1* Здесь — не место приводить конкретные примеры; оставим их для другого случая.

2* История письменности и других изобретений, в той мере, в какой относятся они к истории человечества, будет показана в дальнейшем изложении.

241

никать в самую душу человека;  в результате сократилось количество диа-ектов   наречий, характерных для народов  и  племен,  ослабла память людей    живая  сила  их  духа;   всему   этому   виною  искусственное  средство — предначертанные формы выражения мысли. И человеческая душа давно бы уже  была  раздавлена ученостью, книгами,  если  бы  само Провидение не давало  передышки  нашему духу,  прибегая   к   разрушительным  катастрофам и революциям. Рассудок связан буквой, и вот он уже не идет, а робко пробирается,  плетется через силу;  лучшие наши мысли умолкают, погребенные   в   мертвых   черточках   письма.   Но   все   это   не   мешает   нам видеть в письменной традиции самое долговечное, самое упорное и действенное установление бога на земле, — благодаря нему народ воздействует на народ,  столетия — на  столетия,  а  со  временем  весь  человеческий  род будет связан единой цепью братской традиции.

III. Все известные человеческому роду науки и искусства созданы подражанием, разумом и языком

Как только бог или гений научил человека  отмечать  признаки предметов и таким способом  присваивать себе самые предметы,  а с каждым найденным признаком соотносить условный знак, как только, говоря иначе, появились первые начатки языка разума, так сразу же оказалось, что человек  встал  на  путь  наук  и  искусств.  Ибо, создавая  науки  и  искусства, человек и не делает ничего иного, как отмечает и обозначает. Как только дано было человеку самое трудное его искусство — язык, так, можно сказать, ему дан был прообраз всего.

Так, например, человек, постигавший в животном тот признак, по которому он мог называть его, тем самым уже закладывал основу для того, чтобы приручать поддающихся приручению животных, получать пользу от приносящих пользу и вообще завоевать для себя все, что только ни есть в природе; присваивать и значило попросту замечать для себя признаки приносящего пользу, поддающегося приручению, подлежащего присваиванию  существа  и   обозначать   их   каким-либо   знаком   или   словом   своего языка.  Так,  человек  заметил,  что  ягненок  сосет  молоко  кроткой  овцы, что теплая овечья шерсть согревает руки;  и то и другое человек постарался присвоить себе. На дереве, плодов которого заставлял искать человека голод, человек заметил   листья,   которыми   он   мог   препоясываться, древесину, которая могла согревать его. Так человек сел и на коня, чтобы конь нес и вез его, и оставил его при себе,  чтобы конь и в другой раз вез  его;   человек   замечал,   как   защищаются   и   кормятся   животные,   как природа воспитывает и хранит от опасности своих детей. И так вступил он на путь искусств, и не каким другим путем, а просто развивая отвлеченный от предмета признак и запечатляя его каким-либо способом или любым знаком, то есть,  короче говоря,  запечатляя его  в  языке.  Благодаря

242

языку, и только благодаря языку, сделалось возможным последовательное развитие мысли — цепь мыслей, стало возможным осознавать, распознавать что-либо, вспоминать о чем-либо, обладать чем-либо; так со временем родились науки и искусства: рождены они были отмечающим признаки разумом и преднамеренным подражанием.

Уже   Бэкон   мечтал     об     искусстве   инвенции,    но   поскольку   теория инвенции, изобретения, будет тяжеловесной, а притом, по-видимому, и бесполезной,  то  весьма  поучительным  трудом   была  бы «История  изобретений» — вечный пример,  явленный потомству богами  и  гениями человечества.  Мы  увидели   бы  тогда,  как  один  изыскатель  замечает  новые  признаки вещей, подсказанные ему случаем и судьбой, как другому приходит на ум новое обозначение, служащее с тех пор орудием  знания, как иной раз связать две давно известные мысли значит положить начало новому искусству,  влияние которого не ослабевает  в течение тысячелетий. Иногда бывало и так,  что люди  находили новое  и  забывали о нем, — теория существовала, но ею  не  пользовались,  и  вот,  наконец,  счастливец подбирал золото, лежащее на дороге, или находил для себя новую точку опоры и с помощью рычага сдвигал с места целые миры. История  изобретения и  совершенствования   искусств, — история,   которой   более  всего  гордится человеческий  ум, — свидетельствует,  напротив,  о  том,  что  высшая  судьба правит   во   всех   делах   людей.   Признаки,   материя   для   их   обозначения давно уже существовали;  и только теперь люди заметили их, только теперь дали они им обозначения. Генезис искусства, как и генезис человека,— мгновенное наслаждение, какое испытывают, соединяясь, тело и душа, — бракосочетание Идеи и Знака.

С глубоким преклонением перед творениями человеческого духа я свожу их к простейшему принципу — вещи находятся и обозначаются, ибо именно в этом простом, в умении найти и обозначить вещи и состоит подлинная божественность человека, только ему свойственное преимущество. Кто пользуется выученным языком, блуждает, словно во сне, разум его спит, он мудр чужим умом, он умен как подражатель; кто пользуется чужим искусством, разве художник сам? Но в чьем уме рождаются особенные мысли, в ком мысли эти слагают для себя особое тело, кто видит не глазами только, но и духом, кто именует вещи не единым языком, но и душою, кому удается подслушать природу, творящую в мастерской своих творений, высмотреть ранее не известные проявления ее деятельности и применить их для человеческих целей с помощью новых искусных орудий и приемов, — тот человек в собственном смысле слова, человек редкостный — настоящий бог среди людей. Человек этот говорит, и тысячи вторят ему заплетающимися языками; он творит, другие играют его созданиями, он был муж в расцвете сил, а те, что пришли после него, быть может, на века останутся детьми. Как редки первооткрыватели среди людей; мы лениво, бездумно цепляемся за то, что имеем, и не беспокоимся о том, чего нам недостает: мир, история народов являет тому тысячу примеров, доказывает это и сама история культуры.

Итак, с науками, с искусствами началась новая традиция рода челове-

243

ческого, присоединить новое звено к ее цепи посчастливилось лишь совсем немногим; другие цепляются за нее, как верные и послушные рабы, и механически влекут ее вперед. Вот этот кофе, который я пью сейчас, он прошел через руки многих людей,  а  моя  заслуга — только в том,  что  я его пью; так и с нашим разумом, с нашим образом жизни, ученостью и воспитанием, военным искусством и государственной мудростью, — это собрание  чужих  изобретений   и  мыслей,   они  собрались   к  нам   со  всех   концов света,  мы  купаемся  и  тонем  в  них с  детства,  и  нашей  заслуги  тут  нет.

Итак, если европейская   чернь   гордится   Просвещением,   Искусством, Наукой, если толпа надменно презирает три прочие части света, так это пустое тщеславие;   европеец,  как  безумец  в  рассказе,  считает  своими  все корабли в гавани, все изобретения людей,  и все только потому, что, когда он родился, все эти изобретения, все эти традиции уже существовали рядом  с  ним.  Жалкий!   Придумал   ли   ты   что-нибудь   сам?   И,   впитывая все   эти   традиции,   думаешь   ли   ты   что-либо?   Ведь   пользоваться   готовым — это  труд   машины;   впитать   в   себя   сок   науки — это   дело   губки: ее  заслуга,   что  она   родилась   на   мокром   месте.  Если  твой   военный  корабль  плывет   на   Таити,   а   пушки   твои   гремят   на   Гебридах,   то,   право же, ты не умнее туземца и аборигена и ничуть не ловчее его, — он ведь умеет править своей  лодкой,  а построил он  ее голыми  руками. Вот  эта неясно чувствовали и дикари, познакомившись с европейцами, вооруженными всеми инструментами своих знаний. Европейцы показались им неведомыми,   высшими существами, они склонились перед ними, они почтительно приветствовали их, но, когда они увидели, что европейцы болеют и умирают, что их можно ранить, что физически они слабее туземцев, они стали губить людей, потому что боялись их искусств, а между тем человек тут отнюдь не был тождествен своему искусству.  И это  же можно сказать  обо   всей   европейской   культуре   в   целом.   Язык   народа,   тем   более язык книжный, может быть умным и рассудительным, но отнюдь не непременно  умен  и   рассудителен  тот,  кто  читает  эти  книги  и  говорит  на этом   языке.  Вопрос — как   читать,   как   говорить;   но  и   в   любом  случае говорящий, читающий только повторяет уже сказанное, он следует за мыслями другого, все обозначившего и назвавшего. Дикарь в своей ограниченной жизни думает своеобычно  и  выражает свои  мысли  определеннее, яснее, истиннее, он умеет пользоваться своими органами чувств, членами тела, практическим рассудком, немногими орудиями труда, умеет пользоваться ими с большим  искусством,  всецело  отдаваясь  своему делу, — конечно же, если поставить его лицом к лицу с той политической или ученой машиной, что, словно беспомощное дитя, стоит на очень высоких подмостках, построенных, увы! чужими руками, даже трудами всего прошлого мира, то дикарь  будет образованнее  и  культурнее такой  машины.  Естественный человек — это ограниченный, но  здоровый и умелый  обитатель Земли. Никто не отрицает, что Европа — это архив искусств и деятельного человеческого рассудка; судьба времен сложила здесь все свои сокровища, они здесь умножаются  и не лежат  без  движения.  Но  отсюда  не следует, что у  всякого,  кто  пользуется   ими,   рассудок  первооткрывателя;

244

скорее напротив, рассудок, пользуясь чужими находками, обленился: ведь если в  руках моих  чужой инструмент, я не буду утруждать себя изобретением нового.             

 

Гораздо более трудный вопрос: как науки и искусства способствовали счастью                 людей; приумножили же они счастье людей? Я думаю, что на этот  вопрос нельзя ответить просто — «да» или «нет», потому что и здесь все дело в том, как люди пользуются изобретенным и найденным.   Что  на свете есть теперь более тонкие и искусно сделанные орудия труда, что, затратив меньшие усилия, можно добиться большего, что можно беречь человеческий труд, — все это не вызывает сомнения.

Неоспоримо и то, что всякое новое искусство, всякая новая наука создают новый союз солидарности между людьми, создают новые потребности, не удовлетворив которые, не могут даже и жить наделенные искусством люди. Но вот что остается вопросом: расширяют ли возросшие потребности тесный круг человеческого счастья; способно ли искусство прибавить к природе нечто существенное или же оно, напротив, только обделяет и изнеживает природу; не пробуждают ли научные и художественные таланты таких склонностей в человеческой душе, при которых людям все тяжелее и тяжелее обрести прекраснейший дар — удовлетворенность, ибо склонности эти, как балансир часов, беспрестанно противятся покою и удовлетворенности; и, наконец, не случилось ли так, что многие страны и города из-за скопления, из-за взаимосвязи теснящихся на узком пространстве людей превратились в приют для бедных, в госпиталь и лазарет, где, в спертом воздухе, по всем правилам искусства, хиреет бледный род людей, они кормятся милостыней, незаслуженными ими благами наук, искусств, государств, а потому приняли облик нищих, занимаются нищенским ремеслом, а потому и терпят, как нищие. Как решить эти и многие другие вопросы, научит нас дщерь Времени — светлая История.

О вы, посланцы Судьбы, вы, гении и первооткрыватели, на каких опасных вершинах пользы исполняете вы свое божественное предназначение! То, что вы находили, вы находили не для себя, и не во власти вашей было назначить миру и потомству, как пользоваться вашими открытиями, что прибавить к ним, что, новое или противоположное, изыскать по аналогии с ним. Ьывало и так, что жемчужина столетиями лежала в земле рядом с нею копались в поисках червей петухи, пока, наконец, какой-нибудь недостойный не находил ее и не вправлял в корону монарха, где блеск ее не всегда благотворен для людей. Но вы делали свое дело и наградили потомство сокровищами, найденными вашим беспокойным духом или ненароком доставшимися вам в дар от судьбы. Судьбе и предоставили вы распоряжаться вашей находкой, и судьба поступала так, как считала нужным. Периодически совершавшиеся катастрофы или губили мысль, или позволяли ей развиться; судьба, царящая во всем мире, смешивала яд и противоядие, пользу ивред, одно смягчала другим. Изобретатель пороха не думал о том, что искра черной пыли повлечет за собой чудовищные разрушения и будет уничтожать вещи и государства, но ни он, ни мы не можем и предполагать, какие благотворные семена заключены в бочке с

245

порохом    на  которой   восседает  теперь  немало  тиранов   и   деспотов,  какие семена лучшего устройства  мира  будущего  заключены  в ней. Ведь гроза же очищает  атмосферу!   Человек,   впервые  заметивший,  в  какую  сторону обращена магнитная стрелка, не предвидел ни счастья, ни бедствий, которые принесет  этот   волшебный   дар   всем   частям   света,   когда  поддержат го иные знания  и  художества,  но и  здесь новая  катастрофа,  возможно, положит конец прежним  несчастьям  и  произведет  на  свет  новые,  неслыханные. То же можно сказать и о железе, стекле, одежде, деньгах, письменности и книгопечатании,  астрономии и  всех науках,  какими пользуется искусство управления людьми и государствами. Та поразительная взаимосвязь всех открытий, которая сказывается в их развитии, периодическом продвижении вперед, то ни на что не похожее явление, когда одно удивительным образом ограничивает и смягчает действие другого, — все это признаки того, как распоряжается, как руководит бог нашим родом, все это — истинная философия истории человеческого рода.