Лекция IV рождение этноса

Закономерности в этногенезе. ‑ Кривая этногенеза.

О мотивации поступков людей. ‑ Александр Македонский. – Сулла. – Испанские конкистадоры. – Обвинение в биологизме.

Уровни пассионарности. ‑ Пассионарии. – Гармоничные люди. – Субпассионарии.

Возникновение этносов. ‑ Появление первых пассионариев в Аравии. – Мухаммед. – Образование консорции. – Мухаджиры. – Ансары. Мухаммедане. – Территориальное расширение арабов.

На прошлом занятии мы установили, что этносы в своем развитии переживают столь же закономерные упадки, как и закономерные возникновения. Это, казалось бы, совершенно банальное явление, но мы его ведь в социальных структурах не замечаем.

В социальном развитии мы наблюдаем прогресс , – возвышение от низших степеней к высшим, – по спирали. Ничего подобного мы не видим в этногенезе. Я показал только отдельные, частные примеры на крупных срезах мировой этнической истории, но мы можем сделать обобщение, которое я сейчас продемонстрирую на доске. (Л. Н. Гумилев показывает на графике. – Прим. ред. )

Каждый этногенез проходит определенные этапы своего развития, которые можно изобразить в виде кривой . Вы можете мне поверить вперед, но я просто решил сначала дать теоретическую картину, затем подтвердить ее фактами (а не давать всю сумму теоретических знаний по этнической истории для того, чтобы в конце дать обобщающую картину, то есть проделать работу, которую я уже проделал).

Надо сказать, что метод подачи, который я применяю сейчас, – он характерен для естественных наук, а не для наук гуманитарных. Потому что гуманитарии , работающие в области истории, считают (как мне было в Москве на этой неделе заявлено), что всем надо начинать с источников, то есть с начальных документов, фиксирующих те или иные события. Так как первоначальных документов нет вообще, а те источники, которые до нас дошли, являются переписанными, то это уже само по себе невыполнимое задание. А, кроме того, вся цепь исторических событий в политической и социальной истории уже сведена (обобщена. – Ред. ) предыдущими поколениями. То есть повторять их работу – это мартышкин труд, это делать уже сделанное дело – заново изобретать велосипед. Кроме того, это невозможно, потому что то, что сделали за 500 лет лучшие умы Европы, не может сделать один московский доцент или даже доктор наук. Поэтому, волей‑неволей, он отстанет от своих предшественников, которые жили на 200–300 лет раньше него. Но я не могу сказать, что мой оппонент со мной согласился. Но надеюсь, что вам всем это будет совершенно ясно. Давайте базироваться на достижениях науки, и пойдем дальше. А дальше будет следующее. (Л. Н. Гумилев подходит к школьной доске и рисует. – Прим. ред. ). Мы нарисуем (плохой мел!) обычные – декартовы координаты и поставим по абсциссе t – «время». Этногенез любого народа имеет начало и конец, то есть начинается где‑то, естественно, на положительных величинах, выше оси абсцисс, затем он проходит довольно быстрый подъём, затем у него получается акматическая фаза – самая верхняя фаза с вот такой гармошкой, – подъём и спад, подъём и спад. Затем начинается медленный, вот так сначала, потом так, медленный, медленный, медленный спад. И потом, в конце – окончательный спад, меньше первоначального уровня.

Эта кривая выведена мною эмпирически на базе всех имеющихся данных по этнической истории и может быть подтверждена на любом частном примере, включая даже доколумбову Америку. Но нас сейчас будет интересовать другое – что это за кривая? Известна ли она науке?

Должен сказать, что я не физик, и поэтому физические проблемы мне мало известны, но когда я в прошлом году читал лекцию в Новосибирске, а потом повторял в Ленинграде, то ко мне подошли кибернетики и сказали: «А ведь кривая‑то нам хорошо известна. Эта кривая горящего костра; развивающегося порохового заряда; вянущего листа».

Рассмотрим термодинамическую кривую , первичный режим. Скажем, в подожженном костре или в складе (тут вопрос только в абсолютных измерениях времени) сначала идет быстрое нарастание температуры. Затем, когда все охвачено уже огнем, температура соприкосновения с внешней средой то опадает, то опять вспыхивает – за счет дополнительного сгорания внутри. Затем она медленно опадает, медленно затухает. Все превращается в пепел и в виде пепла остывает до конца. То есть, исследуя историю этносов, мы подошли к очень известным термодинамическим законам, – законам взрыва, быстрого нагревания, который затем остывает – от соприкосновения со средой. Прекрасно.

Но я чувствую, что вы меня должны спросить (хотя вы не спрашиваете, но я сам себя за вас спрошу): если мы здесь, по абсциссе, отметим время (века, допустим, которых всего должно быть при нормальном прохождении процесса двенадцать, тринадцать веков плюс минус полтораста лет), что мы отметим вот здесь по вертикальной оси, которая для нас совершенно не понятна? Что показывает ордината ?

Она показывает количество событий, которые происходят в эпоху и уносят вместе с собой известное количество человеческих жизней, создавая на их месте известное количество зданий, дорог, машин, предметов искусства и так далее. То есть это совершенно закономерный процесс. То есть события, которые люди делают, чем‑то мотивируются.

Так чем же могут мотивироваться те события, которые ведут к этому процессу? Это – вопрос вопросов. Очень много было сказано по этому поводу всякого рода загадок. Но я сейчас не собираюсь излагать историю вопроса, это заведет нас в сторону, а изложу просто ту концепцию, которую я положил в основу своей этнической истории.

Я сделал следующее наблюдение относительно того, что нужно обычным людям. Как писал Горький: «Нужны кусок хлеба, крыша над головой и женщина. Нормальному человеку н‑и‑ч‑е‑г‑о сверх этого не надо». Это он написал в сочинениях «Мои университеты» и «Сторож». И действительно, кажется, правильно. А зачем что‑то большее?

Если вы имеете, скажем, ежедневно три котлеты, – две съедаете, две с половиной даже, а полкотлеты оставляете для птичек, то зачем вам сорок восемь котлет? – Их некуда девать.

Если вы имеете уютный домик с тремя‑четырьмя комнатами, то зачем вам дворец на пятьдесят шесть комнат для одного человека? – Скажем, ну, зала, кабинет, но зачем такую массу? А ведь строят!

Если вы имеете достаточное количество денег, чтобы удовлетворить все свои потребности – прокормить жену, детей, себя, выпить по праздникам или по вечерам, как вам вздумается, на все это денег хватает, – то зачем вам огромные вклады в банке? Что они вам дают? – Да ничего.

И действительно, нормальное течение жизни организма, как представителя вида Homo sapiens, не предполагает ничего другого, кроме этого.

И, однако, посмотрим на то, как вели себя хорошо известные исторические люди. Я имею в виду не великих людей, а тех, от которых остались биографии. Они не обязательно должны были занимать высокое положение, но биографии должны быть описаны четко и ясно.

* * *

Вот жил Александр Филиппович Македонский в Македонии в городе Пелла. И был он по должности царем. Должность эта оплачивалась не очень богато, поскольку Македония была страна небольшая. Но все‑таки дворец у него был. Конь у него был самый лучший в государстве. Две собаки у него были прекрасные – Гелла и Алла . По одной их выпускали на медведя, и собака драла медведя – могучие собаки! Затем, друзей у него было много, и хорошие друзья, и даже приближенные царя назывались товарищи – гетеры. Например, «товарищ Парменион» или «товарищ Филопа» – гетеры. Это была очень высокая должность. Их было не много, но опять‑таки для охот и для всякого рода веселого времяпрепровождения хватало. Развлечений, вы сами понимаете, тоже у царя было в избытке, так что на одного царя всякого рода македонянок, гречанок, россиянок, иллириек , – хватит. А их было, ну, не так много, но недостатка не ощущалось. …У него был такой собеседник, которого не имел никто в мире, – Аристотель . Его наняли, чтобы он был учителем царя. И он его учил… Знаете, даже английская королева не могла такого позволить для своего сына Георга.

И чего же ради он попёр – сначала на Грецию , потом на Персию , потом на Среднюю Азию , а потом на Индию ? Что ему не хватало? Вы можете сказать, и обычно говорят, что «на Александра Македонского оказал влияние греческий торговый капитал» (хотя капитала тогда не было), ну торговые круги Греции, которые стремились захватить персидские рынки. Действительно, в Греции появилось довольно большое количество людей, умевших торговать (греки и до сих пор здорово торгуют), – жили они в Афинах, в Коринфе. Но ведь Афины и Коринф выступали против Александра Македонского, а не за него.

И ему пришлось взять Фивы и принудить к капитуляции Афины для того, чтобы обеспечить свой поход. То есть как раз эти‑то заинтересованные (якобы) круги купеческого капитала, – они были против войны с Персией . И действительно, а зачем воевать с Персией, когда они и так могли совершенно спокойно с ней торговать? Завоевывать ее не надо было. Может, македоняне хотели невероятно разбогатеть? Вот как раз все источники, которыми в данный момент следует пользоваться, все сообщения о личности Александра говорят, что только его личное обаяние заставило подняться македонских крестьян из своих деревень и отправиться в поход против персов , которые, между прочим, ничего македонянам плохого не сделали. И никакого ожесточения против персов у них не было. Так их, македонян, – не хватало. Ему пришлось мобилизовать греков. Но для того, чтобы иметь возможность навербовать греков, надо было завоевать Грецию. То есть, понимаете, был такой обходной путь.

И он взял Фивы, в то время самый крепкий, самый резистентный из греческих городов, перебил почти все население, мужчин во всяком случае. Женщин и детей продали в рабство и сохранили только один дом – поэта Пиндара , потому что Александр был человек культурный, интеллигентный, и дом поэта он оставил как памятник. А все прочие были сровнены с землей. Для чего? Для того чтобы напасть на ничего не подозревавших и ничего ему не сделавших персов. Но даже когда македоняне захватили Малую Азию, уничтожили там такие сопротивлявшиеся города, как Эфес, Геликарнас , а Миллет сдался, то они уничтожали там не персидские гарнизоны, а греческих наемников, которые сражались за персидского царя против македонского захватчика.

Довольно странная, казалось бы, война. И главное, что никакого смысла для Македонии, то есть для Греции, она не имела. Тем не менее, захватив побережье Малой Азии (что могло быть объяснено стратегическими целями, чтобы им расшириться немножко, создать десант для колонизации), Александр отправился в Сирию. При Иссе он разгромил войско Дария , который бежал. Его жена и дочка попали к Александру в плен. Он рыцарски обошелся с этими дамами – на дочке женился. Хотя у него уже была жена, он взял другую и пошел завоевывать дальше – Палестину и Египет . И тут пришлось ему взять Тир , который согласился ему подчиниться, но отказался впустить македонский гарнизон. Ну, казалось бы, изолированный город на острове, никакой опасности не представляющий, юридически подчиняющийся, мог бы остаться вне внимания армии, которая ставит себе совершенно другие цели.

«Нет, – сказал Александр, – взять Тир!»

Тир пал, впервые за всю свою историю. Ни одного живого селянина, финикинянина не осталось. Масса македонян погибла, потребовалось подкрепление из Македонии и из Греции. Набор за набором оттуда вытягивали людей. Заняли Египет, казалось, хорошо, чего бы больше? Заложили Александрию,  – прекрасно. Дарий предлагает мир и уступает все земли к западу от Евфрата.

Парменион говорит: «Если бы я был Александром, я бы на это согласился».

Александр отвечает: «Я бы на это согласился, если бы я был Парменионом. Вперед – на Восток!»

Ну, все в ужасе и в удивлении. Неизвестно зачем идут на Восток. Разбивают персидскую армию на широкой равнине Гавгамел (это между Тигром и Евфратом), вторгаются в Персию через проходы, теряя людей (там только персы сопротивлялись, их просто мало было). Берут город Персеполь (по‑персидски называемый Истахр ). Устраивают по этому поводу большой банкет и спьяну поджигают дворец персидского царя, – дивное произведение искусства. Вот и весь смысл похода. Александр объясняет это тем, что когда‑то давно, во время греко‑персидских войн персы сожгли афинский Акрополь, так вот – он им отплатил. Ну, и афиняне за это время уже успели отстроить Акрополь – из деревянного сделали мраморным, и персы уже успели забыть этот поход, в котором они в общем‑то были разбиты и принуждены отступить. Для чего все это, скажите?

Вы думаете, современники не спрашивали Александра? Спрашивали.

Он говорит: «Нет, нет! С Персией надо покончить!»

Ну, ладно, – может, царь такой умный. Он хочет покончить с врагом, а то те на нас нападут. И идет в наступление на запад через восточные пустыни Ирана. Жара, духота, жажда мучит, жара, пыль. Всадники бактрийские наскакивают и стреляют из длинных луков, а македоняне за ними угнаться не могут, падают, отбиваются. В общем, поймали Дария III , которого убили собственные люди. Поймали его убийцу, распяли его на кресте. Ну, успокойся!

«Нет, – говорит, – за рекой – Согдиана (это наша Средняя Азия), мы должны взять все эти города!»

Они говорят: «Александр! Побойся Бога!»

«А как я могу бояться Бога? Когда я был в Египте , то мне объяснили, что мой отец – это бог Юпитер».

«Брось ты, – говорят, – Сашка! Ну, что ты врешь! Ведь я же сам стоял на часах, когда твой отец Филипп ходил к твоей матери! Какой у тебя отец – Юпитер! Вообще, что ты на мать‑то клевещешь!»

«А, – говорит, – не признаете! Ну, я вам покажу! Вперед!»

Один за одним падают среднеазиатские города. Сопротивлялись они отчаянно, так, как сопротивлялся запад, так, как не могли сопротивляться персы. (Самарканд, например, отпраздновал тут свой юбилей. Юбилей вы думаете чего? – Разрушения его македонскими войсками. Я понимаю, когда вообще празднуют юбилей города, когда он был воздвигнут. Но когда он был впервые уничтожен, – праздновать юбилей? Но тоже, видимо, можно.)

Доходят до Сырдарьи . Неукротимые персы и согдийцы уходят за Сырдарью и начинают партизанскую войну. Со степной партизанской войной не могут справиться македоняне. И решают захватить горные районы современного Афганистана – Бактрии . А там – горы высокие, крутые, отвесные, на высоте стоят замки, к которым ведет тропинка, вырубленная в скале, так что пройти может только один человек. Сколько бы туда по тропинке людей ни пускали, один, стоящий при воротах, их всех убьет. То есть замки фактически неприступные. Пища там заготовлена, дожди там идут часто, так что там есть большие бассейны – цистерны, в которые собирают воду. Замки эти можно было бы взять только в наше время путем авиадесанта. Но тогда, понимаете, они были фактически неприступны.

Александр приказал взять замок. Как? Нашли выход. Поймали красавицу Раушанак (это в переводе «блистательная»), всем она известна как Роксана. И Александр на ней женился, а замки обложил, не давая людям оттуда выйти.

Людям тоже сидеть, понимаете, в осаде не охота. Они сказали: «Ах, он женился на нашей княжне! Если так, то он наш родственник. Тогда мы согласимся подчиняться, только чтобы он к нам в замки не ходил».

Ну, тут он согласился, потому что ему предложили завоевать Индию . Там шла междоусобная война. Он помог слабейшему, победил сильного, разгромил его пехоту и боевых слонов. Потери были большие, но слонов македоняне сумели обезвредить следующим образом: с десяток наиболее храбрых юношей с тяжелыми ножами на слона бегут и пробегают между его ног, он их давит и хоботом ловит. Но из десяти один успевает добежать до задних ног и перерезать поджилки. Все! Со слоном всё кончено. Такой довольно невыгодный способ войны, но, тем не менее, победа была одержана. И он пошел дальше – в Бенгалию .

В Бенгалии подняли шум – идет какой‑то страшный завоеватель, который всех уничтожает. Брамины объявили священную войну. В джунглях забили барабаны, и македонский лагерь оказался окруженным.

И тут солдаты заорали: «Царь! Куда ты нас ведешь? Что нам сделали эти индусы! Зачем они нам, мы ничего с них не хотим, мы даже добычу, которую мы берем в этих отдаленных странах, мы не можем отправить по почте домой! Потом посылки быстренько‑быстренько крадут интенданты по пути. То есть нам эта война совершенно не нужна. Веди нас назад, царь! Мы тебя любим, но хватит!»

Александр долго их уговаривал, но потом принужден был смириться перед волей всего войска! Причем ни одного человека не было, который поддержал бы своего горячо любимого царя. Гетеры эти – товарищи его, они были отнюдь не подхалимы, и они резали ему правду в лицо и говорили: «Незачем идти, гибель будет, превосходящие силы противника и, самое главное, – бессмысленность войны».

С огромными потерями при отступлении вдоль Инда , когда пришлось брать каждый город, пробилось македонское войско к устью Инда. Раненых и больных положили на корабль, отправили через Персидский залив. По дороге они массами умирали от жары и от безводья. А здоровые пошли через Керманскую пустыню. Ну, кое‑кто дошел все‑таки. Царя пришлось везти, потому что в одном городе, название которого не сохранилось, он произвел следующий эксперимент. Я вам я его расскажу, поскольку это для нас важно.

Город отказался открывать ворота македонянам и сдаться. Тогда подтянули лестницы и поставили их к стенам, чтобы штурмовать город. Но лестницы оказались короткими, только одна была длинная. Царь первым полез по этой длинной лестнице, вскочил на стену, а за ним лезут воины. И в это время за ним успели вскочить еще три‑четыре человека, и лестница подломилась, и все упали. Ну, ничего особенного, высота была не такая большая, но царь‑то оказался на стене вражеского города один! И в него стреляют! Он посмотрел, увидел какой‑то дворик внизу и спрыгнул в него, за ним спрыгнули: один сотник и два его гетера – Птолемей и Селевк и еще четвертый. Четвертого сразу убили.

И тут воины, увидев, что этот их царь, этот самый, который завел их в Индию, который требовал от них невероятных лишений, подвергал их смертельным опасностям без всякой пользы, – он подвергается сам опасностям, – это был такой порыв, когда македоняне достали какие‑то деревья, вырвали, какие‑то палки связали, полезли на стену. Вылезли и смотрят. Царю уже камнем по башке стукнули – он лежит почти без чувств. Селевк и Птолемей держат над ним щиты и своими короткими мечами отбивают индусов. А четвертый сотник (я забыл, как его звали, Эрлик , кажется, что‑то вроде этого), он лежит вниз лицом, уже убитый.

– Царь в опасности! Ребята, бей!

От города даже имени не осталось! Но Александр не мог оправиться от этой раны, она его мучила до конца дней.

Но давайте остановимся на этом, потому что после возвращения (он вернулся в Вавилон почему‑то, Вавилон уже заброшенный город, но исторический город, не удобный как столица, но шикарно), он там объявил его столицей своей империи и вскоре умер.

Давайте попробуем сказать, что ему, Александру, надо было? Это тот вопрос, с которого я начал свое исследование. Он сам говорил и один раз написал, что ему надо было славы, что он хотел так прославиться и прославить свой народ, чтобы о нем говорили потомки в веках и по всему миру. И этой цели он достиг.

Но скажите, пожалуйста, а что такое – слава? Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать. Для чего она? Она ничего не обеспечивает, – ни для своей жизни, ни для потомства, ни для богатства. Молодой человек Александр, ему было (сейчас погодите, он в 356 г. родился, в 323 умер – 33 г. Да?), молодой человек умер от истощения. Возможно, даже от яда, оставив потомство, обреченное на гибель, потому что его детей прикончили его полководцы, разделившие его наследие. Для чего он все это сделал? (И жен его убили, несчастных.)

После него разгорелась война диадохов – это была ужасная война. То есть, казалось бы, он не достиг ничего, но имя‑то мы знаем, биография‑то его сохранилась, а он этого‑то и хотел. То есть чего же он хотел? Иллюзии. Может быть, богатства? Он щедро раздавал богатство на все стороны, нет, он не хотел богатства, – для себя, во всяком случае. А те люди, которым он раздавал это награбленное золото, уже потом, вернувшись, что они с этим золотом делали? Да, пропивали, попросту говоря. Это же солдаты, уставшие после походов, которым незачем было делать какие‑то накопления. Завтра их опять позовут в поход, завтра опять в бой. – Зачем иметь какое‑то имущество? И они бросали не пропитое золото, отдавали его своим подружкам, шли снова в бой и воевали. Причем на этот раз, – уже друг против друга. Одни – за Антигона , другие – за Селевка , третьи – за Птолемея , четвертые – за Эрмена и Пердикку и так далее. Причем никаких лозунгов ими не высказывалось, а просто говорилось: «Братцы! Наших бьют!» – и этого было достаточно.

То есть Александр стремился к иллюзии.

Но может быть, это исключительный случай? Давайте посмотрим, может быть, речь идет о каком‑то, ну просто фантастическом каком‑то царе, который воспользовался своим служебным положением во зло и своему народу, и всем окружающим?

* * *

Но возьмем такого человека, как, допустим, Сулла , биография которого хорошо известна. Больше известны, между прочим, биографии древних людей, чем людей средневековых, так что возьмем еще одного грека.

Вот стоял Рим , выигравший еще одну страшную Пуническую войну , победивший Карфаген , захвативший всю Италию, – богатый город, растущий, с дворцами, с веселыми площадями, где плясали цыгане; где показывали фокусники фокусы; с театрами, где великолепные актеры надевали маски, а актеры изображали всякого рода танцы.

И вот, жил в этом городе обедневший аристократ Луций Корнелий Сулла.⁸⁸ Когда мы говорим обедневший аристократ , нам кажется, что он ходил и думал, где бы что‑нибудь покушать. А ведь в то время «обедневший аристократ» значило совсем другое. Это значило, что у него на складе не лежало двадцать мешков золота, но дом у него был. Вилла у него была, как бы мы сказали – дача, не такая дача, как у наших профессоров, а каменная с атриумом – с бассейном, с большим парком. Рабыни у него были, рабы у него были, о пище он, конечно, не думал, потому что у него были стада быков или свиней, которые паслись в его дубовых рощах. Это считалось не богатством, это считалось нормальным достатком. Это же мы сейчас прогрессивные люди считаем, что если съел бифштекс, так это хорошо. Они‑то считали – а как же иначе! Они же были еще «отсталые». (Смех в зале. – Прим. Ред. ) Ну вот.

И все у него было. И веселый был он человек, остроумный, Луций Корнелий Сулла. И приятели у него были, и приятельницы в большом количестве. Но жизнь ему была не сладость, потому что Рим вел войну с нумидийским царем Югуртой где‑то далеко в Африке . И победу над Югуртой одерживал народный трибун – Гай Марий.⁸⁹

Марий был человек коренастый, рыжеватый с большим лицом, грубый, отнюдь не остроумный, очень умный, прекрасный организатор, великолепный вождь. Связан он был с всадниками, то есть с богатыми людьми Рима, которые ему давали деньги под эти его военные операции, а он возвращал с процентами за счет местного населения, оставляя себе достаточное количество. То есть Марий считался первым полководцем и умнейшим человеком Рима и был, видимо, хороший полководец. И Суллу заело – почему Марий, а не я?

И что он сделал? Он попросился к Марию офицером. Ну, это можно было устроить, ему устроили (блат у него в Сенате был большой), послали его. Марий говорит: «Пожалуйста, останьтесь при штабе, Луций Корнелий!»

А он: «Нет! Мне бы – на передовую».

«Странно. Но если хотите, – поезжайте».

Но там он совершил чудеса храбрости, там он своей атакой римской конницы опрокинул нумидийскую конницу, причем откуда он достал римлян – они ездить верхом не умели, но как‑то Сулла сумел воодушевить свою конницу, что она сломила этих берберов , предков нынешних туарегов .

Югурта бежал в Марокко к мавританскому царю Бокху . Сулла отправился туда, как парламентер, – и потребовал выдачи Югурты, пригрозил Бокху так, что ему выдали гостя в цепях! – что для Азии и для Африки считалось самым страшным и позорным. Он привез этого несчастного Югурту в Рим, запихали его в подземную темницу, закрыли камнем, так с концами – до сих пор Югурта там.

А какую выгоду имел от этого Сулла? Вы думаете, деньги? Нет. Деньги получил Марий. Весь поход он собирал контрибуции с населения, страшно грабил это население, деньги попадали к нему, он их распределял. Сулла ничего не получил, так, какие‑то наградные мелкие, которые ничего в его бюджете вообще не значили. Но он получил возможность ходить по Римскому форуму и говорить: «Нет, все‑таки Марий‑то дурак! А герой‑то – я!»

И больше ничего. Ну, некоторые высказывались, как всегда: «Да, ну его, – хвастунишка! Вот, Марий!

И это его злило еще больше. И когда кимвры (это галлы ) и тевтоны (это германцы ) перешли через альпийские проходы и ворвались в Северную Италию , чтобы уничтожить Рим, против них были брошены все римские войска, и Сулла попросился опять.

Ему сказали: «Ну, ладно, раз ты такой смелый, – давай!»

Он отправился и вызвал на поединок вождя этих кимвров, этих галлов и перед войском его заколол. Отчаянный жест! После чего римляне одержали победу.

Сулла явился в Сенат: «Ну что, видели? Ну, что ваш Марий? Мешок он на ножках! А вот, я!» – и никакой другой выгоды он от этого не имел.

После этого случилось для римлян несчастье. Они вели себя, надо сказать, в завоеванных странах исключительно по‑хамски и обдирали население, как могли, поэтому никакой популярности у них не было. И когда царь понтийский Митридат выступил против Рима как освободитель Востока, то ему удалось перебить огромное количество римлян, рассеянных в Малой Азии и Греции . Война эта была такая, с нашей точки зрения, странная. Понтийское царство включало в себя восточную часть южного берега Крыма. Примерно от Феодосии до Керчи, Таманский полуостров и узкую полоску южного берега Черного моря, там, где сейчас Трапезунд и Синоп. Между горами и морем. И вот это‑то царство выступило воевать против всей Римской республики , которая уже включала в себя, кроме Италии и Греции и Северной Африки, Испанию и часть Галлии, Южную Францию. Казалось бы, война такая не равная. Но, тем не менее, Митридат имел огромные успехи. Сулла потребовал, чтобы его послали на эту войну. Но тут Сенат сказал: «Хватит. Дай поработать и другим».

И назначили против Митридата кого‑то другого, ставленника Мария. Сулла пришел в свой лагерь солдат, которых он хотел вести, которые были отставлены, к своему легиону, устроил митинг на скорую руку и заявил: «Солдаты! Нас отставили от похода!»

Те в ответ: «Как, что? Ах, как досадно, жалко! Вот мы думали сходить на войну!»

(Тогда ведь к войне было совсем иное отношение, чем у нас. Тогда люди хотели попасть на войну, они бежали на войну.)

Сулла говорит: «Что? И вы так разговариваете, квириты » (то есть граждане ).

Это он их странно оскорбил, он их должен был бы назвать милитес – воины.

Те: «Как ты смеешь нас так называть?!»

«А то, что вы – дерьмо, – сказал Сулла, – сидят там старые идиоты в Сенате и под дудку Мария принимают решения, а мы все терпеть будем?!»

«Нет! Не будем терпеть! Веди!»

И Сулла скомандовал им: «В поход! В ряды! Шагом марш! На Рим!»

Рим был довольно далеко. Там узнали, что Сулла идет наводить порядки со своим легионом. Рим огородился баррикадами. Подошли к баррикадам вечером. Сулла приказал зажечь факелы, снял шлем, чтобы видели, что он идет впереди. И, значит, штурмовал родной город. Сломал баррикады, не боясь ничего. Вошел в Сенат, потребовал, чтобы собрались сенаторы и изменили решение. И его, Суллу и его войско, – послали бы на Восток, воевать против Митридата. Ну, братцы мои, тут каждый проголосует, – за. Куда ты денешься! Сенат послал Суллу.

Он действительно Митридата победил, разрушил Коринф , разрушил Афины , уничтожил массу культурных ценностей. А Марий за это время – сорганизовался, нашел сторонников, произвел государственный переворот. Взял власть в свои руки и стал истреблять всех знакомых Суллы. Причем, так как у него людей не хватало, он вооружил собственных рабов (ведь формация‑то была рабовладельческая!), дал им в руки оружие и велел бить этих свободных рабовладельцев. Причем, они, как поймают их, так засекали розгами до смерти, – сенаторов, и всех, кто голосовал за Суллу.

А Сулла связан – он воюет, ему вернуться нельзя. Но когда Сулла победил, он вернулся обратно в Италию . Переплыл через Адриатическое море и начал войну против марианцев со своими легионерами, ветеранами, боевыми товарищами. Он победил Мария. Марий убежал и погиб где‑то в Африке на развалинах Карфагена .

И тогда Сулла сказал: «Нет! Такого безобразия, как Марий, я не допущу! Я знаю, кого надо убивать! Вот списки людей, которых надо убить, – проскрипции . Вот этих – можно, а всех прочих – нельзя».

Но в проскрипциях было столько людей, что хватало для убийства. Перебили, Сулла стал диктатором Рима – пожизненно. Некоторое время побыл. И знаете, чем он кончил? Он сказал: «А теперь порядок наведен. Мне надоело вами управлять. Я пойду домой. Я возвращаю свою власть Сенату – восстанавливаю республику».

Сложил с себя власть и пошел домой пешком. Какой‑то молодой хам стал его страшно поносить. Сулла только посмотрел на него и сказал: «Знаешь, из‑за таких, как ты, – следующий диктатор уже не снимет с себя власть». И ушел домой. И довольно быстро умер. Скажите, пожалуйста, для чего он это всё затевал? Чего ему надо было? А объяснил это он сам. И Лукиан⁹⁰ это все описал. Зависть у него была, – сначала к Марию, а потом, во время Восточного похода – к Александру Македонскому. Он хотел переплюнуть Александра Македонского. Это было, конечно, невозможно, но, во всяком случае, желание у него такое было. И ради этого он пожертвовал и прекрасными Афинами, и жизнью многих греков, и своими друзьями, и своими легионерами, и всем на свете. А потом, когда он удовлетворил свое желание и решил, что о нем уже не забудут, а как видите действительно не забыли, – помнят, он пошел домой. И тихо‑спокойно развлекался, как все богатые римляне. Вино пил, девочки у него там танцевали для гостей. Сам ходил в гости, принимал у себя гостей. Вскоре умер, потому что он заразился на Востоке очень тяжелой инфекционной болезнью, и она его свела в могилу. Как видите, он даже жизнью пожертвовал ради удовлетворения чего – своей прихоти, да? Но ведь из‑за этого какие события произошли – грандиозные!

Я рассказал две биографии людей, так сказать, высокопоставленных. Этот вовсе не значит, что люди этого типа и этого склада обязательно должны занимать высокое положение. Просто о них сохранились сведения в истории, а о массе других, которые поддерживали Александра (или мешали ему), которые поддерживали Суллу или Мария и которые тоже делали это вопреки своим личным интересам (потому что можно было устраниться от политики и не делать вовсе ничего, а сидеть дома, вообще говоря, гонять свиней, возделывать поле, смотреть с собственной милой женой на закат, нянчить ребятишек) – не сохранились. Такого человека никто не трогал. Но почему‑то было столько людей, которые требовали для себя чего‑то большего, что они‑то и производили этот шум.

* * *

Если мы обратимся к более поздним временам и посмотрим на такую вещь, как завоевание Испанией Америки, то кто шел в конквистадоры, кто ехал (после Колумба ) за море с Кортесом, Писарро, Кесадой, Карахалем, Вальдивией в эти страшные американские джунгли Юкатана , в эти самые нагорья Мехико, в эти перуанские заснеженные Анды , в это благословенное Чили , где арауканы победили испанцев и сохранили свою независимость до освобождения Америки и создания Чилийской республики? Самое опасное место было – Чили. Туда женщин не брали и поэтому все чилийцы – сплошь метисы . Индейские женщины очень красивые и очень симпатичные, и поэтому испанцы, которые воевали против арауканов, насельников Южного Чили, они женились на местных женщинах. Все чилийцы подряд – метисы. Но не всегда так.

Зачем они туда пёрли? Я посмотрел статистику (статистика, правда, касается не столько Америки, она мне в руки не попалась, сколько Филиппин, другой испанской колонии). 85 % из приезжавших испанцев умирало за первый же год – от болезней, от недоедания, некоторые даже – в стычках с туземцами, некоторые – в скандалах с начальством. Потому что в этих отдаленных местах произвол начальства был невероятный и любой неугодный человек мог быть осужден за что угодно и казнен. В общем, 85 % было за смерть. Из тех 15 %, которые возвращались, вероятно, 14 % были безнадежно больны, потому что они выдерживали такое переутомление, когда уже любой грипп человека может свалить с ног и дать хроническую болезнь. Да, золото они привозили. Но это золото им было не на что тратить. Потому что золота в Испании стало столько, что в стране дико вскочили цены и на вино, и на оливки, и на хлеб, и на ткани, и на всё.

То есть выгоды от этих походов не было. Но была алчность, алчность их точила! Получить золото, которое не нужно, но – как знак своих подвигов, как знак своих свершений!

А иногда бывало и так, и это меня очень удивило, когда я читал описание путешествий Орельяна⁹¹ (это капитан, открывший Амазонку ). Он спустился, они воевали там с индейцами на северных склонах Анд (в современном Эквадоре, в общем). И вот он спустился на восток и увидел, что текут большие реки. И он решил узнать – а куда эти реки текут? И он увлек за собой свой отряд. Пищи почти не было, снабжение там было очень плохое, переходы длинные. Индейцы, из которых делали носильщиков, они от непосильного труда умирали в большом количестве. С пищей было очень плохо. Но, тем не менее, Орельяна увлек весь свой отряд. И там были интеллигентные люди, которые оставили дневники… такой был у него капеллан этого отряда. Он вел дневник, это было его главное занятие. Опубликован это дневничок.

Они спустились по Амазонке, причем они там встречались с разного рода индейскими деревнями. По рассказам Орельяны, это были большие поселения, не такие, как сейчас, гораздо больше. Там жили индейцы, у которых никакого золота не было. Откуда быть в Амазонке золоту? «Да мы и говорим, – писал этот самый падре, – мы это золото‑то и не особенно‑то и искали. Мы искали, что покушать». Голодные плыли на этих лодках, на плотах по реке, самой большой и многоводной в мире. И наконец, выплыли – больные, усталые, замученные, напуганные этими страшными аллигаторами, которые там плавают, этими огромными анакондами, которые заглатывают больших аллигаторов. А уж человека‑то большой анаконде ничего не стоит заглотить.

В общем, выплыли в море, добрались до испанских колоний на Кубе , кажется, или на Гаити и отдохнули. Орельяне дали титул маркиза за открытие этой огромной реки. Дали наградные, потому что у него никаких своих богатств не было, он бы вернулся голеньким и голодненьким. Знаете, что сделал Орельяна после этого? Он на полученные деньги снарядил новую экспедицию и отправился в Амазонию , откуда не вернулся. Что ему выгода была от этого?

Вы знаете, когда я впервые выступил с описанием этого феномена, то меня обвинили, – сначала в биологизме и в отходе от материализма, обругали меня в журнале «Вопросы истории» и вызвали в журнальную редколлегию, чтобы я оправдывался. Это было, правда, не сразу, но вызвали и спросили:

– Что это такое за качество, которое Вы называете пассионарность и которое мешает людям устраивать свою жизнь наилучшим образом?

Я им стал объяснять – долго, научно. Вижу – ни бум‑бум не понимает эта редколлегия. Мне говорят:

– Ну, ладно, хватит, хватит, – мол, не умеете объяснить.

– Нет, сейчас, минутку! Поймите, не все люди шкурники ! Есть люди, которые искренне и бескорыстно ценят свой идеал и ради него готовы жертвовать жизнью. И если бы этого не было, то вся история пошла бы по‑иному.

Они говорят:

– А, это оптимизм. Это хорошо.

(Смех в зале. – Прим. ред. )

Так что имейте в виду, что то, что я вам рассказываю, это – не ересь , это уже, так сказать, признано, только еще пока не опубликовано в печати (хотя принцип‑то опубликован). Ну, вот.

Действительно, это было совершенно правильно. Но я рассказал, что есть люди, которые стремятся (в большей или меньшей степени) к идеальным, иллюзорным целям. И мнение, что «все люди, стремятся к исключительно личной выгоде и что если они рискуют жизнью, то только ради получения денег или прочей материальной выгоды» – это не Маркса с Энгельсом слова, а барона Гольбаха,⁹² французского материалиста XVIII в., который считается вульгарным материалистом и никакого отношения к марксизму не имеет. Это тот «материализм», который Марксом и Энгельсом преодолен.

А если так, то мы можем совершенно спокойно поставить вопрос о том, как же понять это самое качество, толкающее людей на следование иллюзорным целям, а не реальным? Это – страсть, которая оказывается иногда сильнее самого инстинкта самосохранения. От слова «страсть» я это качество назвал – пассионарность , – латинское слово passio, passione .

Нарисуем следующий сюжет. Плохой мел, плохая доска. Перерыв.

(Перерыв.)

* * *

А теперь давайте разберемся, что это такое, эта самая пассионарность, которая творит столько событий, хотя и не изменяющих прогрессивный ход исторического развития, спонтанный ход развития социальной истории , но имеет очень большое значение для истории этнической , для истории этноса. А мы все принадлежим к какому‑нибудь этносу . Ибо нет человека без этноса .

Давайте разберем, что у каждого человека есть? Какие импульсы – бесспорные и их можно взять за нулевую точку отсчета? То самое стремление жить спокойно, у себя дома с симпатичной женой, с милыми детьми, в удовольствии, в сытости и в богатстве. Они есть и у людей, они есть и у животных. Животные тоже хотят быть сытыми, производить потомство, воспитывать его, нежится на солнышке и мурлыкать, если они кошки, или лаять, если они собаки. В этом отношении общее между людьми и животными мы можем определить как инстинкт самосохранения, как личного, так и видового .

(Л. Н. Гумилев подходит к школьной доске и рисует на ней. – Прим. ред. )

Нанесем его на эту ось координат, на положительную абсциссу и покажем, что для людей – всех людей, которые существовали, существуют и будут существовать – эта величина совершенно одинаковая. Я думаю, что доказывать, что все одинаково хотят жить, никто не хочет гибнуть, не надо. Причем здесь (Л. Н. Гумилев показывает на схеме. – Прим. Ред. ) мы будем откладывать на положительных абсциссе и ординате – импульсы , которые ведут к продлению жизни , а те, которые ведут к сокращению жизни , мы будем откладывать на отрицательных сторонах. Прекрасно.

Но так как мы видим, что и отдельные люди, и целые популяции вдруг испытывают то, что мы можем назвать пассионарный подъём . То есть:

стремление пожертвовать собой;

или не пожертвовать, а одержать победу;

или, во всяком случае, рискнуть собой во имя каких‑то совершенно иллюзорных целей:

или во имя накопления богатства (которое явно излишне и на пользу жизненным процессам не идет);

или ради своего принципа веры (исповедания) люди идут на жертву как мученики и считают, что их жизнь ничто по сравнению с тем идеалом, ради которого они ему ее отдают;

или ради спасения Родины;

или ради завоевания чужой страны,

безразлично ради чего, какой идеал у него создался. Ибо этот идеал не помогает ему в его повседневной жизни, а наоборот, – он мешает ему. Он отвлекает его в сторону.

Человек увлеченный (или патриотической деятельностью, или реформаторской деятельностью, или научной деятельностью, или даже искусством) мало обращает внимания на свою семью, на свое богатство, на свой достаток, даже на свое здоровье. Он жертвует ими и при этом он – счастлив!

Вот это и есть пассионарность , которую мы можем поместить на эту схему, как антипод линии инстинкта – Instinctate . Пассионарность может быть, естественно, или равна импульсу инстинкта по силе воздействия, или меньше, или больше. Так вот, когда она больше – то вот этих людей мы называем пассионариями. Когда она равна инстинкту – это гармоническая личность .

Понимаете, был такой Андрей Болконский . Я беру литературного героя, который все выполняет очень хорошо. Он прекрасный полковник, заботливый помещик, хранитель своей дворянской чести, верный муж своей первой жены, верный жених своей невесты, – абсолютно гармоническая личность. Причем и работает он очень хорошо – не за страх, а за совесть. Но ничего лишнего он не сделает.

Это вам не Наполеон, живший в его время, который, так же как Александр Македонский, неизвестно для чего завоевывал страну за страной. И даже такие страны, которые он явно не мог удержать. Например, Испанию или Россию. Но он бросал людей ради своей иллюзии – иллюзии славы Франции, как он говорил, а по существу – ради собственного властолюбия.

Андрей Болконский ни‑че‑го этого не делает. Он хо‑р‑р‑оший человек, у него всё приведено в ажур, он делает только то, что надо, и делает хорошо. До‑о‑стойный уважения человек.

Но есть и субпассионарии, у которых пассионарность меньше, чем инстинкт . Если мы на эту абсциссу будем помещать, путем простого алгебраического сложения, положительные импульсы (величину положительных импульсов и величину импульсов отрицательных), то если пассионарность больше инстинкта , то человек попадает сюда или коллектив, все равно, безразлично. Если она равна, то человек попадает вот сюда (Л. Н. Гумилев показывает на схеме. – Прим. ред. ), в эту часть координат. А если она меньше, вот здесь, скажем, то он попадает в положительную часть координат. И тогда мы получаем людей с пониженной пассионарностью – субпассионариев .

И опять‑таки приведу литературные образы, всем наиболее известные, – это герои Чехова . У них как будто, понимаете, все хорошо, а чего‑то не хватает. И понимаете ли, образованный какой‑нибудь учитель, а – человек в футляре . И понимаете, хороший врач, который работает, а – какой‑то Ионыч и ему – скучно. И кругом него всем скучно. Учитель словесности, муж своей жены, а – сидит при ней. В общем, все эти самые чеховские персонажи, по большей части (то есть почти все, которые я помню), – это образы субпассионариев . У них тоже есть пассионарные замыслы: он не прочь выиграть у соседа партию в шахматы – это удовлетворяет его тщеславие, но пользы‑то от этого никакой нет, и ничего не происходит. Однако наличие субпассионариев для этноса так же важно, как и наличие пассионариев, потому что они составляют известную часть этнической системы . И если их (субпассионариев) становится очень много, то они всем говорят – своим духовным и политическим вождям: «Что вы! Что вы!!! – Как бы чего не вышло».

И с такими людьми совершенно невозможно предпринять какую‑нибудь большую акцию не то что агрессивного характера, – об этом даже и говорить нечего, но даже и защитительного. Они себя и защищать‑то не могут.

Могут быть совсем слабые по природе пассионарности, когда она фактически не поглощает самых простых инстинктов и рефлексов . Вот хочется человеку выпить, а у него только рубль. Он бежит и скидывается на троих, а ведь рубль‑то у него последний! И дадут‑то ему выпить чуть‑чуть! И в общем‑то это его не удовлетворит, но поскольку рефлекс отработан и этот условный рефлекс его тянет к выпивке – он забывает обо всем.

Таким образом, с помощью такой искусственной классификации на примере отдельных людей я сейчас показал, как можно разделить все системы на несколько типов: повышенной пассионарности, гармонической и пониженной .

И теперь мы вернемся к нашей проблеме – проблеме этногенеза . Потому что все то, что я сейчас говорил, – это был, так сказать, обходный путь для того, чтобы показать, а как же это все создается? Приведем примеры – примеры лучше.

Вот я был в Москве, слушал доклады семиотиков . Там столько ученых слов, что я знал примерно процентов восемьдесят этих терминов, которые они употребляют. Остальные можно было понять по смыслу, но пересказать лекцию, в которой не было реальных жизненных примеров, я не мог. И не могу сейчас. Так вот, чтобы я не оказался в таком же положении, я расскажу, как создаются этносы на примере – там, где мы можем очень легко это проследить.

* * *

Вы знаете, вот была такая страна Аравия , и населял ее народ арабы , которые по легенде происходят от Исмаила , сына Агари , наложницы Авраама , который в XVIII в. до н. э. эту Агарь по наущению своей жены Сары выгнал в пустыню. Ну, Исмаил нашел воду, а раз нашел воду, он маму напоил и сам спасся. И создался народ – арабы , который очень долго относился к своим иудейским соседям не очень хорошо, потому что вспоминал, что вот эти дети Сары воспользовались всем наследством отца, а дети Исмаила , этого несчастного, оказались в пустыне. И жили арабы в этой пустыне с XVIII в. (как датируется Авраам) до н. э. до VII в. н. э. Тихо, спокойно, никому, так сказать, не досаждая. На самом‑то деле было, конечно, не так, я упрощаю. Упрощаю специально, для того чтобы показать основную тему. На самом деле было сложнее.

И вот, в VI в. в Аравии… Нет, не так надо начать…

Аравия в физико‑географическом отношении делится на 3 части: берег вокруг Красного моря – это каменистая Аравия . Там довольно много источников, около каждого источника – оазис, около каждого оазиса – город. Небольшой, но финиковые пальмы растут, люди питаются, скот гоняют – травка там есть. И они существовали довольно бедно, но компенсировали себя за счет того, что караваны из Византии в Индию ходили через каменистую Аравию. И они работали караванщиками, трактирщиками в караван‑сараях. Торговали всем этим – финики и свежую воду продавали караванщикам по повышенным ценам. Те платили, потому что деваться было некуда. Но они компенсировали себя повышением цен на товары, и все шло довольно благополучно. Жили они и деньги наживали.

Большая часть Аравии – это пустыня, но пустыня не в нашем смысле. Когда настоящие арабы увидели нашу среднеазиатскую пустыню , они ахнули и сказали, что такой пустыни они даже вообразить себе не могли. Пустыня у них такая, что не сплошной травяной покров, а кустик от кустика отделен сухой землей. То есть, как бы мы сказали, сухая степь . Кроме того, с трех сторон море. Так что все‑таки дождички‑то выпадают, воздух довольно влажный, верблюдов можно гонять сколько угодно. Да и не только верблюдов. Но они, главным образом, ездили на верблюдах или на ослах.

Торопиться им было некуда, и жили они там очень спокойно. Войны у них были, но такие, я бы сказал, «гуманные» очень войны. Одна война между двумя племенами была из‑за верблюжонка, мать которого ушла на территорию другого племени и там родила. Так вот, чей верблюжонок? Того ли племени, кому принадлежит мать, или того, кому принадлежит территория, на которой этот верблюжонок родился? Война эта продолжалась лет тридцать, кажется, или сорок. И за все время было, кажется, два или три человека убитых. Ну, естественно, что же за свинство такое – брать и убивать людей? Да, случается, не без того, но вообще‑то не надо. Вот в таком спокойном состоянии они и жили.

При этом у них и культура была какая‑то своя, у них поэзия очень большая. У нас, например, в нашей русской поэзии существует пять поэтических размеров: ямб, хорей, анапест, амфибрахий и дактиль. А у арабов – двадцать семь, потому что верблюд идет разным аллюром и для того, чтобы приспособиться к тряске, надо читать про себя стихи, в такт тряске. И вот они эти 27 размеров придумали. Едет араб по пустыне и стихи сочиняет и тут же исполняет – для того чтобы его меньше трясло. Полезное занятие для поэта. Ну, естественно, что поэзия была у них не такая, чтобы ее записывать или запоминать, она годилась в пути.

И наконец, на юге Аравии, в самой Аравии была – «Счастливая Аравия». Йемен – это был почти тропический сад, там росло кофе‑мокко , которое потом перевезли в Бразилию . Оно там прижилось, но стало хуже, а настоящий самый лучший кофе – там. И арабы его пили с большим удовольствием и жили там в этом тропическом саду, процветали и вообще ничего не хотели думать, – если бы! – у них не было соседей. Соседи у них были. С одной стороны – абиссинцы , которые их все время старались завоевать, а с другой стороны – персы , которые все время выгоняли абиссинцев из Аравии обратно в Африку. Причем война была страшно кровопролитная – пленных не брали, и воевали‑то не арабы, а воевали абиссинцы с персами.

А сами арабы вели жизнь мирную, которая лишь иногда прерывалась тем, что они грабили отдельных путников или иногда друг друга. Но последнее бывало редко, потому что у них была в обычае семейная взаимовыручка: если ограбят человека, то весь его род вступится за него и грабителю мало не будет. Так что – побаивались. А вот чужих – можно. Иногда они нанимались в войска: или персидских шахов , или византийских императоров . Те их брали, но платили им мало, потому что они были очень малобоеспособны. Их использовали, так сказать, как не регулярные войска, для каких‑нибудь отдельных маневров – в тыл противника забросить для разведки. А в строй, в боевые линии – не ставили потому, что они были очень нестойкие и очень трусливые, убегали. А зачем им действительно надо было гибнуть за чужое дело? «Деньги заработать – да. А чтоб меня за это убили? Кому надо!» – рассуждение было крайне разумно.

И вот во второй половине VI в. у них появилась плеяда поэтов.

Должен вам сказать, что, по моим наблюдениям, стихи писать очень трудно. И тот гонорар, который платят поэтам за хорошие стихи, никак не окупает их труда. И, тем не менее, они пишут и даже без гонорара, потому что у них изнутри какой‑то пропеллер крутится и заставляет писать стихи, чтобы выразить себя. Этот «пропеллер» мы уже знаем – это пассионарность . Они хотят выразить себя и свои чувства, они хотят получить уважение и преклонение за то, что им удалось сделать. То есть самая обыкновенная страсть – тщеславие. Но она ими руководит.

Поэтов стало много. И поэтессы были. И стихи они стали писать хорошие. Но, знаете, главным образом языческие, – стихи о любви, о вине, иногда о каких‑то стычках, но, так сказать, не целеустремленные в одну сторону. А целеустремленности и быть не могло, потому что идеологии (о которой мы поговорим после – она ляжет на ординату, на вертикальную линию), – у арабов никакой единой не было.

Большая часть бедуинов, живших в пустыне, считала, что боги – это звезды. Вот сколько на небе звезд, – столько богов. И можешь своей звезде молиться – дело твое.

Было много христиан , много иудеев , были идолопоклонники . А христиане были всех толков: и несториане , и монофизиты , и православные, и ариане . И так как все занимались своими насущными делами, то религиозных столкновений совершенно не было. А жили они спокойно.

И вот в начале VII в. появился человек, называемый Мухаммедом. Это был бедный человек, эпилептик, очень способный, но не получивший никакого образования, совершенно безграмотный. Занимался он тем, что гонял караваны. Потом он женился на богатой вдове Хадидже . Она его снабдила деньгами, в Мекке он жил. Он, так сказать, стал членом общества, довольно почтенным. И вдруг он заявил, что он пришел исправить пороки мира. Что до него было много пророков – Адам, Ной, Давид, Соломон, Иисус Христос с Мариам – Девой Марией. И все они говорили правильно, а люди всё перепутали, всё забыли. Так вот он, Мухаммед, сейчас всем им всё объяснит. И объяснил он очень просто: «Нет Бога, кроме Аллаха». И это все. И потом стали прибавлять, что «Мухаммед – пророк его». То есть Аллах – единственный (слово Аллах означает «единственный» ) говорит и говорит через Мухаммеда арабам. И стал эту религию проповедовать.

Человек шесть – его учение приняли, а остальные меккане говорили: «Да, брось ты эту скукочищу, брось ты эту тягомотину! Мы лучше пойдем послушаем веселые сказки про персидских богатырей».

«Да, брось ты, мне некогда, – говорили купцы. – У меня сейчас подсчеты. Вот видишь надо баланс свести, караван пришел!»

«Да, ну тебя! – говорили бедуины , – вон у меня верблюдица ушла. Мне надо ее пригнать на пастбище».

То есть большинство арабов меньше всего хотело с ним говорить. Но оказалась кучка – сначала шесть человек, а потом несколько десятков, которые ему искренне поверили. И среди них были такие люди волевые, сильные и из богатых, и из бедных семей: страшный, жестокий, непреклонный Абу‑Бекр , справедливый, несгибаемый Омар , добрый, совершенно искренний, влюбившийся в пророка Осман , его зять – героический совершенно боец, жертвенного типа человек – Али , женившийся на сестре Мухаммеда Фатьме , и другие.

А Мухаммед все больше и больше проповедовал. Но мекканцам это все страшно надоело. Потому что, когда он проповедует, что есть один Бог и все ему должны верить, то что же делать с людьми, которые приезжают торговать и верят в других богов? Это вообще не удобно, и скучно, и настырно! И они ему сказали: «Прекрати свое безобразие!»

Но у него был дядя, который сказал этим, его противникам: «Ни в коем случае вы моего Мухаммеда не трогайте. Конечно, говорит он чепуху и всем надоел. Но все равно, он же мне племянник, я не могу его оставить без всех». (Тогда, понимаете ли, еще родственные чувства ценились.) И он дал совет Мухаммеду: «Убегай!»

И Мухаммед убежал из Мекки, где его решили убить, чтобы он не мешал жить. И он убежал в Медину (тогда этот город назывался Ясриб ), но после того как он там обосновался, он стал называться Мединатун‑Наби – «город Пророка». Медина – это просто «город». В отличие от Мекки, где жили богатые и довольно зажиточные, я бы сказал, арабы давным‑давно, этот самый Ясриб был местом, где поселились самые разные народы, образовав там собственные кварталы. Там два квартала были еврейских, был персидский квартал, был абиссинский квартал, был негритянский квартал. И все они между собой не имели никаких взаимоотношений и иногда собачились. Но так, особых войн не было. И когда появился Мухаммед с его верными, которые последовали за ним, то ему сказали: «Ну, вот и живи тут – один из всех. Ничего, ты не мешаешь».

Но тут случилось что‑то непредвиденное. Мухаммедане , или, как они стали себя называть, мусульмане , поборники веры ислама, они развернули, во‑первых, – жуткую агитацию. Они объявили, что мусульманин не может быть рабом. То есть мусульманин, произносивший формулу ислама – «Ла Илла иль Алла Мухаммед расуль Алла» («Нет Бога кроме Аллаха, и Мухаммед – пророк его») немедленно становился свободным, его принимали в общину. Некоторые негры пришли к ним, некоторые бедуины пришли к ним. И те, кто пришли, они поверили в это дело, они зажглись тем же жаром, что был у Мухаммеда и у его ближайших сподвижников. И они создали общину весьма многочисленную и, самое главное, активную. К этим мухаджирам , которые пришли из Мекки (их было не много), примкнули ансары.⁹³

И Мухаммед оказался одним из самых сильных глав общин в самом городе Медина. И тут он стал постепенно расправляться. Сначала он расправился с верующими, которые верили в звезды.

«Нет, – говорит, – не масса богов на небе, а один Аллах . А кто не хочет, того убить надо просто, потому что он оскорбляет величие Аллаха», – и убивали.

Потом он столкнулся с христианами. Стал говорить им, что он исправляет закон, который дал сам Иисус Христос . Христиане говорят: «Брось ты, где ты можешь его исправить! Ты же вообще безграмотный человек!»

Их убили или заставили принять веру ислама.

Потом он пришел к евреям и заявил им, что он – Мессия . Те быстро взяли Талмуд, Тору . Посмотрели по книгам и сказали: «Нет. У тебя нет таких‑то, таких‑то и таких признаков. И вообще, никакой ты не Мессия, а самозванец!»

«А‑а!» – сказал он.

Два квартала, один за другим, были вырезаны до последнего человека.

После чего он оказался самым сильным в Медине и решил завоевать Мекку . Но Мекка была сильна, его войско было опрокинуто. Тогда он начал действовать в обход. Он подчинил себе бедуинов и заставил их признать веру ислама. Бедуины, которым спасаться было некуда. (Кругом, понимаете, степь, как стол. Ну, куда убежишь?) И имея свой интерес, сказали: «Хай будэ, ладно».

Продолжали молиться на звезды, но официально веру ислама признали и людей в войско Мухаммеда дали.

А вот евреи с удовольствием дали. Почему? «На Мекку идти! Мекка богатая, Мекку разграбить можно».

Он захватил Гадрамаут , это южное побережье Аравии, там было много замков. Он потребовал, чтобы они признали веру ислама. Те подумали‑подумали: «Да, что там, в конце концов! Скажу я одну фразу‑то, что мне от этого убудет, что ли?» Признали и людей дали.

Тогда он пошел снова на Мекку , а мекканцы были люди очень умные, очень хитрые. Они сказали: «Слушай, Мухаммед, зачем ты идешь завоевывать родной город, мы будем защищаться, кого‑нибудь убьют. Ну, кому это надо? Давай помиримся! (Арабы – они народ очень практический.) Придумай еще парочку богов , чтобы было три. Лата – очень хороший бог и эту – Зухру . Это Венера, – планета Венера. Ну, измени, что тебе, что – один, что три? А мы их почитаем».

Мухаммед хотел было согласиться, но тут Омар и Абу‑Бекр сказали: «Нет, един Аллах ».

И Мухаммед выдал очередную суру , то есть пророчество, что Аллах един и других нет. Это – просто ангелы Божии .

Ну, те сказали: «Ладно. Хрен с ним, пусть будут ангелы. Но вот уж что мы тебе не уступим, так это Черный камень . К нему‑то к нам на богомолье сходятся люди отовсюду. И все у нас на базаре покупают продукты. Н‑е‑т, Черный камень мы не отдадим!»

А Черный камень – метеорит, он же с неба упал. Ну, значит, это Аллах. Ну, Мухаммед согласился. И тут мусульмане все согласились, что, значит. Черный камень действительно от Аллаха. И после этого он занял Мекку. И его злейшие враги оказались в числе его подданных и выставили ему свое войско.

* * *

Давайте разберемся опять в психологии. Мухаммед не преследовал никаких физических целей. Он шел на смертельный риск ради принципа, который он сам себе создал. По существу, с точки зрения богословия, ислам не содержит в себе ничего нового по сравнению с теми христианскими ересями и течениями, которые уже в это время бытовали на Ближнем Востоке . Собственно говоря, разговор, если говорить об идеологии, выеденного яйца не стоит. И арабы совершенно правильно сделали, что не стали особенно спорить. Поступились привычными культами, произнесли формулу ислама и жили по‑прежнему. Разве в этом было дело?

Дело‑то было совсем в другом. Та группа, которая создалась вокруг Мухаммеда, состояла из таких же пассионариев , как и он. Он был просто творчески более одарен, чем Абу‑Бекр или Омар . Он был просто более эмоционален, чем даже добрый Осман. Он даже был более беззаветно предан своей идее, чем отчаянный, храбрый Али . И поэтому никаких особых выгод он не имел.

Он объявил, что мусульманин не может иметь больше четырех жен – это грешно. Может только наложницу, естественно сверх этого, а так жен – только четыре. Но по тем временам четыре жены – это был минимум.

Я не хочу быть навязчивым, но каждый взрослый из мужчин, – пускай подумает, – четыре‑то раза он менял своих подруг? Наверное, менял. А тогда, в те времена каждая подруга считалась женой. Так что? А развод? Развод – это дело такое было очень невыгодное, потому что брак был гражданский и развод был гражданский, как у нас. И связано это было с материальным имуществом. И жены предпочитали оставаться со старым мужем, когда он брал новую жену. Так им было выгодно. И поэтому то, что он ввел обычай четырех жен (он и сам имел только четырех), – это было, в общем, самоограничение.

Он сделал и другую вещь, которая имела большое значение для арабов. Он был эпилептик – Мухаммед, и поэтому он никак не мог пить вино. Оно на него очень плохо действовало. И он заявил, что первая капля вина губит человека, и запретил пить вино. А арабы любили выпить, ужасно любили. И это как раз мешало распространению ислама, но потом они примирились. Они садились в закрытом дворике у себя в узкой компании – чужих не приглашали. Ставили большой жбан с вином, опускали палец и говорили: «Первая капля вина губит человека, – стряхивали ее, – а про остальное‑то пророк ничего не сказал!» (Смех в зале.) Так что найти выход они всегда могли.

Что же случилось? Что случилось, – а случилось самое важное. Вокруг его группы, вокруг его маленькой общины, понимаете, как вокруг пылинки водяные пары, стали сбиваться в снежный ком. Образовалась группа людей, объединенных не образом жизни, не материальными интересами, а сознанием единства своей судьбы, единства дела, которому они отдавали свою жизнь. Это – то, что я бы назвал кон‑сорция, от латинского слова sore – судьба , а люди – со‑судебники, люди единой судьбы, это – консорция. Группа эта может быть названа консорция.

Кто помнит прошлую лекцию, тот знает, что вокруг Ромула так же собрались пятьсот бродяг в Италии ; так же собрались верные вокруг царя Давида в XI в. до н. э.; так же собрались люди длинной воли вокруг Чингисхана; так же собрались бароны вокруг Карла Великого . Хотя, на самом деле, это было несколько позже, но по легенде – именно так. То есть народное сознание исправляет те реальные истории и берущие корректив на вариации и воспринимает создание каждого нового этноса с появления первоначальной консорции, которая имеет свою этническую доминанту .

Злейшими врагами Мухаммеда были даже не купцы, которым он мешал торговать (да он и не мешал особенно), не бедуины, которым было вообще наплевать на все эти теологические разговоры. Они занимались тем, чтобы верблюдов пасти. Главными его врагами были – поэты. И он всех убил там, чтобы они не отвлекали людей от слушания Корана – собрания проповедей Пророка . А то, понимаете, Коран надоест читать, он пойдет где‑нибудь послушает, как поэт под звуки лютни рассказывает переведенное на арабский язык «Шахнаме»: «Интереснее же. Там про всяких царей, красавиц, богатырей, битвы! А тут что?»

«Нет!!!»

Поэтов не стало, и зато создалась монолитная единая Аравия , которая начала быстро расширяться.

До этого на Аравию никто не обращал внимания, потому что считали, что хоть она единая, хоть она раздробленная, но – это же трусы и, вообще, на них можно не обращать внимания. А тут оказалось, что после смерти Мухаммеда вся Аравия восстала и отказалась от веры ислама. За два года Абу‑Бекр ее усмирил, произвел жуткие совершенно казни и истребления, которые Мухаммеду и не снились, и заставил всех опять признать веру ислама под угрозой смерти. И после этого он умер. А третий халиф («халиф» – буквально, «наместник») Омар⁹⁴ послал письма персидскому шаху и византийскому императору с требованием принять правильную веру ислама. Византийский император, вообще, не ответил, счел это письмо просто глупостью или какой‑то шуткой, розыгрышем. Персидский шах ответил ядовито и, так сказать, ехидно. Результаты были совершенно страшные.

В 634 г. Омар вступил на престол халифа, а в 636 г. персидское войско было разбито при Кадисии , а византийское – при Ярмуке наголову истреблено. Причем и у персов и у византийцев была тяжелая конница, а арабы сражались в пешем строю, потому что арабских лошадей еще не было. Приезжали на ослах и верблюдах и своим натиском сломили регулярные обученные, обстрелянные войска!

Откуда что берется, а? Вы спросите, откуда берется эта сила у людей, которые только что сопротивлялись Мухаммеду, которые признали ислам под страхом смертной казни и признали его явно лицемерно, чтобы уцелеть в живых? Так, значит, не в исламе дело, не в формуле философской или теологической дело, а в чем‑то другом? Посмотрим дальше, что произошло исторически.

Прошло тридцать лет, за это время была захвачена вся Персия , была захвачена не только Сирия , но и Армения , часть Закавказья , захвачен Египет, Северная Африка . Арабы захватили огромную территорию, населенную христианами или огнепоклонниками – персами. Очень жестким налогом обложили их, правда, были веротерпимы. К тем, кто отказывался принять ислам, – не арабам, они оставляли жизнь при условии уплаты хараджа – дополнительного налога, довольно большого. Тем, кто уплатил харадж, ставили раскаленным металлом печать. Вот здесь вот на руке. А потом проверяли, у кого уплачено, у кого не уплачено. У кого не уплачено – отрубали руку вовсе. В общем, жестко очень обходились.

Но, тем не менее, они захватили колоссальную территорию. Но мы же знаем, что ислам приняли люди по принуждению. То есть большая часть этих арабов были – лицемерные мусульмане, которые себя так называли, но таковыми отнюдь не были. Это потомки врагов Мухаммеда – Абу‑Суфьяна и его сына Омейи . И этот Омейя получил назначение (поскольку он был талантливый человек), получил назначение в Сирию и стал в Дамаске главнокомандующим. А другой, тоже пройдошистый араб, очень хитрый, завоевал Египет .

(Что, время кончилось? Ну, кончаю.)

А так как было известно, что они получили назначение по блату, то против них выступили искренние мусульмане. Началась борьба искренних мусульман против лицемерных мусульман. Друг против друга. Лицемерные победили. Образовался огромный Омейядский халифат , с лицемерными мусульманами во главе и с истинными мусульманами в виде самой жестокой оппозиции: шииты, сунниты и ваххабиты .

И теперь, поскольку мое время истекло сейчас, я на этом закончу. Потому что интерпретация такого явления, которое является просто одним из показательных процессов возникновения этноса, очевидно, уже будет в следующий раз.