III. Роду человеческому суждено пройти через несколько ступеней культуры и претерпеть различные перемены, но прочное благосостояние людей основано исключительно на разуме и справедливости

Первый закон природы. Математическое естествознание доказало, что для того чтобы вещь сохраняла свое состояние покоя или движения, необходимо своего рода совершенство, то есть максимум или минимум, проистекающий из присущего силам этой вещи способа действия. Так, Земля наша не могла бы существовать, если бы центр тяжести Земли не был расположен в самой глубокой ее точке и если бы все силы, сходящиеся к этой точке и исходящие из нее, не пребывали в гармоническом равновесии. Итак, все, что пребывает, заключает в себе, согласно этому прекрасному закону природы, свою физическую истину, благо и необходимость,— в них прочное ядро его существования.

Второй закон природы. Равным образом доказано, что все совершенство и красота вещей сложносоставленных и ограниченных и их систем зиждется на подобного рода максимуме. А именно, некая соразмерность, гармоническая пропорция определяются подобием и различием, простотою средств и разнообразием проявлений, затратой малых сил для достижения самых определенных и плодотворных целей; природа во всем соблюдает такую пропорцию — в форме, какую придает своим созданиям, в законах, определяющих их движение, во всем самом великом и во всем самом малом,— а искусство людей подражает природе, насколько хватает у людей сил. При этом разные правила взаимно ограничивают друг друга, так что нечто согласно одному правилу растет, согласно другому убывает, а в результате сложившаяся целая вещь обладает наилучшей, бережливо прекрасной формой и вместе с тем обретает внутреннюю устойчивость, благость и истинность. Великолепный закон! Он изгоняет беспорядок и произвол из природы и в каждой изменчивой, ограниченной частице мироздания являет нам закон высшей красоты.

Третий закон природы. Равным образом доказано, что если вывести вещь или систему из присущего им состояния истины, блага и красоты

440

то вещь или система, побуждаемые своими внутренними силами, вновь станут приближаться к прежнему состоянию, совершая колебания или описывая асимптоту, потому что вне этого состояния они лишены устойчивости и постоянства. Чем живее, чем многообразнее силы, тем менее возможна для вещи прямая, по сути дела, линия асимптоты и тем сильнее колебания и вибрации, происходящие до тех пор, пока нарушенное состояние не вернется к равновесию сил или гармонических движений и не достигнет тем самым существенного для вещи постоянства.

Коль скоро человечество в целом, а также всякий индивид, всякое общество и всякая нация есть прочная, постоянная естественная система многообразнеиших живых сил, то посмотрим же, в чем заключено постоянство такой системы, в какой точке сходятся величайшая красота, истина и благо и каким путем приближается система к своему первоначальному состоянию, если она смещена,— а опыт и история подсказывают нам множество примеров подобных смещений.

* * *

1.   Человечество—эскиз плана, столь изобилующий силами и задатками, столь многообразный набросок, а в природе все настолько зиждется на самой определенной, конкретной индивидуальности, что великие и многообразные  задатки  человечества  могут  быть  лишь  распределены   среди миллионов живущих на нашей планете людей и как-то иначе вообще не могут проявиться. Рождается на земле все, что может рождаться, и пребывает  на  земле  все,  что  может  обрести  постоянство  согласно  законам природы.  Итак,  всякий   отдельный  человек  и   в   своем   внешнем  облике, и в задатках своей души заключает соразмерность, ради которой он создан и ради которой он должен воспитывать сам себя. Такая соразмерность охватывает все разновидности, все формы человеческого существования, начиная с крайней болезненности и уродства, когда человек едва-едва  жив,   и  кончая  прекраснейшим   обликом   греческого   человека-бога, начиная со страстной пылкости мозга африканского негра и кончая задатками прекраснейшей мудрости. И всякий смертный, спотыкаясь и заблуждаясь, переживая нужду, воспитывая себя, упражняя все свои способности, стремится  достигнуть  положенной  соразмерности  своих  сил,  потому  что только в такой соразмерности и заключена для него полнота бытия;  но лишь немногим счастливцам дано достигнуть полноты бытия совершенно, прекрасно и чисто.

2.  Поскольку   каждый   человек   сам   по   себе   существует   лишь   весьма несовершенно, то в каждом обществе складывается некий высший максимум взаимодействующих сил. И эти силы,  неукротимые,  беспорядочные, бьются друг с другом до тех пор, пока противоречащие правила, согласно действующим законам природы, никогда не ошибающимся, не ограничивают друг друга,— тогда возникает некий вид равновесия и гармонии движения.  Народы  видоизменяются  в  зависимости  от  места,  времени  и внутреннего характера; всякий народ несет на себе печать соразмерности

441

своего, присущего только ему и несопоставимого с другими совершенства. Чем чище и прекраснее достигнутый народом максимум, чем более полезны предметы, на которых упражняются совершенные силы его души, чем тверже и яснее узы, связывающие все звенья государства в их сокровенной глубине, направляющие их к добрым целям, тем прочнее существование народа, тем ярче сияет образ народа в человеческой истории. Мы проследили исторический путь некоторых народов, и нам стало ясно, насколько различны, в зависимости от времени, места и прочих обстоятельств, цели всех их устремлений. Целью китайцев была тонкая мораль и учтивость, целью индийцев — некая отвлеченная чистота, тихое усердие и терпеливость, целью финикийцев — дух мореплавания и торговли. Вся культура греков, особенно афинская культура, была устремлена к максимуму чувственной красоты — и в искусстве, и в нравах, в знаниях и в политическом строе. Спартанцы и римляне стремились к доблестям героического патриотизма, любви к отечеству, но стремились по-разному. Поскольку во всех подобных вещах главное зависит от времени и места, то отличительные черты национальной славы древних народов почти невозможно сопоставлять между собой.

3.  И тем  не  менее  мы  видим,  что  во  всем  творит  лишь  одно  начало — человеческий разум, который всегда занят тем, что из многого создает единое,  из  беспорядка — порядок,  из многообразия  сил  и намерений — соразмерное целое, отличающееся постоянством своей красоты. От бесформенных искусственных скал, которыми украшает свои сады китаец, и до египетской пирамиды и до греческого идеала красоты — везде виден замысел, везде видны намерения человеческого рассудка, который не перестает  думать,  хотя   и  достигает  разной   степени  продуманности   своих планов.  Если рассудок  мыслил тонко  и приблизился к  высшей точке  в своем роде, откуда уже нельзя отклониться ни вправо, ни влево, то творения его становятся образцовыми; в них—вечные правила для человеческого рассудка всех времен. Так, например, невозможно представить себе нечто высшее, нежели египетская пирамида или некоторые создания греческого и римского искусства. Они, все в своем роде, суть окончательно решенные  проблемы  человеческого   рассудка,   и  не  может  быть  никаких гаданий  о  том,  как  лучше  решить  ту  же   проблему,   и   о   том,  что  она будто бы еще не разрешена, ибо исчерпано в них чистое понятие своего предназначения, исчерпано наиболее легким, многообразным, прекрасным способом.  Уклониться  в сторону значило  бы  впасть  в  ошибку,  и,  даже повторив  ошибку тысячу  раз  и бесконечно умножив ее,  все  равно  пришлось бы вернуться к уже достигнутой цели, к цели величайшей в своем роде, к цели, состоящей в одной наивысшей точке.

4.  А потому одна цепь культуры соединяет своей кривой и все время отклоняющейся в сторону линией все рассмотренные у нас нации, а также все, которые только предстоит нам рассмотреть. Эта линия для каждой из наций указывает, какие величины возрастают, а какие убывают, и отмечает высшие точки, максимумы достижимого. Некоторые из величин исключают друг друга, некоторые ограничивают друг друга, но, наконец, в целом

442

достигается известная соразмерность, и крайне ложным выводом было бы на основании совершенства, достигнутого нацией в одном, заключать, что совершенна она во всем. Если, например, в Афинах были прекрасные ораторы, то это еще не значит, что форма правления тоже была наилучшей, а если весь Китай был пропитан своею моралью, то это еще не значит, что китайское государство — образец для всех государств. Форма правления сообразуется с иным максимумом — не с тем, что прекрасное изречение или патетическая речь оратора, хотя в конце концов все, чем обладает нация, взаимосвязано, причем одно исключает или ограничивает другое. Максимум совершенства связей между людьми — вот что определяет счастье государства, а не какой иной максимум; даже если предположить, что народу пришлось бы обходиться без некоторых весьма блестящих качеств.

5. Даже у одной и той же нации максимум, достигнутый ее трудами, не всегда может и не всегда должен длиться вечно, потому что максимум — это только точка в линии времен. Линия не останавливается, а идет вперед, и чем многочисленнее обстоятельства, определившие прекрасный результат, тем более подвержен он гибели, тем более зависим от преходящего времени. Хорошо, если образцы стали правилом для народов в другую эпоху, потому что прямые наследники обычно слишком близки к максимуму и даже иной раз скорее опускаются оттого, что пытаются превзойти высшую точку достигнутого. И как раз у самого живого народа спуск тем более стремителен — от точки кипения до точки замерзания.

* * *

История отдельных научных дисциплин, история отдельных народов должна исчислить подобные максимумы, и мне хотелось бы, чтобы по крайней мере о самых знаменитых народах и о самых известных временах была написана такая история, потому что сейчас мы можем говорить только об истории человечества в целом и об основном ее состоянии, присущем ей в самых разных формах, в самых различных климатических зонах. Вот это основное состояние человеческой истории — гуманный дух, то есть разум и справедливость во всех классах, во всех занятиях людей, и ничто иное. И притом состояние это — основное не потому, что так захотелось какому-нибудь тирану, и не потому, что сила традиции переубедила всех людей, но таковы законы природы, и на них зиждется сущность человеческого рода. И даже самые порочные установления человечества как бы обращаются к нам: «Если бы не сохранялся в нас некий отблеск разума и справедливости, то нас давно бы не было на свете и мы вообще никогда бы не возникли». Вот — точка, с которой берет начало вся ткань человеческой истории, а потому нам следует со всей тщательностью обратить на нее свое внимание.

Во-первых. Что более всего ценим мы в творениях человеческих, чего ждем от них? Разумности, планомерности, преднамеренности. Если ничего этого нет, то нет и ничего человеческого,— действовала слепая сила. Куда

443

бы ни заходил на широких просторах истории человеческий разум, он ищет только себя самого и обретает только себя самого. Чем больше чистой истины² и человеколюбия встретил он в своих странствиях, тем прочнее, полезнее, прекраснее будут его творения и тем скорее согласятся с их правилами умы и сердца всех людей во все времена истории. Что такое чистый рассудок, что такое мораль справедливости, одинаково понимают Сократ и Конфуций, Зороастр, Платон и Цицерон,— несмотря на бесчисленные расхождения между собой, стремились они к одной точке, к той, на которой зиждется весь наш человеческий род. Для странника нет наслаждения большего, как находить следы деятельности подобного ему в своих творениях, мыслящего, чувствующего Гения, находить их и там, где он не предполагал встретить их,— так чарует нас и в истории человеческого рода Эхо всех времен и народов, пробуждающее человеколюбие и человеческую правду во всех благородных душах. Мой рассудок ищет взаимосвязи всего существующего, мое сердце радуется, когда видит такую взаимосвязь,— но искал ведь ее и всякий настоящий человек, и только точка зрения у него была иной, и потому он иначе видел эту взаимосвязь вещей, иными словами называл ее. И заблуждаясь, он заблуждался и за себя и за меня, предупреждая меня о совершенной им ошибке. Он направляет мои шаги, он наставляет, воодушевляет, он утешает меня, он мой брат, мы приобщились к одной мировой душе, к единому человеческому разуму, к единой правде людей.

Во-вторых. Во всей мировой истории нет ничего более радостного, чем вид доброго и разумного человека, который в каждом своем творении, всю жизнь, остается рассудительным и добрым, несмотря на все перемены судьбы,— и какое же сожаление возбуждает в душе нашей человек, великий и добрый, разум которого заблуждается и который, по законам природы, может ждать лишь расплаты за свои заблуждения! Слишком много таких падших ангелов в истории людей, и мы оплакиваем слабость телесной оболочки, которая служит орудием для человеческого разума. Как мало способно вынести смертное существо,— все пригибает его к земле и, как все необычное, чрезвычайное, сбивает его с пути! Видимость оказанной ему чести, некое отдаленное подобие счастья, неожиданное происшествие — и вот уже блуждающий огонь увлекает в трясину и пропасть одного; другой не в силах постигнуть сам себя, перенапрягается и обессиленный падает на землю. И глубокое чувство сострадания охватывает нас, когда мы видим, что такой несчастливо счастливый человек стоит на перепутье двух дорог, и видим, что сам он чувствует, как недостает ему сил, чтобы и впредь остаться человеком разумным, справедливым и счастливым. Фурия стремится за ним по пятам, готовая всякий миг схватить его; против воли его заставляет она его переступить линию умеренной середины, и вот он бьется в руках фурии и всю свою жизнь искупает последствия одного своего неразумного, одного своего глупого решения. Или же счастье чрезмерно вознесло человека, и он чувствует, что достиг вершины счастья,— что же ждет его? Что ждет его прозорливый дух? Непостоянство   неверной   богини,   несчастье,    произрастающее    из   самых

444

удачных начинаний. Напрасно отвращаешь ты взор свой, о сострадательный Цезарь, при виде отрубленной головы врага твоего Помпея, напрасно строишь храм Немезиды. Ты перешел границу счастья, как некогда перешел Рубикон, фурия гонится за тобой, и тело твое рухнет на землю близ статуи того же Помпея. То же самое — со строем целых стран, ибо они всегда зависят от разума или неразумия немногих — своих правителей, которые на деле или на словах правят ими. Прекраснейшие плантации обещали приносить человечеству самый полезный урожай плодов, и вот является один безрассудный, приводит их в полный беспорядок и, вместо того чтобы пригибать ветви к земле, крушит целые деревья. Как отдельные люди, так и целые государства хуже всего переносят свое счастье, кто бы ни управлял ими,— монархи и тираны, или сенат и народ. Никто хуже народа и тирана не понимает упреждающих знаков богини Судьбы, пустой звук, блеск суетной славы — все ослепляет их, и они бросаются вперед не глядя, забывают о границах человечности и благоразумия и слишком поздно замечают последствия своей безрассудности. Вот судьба Рима, судьба Афин, судьба самых разных других народов,— вот судьба Александра и почти всех завоевателей, лишавших мир тишины и покоя; ибо несправедливость губит страны, и неразумие — все дела людей. Вот фурии судьбы, и несчастье — их младшая сестра, третья в их страшном союзе.

Великий отец людей! Какой же урок, легкий и трудный, задал ты роду человеческому! Лишь разуму и справедливости должны они учиться; научатся — и шаг за шагом свет озарит их душу, и доброта проникнет в сердце, и совершенство — в строй их государства, и счастье — в их жизнь. Если обратить на пользу такие дары, оставаясь верным их духу, так и негр построит свое общество, словно грек, и троглодит — словно китаец. Опыт каждого поведет вперед, а разум и справедливость делам всякого придадут постоянство, красоту и соразмерность. Но если бросит человек этих водительниц своей жизни, столь существенных для него, что тогда придаст прочность его счастью, что избавит его от богинь, отмщающих всякую бесчеловечность?

В-третьих. Одновременно из сказанного вытекает, что как только нарушена в человечестве соразмерность разума и гуманности, то возвращение назад, новое обретение соразмерности редко совершается иначе, нежели путем судорожных колебаний от крайности к крайности. Одна страсть упразднила равновесие разума, другая со всей силой бросается на первую, и так проходят года и века истории, пока не наступают спокойные дни. Александр уничтожил равновесие на огромной территории, и еще долго после смерти его дули тут буйные ветры. Рим отнял покой у целого мира более чем на полтысячи лет, и потребовались дикие народы половины света, чтобы постепенно восстановить утраченное равновесие. При таких переживаемых странами и народами потрясениях трудно думать о спокойном движении асимптоты. Вообще говоря, дорога культуры на нашей земле, дорога с поворотами, резкими углами, обрывами и уступами,— это не поток, что течет плавно и спокойно, как широкая река, а это

445

низвергающаяся с покрытых лесом гор вода; в водопад обращают течение культуры на нашей земле страсти человеческие. Ясно, что весь порядок нашего человеческого рода рассчитан и настроен на такие колебания, на такую резкую смену. Мы ходим, попеременно падая в левую и в правую стороны, и все же идем вперед,— таково и поступательное движение культуры народов и всего человечества. Каждый из нас испытает обе крайности, пока не дойдет до спокойной середины,— так качается маятник. Поколения обновляются, и постоянно наступают перемены; несмотря на прописи традиции, сын начинает писать по-своему. Аристотель старательно отмежевывался от Платона, Эпикур — от Зенона, и вот спокойное потомство смогло уже посмотреть на них непредвзято и извлечь пользу из каждого. Точно так, как машина нашего тела, движется вперед, проходя сквозь неизбежный антагонизм, дело времен, принося благо человечеству и сохраняя его здоровье. Но как бы ни извивался, как бы ни отклонялся от прямой линии, под каким бы углом ни поворачивал поток человеческого разума, он берет свое начало в вечном потоке истины, а природа его такова, что он не уйдет в песок на своем пути. Кто черпает из этого потока, черпает себе здоровье и жизненные силы.

Впрочем, заметим, что и разум, и справедливость опираются на один и тот же закон природы, из которого проистекает и постоянство нашего существа. Разум измеряет и сопоставляет взаимосвязь вещей, чтобы упорядочить ее и превратить в постоянную соразмерность. Справедливость — не что иное, как моральная соразмерность разума, формула равновесия противонаправленных сил, на гармонии которых покоится все наше мироздание. Итак, один и тот же закон охватывает и наше Солнце, все солнца— и самый незначительный человеческий поступок; и лишь одно хранит все существа и все системы — отношение, в котором их силы находятся к периодически восстанавливаемому порядку и покою.