его; лишаясь своего служебного положения или, наоборот, приобретая его. И так далее. А вот когда Денис Давыдов, иронизируя над пристрастием Александра I к иностранцам, просил произвести его в немцы, то этого Александр I – Самодержец Всероссийский сделать не мог! Потому что немцем никак нельзя было сделать Дениса Давыдова. Это было вне сил и возможностей царя.

Следовательно, надо сказать, что этнос – это явление не социальное, а природное, биосферное и подвержено всем биосферным процессам.

* * *

Но мало этого, я хочу сказать несколько слов об этике, которая вырабатывается при каждом этногенезе. Существует, конечно, социальная и несоциальная мораль – это всем известно. Но мы собрались говорить не об этом, а о проекции фаз этногенеза на этические системы.

В фазе подъёма, когда императив был «будь тем, кем ты должен быть», этика заключалась в подчинении безусловным принципам системы. Нарушение принципа системы рассматривалось, как наказуемое преступление. «Хорошо» – это было выполнять только то, что положено, и «плохо» – не выполнять.

При акматической фазе, когда каждый говорил: «Я хочу быть самим собой! Я выполняю то, что от меня положено государству, и воюю на войне. А в остальное время делаю, что мне вздумается и у меня своя фантазия», то тут возникала другая вещь. А чтобы осуществить все свои фантазии таковому барону требовалась мощная поддержка его собственного окружения. Это значило – он брал людей, которые бы зависели от него. То есть и он, не в меньшей степени, зависел от них. Если он брал себе на работу, на службу каких‑то сволочей, каких‑то ландскнехтов, каких‑то стрелков на охрану своего дома, каких‑то копьеносцев для атак на противника, то они, конечно, зависели от того, что он им прикажет. Потому что он им платил, но он‑то зависел от того, как они будут добросовестно выполнять свои обязанности. Не предадут ли они его? Не убегут ли они в решительный момент? Не откроют ли они ворота замка противнику? Возникла система взаимообязанностей и взаимовыгоды, полной коллективной ответственности, в которой каждый отвечал за свой маленький коллектив, в который он непосредственно входил, и за большой, в который он входил как член коллектива.

То есть он отвечал и за себя, и за своего герцога, и за свою страну целиком.

И точно так же какой‑то герцог или барон (также и короли) отвечал своим поведением за то, что он должен и обязано) заботиться о своих вассалах. Конечно, не всегда это соблюдалось, но в таких случаях разрешался формат вассальной присяги. Если сеньор относится к своему вассалу недостаточно внимательно, вассал не управляем им. Обязанности были взаимны.

Эта мысль, оказывается, существует и теперь в мире, в качестве таких реликтовых форм. Как только едет какая‑нибудь далекая экспедиция в тяжелых условиях, то без этого работать не сможет, – без взаимовыручки. Тут, братцы, каждый обязан помогать друг другу, вне зависимости от того, симпатизируете вы вашим товарищам по экспедиции или нет.

Вот мне приходилось читать в газетах, что какие‑то туристы переходили на Алтае речку, и один свалился в воду, а остальные его не вытащили, потому что: «Это же он свалился, а не я! Зачем же я полезу? Я что – обязан?»

Так вот, эта история тогда бы была совсем другого свойства. По той речке он был бы обязан идти! И если бы он не пошел, то его бы судили, и не в двадцать четыре часа, а за полчаса. И казнили бы – за неоказание помощи товарищу. Не во всех законах отразилась эта форма этики, хотя она присутствовала везде и всегда – в разбойничьей банде, в каком‑нибудь полку кавалерийском или пехотном; в экспедиции, как я уже говорил. Вообще там, где людей подстерегает опасность, – это спасительная и единственная форма, при которой можно как‑то уцелеть. Но было одно законодательство, в котором оно уцелело. Это Яса Чингиса .³⁵⁵ Она сохранилась, ее недавно перевели с персидского языка на русский. И там есть раздел о наказании людей, не оказавших помощи товарищу. Например, если монгол едет по степи, встречает того, кто хочет пить, и он не дает ему напиться, – смертная казнь. Если он едет к своей сарай‑беки и едучи уронил колчан, ну, случайно он оборвался, и этот – не поднял, то ему – смертная казнь! Понимаете, надо служить друг другу. Монголы, точно говорю, – служили. (Шум в зале.)

* * *

Понимаете, обе фазы этногенеза, как первая (фаза подъёма пассионарности. – Ред.), так и вторая (акматическая фаза. – Ред.), весьма и весьма отличаются друг от друга и последующих фаз, то есть они являются совершенно четкими возрастными характеристиками этноса.

Кто знает, есть ли в социальных отношениях такие возрастные характеристики? Когда был феодализм, то он во всех странах был, как сейчас есть капитализм, так он во всех странах – капитализм. А люди при этом ведут себя совершенно по‑разному. И капитализм в Японии, и капитализм в Дании, – они абсолютно не похожи друг на друга, ибо фазы этногенеза там и там совершенно различны.

Тут я хочу обратить ваше внимание на то, что предложенная на этих двух последних лекциях система отсчета отличается от принятой в истории. В истории все сводится к истории культур, то есть изучается то, что было в одно и то же время в разных странах. Но эта система, вообще говоря, отвечает на многие вопросы, но не на все, в частности, не отвечает на поставленный нами вопрос, – как развиваются этносы?

Потому что этносы возникают в разное время вследствие пассионарных толчков, которые происходят то там, то тут. То есть первые точки отсчета – болевые точки отсчета будут совершенно различны. Так же как, образно говоря, рождение каждого из нас. Один родился, понимаете ли, в 1910 г., другой – в 1950 г. И сравнивать их (между собой. – Ред. ) вот сейчас в 1977‑м, как кандидатов, – совершенно бессмысленно, потому что возраст‑то у них разный. Один – сильнее, другой – опытнее. И сравнивать их для того, чтобы получить какой‑то более или менее реальный результат, можно только в том случае, если вы сравниваете человека двадцати двух лет с другим человеком, когда тому столько же лет… А если вы не учитываете возраст, то вы получаете заведомо неверный результат.

И вот тут я хочу всем присутствующим послать интерес. Мысль ведь простая, мысль ведь очень верная, но почему же она до сих пор не нашла себе применения, хотя я не могу сказать, что ее не высказывали. Ее высказывали и на Западе – Джамбатиста Вико³⁵⁶ высказывал в XVII в., Шпенглер³⁵⁷ ее высказывал в XX в. Конечно, в России она высказывалась и до Шпенглера, – Данилевский³⁵⁸ ее высказывал в XIX в. И, тем не менее, историки эту концепцию на вооружение не приняли. Чем это можно объяснить?

На мой взгляд (тут я совершенно не обязываю со мной соглашаться), речь идет о том, что всеобщую историю изучали не настолько хорошо, не настолько подробно, чтобы найти эти исходные точки, – чтобы пойти на экзамен и не спорить об том, где процессы начинаются и как их можно сравнивать. Процесс, скажем, «А», «А‑прим», «А‑2»«и процесс «Б», «Б‑прим» и так далее. И какие же там идут начала? Потому что начала найти и подсчитать трудно, но охватить всю фазу … (какую‑либо отдельную фазу этногенеза. – Ред. ) очень легко, они очень похожи друг на друга. И поэтому если мы можем выделить хотя бы акматическую фазу, зная, что ей предшествовала фаза пассионарного подъёма, то таким образом обратный путь мы можем сделать легко.

То есть до тех пор, пока не было соизмеримого начала, о котором мы здесь разговариваем (пассионарности как эффекта энергии живого вещества биосферы),  – эта система отсчета, единственно целесообразная, не могла быть должным образом аргументирована и использована. И так же, когда я ее открыл, оказалось, что это довольно просто и естественно.

И тут мы можем видеть, что этнический возраст всегда должен быть ограничен, потому что этническое развитие связано с определенным (оптимальным) количеством пассионарности. Мало пассионарности – исторические события идут менее активно, и наблюдается очень слабая сопротивляемость среде. Большое количество пассионарности – идет перегрев и взаимоуничтожение самых активных особей.

Пассионарность как огонь – она и греет, и сжигает, и тлеет. Оптимальные фазы (инерционные фазы этногенеза. – Ред. ) всегда стоят где‑то посредине между тем и другим (Л. Н. Гумилев показывает на соответствующие участки на графике «Изменение пассионарного напряжения в этнической системе». – Ред.),  – между перегревом – началом или концом процесса. Но остановиться на этих – оптимальных фазах нельзя, потому что этногенез – процесс неуправляемый. Он проходит перегрев, и, за счет остывания пассионарности и всяких страстей, которые охлаждаются проливаемой кровью, он опять снижается до оптимальных величин.

И вот тут, если мы опять, заметив это, обратимся к соотношению между этногенезом и культурой, то мы увидим, что искусство требует сильнейшей пассионарности, чем война (тем более война гражданская – война лютая, самая страшная из всех войн), – она требует определенного уровня пассионарности, который возникает в какие‑то века на подъёме (в определенном этническом возрасте) и на спаде (кривой этногенеза. – Ред.).

Обычно на подъёме памятников и произведений искусства и науки или не остается, или остается очень мало, потому что их сжигают следующие поколения. Книги уничтожают, рвут, кидают; картины жгут, статуи ломают; здания тоже губят. А от последующего, инерционного периода остаются о‑огромные количества и очень ценных предметов искусства, и очень большое количество хлама, но такого, который в общем‑то сделан на очень высоком уровне.

И поэтому возникает ложная идея технического прогресса, когда необходимое для оптимального уровня снижение пассионарности рассматривается как рост. На самом‑то деле это не рост, а просто переход из слишком горячей бани в теплое отделение, где можно посидеть, отдохнуть, помыться, поговорить с приятелем. Но вечно там сидеть нельзя, – приходится одеваться и идти домой.

И вот о том, как этот процесс упадка и спада пассионарности (а не спада культуры) происходит, – я расскажу в следующей лекции. А сейчас разрешите мне закончить.