6* «Memoires concernant les Chinois». T. II, о. 375.

298

Китая целая книга высечена на огромных камнях^7* и точно так же вся китайская ученость выписана искусными иероглифами, иероглифами китайского государства. Такая письменность невероятно воздействует на душу, мыслящую при помощи подобных знаков. Мысли лишаются энергии и превращаются в черты рисунка: весь образ мысли нации становится нарисованными или написанными в воздухе условными буквами.

Такое изложение специфических для Китая черт отнюдь не означает враждебного и презрительного отношения к ним; ибо слово за словом наше изложение почерпнуто из сообщений самых пламенных защитников всего китайского, и все сказанное можно подтвердить множеством примеров, относящихся к любому разряду китайских установлений. Изложение наше просто отвечает природе вещей; это картина народа, который при таком-то строе и в такой-то географической области, согласно с такими-то принципами, в таких-то исторических условиях сложился во времена седой древности и, вопреки обычной судьбе народов, сумел сохранить на необычайно долгое время свой первоначальный образ мысли. Если бы сохранился до наших дней Древний Египет, то мы, даже и не помышляя о том, чтобы одно выводить из другого, нашли бы большое сходство между Китаем и Египтом, так что оказалось бы, что одни и те же традиции просто видоизменены каждый раз в соответствии с иной областью света. Точно так же обстояло бы дело и с многими другими народами, стоявшими на сходной ступени культурного развития, но только все эти народы или ушли со своих прежних мест, или погибли, или смешались с другими; Древний Китай, сохранившийся на краю света,— это словно осколок доисторической эпохи, застывший на месте со своим наполовину монгольским строем. Весьма затруднительно было бы доказывать, что основы китайской культуры занесены в Китай греками из Бактр или татарами с Балхаша,— вся ткань китайского строя, несомненно, местного производства, а незначительные примеси чужеземного влияния легко распознать и отделить. Я, словно китаец, чту китайские книги за превосходные принципы, выраженные в них, и имя Конфуция — для меня тоже великое имя, хотя я вижу, какие оковы даже и его связывали по рукам и по ногам, какие оковы и он сам, при самых лучших намерениях, на веки вечные навязывал толпе с ее предрассудками и всему китайскому государственному строю своей политичной моралью. Вот почему китайский народ, как многие другие племена на земном шаре, остановился на середине своего воспитания, как бы в отроческом возрасте,— механизм морали навеки застопорил свободнее развитие духа, а второго Конфуция в этом деспотическом государстве уже не нашлось. Некогда колоссальная империя или распадется на несколько государств, или же более просвещенные Киен-лонги придут к отеческому решению лучше уж выселить за море тех, кого не способны они прокормить, лучше уж облегчить бремя ритуалов и вместо этого ввести более вольную деятельность самостоятельных ума и сердца, хотя и тут дело не обойдется без многообразного риска,— однако и тогда китайцы останутся