4* «Физиология» Галлера, т. V, с. 16.

раздражать нервы, бездумно тратить соки организма — это удовольствие для  которого  создан   человек;   племена  браминов,  начиная  с  предков  их, с  самого  начала   мира  не  пробовали  ни   мяса,  ни  вина.  Но  уже  на  примере  животных  видно,  какую  власть  над  всеми органами чувств обретает мясо; насколько же сильнее должно влиять оно на тончайший цветок творения — на   человека.   Умеренность   в    чувственных    наслаждениях — это, без   всякого  сомнения,   более   действенный   метод   достижения   философии гуманности,  чем  разные  ученые,  надуманные  абстракции.  Народы  с грубыми чувствами, живущие в дикости, и в жестоком климате, обычно прожорливы;  им нередко приходится голодать, и едят они все, что попадется под  руку.   Народы  с  более  утонченными  органами  чувств   любят   более тонкие наслаждения. Пища их проста, одна и та же изо дня в день; зато они привязаны к сладостным мазям, тонким запахам, к роскоши, удобству, а цветок наслаждений для них — чувственная любовь. Если говорить только о тонкости органов чувств, то нет колебаний  в том, на чью сторону склонится чаша весов, ибо ни один европеец не станет долго выбирать между трапезой гренландца с его рыбьим жиром и специями индийца. Но вот вопрос — к кому мы ближе, несмотря на всю нашу культуру на словах, к кому ближе мы в главном, на деле, к гренландцу или к индийцу?  Индиец свое счастье видит  в  бесстрастном покое,  в  не нарушаемом ничем наслаждении, радостном и светлом, он дышит сладострастием, он погружен в море сладостных сновидений и освежающих запахов, — а что же  такое  наша  роскошь,  ради  которой   беспокоим,  ради  которой  грабим мы  целые  части  света?   Что  нужно  нам,  что  мы   ищем?   Новых,  острых приправ — притупленному  языку,  чужих  плодов,  чужой   пищи,  вкуса которой мы иной раз не можем и распробовать в изобилии и мешанине всякой  еды,  пьянящих  напитков,   отнимающих  у  нас  покой   и   рассуждение; что  бы  еще  придумать,  чтобы  возбудить  и  разрушить  наше естество, — вот какую великую цель ставим мы перед собою каждодневно. Наши сословия различаются по тому, насколько могут достигать этой цели; в ней видят свое  счастье  целые  нации.  Счастье?   Почему  же  голодает  бедняк, вынужденный в поте лица своего трудиться, чтобы  вести самую  жалкую жизнь, тупо чувствуя свое существование?  Чтобы богачи, чтобы великие мира сего каждодневно  притупляли  свои  чувства  более  утонченным способом, чтобы  вечно питали они  в  душе своей  жестокосердие  и  грубость. Индиец говорит так: «Европеец всеяден». А утонченное обоняние индийца заставляет его с отвращением смотреть на дурно пахнущего европейца. По его понятиям, европеец не может не принадлежать к презренной касте отверженных, которой разрешено есть все. И во многих странах, где живут магометане, европейцев называют нечистыми животными, и причиной тому —далеко не просто религиозная ненависть.

Вряд ли природа дала нам язык для того, чтобы несколько сосочков на нем были целью нашей тяжелой жизни и причиной несчастья других людей. Природа наделила язык способностью ощущать вкус — отчасти для того, чтобы усладить нам обязанность утолять волчий голод, а потому и более приятным образом увлекать нас к нелегкой работе, отчасти

197

же  для   того,   чтобы   язык   стоял   на   страже   нашего   здоровья,   но  такого стража роскошествующие нации давно уже потеряли. Скот знает, что для него  здорово,  и  ест  траву  с  осмотрительностью,   ничего  вредного  и   ядовитого для себя он  не тронет, скотина ошибается  редко. Люди,  жившие вместе с животными и скотом, хорошо могли разбирать, что полезно, а что вредно, но они утратили прежнюю разборчивость, когда стали жить среди людей:  так индиец потерял  свой  более  чистый  нюх,  когда  перестал  питаться простой пищей. Народы, живущие на воле, народы здоровые, еще не отвыкли от своего руководителя среди чувств. Они едят плоды, растущие в их стране, и никогда не ошибаются или ошибаются крайне редко; североамериканец даже распознает врагов своих по запаху, а житель Антильских  островов  различает  своим  нюхом  следы,  оставленные  разными народами.  Так даже самые  чувственные,  животные  способности  человека могут развиваться, если упражнять их;  но самое лучшее для них развитие — чтобы   они   оставались   в   должной пропорции к настоящему человеческому образу жизни, чтобы ни одна сила и способность не отставала и не господствовала среди прочих. Пропорции такие меняются с каждой страной   и   каждой   климатической   зоной.   В   жарких  странах  люди  едят самую омерзительную для нас пищу, вкус этих людей — дик, но природа требует такой  пищи — в  ней  лекарство,  спасение,  благодеяние^5*.

И, наконец, слух и зрение — самые благородные органы чувств, — чтобы пользоваться ими и создан весь органический строй человека;  именно у него эти органы чувств превосходно развиты, в отличие от чувств животных, они искусны и умелы! Сколь остры слух и зрение некоторых народов!  Калмык  видит вдалеке дымок,  но ни один европеец его   не   приметит,— пугливый араб прислушивается к звукам и шорохам в своей тихой пустыне.  А если к этим острым и тонким чувствам присоединяется еще и направленное внимание, то мы видим на примере многих народов, сколь много может добиться и в этом малом деле человек, упражнявший свои чувства. Народы-охотники знают в своей стране каждое дерево, каждый кустик;  североамериканец никогда не заблудится в своих лесах. Они преследуют своего врага, проходят сотни миль, а потом вновь отыскивают свою  хижину.  Благонравные  гварани,  рассказывает  Добритцхофер,  с  поразительной  точностью   воспроизводят  всякую тонкую,  искусную  работу, которую покажешь им, но если начать описывать им словами, то на слух они мало что могут представить и потом ничего не могут сделать — естественное следствие их воспитания, потому что душа их воспитана не словами, а наглядными  вещами, которые они  видят, тогда как многоученые люди  понаслушались  иной   раз  так  много  всего,   что  уже  не  могут   разглядеть того, что находится у них под носом. Душа вольного сына природы,   можно  сказать,  делится   между   глазом   и   ухом,   он   с   абсолютной точностью знает вещи, которые видел в своей  жизни,  он с полной точностью  пересказывает  легенды,   которые  слышал.   И  язык  его  не  запле-