3. Поступательное развитие искусств и изобретений дает в руки людей все возрастающие средства ограничения и обезвреживания всего того опасного, что сама природа не в силах была искоренить.

На море должны случаться время от времени бури, и сама мать вещей, природа, не могла упразднить их в угоду человечеству; но что же за средство дала она в руки людей, чтобы бороться с бурями? Искусство мореплавания. Из-за этих самых бурь человек и вынужден был изобрести свое искусное строение — корабль, и на корабле своем человек не только убегает от бури, но и извлекает из нее пользу для себя и мчится по океану на всех парусах.

Заблудившись в морских просторах, несчастный человек не мог призвать Тиндаридов¹, чтобы те явились и показали ему верный путь; поэтому человек сам придумал себе проводника — компас, поэтому человек поднял голову к небу и нашел на нем своих Тиндаридов — Солнце, Луну, созвездия. С таким искусством человек мог уже смело выйти в открытое море, в бескрайний океан, плыть на Крайний Север   и   на Крайний Юг.

И опустошительную стихию огня не могла отнять природа у человека, не отнявши у него человеческого облика; и что же дала природа человеку вместе с огнем? Тысячи умений, тысячи художеств, и эти художества не только обезвреживают и не только усмиряют пожирающий яд стихии, но и извлекают из огня самую разнообразную пользу.

То же — и ярость страстей человеческих, этих морских бурь, этих опустошительных огненных стихий. Благодаря им, в столкновении с ними, род человеческий отточил свой разум и придумал бесчисленные средства, правила, искусства, с помощью которых можно не просто ограничивать страсти, но и направить их в лучшую сторону, как показывает история.

437

Лишенный страстей, род человеческий никогда не воспитал бы в себе разума и до сих пор жил бы в пещере троглодитов.

Так, война, пожиравшая жизни людей, в течение долгих веков была грубым занятием разбойников. Долго воевали люди, проявляя всю неуемность, всю дикость своих страстей, ибо все зависело от силы отдельного человека, от хитрости его, от коварства; и сколь бы превосходны ни были личные качества человека, война питала лишь опасные доблести грабителя и убийцы,— это подтверждают войны древности, Средних веков и даже некоторые войны нового времени. Но из такого гибельного ремесла, как бы против воли народов, выросло военное искусство: создатели его не заметили, что возникновение такого искусства подрывает самую почву для ведения войн. Чем более становились побоища продуманным искусством, чем больше механических изобретений участвовало в войне, тем меньше пользы было 6т страстей, какие присущи были отдельным людям, и от их безумной мощи. Словно безжизненное орудие, покорны все они теперь мысли одного полководца, приказам немногочисленных военачальников, и, наконец, только главе государства было дано право играть в эту опасную и дорогостоящую игру, тогда как в древности воинственные народы воевали почти без передышки. Пример — и многие азиатские народы, и даже римляне и греки. Римляне долгие столетия не уходили с поля боя; война их с вольсками длилась сто шесть лет, война с самнитами—семьдесят один год; город Вейи выдерживал осаду десять лет, словно вторая Троя, а двадцативосьмилетняя гибельная Пелопоннесская война, которую вели между собою греки, всем прекрасно известна. Ведь умереть в сражении — это еще самая малая беда, какую приносит война человеку, а зло куда большее — это опустошения, болезни, которые приносят походы, которые терпят осажденные города, это грабежи, беспорядки, которые царят во всех сословиях, во всех промыслах и ремеслах,— вот настоящие беды, что влечет за собою война страстей, вот ее тыся-челикий ужасный образ, и мы должны быть благодарны грекам и римлянам, а прежде всего изобретателю пороха и творцам огнестрельного оружия, за то, что они самое дикое ремесло людей превратили в искусство, а в наши дни и в такое искусство, где сам венценосец может снискать величайшую славу. Теперь сами короли, лично, играют в эту игру честолюбия, в их распоряжении — несметные войска, не ведающие страстей, и сама честь полководца уже хранит нас от десятилетних осад, от войн, которые длились бы семьдесят один год, тем более что такие войны задушат сами себя, потому что приходится содержать огромное войско Так, по вечному, не ведающему перемен закону природы зло породило нечто доброе, и можно сказать, что военное искусство в значительной степени устранило самые войны. Благодаря военному искусству сократились и грабежи и разорения, и не из особого человеколюбия, а потому что они противоречат чести полководца. Несравненно более мягким стало и право войны и обращение с пленными,— даже у греков оно было гораздо более суровым; тем более не приходится говорить об общественной безопасности,   которая   впервые   и   появилась   в   воюющих   странах.   Так,

438

в целой римской империи все дороги были безопасны, пока орел с оружием в когтях прикрывал их своими крыльями; напротив того, в Азии и Африке, даже и в самой Греции чужеземцу было опасно путешествовать, потому что этим странам недоставало духа общности, который стоял бы на страже жизни любого человека. Так превращается в целебное лекарство отрава, как только становится искусством; отдельные роды людей погибли, но целое, не ведающее смерти, переживет боль утраты и на примере зла научится добру.

Верное относительно военного искусства еще более верно относительно искусства государственного управления, но это еще более трудное искусство, потому что цель его — общее благо целого народа. И у американского туземца есть свое государственное искусство, но оно очень ограниченно, оно приносит пользу отдельным родам, но не предотвращает гибель целого народа. Мелкие племена, враждуя между собою, совершенно искоренились, а другие так истощились, что в дурном столкновении с оспой, водкой и жадностью европейцев обречены на ту же участь. Чем более становился предметом искусства строй государства в Азии или Европе, тем тверже стоит само государство, тем точнее взаимосвязь его с соседними государствами, так что ни одно не может разрушиться, если другие сохранят свою прочность. Так твердо стоят Китай, Япония, эти древние здания, основание которых уходит глубоко в землю. Больше искусства — в политическом укладе греческих государств, в Греции основные республики долгие века сражались за достижение политического равновесия. Их объединяли общие опасности, и если бы объединения удалось достигнуть в полную меру, то храбрый греческий народ отбил бы атаки Филиппа и римлян, как победил он некогда Дария и Ксеркса. А преимущество Рима было в дурном государственном искусстве соседних народов; римляне разделяли их, а потом нападали на них, римляне разделяли и покоряли их. И сам Рим претерпел их судьбу, когда государственное искусство римлян пало; та же участь подстерегла Иудею и Египет. Если государство хорошо устроено, то народ никогда не пропадет, даже если его покорит неприятель; свидетельствует о том даже Китай, при всех свойственных ему пороках.

Еще очевиднее польза от хорошо продуманного искусства управления, если говорить о внутреннем порядке, о торговле, которую ведет страна. о науках, ремеслах, правопорядке; за что мы ни возьмемся, ясно одно: чем совершеннее искусство, тем больше и польза. Настоящий купец не обманывает, потому что на обмане не разбогатеешь; настоящий ученый не хвалится ложной наукой, а юрист, если только он заслуживает звания правоведа, никогда не совершит сознательную несправедливость,— иначе все они будут не мастерами в своем искусстве, а подмастерьями. И несомненно, придет время, когда человек неразумный в государственном искусстве устыдится своего неразумия, и роль тирана будет не только что мерзка, как и всегда в прошлом, но будет также смешна и нелепа, как только ясным станет как божий день, что любое государственное неразумие пользуется неправильной таблицей умножения и, начисляя себе

439

огромные суммы, тем не менее лишается всяческих преимуществ. Ради этого написана история, и доказательства приведенного положения со всей ясностью проявятся в ней. Правительства сначала совершили все возможные ошибки и как бы исчерпали их число, и только после всех беспорядков человек научился, наконец, тому, что благосостояние человеческого рода зиждется не на произволе, а на существенном для него законе природы — на разуме и справедливости. Мы переходим теперь к последовательному изложению этого закона, и внутренняя сила истины пусть придаст ясность и убедительность нашим словам.