14* См. «Народные песни»15, т. I. С. 33; т. II. С. 96—98 и 104.

218

корыстного желания  награды.  Не потому  любит  мать свое дитя, что оно заслуживает  любви,  а   потому   что  дитя — это  живая   часть  ее  существа, дитя ее сердца, отпечаток  ее природы.  Потому  горе  ребенка  переворачивает все нутро ей, и сердце  бьется сильнее,  когда  она   видит  счастье  ребенка, и кровь ее течет покойнее, когда дитя пьет молоко ее сосцов, а потому не отрывается еще от нее,  всем  существом  своим  привязано  к  ней. И такое материнское чувство присуще  всем неиспорченным  народам  земли; климат все меняет, но этого изменить он не в силах;  и только царящие  в  обществе   порядки — порча   и   извращение — способны   все   переменить: порок покажется слаще нежных мук материнской любви.  Гренландка кормит сына  грудью два  и три  года — в  природе  нет  пригодной  для ребенка   пищи;   терпеливо   и   кротко  сносит  она   все   проявления   пробуждающегося мужского нрава. Негритянка — сильнее мужчины, когда лесное чудовище нападает на ее дитя;   поражаясь  и  изумляясь,  читаешь  рассказы  о  материнском  мужестве,  о  презрении   самой   смерти.   А  если  смерть отнимает у нежной матери, которую называем мы дикаркой,  утешение и заботу  всей ее жизни,  то,  что делает  всю  жизнь  ее  осмысленной,— прочитайте  в  книге  Карвера^15*  жалобу    надовесской    женщины¹⁶,    потерявшей мужа и четырехлетнего сына, — тогда чувство, что захватывает всю ее душу, не поддается описанию. Каких же чувств подлинной женской гуманности недостает этим народам, если даже горькая нужда, ложное понимание чести и унаследованный грубый нрав  иной  раз  и способны  сбить  их с правильного пути? Не только в зародыше видим мы у них чувство благородного и высокого, нет, оно развито, развито настолько, насколько допускают то образ жизни, климат, традиция и своеобычный нрав народа.

* * *

Но если все это так, мужчина не отстанет от женщины, и есть ли на свете такая доблесть, которая не расцвела хотя бы в одном уголке Земли?  Первая  доблесть мужчины — это мужество,  с которым стремится  он воцарить на Земле и наслаждаться жизнью—не лениво, но вольно и щедро; доблесть эта развилась многообразно и почти всюду, потому что нужда учила ее, а страна и обычаи вели своими путями.  Мужчина стремился  к славе, и ради славы готов был переносить опасности, победить опасность значило обрести самое драгоценное сокровище жизни.  Это  настроение от отца переходило   к   сыну, раннее воспитание усиливало его, и, спустя несколько  поколений,  оно  становилось  наследственной   чертой  народа.   Для прирожденного охотника зов  рога, лай собаки — нечто такое,  что  другой не может себе и представить;  впечатления детства играют тут свою роль, а нередко даже облик охотника и ум охотника переходит из поколения  в поколение. Так и всякий образ жизни  вольного народа.  Песни народа — лучшие свидетельства чувств, влечений, желаний народа, из песен мы уз-

^l5* См. «Путешествия» Карвера, с. 388 сл.

219

наем, как видит народ действительность, в песнях мы из уст самого народа слышим подлинный комментарий к образу его мыслей и чувств^16*. Даже обряды, поговорки, мудрые речения говорят меньше чем песни, но еще больше скажут нам характерные для народа сновидения, если бы у нас были примеры их снов и путешественники записывали их. В игре и во   сне   человек   вполне   бывает   самим   собою,   прежде   всего — во   сне.

Вторая  добродетель  мужчины — любовь  к  детям,   и   выражается   она лучше всего в мужественном воспитании, которое дает он им. Отец рано приучает   сына   вести   тот   же   образ   жизни,   что  и   он   сам    он   учит  его всему, что умеет делать сам, любит в нем самого себя, потому что сам он, отец, состарится и умрет раньше сына. Чувство это — основа чести рода и доблести рода  на  всей  Земле;   воспитание превращается в дело всего об щества, более того—в дело  вечности;  чувство это наследует все преимущества и все предрассудки родов и племен людей. Вот почему все племена, все народы радуются, когда сын становится мужчиной и берет в руки орудия труда, оружие своего отца: вот почему так скорбит отец, когда смерть кладет конец его высоким надеждам. Прочитайте, как скорбит гренландец, когда умирает его сын^17*, как оплакивает Оссиан своего сына Оскара, — и вы почувствуете раны отцовского сердца, прекраснейшие раны, какими ранена бывает грудь мужчины.

Благодарная любовь сына лишь незначительно возмещает любовь, которая  влечет к  сыну отца,  но  и  это отвечает намерениям природы. Сын становится отцом, и сердце его изливается на сыновей, — полноводный поток течет вниз, не вверх, и только так сохраняется в целости цепь растущих и обновляющихся  родов. Итак, нельзя видеть противоестественность в   том.   что   преследуемые   голодом   народы   предпочитают   ребенка   отцу, отжившему свой век, и даже ускоряют смерть престарелых, как рассказывают нам.  В  этом  последнем — не  ненависть,  а печальная  нужда, можно даже  сказать — хладнокровная   благожелательность,  потому  что  ведь они не могут ни прокормить, ни взять с собой стариков, а потому предпочитают дружеской рукой немучительно положить конец их жизни, а не оставлять их на съедение диким  зверям. Не может ли быть так в тяжкую минуту, что друг, глубоко страдая, нанесет смертельную рану своему другу и совершит тем благодеяние, которое не совершить было иначе, потому что не спасти было жизнь друга?   Но песни народов,  войны народов, легенды и сказания   народов,   а   прежде   всего   образ  жизни   народов,   передающийся из  поколения   в  поколение,  говорит  нам  о  том,  что  слава  отцов  не умирает в душе рода, что она непрестанно и деятельно творит в них и что отцы   племени   пользуются   вечным   уважением   и   почитанием   племени.

Наконец, совместно пережитые опасности пробуждают в людях мужество, таковы благороднейшие узы, которые связывают мужчин, это узы дружбы — третья    доблесть    мужчины.     Когда     образ    жизни,    условия