VI. Общее рассуждение об укладе немецких государств в Европе

Если устройство общества — это величайшее творение человеческого духа, человеческого трудолюбия, если устройство общества, основанного на всей совокупности условий, времени, места, конкретных обстоятельств, может быть лишь результатом длительного и многообразного жизненного опыта, постоянной бдительности, можно предполагать, что всякое жизненное устроение, какое сложилось у немцев на Черном море или в северных лесах, имело совершенно иные последствия, когда переходило к народам с уже установившимся укладом или с извращенной роскошеством и суеверием культурой. Одержать верх над этими народами было проще, чем управлять ими — или же самими собою в их окружении. Вот почему немецкие государства, которые основывались в разных местах, вскоре или погибали, или же внутренне распадались настолько, что вся позднейшая их история только накладывала заплаты на ложное с самого начала устройство целого.

1. Все завоевания немецких народов составляли общинную собственность. Вся нация была как один человек; все захваченное, согласно варварскому праву войны, принадлежало народу и должно было быть распределено   так,   чтобы   все   равно   оставаться общей собственностью. Как

540

достичь этого? Кочевые народы в степях, охотники в лесах, войско во время набега могут делить добытое между собою и притом оставаться единым целым; но если народ захватывает чужие земли и расселяется на широких пространствах, то этого добиться бывает уже труднее. Каждый воин становился ведь владельцем завоеванной земли, своего удела; за ним оставались обязанность ходить на войну и прочие обязанности по отношению к государству; но проходит немного времени, и дух общности слабеет в нем; он уже не является на собрания народа и даже пытается избежать призыва на войну» теперь обременительного для него, и вместо этого принимает на себя иные обязательства. Так было, например, у франков; свободная община не прибывала уже на мартовские поля, и получалось так, что все решения были предоставлены на усмотрение короля и его слуг, и даже созывать войско стало теперь делом мучительно трудным. Итак, свободные со временем глубоко пали, потому что служить в армии они поручали, за доброе вознаграждение, всегда готовым идти на войну рыцарям, тогда как самая основа, самый ствол нации терялся, предаваясь бессильной лени, как река, которая разливается и делится на множество протоков. Если теперь, в эпоху всеобщего расслабления, государству, построенному на таком фундаменте, нанести мощный удар,— удивительно ли, что оно рухнет? Удивительно ли, что, если следовать по такому пути, не потребуется и внешний враг, чтобы лучшие права и владения свободных оказались в чужих руках — в руках людей, которые их представляют и замещают? Все в целом было устроено для ведения войн, для такой жизни, когда все должно было оставаться в движении,— но не для жизни рассеянной и не для трудолюбивого покоя.

2. Когда король завоевывал страну, то вместе с ним сюда приходила знать, и этим его сподвижникам и вассалам, его слугам и подданным раздавались земельные наделы из числа причитающихся королю. Сначала они раздавались пожизненно, а со временем такие имения, розданные для того, чтобы кормиться на них, стали передаваться по наследству; государь раздавал земли, пока у самого него не оставалось ничего и пока сам он не впадал в бедность. Если государство было устроено так, то обычно вассалы высасывали все соки из своего сюзерена, рабы — из своего господина, так что, коль скоро государство не переставало существовать вообще, то у самого короля не оставалось никаких привилегий и доходов и в конце концов он оказывался самым худым и бедным человеком во всем королевстве. Но если следовать обычному ходу вещей, то, как мы видели, знать в периоды длительных войн не могла не подрывать самую основу нации, свободную общину, если только сами свободные не становились знатью; отсюда видно, насколько могло возвыситься в такие времена достославное ремесло рыцаря, в ту пору совершенно необходимое. Воинственные орды завоевывали целые царства; кто дольше других упражнялся в военном искусстве, тот получал, получал и получал, пока совершенно ничего уже нельзя было получить с помощью меча. Наконец, и у сюзерена не оставалось ничего, потому что он уже все роздал, а у свободной общины не было ничего, потому что свободные или совершенно

541

оскудели, или же сами сделались благородными; итак, все были рабами Друг у друга.

3.  Если короли разъезжают по общим владениям своего народа или, лучше сказать, всюду должны, но не могут одновременно присутствовать, то нельзя обойтись без наместников, герцогов и графов. А поскольку, согласно   немецкому  укладу,   законодательная,   исполнительная   и   судебная власть еще не были разделены, то почти неизбежно вытекало отсюда, что со временем, при слабых королях, наместники больших городов, удаленных провинций   сами   становились  государями   или  сатрапами.  Как  фрагмент готической постройки, их малое владение заключало в себе все то же самое, что и большое, и коль скоро, в зависимости от ситуации, они могли договориться с сословиями, возникало маленькое царство — хотя пока еще и зависимое от целого государства. Так разделились Ломбардия и империя франков, и единство их висело на одной ниточке, держалось именем короля; та же судьба ожидала и готское и вандальское королевства, если бы они просуществовали дольше. А на то, чтобы вновь воссоединить  все эти отколовшиеся куски, где любая часть претендовала на то, чтобы быть целым, все устроенные по немецкому образцу государства Европы должны были затратить пятьсот лет, и некоторым так и не удалось заново обрести свои собственные члены. Семя обособления заключено в самом государственном   укладе:   государство — полип,  каждая  отдельная,  обособленная часть которого содержит в себе все целое.

4.  Коль скоро   все   в  этом целом  организме   опиралось  на  личность, то чело, то есть король, который притом отнюдь не был неограниченным государем, представлял в нем, вместе со всем своим домом и хозяйством, целую нацию. А тем самым его целокупное достоинство, лишь некоторого рода фикция государства, переходило и на его телохранителей, слуг, рабов. Личные услуги, оказываемые королю, рассматривались как первейшие государственные обязанности, потому что окружавшие короля капеллан, конюший,  стольник  помогали   и служили   королю   на   заседаниях,   советах и т. д. Пока нравы были грубы и просты, это было естественно, но сколь же неестественно было видеть в этих капелланах и стольниках подлинно представительные фигуры в империи, первых людей государства или, того пуще, почетные должности, передаваемые из поколения в поколение, и так во веки веков; и тем не менее пышная варварская свита, место которой — в пиршественных шатрах какого-нибудь татарского хана, а не во дворце отца, главы, судьи нации, тем не менее эта пышная варварская свита— первое  и  основное  в жизненном укладе любого германского государства Европы. Древняя условность государства стала голой истиной — все государство обратилось в пиршественный стол, в конюшню, в кухню короля. Что за странное превращение! Какого-нибудь раба и вассала, быть может, и  мог еще  представлять  собою блестящий  королевский слуга, но никак уж не самое тело нации, ибо нация ни в одном из свободных своих членов не была рабом короля, а была соратницей, спутницей его — челяди-нец короля никак не мог представлять собою нацию. Нигде это татарское устроение не процветало так, как у франков, нигде не распускалось оно

542

таким пышным цветом, как на почве этой империи, откуда оно было пересажено норманнами в Англию и на Сицилию, вместе с короной императора перенесено было в Германию, оттуда в северные королевства, а из Бургундии было торжественно и пышно пересажено в Испанию и повсюду принесло новые цветы — в зависимости от времени и места. О такой государственной фантазии, о превращении домашнего хозяйства правителя в образ, в понятие, в сумму всего государства, не подозревали ни греки, ни римляне, ни Александр, ни Август, а родные места этой поэзии — на Яике или на Енисее, и не без тайного смысла соболь и горностай сделались эмблемой и украшением гербов.

5.  В Европе подобное государственное устройство едва ли закрепилось бы и утвердилось, если бы такое варварство не встретилось здесь с другим варварским учреждением, которое появилось еще раньше,— с ним оно дружески сочеталось; этим учреждением было варварское римское папство. Ибо духовенство владело в те времена остатками наук, без которых даже и варвары не могли просуществовать в Европе, а потому у варваров было одно-единственное средство   завоевать   вместе   с   землями   еще   и науки, и средство это заключалось в том, чтобы принять епископов в свое число. Что и произошло. Вместе со знатью духовенство стало сословием в империи, вместе со слугами, придворными оно стало придворным духовенством, и духовенству, как и придворным, раздавались всяческие бенефиции, привилегии,   земли,   а  поскольку  у  духовенства  по сравнению  со  светскими лицами были и некоторые дополнительные преимущества, то ни одно государственное устройство не было так ценно и дорого для папства, как именно это. Хотя нельзя отрицать, что духовные сословия империи способствовали смягчению нравов и установлению порядка, но, с другой стороны,  введение двойной  юрисдикции  и, можно даже сказать,  появление государства  в  государстве  пошатнули  самые  основы  империи.  Нет двух вещей более чуждых, чем римское папство и дух немецких нравов и обычаев: папство беспрестанно подрывало самые их основы, хотя и усваивало некоторые их черты и в конце концов все обращало в сплошной римско-немецкий хаос.  Что прежде так ужасало немецкие  народы,  то стало им теперь мило и любо,—их же собственные принципы использовали против них. Владения церкви, отнятые у государства, по всей Европе сделались единым  владением,  и  епископ Римский  управлял  этим своим  владением рукою   более  твердой   и  хранил  его  куда  бдительнее,   чем  какой-нибудь светский государь. Государственное устройство, исполненное противоречий и гибельных междоусобиц.

6.  Воины и монахи не кормят страну; а поскольку при описанном государственном устройстве мало заботились о трудящемся сословии, а, напротив,  все только  и  было нацелено на то, чтобы  весь мир обратить в крепостную зависимость от епископов и знати, то всякому ясно: у государства была надолго отнята самая живая пружина — трудолюбие людей, их деятельный, изобретательный, свободный дух. Воин казался себе слишком важным, чтобы обрабатывать почву, в результате он опускался; знати и монастырям хотелось иметь побольше крепостных душ, а крепостниче-

543

ство никогда еще не приводило к добру. Пока землю, пока блага рассматривали не как полезное, органическое в каждой своей части, во всем производимом им тело, а как неделимое мертвое достояние, принадлежащее короне, или церкви, или главе знатного рода, принадлежащее в виде земельного надела, с приписанными к нему рабами, до тех пор несказанно было затруднены и правильное использование земли и подлинная оценка человеческих сил. Большую часть земель составляла скудная общинная земля, люди, словно животные, липли к этой земле, а жестокий закон навеки запрещал им когда-либо отделяться от нее. Тем же путем шли ремесла и художества. Ими занимались женщины и дети, и надолго оставались они занятием для рабов; не изменилось по существу ничего и тогда, когда монахи приблизили ремесла к стенам монастырей, зная об их полезности по опыту римского мира, и тогда, когда императоры стали давать ремесленникам привилегии городских цехов. Как могли подняться искусства, если земледелие было в таком упадке? Если первейший источник богатства, независимый, прибыльный труд людей, иссяк, а вместе с ним иссякли и все ручейки торговли и свободного предпринимательства, если только поп и воин хозяйничают в стране, только они владеют имуществом, богатствами, только они всем повелевают? В соответствии с духом времени, и искусства могли быть введены не иначе, как в форме общего владения (universitates), то есть в форме цехов,— грубая оболочка, которая нужна была в те времена для безопасности, но и сковывала деятельность человеческого духа, ибо дух не мог уже проявляться вне рамок цеха. Таким установлениям обязаны мы тем, что в странах, где земли возделыва-ются веками, остались еще бесплодные общинные земли, что раз и навсегда установленные цеха, ордена, братства во всей нетронутости сохранили былые предрассудки и заблуждения. Весь дух человеческий меряли на один аршин, и весь он укладывался в один цеховой сундук.

7. Из всего сказанного явствует, что идея немецкого жизненного уклада, идея естественная и благородная, какой она только могла быть, оставалась лишь смелым экспериментом, как только прилагалась к обширным странам с давней культурой, к странам с римско-католической верой, тем более к странам завоеванным, и немало искажений и извращений предстояло пережить; прежде чем сложиться более или менее прочному строю, нужно было, чтобы народы северного и южного мира долгое время и со здравым рассуждением привыкали к этим идеям, многообразно поверяли и развивали эти представления. В небольших общинах, в суде и вообще всюду, где самая суть дела — живая жизнь, немецкий жизненный уклад показал себя наилучшим, и это неоспоримо. Старонемецкие принципы — человека судят равные ему по званию, председатель суда лишь черпает право у заседателей, всякое преступление требует удовлетворения как нарушение общинной жизни и должно оцениваться не по букве, а согласно с живым взглядом на суть дела,— эти принципы, а также ряд других судебных, цеховых и иных обычаев свидетельствуют о светлой голове и справедливом уме немцев. И если говорить о государстве, то их воззрения на общую собственность, на всеобщую воинскую повинность, на общую

544

для всех свободу нации были великими, благородными принципами; однако требовались люди, которые умели придать единство всем членам тела, установить правильные отношения между ними, оживить все целое единым взглядом, а такие люди не рождаются по праву первородства, а потому и случилось то, что случилось: части тела, члены нации распались, увлекаемые неукротимыми энергиями, все беззащитное было подавлено, и недостаток ума и трудолюбия был возмещен долгим татарским беспорядком. Меж тем общинный жизненный уклад германских народов был во всемирной истории той прочной оболочкой, внутри которой остатки былой культуры могли спастись от бурь и непогоды, внутри которой развился общественный дух Европы, медленно и скрыто созревая, для того чтобы произвести действие свое на все части нашей земли. Сначала явились величественные призраки, призрак духовной и призрак другой монархии, но эти последние способствовали осуществлению совершенно иных целей, не тех, ради которых они были основаны.