5* «Путешествия» Спаррмана, с. 177.

172

даже по строению своего  черепа,  что у  жителя  Малликолло  есть  способности, каких лишены многие другие народы. Поистине, обезьяна и человек никогда не были одной породой, и последние остатки басен о том, что будто когда-то где-то человек и обезьяна жили вместе, принося потомство^6*, заслуживают  того,   чтобы   в   них   разобрались   и   их   опровергли. Всякий род природа обеспечила, каждому дала свое наследие. И обезьяньей породе она придала столько видов и разновидностей, расселив их на Земле, настолько было возможно их расселить. А ты, человек, чти себя. Не понго⁵  и  не  лонгиман — брат  твой,   а  брат  твой — американец, негр. И   значит, его не должен ты угнетать, его не должен убивать, у него не должен красть, ибо он человек, как и ты, а с  обезьяной тебе не пристало вступать в братство.

И,   наконец,   мне  хотелось   бы,   чтобы   не  преувеличивались   некоторые разграничения, которые проводят в роде человеческом, похвально стараясь о классификации.  Так,  некоторые осмеливаются  называть  расами  те  четыре или  пять  разделений,   которые   первоначально   произведены    были по областям местожительства или даже по цвету кожи людей, — но  я не вижу  причины   называть   эти   классы   людей   расами.   Раса   указывает   на различное происхождение людей, но такого различия или вообще не имеется,  или  же  в  каждой  области,   где  живут  люди,   независимо  от  цвета кожи, представлены все самые разные расы. Ибо каждый народ — это народ, и у него есть и язык, и особое, присущее только ему строение. И широты  накладывают  на  народы   свою   печать   или   накидывают  легкое   покрывало,  однако  изначальное  племенное  строение  народа   не  исчезает  и не  разрушается.   И  это  распространяется   даже   на   отдельные  семейства, ш переходы подвижны и незаметны.  Короче говоря,  нет на  земле ни  четырех, ни пяти рас, нет и только различий, но цвет кожи постепенно переходит один в другой и в целом каждый — лишь оттенок великой картины, одной и той же, простирающейся через все страны и времена земли. Эта тема относится, стало быть, даже не к систематическому естествознанию, а к физико-географической истории человечества.

II. Один на Земле род человеческий приспособился ко всем существующим климатам

Взгляните на саранчу земную, на калмыков и монголов, — где им жить если не в своих степях, если не в своих горах?^7*. На своей маленькой лошадке легкий человечек пролетает огромные пространства, целые пусты-

6* И это тоже утверждается в извлечениях из «Дневника нового путешествия в Азию», Лейпциг, 17846, с. 256, но тоже на основании легенд.

7* По отдельным местностям   рассматривают  их  Паллас   и   другие  уже  названные  авторы. Книга «Жизнь и пленение»   Г.  Опица⁷  очень  живописно  рассказала  бы  нам о жизни калмыцкой орды на Яике, если бы только эту книгу не   украшали многочисленные,  весьма романические, примечания издателя.

173

ни, — он умеет придать силы  коню,  если тот валится с ног,  а  если  конь изнемогает, он открывает  вену на  шее коня, и это придает тому  последние силы. В некоторых из этих областей никогда не бывает дождя, и только  роса  живит  землю,   только   неисчерпаемое   плодородие   почвы   одевает ее весенней  зеленью.  И  вот дикие  племена,  но  между  собой  они  соблюдают строжайший порядок, едут по высокой траве и кормят свои стада, — лошади, разделяющие с ними их образ жизни, знают их голоса и живут в  мире,  как   и   люди.   Бездумно  и   равнодушно  калмык  сидит   и   озирает свое вечно ясное небо над головой и слышит  всю насквозь  необозримую окружающую его пустыню. Во всякой другой области земли монголы вырождаются  или  облагораживаются,  а  на  своей  земле они  остаются  тем, чем были тысячелетиями, и останутся такими, пока земля не будет изменена природой или искусством.

Араб  в пустыне^8* — тут ему место с  его  благородным конем,  с терпеливым, выносливым верблюдом. Как монгол разъезжал по своей степи, по своей возвышенности, так и более стройный бедуин разъезжает по своей азиатско-африканской пустыне, — тоже кочевник, но кочевник своего края. С этой пустыней гармонируют его одежда, образ жизни, нрав и характер, и  спустя   тысячелетия   шатер   его — такой,   какой   был   у   предков.   Любя вольность, арабы презирают богатства и наслаждения, они легко и стремительно  летят   вперед  на  своих  конях,  за  которыми  ухаживают  как  за самими собой, и так же легко летит пущенное ими копье. У них поджарые, мускулистые тела, цвет кожи — коричневый, кость крепкая; они неутомимо  переносят  все тяготы  жизни  и,  связанные одной  пустыней,  где живут,   выступают   все   за   одного,   они   дерзки   и   предприимчивы,   верны данному слову,  гостеприимны  и  благородны.  Полное опасностей  существование приучило  их к осторожности,  подозрительности, одиночество пустыни воспитало в них чувство мести, дружбы, вдохновения и гордости. Где бы ни показался араб, будь то на берегах Евфрата или Нила, в Ливане и на Сенегале, даже в Зангебаре и на Индийском океане, везде он, если только жизнь в чужом климате, в отдаленных поселениях, не переменила его, являет свой изначальный характер.

Калифорниец, живущий на краю света, на бесплодной почве, ведущий скудный образ жизни при своем резком климате, — он не жалуется ни на жару, ни на холод, он умеет избежать голода, даже и самым мучительным способом, он счастливо живет на своей земле. «Один бог знает, так пишет миссионер^9*, — сколько тысяч миль не проплутает калифорниец по этой земле, пока не найдет он в ней свою могилу, — если умрет стариком, лет восьмидесяти. Многие из них раз сто в году меняют свой ночной кров, потому что редко трижды спят на одном месте и в одной стороне. Они ложатся на землю, где застает их ночь, и не беспокоятся ни о вредных насекомых, ни о нечистоте почвы. Их коричневая с черным отливом кожа служит им плащом и шубой. Их утварь — лук со стрелами, камень