10* Трактат об органах речи у обезьян Кампера в «Philosoph Transaction», 1779. Vol. Ist.

98

обезьяна, грубая, дикая, похотливая, если бы стала твердить человеческие слова, наполовину обладая уже человеческим разумом. Омерзительная смесь человеческих звуков и обезьяньих мыслей, — нет, нельзя было так унижать божественную речь, и обезьяна замолчала, и молчит упорнее других животных, каждому из которых, вплоть до лягушки и ящерицы, даны свои звуки.

Но человека природа построила, чтобы он говорил, и встал он на ноги, чтобы говорить, и ради этого стремящаяся ввысь колонна дугою выгнула его грудную клетку. Оказавшись среди зверей, люди забывали не только язык, но утрачивали иногда и самую способность говорить — очевидный признак того, что горло их было изуродовано и что только вертикальное положение обеспечивает настоящую человеческую речь. Ведь хотя у многих животных есть органы речи, напоминающие человеческие, но ни одно из них даже и подражая, не может говорить так, чтобы речь лилась сплошным потоком из возвышенной, вольной человеческой груди, из наших тесных и искусно смыкаемых уст. А человек не только может подражать звукам животных, он не только, по словам Монбоддо, настоящий пересмешник, mock-bird, среди всех живых существ, но бог научил его искусству запечатлять свои идеи в звуках, называть вещи звуками речи и царить на всей Земле с помощью глаголов, исходящих из уст человека¹³. Итак, всякий разум, всякое искусство человека начинается с языка; ибо лишь благодаря языку человек царит и над самим собою и властен раздумывать и выбирать; для всего этого в органическом строении его существовали лишь задатки. У высших существ разум, может быть, и просыпается от увиденного, ибо замеченного признака им, должно быть, достаточно, чтобы составить понятие и закрепить его, отличая от прочих; но живущий на Земле человек — это питомец звука, и лишь благодаря своим ушам он постепенно учится языку света. Всегда нужно, чтобы кто-нибудь помогал ему запечатлеть в душе различия между вещами, и только потом учится он сообщать свои мысли, сначала, быть может, дыша и задыхаясь, а потом уж в звонких звуках и пении. Народы Ближнего Востока выразительно называют животных немыми Земли; ибо только тогда, когда создан был человек, чтобы говорить, когда получил он для этого свое органическое строение, только тогда воспринял он дыхание божества, семена разума и вечного совершенствования втого творческого голоса, что призвал некогда человека владеть Землею¹⁴, — короче говоря, человек воспринял тогда божественное искусство идей, первое из всех искусств.

IV. Органическое строение предрасполагает человека к тонким влечениям, а потому и к вольности

Мы не устаем повторять, что у человека нет инстинкта и что самый характер человеческого рода составляет это отсутствие инстинкта. — нет, все инстинкты животного присущи человеку, но только они смягчены, как того требует органическое строение человека, и слагаются в более тонкую пропорцию.

Дитя в материнском чреве проходит все состояния, которые когда-либо переживали земные существа. Оно плавает в воде, оно лежит с открытым ртом, и челюсти у него большие, пока не прикроют их губы, вырастающие далеко не сразу; и когда дитя выходит на свет, то оно жадно хватает воздух, и ему не приходится учиться сосать грудь. И питание, и пищеварение, и жажда, и голод — все определяется инстинктом или еще более темным влечением. Так развиваются и мускульные силы человека. и его способность к деторождению, и стоит только сойти человеку с ума от возбуждения или болезни, и сразу замечаются в нем все животные стремления. А нужда и опасности в людях и даже в целых племенах, ведущих жизнь животных, пробуждают животные умения, чувства, силы.

Итак, получается, что у человека не отняты инстинкты, но что они у него подавлены, подчинены господству нервов и более тонких чувств. А без инстинктов человек, который в большой степени все же остается животным, обойтись бы просто не мог.

А как же подавляются инстинкты? И как подчиняет их природа господству нервной системы? Посмотрим, как развивается инстинкт с детских лет человека; развитие это совсем с иной стороны являет нам те мнимые человеческие слабости, на которые нелепо жаловаться, как это нередко происходит.

Дитя человеческое является на свет слабым, таким слабым, как ни один детеных, и вот почему: человек, очевидно, создан для таких пропорций, которые еще не могли быть до конца развиты в материнском чреве. Четвероногое животное выходит на свет четвероногим, и пропорции его вполне правильны, хотя поначалу, в чреве матери, голова его лишена всякой пропорциональности, как и у человека; у животных с развитой нервной системой, у которых детеныши рождаются на свет слабыми, правильное соотношение сил восстанавливается не позднее нескольких недель. И только человек надолго остается существом слабым, потмоу что все его телосложение создано, так сказать, ради головы, которая в чреве матери складывается несоразмерно большой и такой появлется на свет. Другие члены тела, которым нужны для роста земная пища, движение, воздух, сильно отстали от головы, хотя все годы детства и юности именно они усиленно догоняют голову, а не голова соразмеряется с ними. Итак, слабое дитя, если угодно, инвалид по вине своих высших сил, и эти высшие силы природа неутомимо развивает и воспитывает прежде всего.

100

Дитя еще не умеет ходить, но оно уже научилось смотреть, слушать, хватать предметы, оно может упражнять тонкую механику и арифметику этих чувств.

Оно применяет эти силы инстинктивно, как всякое животное, но только пользуется ими тоньше. Но пользуется оно ими не потому, что умения и искусства у него прирожденные, ибо всякие искусства и умения животных не более чем последствия весьма примитивных возбуждении; значит если бы инстинкты с детства господствовали в человеке, то человек навсегда остался бы животным, поскольку не стал бы учиться никаким человеческим искусствам, — ведь он знал бы все. что ему нужно, и не учась. Итак, требуется одно из двух: или бы человек рождался с прирожденным инстинктивным разумом, но сразу же ясно, что это противоречие, или же ему пришлось бы появляться на свет слабым существом, а таким он и появляется, но тогда уже обучаться разуму.

Человек с детских лет учится разуму, и точно так же, как он учится искусству ходить, он, благодаря искусству, учится разуму, учится вольности, учится человеческому языку. Мать прикладывает младенца к груди у своего сердца, и плод чрева ее становится воспитанником ее рук. Сначала просыпаются в новорожденном самые тонкие чувства, глаза и уши, — образы, звуки руководят ими; благо, если они руководят ими успешно и хорошо. И зрение постепенно развивается, и он следит за глазами людей. окружающих его, и вслушивается в речь людей, и с их помощью учится различать первые понятия. И руки его постепенно учатся хватать предметы, и тогда члены тела начинают стремиться к действию, к упражнению. Дитя училось у двух самых тонких чувств, ибо самый тонкий и сложный инстинкт, какой предстоит воспитать в нем, — это разум, гуманный дyx и человеческий образ жизни; животное нельзя научить ничему этому, и тонкие чувства ему чужды. И домашние животные перенимают некоторые черты человека — перенимают по-животному, но людьми они от этого не становятся.

Отсюда явствует, что такое человеческий разум, слово, которым в новейших сочинениях пользуются так, как будто разум прирожден и обучаем сам собою; ничего кроме лжетолкований отсюда не проистекает¹⁵. И теоретически, и практически разум не что иное, как внятое — усваиваемое, уразумеваемое, выученная пропорция, направленность идей и сил: человек и создан, чтобы усваивать, выучивать ее. Какой разум бывает у ангелов, мы не знаем, а с другой стороны, не можем заглянуть внутрь существа, стоящего ниже нас; у человека разум — человеческий. Человек с детства сопоставляет идеи и впечатления, которые доставляют ему более тонкие органы чувств, в соответствии с их числом, тонкостью истинностью, учится с быстротою связывать их. Отсюда возникает единство, и единство это — мысль, а мысли и ощущения сочетаются и дают суждения о том, чтó истинно, а чтó ложно, чтó благо, а чтó зло, чтó счастье, а чтó несчастье; это и есть человеческий разум — непрекращающися труд складывания, образования человеческой жизни. Разум — не прирожден; человек достиг разумности. А в зависимости от получаемых человеком впечатлении, от образцов, которым он следовал, от внутренней

101

силы и энергии, слагавшей все впечатления в сокровенную пропорцию человеческого существа, в зависимости от всего этого и разум человека скуден или изобилен, здрав или болезнен, уродлив или строен, как самое тело. Если бы природа нас обманывала и ощущения лгали, то и мы обманывались бы, только люди с одинаковыми чувствами обманывались бы одинаково. Если же нас обманывают люди, а у нас нет сил или такого органа, чтобы усмотреть обман и сложить все впечатления в более стройную пропорцию, то наш разум становится калекой, нередко искалечена и вся наша жизнь. Именно потому, что человеку приходится всему учиться, именно потому, что инстинкт и призвание его в том, чтобы учиться всему, даже ходить прямо, именно потому человек и учится падая, и истину обретает заблуждаясь, тогда как животное очень уверенно держится на своих четырех лапах; пропорция его чувств и стремлений сильнее запечатлена в его существе, чувства и стремления и ведут его. У человека — королевские прерогативы: он стоит с высоко поднятой головой и обозревает весь окружающий мир, но зато многое видит он в ложном и темном свете, не раз забывает даже, что ему делать, так что только спотыкаясь вспоминает, на какой узкой основе покоится все здание его сердца и головы — понятий и суждений; и тем не менее по высокому предназначению своего разумения он, в отличие от всех земных существ, не перестает быть сыном богов, царем земли

И чтобы почувствовать все величие нашего предназначения, давайте подумаем, что заключено в великом даре разума и свободы, сколь многим рисковала природа, доверив эти свои дары такому хрупкому и многосоставному существу, как человек. Животное — не более чем раб, придавленный к земле, хотя иной раз он и поднимает свою голову вверх и, вытягивая шею, томится по свободе. Душа животного еще не созрела, для того чтобы воспринять разум, она покорна инстинктам и нужде, а оставаясь покорной, лишь приготовляется к тому, чтобы в отдаленном будущем самостоятельно пользоваться своими чувствами и следовать собственным своим наклонностям. А человек — первый вольноотпущенник творения; он ходит выпрямившись. В нем — весы, на них взвешивает он добро и зло, истину и ложь; он может искать, он может выбирать. Природа наградила его двумя руками, этими орудиями он может свободно пользоваться, его глаза видят все вокруг и направляют его шаги, в силах его не только устанавливать гири, но и быть весом на собственных весах. Человек самому фальшивому обману может придать видимость истины, может обманываться по своей доброй воле, он может полюбить сковывающие его цепи, противные его природе, и украшать их цветами. Что разум обманутый, то и свобода извращенная и скованная — у большинства пропорции сил и влечений таковы, каковыми сложили их жизненные привычки и удобства. Редко человек способен подняться над ними, а когда сковывают его низменные инстинкты и не отпускают от себя омерзительные привычки, он порой бывает хуже зверя.

Но все равно человек — царь; таков он в своей вольности, таков и тогда, когда злоупотребляет своей свободой. У него право выбирать, даже

102

выбирать и все самое скверное; и он повелевает себе, даже обрекая себя на все самое низкое, по своему выбору. В глазах всевидящего, что заложил и человека эти силы, и свобода, и разум человека ограничены, и ограничения такие — благо; творец истока знал все — и куда потечет всякий ручеек, он все предвидел, все направил, так что и самый своенравный поток никогда не ускользал из его рук; но в существе дела, в природе человека от этого ничего не изменится. Человек не перестает от этого быть существом свободным, если даже благость, все объемлющая, объемлет и его вместе со всеми его глупостями и заблуждениями, все направляя к лучшему — к лучшему и для него, и дли всего целого. Снаряд, выпущенный на пушки, не может покинуть атмосферу и, даже падая на землю, следует все тем же законам природы — то же и человек: на пути истины и заблуждений, падая и поднимаясь, он — всегда человек, дитя слабое, но рожденное свободным, и не разумное, но способное восприять разум, и еще не сложившееся, чтобы выразить дух гуманности, но податливое о руках ваятеля. Людоед Новой Зеландии и Фенелон¹⁶, забытый судьбой пешерес¹⁷ н Ньютон — существа одной породы.

Правда, кажется, что и пользоваться этими дарами, разумом и вольностью, человек будет на Земле по-всякому, самыми разными способами: от человека, стоящего совсем близко к животному, ведут ступени к чистейшему Гению в облике человеческом. Но и этому нам не приходится Удивляться: ведь мы видим, что и в мире животных, стоящих ниже человека, тоже есть своя лестница со множеством ступеней; и природа прошла длинный путь, пока, совершенствуя органическое строение, не подошла к маленькому цветку, который расцветет в нас, — к цветку разума и вольности. Кажется, что на Земле существует нее, что вообще возможно на ней, и только тогда мы удовлетворительно объясним для себя порядок и мудрость всей втой полноты существования, когда сделаем шаг вперед и поймем цель, для которой вырастают в великом саду природы столь разнообразные цветы. Мы видим, что почти всюду царит закон нужды; вся земля должна была быть населена людьми, значит и самые дальние, самые неустроенные ее концы; и лишь тот, кто так далеко протянул сушу, знал, для чего допускал существование туземцев в Новой Зеландии и на Огненной Земле. Однако и самый большой человеконенавистник, презирающий весь род людской, не сможет отрицать одного: какие бы дикие побеги не давали рааум и свобода среди детей Земли, под ярким светом солнца всегда росли и благородные растения, приносившие прекрасные плоды. И было бы почти невероятно, если бы история не сказала нам, на какие высоты смеет находить человеческий рассудок, стремящийся и следить за шагами творящего и созидающего божества и пытающийся даже вносить свой порядок во все его творении. В хаосе вещей, какие представляли человеку его органы чувств, человек упорно искал и нашел единство и разумение, законы порядка и красоты. И человек подслушал движения самых тайных сил, существа которых он еще не понимает, он все проследил: и движение, и число, и меру, и жизнь, и даже самое бытие — все, что только видел он на небе и на земле. Все человеческие

103

опыты — доказательства величия человека, подтверждения действующей в нем богоподобной силы, как бы ни заблуждался человек, как бы ни предавался своим фантазиям. Сотворившее весь мир существо погрузило луч света внутрь хрупкого человеческого строения, напечатлело на нем свои, искони присущие ему силы, а потому, как ни низок человек, он может сказать: «Есть у меня нечто общее с богом; способности мои таковы, что свойственны они и возвышенному существу, которое узнаю я в творениях его, — он явил их всюду вокруг меня». Совершенно ясно, что результатом всего земного творения и было это подобие богу. Бог уже не мог подняться выше, действуя на этой жизненной сцене, но он и не остановился прежде, чем поднялся до высшей точки, доведя до нее ряд своих органических творений. А потому и путь к ней. как бы внешне ни различались живые существа, всегда столь единообразен.

И вольность в облике человеческом принесла благородные плоды н везде явила себя во славе: и во всех своих начинаниях, и во всем, чем пренебрегла. Люди отказались от непостоянства слепых влечений и предпочли им брачные узы, союз дружбы, верности и взаимопомощи, заключаемый навеки; люди отреклись от своеволия и пожелали, чтобы законы управляли ими; одни люди стали управлять другими, и этот еще столь несовершенный опыт люди защищали своей кровью, оплачивали своей жизнью; благородные мужи отдавали жизнь свою за отечество и не в один только бурный момент жизни, но в течение всей своей жизни, не жалея времени и сил, упорно трудились для того, чтобы даровать слепой, неблагодарной толпе мир и благополучие, то есть то, что по крайней мере им казалось благом; исполненные духом божиим мудрецы, благородно вожделея истины, свободы н счастья человеческого рода, по своей доброй воле терпели позор и унижение, бедность и нужду, памятуя, что принесли братьям своим самое ценное благо, какое только могли, — если все это не великая добродетель, если все это не самые энергичные усилия к достижению заложенного в нас самоопределения, то не знаю, в чем еще заключаются они. Правда, лишь немногие шли впереди толпы, они, словно врачеватели, принуждали толпу пользоваться целебными средствами, которые сама толпа еще не могла выбрать для себя; но вот эти немногие были цветом рода человеческого, были бессмертными вольными сынами богов на земле. И имя каждого из них — имя миллионов.