14* См. Относящиеся к теме сочинения Чампинн, Аринго, Бингэма54 и др. Сказанное явит в ярком свете история, почерпнутая из первоисточников и изложенная в тесной связи с историей церкви.

506

2. Поскольку все в христианской вере покоилось на исповедании, исповедание — на символе веры, а символ — на традиции, то для того чтобы-сохранить во всем порядок и строй, необходимо было или владеть чудесным даром, или же установить строгую церковную дисциплину. Когда она была установлена, то авторитет епископов значительно возрос, а для поддержания единства веры, то есть связи между всем множеством общин„ возникла нужда в соборах и синодах. Если на этих соборах и синодах не могли прийти к единому мнению или же если решения их встречали* возражения в других областях, прибегали к помощи* наиболее уважаемых епископов, которые выступали в роли третейских судей, и тогда уж неизбежно было постепенно выдвинуться одному главному среди всех апостолических аристократов. И кто же был им? Кто мог им стать? Епископ Иерусалимский был слишком беден и жил далеко, Иерусалим претерпел бедствия, округ его был стеснен другими апостолическими епископатами; на своей Голгофе восседал он как бы вне круга мирового-господства. Выдвинулись вперед епископы Антиохийский, Александрийский, Римский, наконец и Константинопольский, и ситуация сложилась-так, что римский епископ взял верх над самыми рьяными своими конкурентами, в том числе и над константинопольским епископом. А именно, этот последний слишком близок был к трону императоров, и они по-своему усмотрению могли возвышать и унижать его, а потому он и не мог стать не чем иным, как блестящим придворным епископом восточных императоров. Напротив того, с тех пор как императоры покинули Рим и переселились на восточную границу Европы, тысячи обстоятельств соединились, для того чтобы отдать этому городу, древней столице мира, пальму первенства и в церковных делах. Народы столетиями привыкли почитать самое слово «Рим», а жители Рима усвоили, что на этих семи холмах поселился сам дух мирового господства. В Риме, если судить по церковным спискам, столько мучеников свидетельствовало о вере, здесь-мученический венец приняли величайшие апостолы, Петр и Павел. Уже в ранние времена в этой древней апостольской церкви возникла легенда об-епископском призвании Петра, а неопровержимое свидетельство его преемников вскоре сумели подтвердить. Коль скоро Петру вручены были ключи царства небесного, а на его вере, словно на камне, воздвигнуто было-нерушимое здание церкви⁵⁶,— сколь естественно было Риму занять место Антиохии или Иерусалима. Рим и стали рассматривать как материнскую церковь христианства, теперь уже господствующей религии. Уже в ранние времена римский епископ удостаивался почестей больших, нежели самые ученые и влиятельные епископы, и сидел он выше их, даже на соборах; в спорных вопросах обращались к нему как к третейскому судье, и если-долгое время обращались просто за советом, свободно решая, к кому обратиться, то со временем такие обращения стали официальным запросом, а наставления римского епископа рассматривались как окончательные решения. Рим был расположен в самом средоточии Римской империи,, так что и на запад, и на юг, и на север лежали широкие пространства, было где развернуться со своими советами  и установлениями,— тем бо-

507

лее, что императорский трон находился достаточно далеко, чтобы не очень-то прижимать римского епископа. Прекрасные провинции римской империи — Италия с ее островами, Африка, Испания, Галлия и часть Германии, где рано укрепилось христианство,— все это было под рукой у римского епископа, словно сад, нуждавшийся в его совете и помощи; дальше к северу шли земли варваров, и их суровые области тоже следовало превратить в плодородные земли христианства. Соперничества тут почти не было, а дел было больше, и выиграть можно было тоже больше, чем в восточных провинциях, буквально усеянных епископатами,— кроме того, «провинции эти были жаждущими полями, приведенными в упадок как ссорами, военными действиями, спекуляциями, так и роскошеством и тиранией императоров, и набегами арабов-магометан и других, еще более диких народов. Варварское добросердечие европейцев больше пригодилось римскому епископу, чем неверность куда более утонченных греков или мечтательность азиатов. Если на Востоке христианство кипело и по временам казалось какой-то лихорадкой, охватившей людской разум, то на Западе, в более умеренных зонах, оно поостыло, благодаря распоряжениям и рецептам римского епископа,— не будь их, христианство и здесь, по-видимому, опустилось бы до немощного и бессильного состояния, какие заметили мы, после всех неистовых усилий, на Востоке.

Несомненно, римский епископ сделал много полезного для христианского мира; он остался верен славе своего города и не только завоевал целый мир, обращая язычников в христианскую веру, но и управлял им при помощи своих законов, нравов, обрядов дольше, энергичнее, решительнее, чем древний Рим своим миром. На ученость римский престол никогда не претендовал; это он предоставлял другим — епископу Александрийскому, Миланскому или даже Гиппонскому, вообще всем, кто хотел быть учетным, но вот что он сделал — он сумел и все самые ученые престолы подчинить своей власти и правил не по-философски, а опираясь на государственную мудрость, традицию, церковное право и обряды; так поступал он, и иначе не мог, потому что и сам он держался лишь обрядами и традицией. Из Рима вышли многочисленные церемонии западной церк-жи — и празднества, и звания священнослужителей, и обряды таинств, молитвы и заупокойные службы, алтари, лампады, свечи, посты, культ богоматери, безбрачие священников и монахов, призывание святых, поклонение образам, процессии, колокола, канонизация святых, пресуществление, поклонение гостии и т. д.; все эти обычаи или возникли по разным поводам уже в давнее время, или объясняются фанатическими представлениями Востока, но отчасти они были прямо подсказаны западными, даже просто местными римскими условиями и лишь постепенно были включены в основной ритуал церкви^15*. И таким оружием был завоеван теперь мир; ключи эти открывали все — и царство небесное, и царство земное. Перед

15* Я не думаю, чтобы  можно было написать  вполне  точную  историю этих ритуалов без  знания   всех  местных  особенностей   Рима,  характера   римского  народа   и  т.  д.; нередко копаются в земле, пытаясь найти то, что лежит на поверхности.

508

ними склонились народы, не боявшиеся мечей; римские обычаи подходил» им больше, чем восточные тонкости. Конечно, церковные законы составляли и ужасную противоположность древнеримскому государственному искусству; но, в конце концов, они сводились к тому, что тяжкий скипетр императоров превращался в кроткий посох пастырей, а варварские обычаи языческих наций — в более кроткое право христиан. Римский верховный пастырь, в таких великих трудах добившийся владычества во всей церкви, поневоле должен был заботиться о Западе — и притом заботиться несравненно больше, чем то вообще было бы возможно для любого из собратий его на Западе и Востоке; если распространять христианство само по себе уже есть заслуга, то у римского епископа — заслуги величайшие. Благодаря его посольствам и миссиям христианскими государствами стали Англия, большая часть Германии, северные королевства, Польша, Венгрия, и если Европа не была — быть может, навсегда — поглощена гуннами, сарацинами, татарами, турками, монголами, то и в этом есть доля его заслуг. Если бы все династии императоров и королей, княжеские, графские и рыцарские роды выступили и предъявили бы нам свои заслуги, благодаря которым стали они во главе народов, то великий лама римский с его тиарой, носимый на плечах столь мирными священиками, мог бы благословить их святым крестом и сказать: «Без меня вы не стали бы тем, чем стали». И спасение памятников старины — тоже его труд, и Рим заслуживает участи навеки остаться тихим храмом спасенных сокровищ.

3. На Западе, как и на Востоке, церковь тоже складывалась по Местному принципу. И на Западе был латинский Египет — христианская Африка, и здесь, как и в Египте восточном, возникло много африканских учений. Резкость, с которой Тертуллиан рассуждал об оправдании, Киприан о покаянии падших, Августин о благодати и свободной воле, перелилась в систему церкви, и хотя римский епископ, отдавая свои распоряжения, обычно придерживался умеренности, то все же ему недоставала то авторитета, то учености, чтобы направлять корабль церкви по целому океану вероучения. Так, Августин и Иероним слишком резко спорили с Пелагием, человеком ученым и благочестивым; Августин полемизировал с манихеями, но сам был манихеем, только более утонченным,— и вот то,, что у этого необычайно умного человека было пламенем спора, огнем фантазии, то, как бурное пламя, перешло в церковную систему. Но спите спокойно, о великие защитники того, что называли вы единством церкви. Тяжелый труд ваш завершен, и, быть может, уже слишком сильно и слишком долго влияли вы на целый ряд эпох христианства.

В завершение упомяну один только монашеский орден, первый, какой появился на Западе,— орден бенедиктинцев; несмотря на все попытки пересадить восточную монашескую жизнь на почву Запада, европейский климат, к счастью, всегда оказывал им слишком сильное сопротивление, пока, наконец, под благосклонными взглядами Рима, не появился в Монте Кассиио⁵⁷ этот орден, правила которого были сильно смягчены. Монахи ели лучше и одевались теплее, чем собратья их на жарком, предающемся по-

509

стам Востоке; при этом правила ордена, составленные не клириком и не для клириков, вменяли в обязанность монахов трудиться, а благодаря этому орден принес большую пользу не одному пустынному и невозделанному уголку Европы. Как много земель во всех странах принадлежит бенедиктинским монахам, и часть этих земель впервые обработали бенедиктинцы. И в письменности, во всех ее жанрах, бенедиктинцы совершили все доступное монашескому усердию; ученые мужи написали целые библиотеки, а целые конгрегации положили своим долгом издавать и комментировать многочисленные сочинения, относящиеся прежде всего к Средним векам.— и заброшенные места литературы они тоже хотят расчистить и превратить в плодородные земли. Не будь ордена святого Бенедикта, и, быть может, большая часть сочинений древности была бы безвозвратно утеряна; и если перечислять святых аббатов, епископов, кардиналов и пап, которые вышли из этого ордена, то их число, вместе с перечнем совершенных ими трудов, уже составит целую библиотеку. Один Григорий Великий, бенедиктинский монах, сделал больше, чем могли бы сделать десять светских государей и духовных владык; и сохранением древней церковной музыки, которая такое впечатление оказывала на души людей, мы тоже обязаны этому ордену.

Дальше мы не пойдем. Чтобы говорить о влиянии христианства на варварские народы, нам прежде всего нужно обратить свой взор на самих варваров, посмотреть, как орды их вступают на территорию Римской империи, как основывают они тут свои царства, которые потом обычно утверждает Рим,— посмотреть, что вообще вытекает отсюда для истории человечества.