16* См. «Народные песни» в целом и, в частности, северные песни — т. I. С. 166, 175, 177, 242, 247; т. II. С. 210, 245.

17* «Народные песня», т. II. С. 128.

220

страны  заставляют  мужчин   заняться  общим   делом,   появляются   героические души, и они  заключают между собой вечный союз любви — в жизни и после смерти.   Такова   была    дружба    греческих    героев,    которая   будет славна  в  веках;  такими  были  превозносимые  всеми  скифы, такие  герои и теперь живут среди народов,— среди тех, что любят охоту, войны, странствия ло лесам  и   пустыням,   вообще  всякого  рода   приключения.  У   земледельца — соседи, у ремесленника — мастера его цеха, к которым он благоволит н которым, может быть, завидует; и, наконец, ростовщик, ученый, княжеский слуга — как  далеки  от той  дружбы,  когда  друг сам  выбирает себе друга, от дружбы деятельной, верной, проверенной, от дружбы, о которой   знает   странник,   пленник,   раб, связанный   одной   цепью   с   другим рабом. В тяжелые времена  в странах, терпящих бедствия, нужду, друзья находят друг друга; друг, умирая, умоляет друга отомстить за его смерть, он радуется тому, что встретится с другом за гробовой доской. Душа друга пламенеет, пока он не примирит тень покойного, не освободит из плена живого,  пока  не  поможет  другу  в  битве,  не  разделит  с  ним  славу.  Небольшое  племя,  род людей—это  не  что  иное,  как  союз,  как  хор связанных узами крови  друзей, от других родов отделяет их  ненависть и сама любовь. Таковы арабские племена, многие татарские роды и большинство туземных американских племен. Самые кровопролитные междоусобные войны,  которые  вели  такие  племена,  начались  с  самых  благородных  человеческих чувств, хотя и стали позором человечества, — это были чувства оскорбленной чести рода, чувства обиженной, задетой дружбы.

В дальнейшие рассуждения, в рассмотрение различных форм правления, какие существуют на Земле, в обсуждение характеров государей и государынь я пока не буду входить. Ведь до сих пор, на основании указанных у нас причин, невозможно объяснить, почему один-единственный человек царит над тысячами своих братьев по праву рождения, почему, не связанный договором и ничем не ограничиваемый, он может повелевать ими, как ему заблагорассудится, почему, не беря на себя ни малейшей ответственности, он тысячами может отправлять их на верную смерть, почему, никому не давая отчета, может он растрачивать сокровища государственной казны, почему, растратив казну, он самыми тяжкими налогами может облагать беднейший люд, — как сказано, все это мы не можем еще объяснить, и тем более из первоначальных замыслов природы отнюдь не вытекает, почему народ мужественный и смелый, почему тысячи благородных женщин и мужчин должны иной раз целовать туфлю слабосильного тирана, почему должны боготворить они скипетр, которым безумствующий побивает их, какой бог, какой бес внушил им мысль предоставлять на усмотрение одного-единственного человека и разум, и силы, и нередко самую жизнь, и все права человечества и считать высшей радостью и благодеянием для себя, если один деспот породит другого деспота; поскольку все такие вещи при первом взгляде на них кажутся самой запутанной загадкой человечества, а большая часть людей на Земле, к счастью или к несчастью для себя, не знакомы с такими формами правления то мы  и  не можем  причислить  их  к  первым,  необходимым,   всеобщим и

221

естественным   законам   человечества.   Муж   и   жена,   отец   и   сын,   друг   и враг — все эти слова подразумевают определенные отношения, существующие между людьми;   но   вождь,   царь,  король,  наследный   законодатель  и судья, господин и управитель, поступающий по своему усмотрению и произволу, все решающий  за  себя  и  за  своих   даже не родившихся  еще наследников. — все   эти   понятия   должны   быть   разработаны   совсем   иначе, И  мы  сейчас   не   можем   разработать   их   надлежащим   образом.   Довольно того, что мы рассмотрели землю — эту оранжерею естественных чувств и способностей,   искусств   и   умений,   душевных   сил   и   добродетелей,   в   довольно   большом   разнообразии   их;   теперь   же   нам   предстоит   рассудить, может   ли   человек   основывать   на   них   свое   счастье,   способен   ли   он   к счастью  и  далее — есть  ли  мера  человеческого счастья  и  в  чем  она  заключена.