§ 2. Макросоциологические теории социально-исторического развития общества

Социологами сформулировано немало таких теорий. Они охватывают, как правило, большие периоды истории, иногда даже рисуют общую схему всемирно-исторического развития человечества, пытаются предсказать характер будущего обще­ства. Обычно они выходят за пределы непосредственно социо­логической проблематики, синтезируют исторические, фило­софские, экономические, нравственные, другие мировоззрен­ческие теории и представления. Тем не менее они играли и играют существенную роль в современном социологическом мышлении. Даже и в том случае, если мы не воспринимаем их как полностью адекватные социальной реальности. Теории эти, как правило, не согласуются или плохо согласуются между со­бой, иногда являются альтернативными по отношению друг к другу. Но важно прежде всего то, что они фиксируют опреде­ленные реальные стороны и факторы социальных изменений и социально-исторического развития.

Из всего их многообразия можно выделить четыре группы такого рода теорий (обобщенные модели), которые являются наиболее фундаментальными. С определенной долей условности их можно было бы обозначить как социально-экономические, социокультурные, индустриально-технологические и функцио- налистскис, в зависимости от того, какие факторы в них счита­ются решающими для социально-исторического развития. Рас­смотрим основное содержание этих теорий, учитывая хроноло- I ию их возникновения.

К числу социально-экономических теорий можно отнести прежде всего марксизм. С точки зрения классиков марксизма (К. Маркса, Ф. Энгельса, В. И. Ленина) и практически всех их последователей, решающим фактором социальных изменений в конечном счете является экономическое развитие, точнее — диалектика взаимодействия производительных сил и произ­водственных отношений. Материальные производительные силы, которые включают в себя технические орудия и средства производства, а также непосредственного производителя — трудящегося человека, являются наиболее подвижным, дина­мичным элементом в системе производства. Они быстрее изме­няются, поскольку находятся постоянно в процессе улучше­ния, совершенствования. Производственные отношения, прежде всего отношения собственности, более стабильны, ма­лоподвижны, в этом смысле более консервативны. На опреде­ленной ступени своего развития производительные силы при­ходят в противоречие с существующими производственными отношениями, в рамках которых они до сих пор развивались.

Теперь уже производственные отношения не стимулируют, а, напротив, тормозят развитие производительных сил. Тогда на­ступает эпоха социальной революции. Происходит переворот в способе производства, устанавливается в качестве господству­ющего новый тип производственных отношений, как это слу­чилось, например, в ходе Французской революции конца XVIII в. и в ходе других буржуазных революций: английской, голландской и некоторых других. А вслед за изменением эко­номической основы общества происходит коренное изменение системы господствующих социальных отношений, преобразо­вание государства, права, суда, а также идеологической сфе­ры, в частности систем ценностей, ценностных мотиваций в деятельности людей. Иными словами, установившийся буржу­азный способ производства обусловливает соответствующую социально-классовую структуру общества, государственный строй, господствующую систему ценностей.

Классики марксистской мысли подчеркивали, что решаю­щая роль экономического фактора в социальных изменениях проявляется лишь в конечном счете. Наиболее сильное и не­посредственное влияние этот фактор оказывает на сферу госу­дарственной власти и правовую систему. Вместе с тем и госу­дарственная власть, и правовая система оказывают существен­ное обратное воздействие на экономические условия жизни общества. Над этими сферами возвышается сфера практиче­ской морали и еше выше — различные духовно-идеологичес­кие образования: философия, религия и т. д. Все они в свою очередь могут оказывать обратное воздействие на экономичес­кую, политическую и правовую системы общества. Таким об­разом, структура социальных изменений в целом носит слож­ный, многофакторный характер. Но при всем многообразии этих взаимных влияний и воздействий ведущая роль в конеч­ном счете отводится экономическому фактору, изменениям в способе производства.

Особую роль в механизме осуществления социальных изме­нений марксистская теория отводит классовой борьбе между антагонистическими классами (рабы и рабовладельцы, кресть­яне и феодалы, рабочие и буржуазия), которая в XIX в. диффе­ренцировалась на три основные формы — экономическую (экономические требования), политическую (требования изме­нений в системе политической власти) и теоретическую, или идеологическую (разработка различных классовых программ, их пропаганда и критика и разоблачение программ и платформ враждебных классов).

К. Маркс считал (и с ним согласны все марксисты), что су- шествование социальных классов, в том числе с антагонистичес­кими интересами, равно как и наличие в обществе классовой борьбы, было открыто задолго до него. Это сделали французские историки начала XIX в., изучавшие историю Французской рево­люции XVIII в. Вклад марксизма в теорию классов и классовой борьбы заключается в обосновании идей о том, что классы воз­никают на определенном этапе развития общества, когда форми­руется частная собственность на орудия и средства производства, что классовая борьба ведет к диктатуре пролетариата, что эта диктатура представляет переход к уничтожению классов и к об­ществу без классов, т. с. без эксплуатации.

Марксистская теория никогда не отрицала определенной значимости социальных реформ как специфического средства социальных изменений. Но она подчеркивала, что в условиях буржуазного общества реформы обычно проводятся либераль­ными представителями господствующего класса и нацелены прежде всего на сохранение и укрепление существующего строя, упрочение власти этого класса, хотя одновременно могут способствовать демократизации общества, улучшать материаль­ное положение некоторых групп и слоев трудящихся. (Напри­мер, так оценивались большевиками реформы П. А. Столыпи­на, а также учреждение Государственной думы и т. д.)

Однако фундаментальным средством социальных измене­ний в истории общества классическая марксистская теория признает социальные революции. Только они способны осуще­ствить коренные преобразования в обществе, разрешить глав­нейшие социальные проблемы и дать простор развитию произ­водительных сил общества. Посредством социальных революций осуществлялся переход от первобытно-общинной формации к рабовладельческой, от рабовладельческой к феодальной, от фе­одальной к капиталистической и от капиталистической к соци­ализму и коммунизму. Имеющийся исторический и социологи­ческий материал по истории Европы, казалось, подтверждал эту схему. Октябрьская революция 1917 г. в России, революци­онные преобразования в Китае, а также в ряде восточноевро­пейских стран также длительное время воспринимались многи­ми людьми, в том числе крупнейшими учеными и деятелями культуры не только в Советском Союзе, но и на Западе, как доказательство правоты марксизма.

Однако коренные изменения в конце 80-х — начале 90-х гг. в бывших социалистических странах в Центральной и Восточной Европе, распад Советского Союза, крах КПСС, глубочайший системный кризис общества в России и других странах побуж­дают иначе взглянуть на эту теоретическую схему, долгое время представлявшуюся в качестве непререкаемой универсальной ис­тины. Множество догматических положений этой теории нико­им образом не подтверждается действительностью, реальным функционированием и буржуазного, и «социалистического» об­щества. Это относится прежде всего к так называемому закону неизбежной последовательной смены общественно-экономиче­ских формаций, попытке жестко детерминировать всю челове­ческую историю экономическими факторами, стремлению ис­толковывать необходимость социальной революции как всеоб­щей и главным образом насильственной перестройки всех сфер жизнедеятельности общества и др. Но из этого не следует, что вся марксистская социологическая теория от начала до конца утопична и ложна. Множество серьезных ученых-обществоведов в разных странах признают научную значимость методологии марк­систской экономической и социологической теории, огромное количество конкретных научных результатов в исследовании со­циальной структуры капиталистического общества, характера его эволюции от свободной конкуренции к монополистическому ка­питализму и т. д. Дело ученых объективно анализировать эту тео­ретическую схему, отделить политические иллюзии, заблужде­ния, неверные оценки действительности от подлинно научных знаний, заложенных в ней.

Социокультурные теории ставят во главу угла изменения, про­исходящие в социально-культурной сфере — в мировоззрениях, религиях, системах ценностей, менталитете и т. д. социальных групп, обществ и целых эпох. Такие изменения считаются наибо­лее фундаментальными, и именно они определяют в конечном счете все остальные изменения, происходящие в обществе.

Среди этой группы теорий выделяется своей основательно­стью теория нашего соотечественника, изгнанного в 1922 г. из России и жившего многие годы в Америке, П. Сорокина о соци­альной и культурной динамике. Теория П. Сорокина изложена им прежде всего в его фундаментальном труде «Social and Cultural Dynamics» (N. Y., 1937—1941. Vol. 1—IV). Есть русский перевод этою сокращенного однотомного издания «Социальная и куль­турная динамика» (СПб., 2000). Несколько фрагментов из «Соци­альной и культурной динамики» опубликованы также в сборнике П. Сорокина «Человек. Цивилизация. Общество» (М., 1992).

Основываясь на огромном фактическом материале измене­ний в больших системах, включая искусство, науку, техноло­гию, этику, право, социальные отношения, П. Сорокин выделял три основных типа великих культур, имевших место в истории прежде всего греко-римской, западноевропейской и некоторых других цивилизаций. Он их называл идеациональным (умозри­тельным), идеалистическим и чувственным типами. Каждый тип имеет собственную ментальность, собственную систему знаний, свою философию, мировоззрение, религию, свою мораль, зако­ны и нормы поведения, формы литературы и искусства, соб­ственную экономическую и политическую организации, соб­ственный тип личности. Идеациональная (умозрительная) куль­тура базируется на представлении, что основа реальности по своей природе нематериальна, духовна, скрыта от чувственных восприятий (Бог). Чувственная культура, напротив, основывает­ся на чувственном восприятии реальности, на материальных потребностях и целях людей. Идеалистическая культура — это средний тип, сочетающий элементы двух первых.

Периодическая смена одного доминирующего типа культуры другим доминирующим типом означала коренной переворот в науке и изящных искусствах, философии и религии, этике и праве, в основных формах социальной, экономической и поли­тической организации, большей части нравов и обычаев, обра­зе жизни и мышлении (менталитете) людей. Такие смены, но­сящие циклический характер, происходят по мере того, как до­минирующий в определенное время тип исчерпывает свои жизненные возможности и вынужден уступить место другому типу. Сорокин показывает циклические ритмы социокультурных изменений на материале Древней Греции и Древнего Рима, последующей европейской истории, охватывая своим исследо­ванием временной диапазон в более чем 2500 лет.

Так, в Европе в Средние века интегрированная часть культуры выражала один и тот же высший принцип: бесконечность, сверх­чувственность Бога — этого всемогущего создателя мира и челове­ка. Эту унифицированную систему культуры Сорокин и называет идеациональной (умозрительной) культурой. Закат средневековой культуры заключался в разрушении этого типа культуры, когда в конце XII в. возникает новый, совершенно отличный основ­ной принцип культуры, в соответствии с которым первооснова мира материальна, чувственна. Этот системообразующий прин­цип культуры, соединившись с предыдущим принципом, со­здал почву для возникновения и расцвета нового типа культу­ры, который Сорокин называет идеалистическим. Его основной посылкой было признание объективной реальности частично сверхчувственной, а частично чувственной (материальной).

Однако с течением времени идеациональная культура про­должала приходить в упадок, а культура, основанная на призна­нии материальности, чувственности мира, продолжала разви­ваться. Приблизительно с XVI в. новый принцип стал доминиру­ющим: объективная действительность и смысл ее чувственны, материальны. Именно этот принцип провозглашается современ­ной культурой во всех ее основных компонентах: в искусстве и науке, философии и псевдорслигии, этике и праве, в социаль­ной, экономической и политической ор1анизациях, в образе жизни и умонастроениях людей.

Под углом зрения смены типов культур П. Сорокин рас­сматривает и социальные изменения XX в., видит в разруше­нии чувственной системы евро-американской культуры наи­более глубокие причины кризиса нашего времени, нынешне­го поворотного момента человеческой истории. «Главный вопрос нашего времени не противостояние демократии и то­талитаризма, свободы и деспотизма, капитализма и комму­низма, пацифизма и милитаризма, интернационализма и на­ционализма. Все эти темы не что иное, как маленькие побоч­ные вопросы — всего лишь побочные продукты главного вопроса, а именно: чувственная форма культуры против дру­гих форм. Мы живем и действуем в один из поворотных мо­ментов человеческой истории, когда одна форма культуры и общества (чувственная) исчезает, а другая лишь появляется»¹. Складывается новый тип культуры, который определит ха­рактер будущих социальных изменений. Однако раскрыть этот новый тип культуры пока еще невозможно.

' Сорокин П. Человек. Цивилизация. Общество М., 1992. С. 431—432.

Как видим, теория П. Сорокина носит глобальный харак­тер, стремится объяснить изменения, происходящие на протя­жении веков. Но она не может давать объяснение социальных изменений более кратковременных, имеющих место в рамках отдельных обществ или конкретных регионов. Для этого нужен другой понятийный аппарат, другие теории.

Тем не менее теория П. Сорокина остается до сих пор одной из самых значительных, основанных на колоссальном историче­ском материале теорий многовековых социальных изменений.

Индустриально-технологические теории интерпретируют со­циальные изменения как в той или иной степени производные от изменений в технологии материального производства.

Истоки этих теорий уходят в начало XIX столетия, когда вы­дающийся французский утопист К. А. Сен-Симон изобрел сам термин «индустриальное общество» и рассматривал основные социальные изменения своего времени (в Европе и Северной Америке) как процесс становления индустриального общества, основной движущей силой которого являются промышленники и банкиры, а материальное производство становится промыш­ленным производством. В этом он видел коренное отличие но­вого общества от традиционного земледельческого общества.

Особое развитие теории индустриального общества получили во второй половине XX столетия. Таких теорий несколько, и они как бы с разных сторон характеризуют то общество, которое они называют индустриальным, подчеркивая, что в этом обществе имеет место особый тип социальных связей и их изменений, обусловленных в решающей степени требованиями динамично меняющейся технологии индустриального производства.

Американский экономист и социолог У. Ростоу еще в 60-е гг. выдвинул концепцию «стадий экономического роста». Он до­казывал, что становление современных, промышленно разви­тых обществ проходит пять стадий, различающихся по уровню и характеру технологии, а соответственно и по характеру со­циальных структур и отношений. Первая стадия — традицион­ное общество, в котором господствует сельскохозяйственное производство, социальная структура носит отчетливо выра­женный иерархический характер, власть сосредоточена в руках земельных собственников, наука и техника находятся на до- ньютоновском уровне. Вторая стадия — формирование пере­ходного общества. Это означает увеличение капиталовложений на душу населения, появление нового типа предприимчивых людей — промышленников, становящихся движущей силой об­щества, и возникновение централизованного государства. Тре­тья стадия — сдвиг. Это — промышленная революция. В услови­ях Англии она произошла в конце XVIII в., Франция и Амери­ка находились на этой стадии в середине XIX в., Россия — в 1890—1914 гг., Китай и Индия — с начала второй половины XX в. Происходит накопление капитала, рост базовых отраслей промышленности. Четвертая стадия — зрелость. Формируется индустриальное общество, доминирует промышленное произ­водство, динамично возникают новые отрасли промышленно­сти, уровень капиталовложений доходит до 20% национального дохода, городское население увеличивается до 60—90%, растет доля квалифицированного и высококвалифицированного труда. Пятая стадия — стадия «высокого уровня массового потребле­ния». Здесь совершаются существенные качественные изменения в самом характере общества — доминирующими проблемами становятся проблемы потребления, а не производства, как это было раньше, промышленность концентрируется на производ­стве товаров массового потребления, резко возрастает значи­мость сферы услуг.

Французский социолог Р. Арон акцентировал другой аспект социальных изменений в эпоху развитого индустриализма. Он утверждал, что существовавшие в 50—60-е гг. развитые капита­листические страны и развитые (в промышленном отношении) социалистические страны являются двумя вариантами «единого индустриального общества». Сама логика развития индустриаль­ной технологии толкает их к определенной конвергенции, т. е. к экономическому и социальному сближению. Именно эта логика должна заставить социалистическую систему заимствовать и внедрять у себя элементы капиталистической рыночной систе­мы. В свою очередь буржуазное общество переносит на свою по­чву элементы государственного регулирования экономики, на­родно-хозяйственного планирования. Эти тенденции к обоюд­ному сближению и определяют и должны определять, согласно Арону, большинство социальных изменений. Некоторые идеи теории конвергенции в свое время разделял академик А. Д. Са­харов¹. Поддерживал идеи конвергенции и П. Сорокин².

Теория Арона была своего рода попыткой предложить вари­ант выхода из ситуации противостояния и противоборства, в том числе и военного, двух социально-экономических и поли­тических систем. Тем не менее она была очень неоднозначно встречена представителями буржуазного мира и категорически отвергнута марксистами, которые видели в ней попытку обо­снования политики поглощения капитализмом социализма.

Идеи зависимости социальных изменений от научно-техни­ческих и технологических факторов производства получили наиболее обобщенное выражение в теориях постиндустриаль­ного общества, авторами которых выступили ряд западных со­циологов и экономистов (Д. Белл, А. Турен, 3. Бжезинский и др.). Наиболее известны в этом отношении работы американ­ского социолога Д. Белла. (См., в частности: Bell D. The Coming of the Post-Industrial Society. N. Y., 1973. Русский перевод: Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. М., 1999.)

Основная идея теории — последовательная смена в исто­рии трех типов обществ", от доиндустриального общества через индустриальное общество к постиндустриальному обществу. В доиндустриальном обществе, утверждает Д. Белл, доминиру­ет сельскохозяйственное производство, а главными соци­альными институтами являются церковь и армия. В индусгри- альном — промышленное производство, главным социальным институтом здесь становятся корпорации и фирмы. Постинду­стриальное общество коренным образом изменяет социальную структуру: теперь уже доминирующую роль играет производ­ство знаний, а университет — как их производитель и накопи­тель — превращается в главный социальный институт. Новая роль науки и техники определяет изменения в экономике, профессиональной системе занятости и во всей социальной структуре общества. Главными из этих изменений большинство авторов называют следующие: перемещение центра тяжести в экономике от производства товаров к производству услуг; из­менения в социальной структуре и стратификации — домини­рующее значение для жизнедеятельности общества приобрета­ет не классовое, а профессиональное деление; формирование новой интеллектуальной технологии; введение контроля и планирования технологических изменений. Д. Белл утверждал, что правящую элиту теперь представляет не класс капиталис­тов, а профессионалы, обладающие высоким уровнем образо­вания. Собственность в старом смысле слова теряет свое реша­ющее значение в социальной стратификации, такое значение приобретает уровень знаний и образования. Коренные измене­ния происходят и в характере социальных конфликтов доми­нирующими из них становятся уже не классовые, а конфликты между компетентностью и некомпетентностью.

Таким образом, индустриально-технологические теории фиксируют многие реальные процессы современной действи­тельности, помогают лучше понять и характер современных развитых обществ, и характер и направленность осуществляю­щихся в них социальных изменений. Это относится прежде всего к выяснению социальных различий между так называе­мыми индустриальными и постиндустриальными обществами, что имеет особое значение при определении перспектив ны­нешних социальных изменений в России.

Вместе с тем из поля зрения авторов этих теорий выпадают многие другие факторы, являющиеся источником современ­ных социальных изменений Вряд ли эти источники надо ви­деть только в меняющейся технологии производства и игнори­ровать, скажем, политические, экономические, этнические или морально-религиозные факторы.

Функционалистские теории. Эти теории значительно меньше известны широкому кругу читателей, они меньше освещались в нашей научной и научно-популярной литературе. Однако даже краткое ознакомление с основным их содержанием со­вершенно необходимо.

Структурный функционализм, как известно, получил наи­большее развитие в середине XX в. (см. гл. 1). Вместе с тем данное направление в западной социологии неоднократно подвергалось критике за то, что его авторами проблемы структуры и функ­ций социальных систем разрабатывались в ущерб проблематике социального развития. Функционалистам, прежде всего Т Пар- сонсу, пришлось корректировать общую теорию и дать функци- оналистское видение процессов эволюции и развития. В чем суть этого видения, рассмотрим на материале работ Т. Парсонса¹

Исходя из общих постулатов структурного функционализма, Парсонс строит модель эволюции человеческих обществ. Такая эволюция понимается им прежде всего как процесс усиливаю­щейся структурной и функциональной дифференциации соци­альных систем, особенно социальных институтов, и, следова­тельно, движение общества от относительно простой структуры к все более сложной. Но при этом всегда, в любом обществе — простом или сложном — сохраняются так называемые эволю­ционные универсалии, в том числе язык, религия, родственные отношения и технология.

Парсонс выделяет несколько типов досовременных, доинду- стриальных обществ. К ним он относит: примитивные общества (племена), живущие за счет охоты и собирательства; более раз­витые первобытные общества, основу которых составляют ско­товодство и/или земледелие; промежуточные общества (циви­лизованные государства) — Древний Египет, античный мир, Древний Китай, в которых возникают письменность и грамот­ность.

Наибольший интерес, пожалуй, представляет трактовка Парсонсом того типа общества, которое он называет совре­менным. Такое общество стало формироваться в Европе (в ее «северо-западном углу» — имеется в виду прежде всего Анг­лия, Голландия, Франция) в XVII—XVIII вв. и получило наи­большее развитие к середине XX в. (распространившись по многим странам мира, лидирующее положение среди которых занимают США). Процесс трансформации общества от досов- ременного к современному называется Парсонсом модерниза­цией Для нее характерны три фундаментальных революцион­ных сдвига: промышленная революция, демократическая рево­люция и революция в образовании. Анализируя каждую из них, Парсонс акцентирует внимание прежде всего на соци­альных последствиях этих сдвигов, т. е. на изменениях в соци­альной стратификации, социальных институтах, социальном статусе человека, системах норм и ценностей.

Промышленная революция началась в XVII—XVI11 вв. в Ве­ликобритании. Она означала мощный рост экономической производительности, который повлек за собой колоссальный сдвиг в социальном разделении труда, изменения в социаль­ной структуре, появление новых функциональных механизмов: расширение рыночной системы и соответствующая ему диф­ференциация в экономическом секторе социальной структуры. Сердцевиной рыночной системы становится промышленность.

Рыночные отношения проникают и в сельское хозяйство, то­варом становится земля. Но решающим фактором становления рыночной системы является формирование рынков капитала и труда. Структура занятости основывается на рыночных отноше­ниях между «нанятым лицом» и «нанимающей организацией». Развитие капитала Парсонс связывает с распространением и организованностью финансовых рынков, которые достигли кульминации к середине XIX в. Деньги все более «перерастали свою функцию средства обмена и мерила стоимости и превра­щались в первостепенный контролирующий механизм всего экономического процесса»¹.

Технологические сдвиги, собственно вызвавшие промыш­ленную революцию, — паровой двигатель, электроэнергия, двигатель внутреннего сгорания, машиностроение и т. д. — на­ходятся в тесной взаимозависимости с изменениями в соци­альной организации производственного процесса. Критическое значение в этом отношении имела «дифференциация труда», т. е. выделение социальной функции труда из семейного до­машнего хозяйства, а также возрастание трудовой мобильнос­ти. Эти перемены глубоко затронули структуру семьи и струк­туру местных сельских сообществ. Индустриальное общество становится беспрецедентно урбанизированным.

Весьма показательна оценка Парсонсом роли государства в рыночной системе. В процессе промышленной революции госу­дарство становится участником рыночной системы. Государ­ство и экономика, утверждает он, «взаимозависимы». Парсонс соглашается с Э. Дюркгеймом в том, что «высокоразвитая эко­номика свободного предпринимательства, если сравнивать ее с более примитивными формами экономической организации, нуждается в более сильной, а не в более ограниченной госу­дарственной структуре». И еще: «Недоразвитость системы влас­ти крайне пагубна для экономики, а недоразвитость денежной и рыночной систем крайне вредна для политической организа­ции»². Как видим, американский социолог реалистично пока­зывает офомную роль государства в становлении и функцио­нировании рыночной экономики, и мысли эти высказаны за много лет до того, как наши отечественные «неолибералы», пришедшие к власти в начале 90-х гг., в качестве «последнего слова» науки стали провозглашать принцип невмешательства государства в экономические дела и проводить его в жизнь. Во­истину, не знали, что творят.

А каково, по Парсонсу, основное содержание демократи­ческой революции? В идеологическом отношении это прежде всего победа идей гражданского сообщества (гражданского об­щества) как такого сообщества, которое включает все населе­ние данной страны (например, всех французов) и ликвидиру­ет статус «простых людей» как граждан «второго сорта», равно как и особый статус привилегированных. Знаменитый лозунг Французской революции «Свобода, Равенство и Братство» как раз воплощал эту новую идею единого сообщества. Идея ра­венства, в частности, подчеркивала принцип «равенства лич­ных возможностей» и личного достижения ценностнозначимых статусов. «Обретение статуса или его сохранение в условиях конкуренции могло оцениваться как награда за заметный вклад в деятельность социальной системы»¹.

В проблеме гражданского равенства Парсонс, вслед за аме­риканским социологом и политологом Т. Маршаглом, выделя­ет собственно гражданский, политический и социальный ком­поненты, причем первые два обозначились еще в период Французской революции, а третий вышел на первый план только к середине XIX в. Гражданский компонент включает га­рантии естественных прав человека, т. е. гарантии жизни, сво­боды и собственности (что зафиксировано во Французской декларации прав человека и в американском Билле о правах). Политический компонент гражданского равенства касается воп­росов демократических выборов, развития представительных институтов. Европейские политические системы выработали принципиально общую конструкцию — всеобщее избиратель­ное право, «один гражданин — один голос», тайное голосо­вание. Социальный компонент, по Парсонсу, является «наи­более фундаментальным», но и менее развитым. Центральным принципом здесь является то, что «члены общества должны иметь не просто формальные, но реальные возможности кон­курировать с друшми членами, причем с достаточными шанса­ми на успех»². Причем «у конкурентной системы (т. е. социаль­ной системы — общества, основывающегося на принципах конкуренции. — Л. М.) должен быть и «нижний порог», опре­деляющий стандарт «благосостояния», на который претендуют все члены общества и который понимается как «право» жить на уровне этого стандарта, а не как «благотворительность»³.

Наконец, революция в образовании. Одной из характерных черт этой революции было широкое распространение началь­ного образования, а в дальнейшем и повышение уровня обра­зованности населения за пределы элементарной грамотности. До XIX в. в любой стране элементарная грамотность имела ме­сто в среде небольшого элитарного круга. Радикальным проры­вом была попытка дать грамотность всему населению. Соци­альный смысл этого скачка — в колоссальном сдвиге в сторо­ну равенства возможностей, в том числе и за счет совместного обучения лиц обоего пола. Образование становится необходи­мым для достижения различных статусов и в сфере занятости, и в стиле жизни. Особенно это относится к ситуации, когда массовым становится высшее образование. Парсонс подчерки­вает «творчески-новаторскую функцию образовательной систе­мы». Ныне, в отличие от XVIII и даже XIX в., техника стала в высшей степени зависимой от «отдачи» научных исследований.

Важнейшие социальные последствия развития образования связаны с изменением форм социальной стратификации — все большее распространение получают приобретенные соци­альные статусы, в отличие от приписываемых. «Самостоятель­но пробившийся человек» становится самым распространен­ным участником социальной конкурентной системы. Главным фактором (и идеалом) становится равенство. Парсонс отмечает «утопизм» полного политического равенства, но в то же время подчеркивает, что «люди «обучаются» и отбираются в соответ­ствии с социализированной способностью к выполнению от­ветственных ролей, требующих высокого уровня компетентно­сти и влекущих за собой высокий уровень вознаграждений, включая доход, политическое влияние и, в несколько мень­шей мерс, власть»¹.

И наконец, вывод: «Революция в образовании через разви­тие академического комплекса и каналов практического при­менения научных разработок дала старт преобразованию всей структуры современного общества. Сверх того, она уменьшает важность двух главных объектов идеологического внимания — рынка и бюрократической организации. На передний план выдвигается организация по принципу ассоциации, особенно в ее коллегиальной форме».

С точки зрения Парсонса, важнейшая проблема современных обществ — интеграция социальных последствий всех трех рево­люций — промышленной, демократической и революции в об­разовании. Последствия последней революции выдвинулись в последнее время на передний план. Особо острые проблемы ра­зовьются в сфере культурных систем и их отношении к обще­ству, и в сфере мотивации социальной солидарности крупно­масштабного и высокоплюралистичною общества. Система со­временных обществ еше далека от кульминационной точки своего развития — ее можно будет ожидать «через столетия и даже больше». «В следующие сто с лишним лет будет продол­жаться процесс оформления» системы современных обществ.

Картина социальной эволюции, нарисованная Парсонсом, как уже отмечалось, акцентирует внимание на структурно- функциональных аспектах социашных изменений, и в этом ее существенная положительная сторона. Вместе с тем эта картина неоднократно подвергалась справедливой критике в зарубежной и отечественной социологии за явно прозападную, больше того — проамериканскую ориентацию. В самом деле, кульмина­цией эволюционного процесса он провозглашает США, видит в них образец и лидера «современного общества», а американиза­цию социальной и культурной жизни других обществ считает явлением неизбежным. Вряд ли с такими утверждениями могут легко согласиться представилели других стран и континентов.

Общая оценка макросоциологических теорий. Описанные вы­ше теории при всех различиях между собой имеют и общие черты. К их числу можно отнести попытки представить в виде некото­рой единой схемы чуть ли не все историческое развитие челове­чества, во всяком случае историческое развитие в Европе и пос- леколумбовой Америке. Такая схема основывается на предпосыл­ке, что человеческая история так или иначе подчинена некоторой обшей единой закономерности, какому-то общему единому закону эволюции. Однако можно ли априорно и умозри­тельно предполагать, что такой единый закон существует? Дело прежде всего в том, что социальными науками еще недостаточно изучены материалы по истории неевропейских обществ.

Каждая из описанных теорий претендует на то, чтобы быть универсальной (хотя и не единственной) схемой объяснения наиболее фундаментальных социальных изменений в истории человеческого общества. Конечно, само по себе такое стремле­ние не может не вызвать уважение, ибо предполагает колос­сальную предварительную исследовательскую работу, которая проделана их авторами и сторонниками. Но основная проблема заключается в том, что общественные науки, социология в том числе, на данном этапе пока, видимо, не готовы дать все­объемлющую теоретическую картину социально-исторического развития, такую картину, которая вбирала бы в себя и общие социально-исторические закономерности, и специфику регио­нов и народов, т. е. представляла человечество как некоторую целостную социокультурную систему и в то же время учитыва­ла особенности различных ее частей. В каждой из рассмотрен­ных выше теорий есть свои достижения и результаты, интерес­нейшие наблюдения, но ни одна из них не может быть приня­та как единственная и все объясняющая схема важнейших социальных изменений в долгой истории человечества. Много­численные дискуссии на эту тему в социологии продолжаются.