4* Passerii Paralip. Ad Demster. Etc.

395

роскошная жизнь, а колонии этрусков, расположенные на прекраснейшем побережье Италии, не были свободны от пышных нравов. Наконец и римляне напали на этрусков, ибо, по несчастью, этруски жили слишком близко к ним, а римлянам, несмотря на достойное сопротивление, оказанное этрусками, ни их культура, ни их союз государств не могли противостоять вечно. Культура уже несколько утомила этрусков, тогда как римляне продолжали оставаться закаленным в боях народом, а союз государств тоже не мог принести большой пользы, потому что римляне умело расчленяли его и сражались с государствами по отдельности. Итак, римляне: покорили поодиночке государства этрусков, не без долголетних усилий, потому что, с другой стороны, и галлы нередко совершали тут свои набеги. И вот стесненный со всех сторон, окруженный двумя могущественными противниками народ покорился тому неприятелю, который целенаправленно добивался победы, а таким врагом был Рим. После того как этруски предоставили убежище Тарквинию Гордому², после успехов, одержанных Порсенною, римляне стали видеть в своем соседе опаснейшего врага; унижений, вроде тех, что нанес Риму Порсенна³, Рим не прощал. Поэтому и не удивительно, что народ вялый должен был, в конце концов, потерпеть поражение от народа сильного, народ торговый — от народа воинственного, непрочный союз государств — от твердого в своем единстве города. Если бы Рим не сокрушал сам, то его быстро сокрушили бы, а поскольку добрый Порсенна не сокрушил Рим, то его страна и сделалась, в конце концов, добычей пощаженного врага.

Итак, географическое положение и время, в какое цвела Этрурия, объясняют нам, почему этруски со своим художественным стилем не стали греками до конца. Мифами их поэтов были древние, тяжкие греческие мифы, в которые они тем не менее вливали поразительную живость и движение; искусство их выражало немногочисленные связанные с торжественными религиозными и гражданскими обрядами мотивы, и ключ к ним мы, можно сказать, утратили. Кроме того, народ этот мы знаем почти исключительно по изображению его похоронных процессий, по урнам и саркофагам. Прекрасной поры, какую испытало греческое искусство после побед над персами, вольные этруски никогда не переживали, а само по себе географическое положение их страны уже лишило их повода к столь возвышенному парению духа и славы. Перед нами — рано созревший плод, выросший в углу сада,— ему далеко до сладости иных плодов, на которые падал отблеск солнечного тепла. Берегам Арно судьба уготовала иные времена, и тогда они принесли плоды более зрелые и более прекрасные.

* * *

А пока болотистым берегам Тибра предстояло распространить свое влияние на три части света, и предпосылки такого умножения восходят к еще более древним временам, когда Рим не был основан и когда исторические условия были совершенно иными. Вот — места, куда приставали, согласно легенде, и Евандр, и Геркулес с греками, и Эней с троянцами;

396

здесь, в центре Италии, был выстроен Палланций, здесь возникло царство латинян с городом Альба Лонга; одним словом, здесь оседала древняя культура, так что некоторые говорят даже, о другом Риме, существовавшем до известного нам города⁴,— полагали, что новый город построен на развалинах старого. Это последнее предположение лишено основания, так как Рим, по всей вероятности, был колонией Альбы Лонги и управляли им два удачливых искателя приключений; в противном случае едва ли выбрали бы для поселения столь невеселую местность. Впрочем, давайте поначалу посмотрим, что должен был найти в этих местах Рим, почему, отстав от сосцов волчицы, он стал упражняться в сражениях и грабежах.

Вокруг жили небольшие племена, поэтому Риму удалось и добывать средства к существованию, и быстро завоевать пространство вокруг себя. Тогдашние междоусобные войны с ценинцами, крустуминами, антемнатами, сабинянами, камеринами, фиденатами, вейентами прекрасно известны всем; в итоге Рим, едва основанный, построенный на границе, разделявшей самые разные народы, с самого начала стал как бы военным лагерем, и военачальники, равно как сенат, всадники и народ, привыкли к триумфальным шествиям, празднуя победы над ограбленными ими народами. Такие триумфы, перенятые у соседних этрусков, стали большой приманкой для города, скудно живущего и бедного землями, перенаселенного и воинственно настроенного,— они побуждали совершать все новые и новые набеги, вести междоусобные войны. Напрасно возводил миролюбивый Нума храм Януса, богини Верности, напрасно воздвигал пограничных богов и справлял празднества границ. Пока он жил, эти обычаи блюлись, но Рим, привыкший к грабежу за тридцать лет, пока одерживал победы его первый царь, не умел чтить своего Юпитера иначе, как принося ему военную добычу. После смерти справедливого законодателя вновь разгорелся дух войны, и Тулл Гостилий пошел войной на Альбу Лонгу — мать своего города. Он стер ее с лица земли, а жителей его переселил в Рим; так покоряли он и его преемники фиденатов, сабинян, так покорили они, наконец, все латинские города; после этого римляне стали наступать на этрусков. Ничего этого вообще не произошло бы, если бы Рим был расположен в другом месте и был рано порабощен мощным соседом. А теперь Рим, город латинян, очень скоро стал во главе союза латинских городов и, в конце концов, поглотил самих латинян; он смешался с сабинами и, наконец, покорил и их; он учился у этрусков, а потом и их подчинил своей власти, и так овладел он своими троякими рубежами.

Впрочем, чтобы осуществить все эти рано созревшие замыслы, нужны были цари, именно такие, какие и были у Рима, особенно такие, как их самый первый царь. Его и помимо всякого мифа, на деле, вскормила своим молоком волчица; он несомненно был мужественным, умным, смелым, предприимчивым человеком; об этом свидетельствуют уже первые его законы и установления. Нума смягчил некоторые из них — явный признак того, что зависели они не от эпохи, а от личности законодателя. Ибо насколько грубо-первобытным был героический дух ранних римлян, о том свидетельствует не один рассказ — о Горации Кокле, Юнии Бруте,

397

Муции Сцеволе, о поступках Туллии, Тарквина и т. д. Итак, счастьем для этого разбойничьего города было то, что первобытное мужество его царей сочеталось с политической мудростью, а то и другое — с патриотическим великодушием; счастьем было то, что за Ромулом следовал Нума, за Нумой — Тулл, Анк, за ними — Тарквин, а за Тарквином — Сервий, раб, которого только личные его заслуги и возвели на трон. Счастьем, наконец, было и то, что цари эти, отличавшиеся самыми различными чертами характера, правили подолгу, что у каждого из них было время закрепить все привнесенное их умом, но вот явился, наконец, наглый Тарквиний, и тогда город, уже твердо стоявший на своих ногах, избрал иную форму правления. Теперь выступил друг за другом избранный, вечно обновляющийся ряд воинов и первобытных патриотов; они стремились ежегодно обновлять свои триумфы и на тысячу ладов выразить и закалить свои патриотические чувства. Даже сочиняя политический роман о возможном происхождении Рима, нельзя было бы придумать более счастливых условий для его возникновения,— их на самом деле дают нам история и миф^5*, Рея Сильвия и судьба ее сыновей, похищение сабинянок, обожествление Квирина, первозданные подвиги, победы, приключения, наконец, Тарквиний и Лукреция, Юний Брут, Побликола, Муций Сцевола и другие — все это потребовалось для того, чтобы заложен был фундамент будущих успехов Рима. Поэтому легче всего рассуждать философически об истории Рима,— гражданский дух его историков таков, что вместе с последовательным рассказом об исторических событиях мы получаем в руки цепочку причин и следствий.