§ 4. Крестьяне*(255)

В рассматриваемую эпоху крестьяне делились на несколько разрядов. Так, были крестьяне черносошные, жившие как на своих землях, так и на чужих на условиях половничества, однодворцы, экономические крестьяне, дворцовые, посессионные и, наконец, крепостные.

А. Государственные черносошные крестьяне*(256), являясь потомками черносошных Московского государства, в изучаемую эпоху находились только на севере России (в Архангельской, Вологодской, Олонецкой, Вятской, Пермской и Казанской губ.) и в Сибири, где, вследствие отдаленности от центра государства, успели сохранить свою независимость. В 1763 году их было до 600 тысяч душ мужского пола. Среди них, как теперь точно установлено в науке, господствовало общинное землевладение, но без переделов, как в остальной России, причем одновременно с общинами-деревнями существовали и общины-волости, пользовавшиеся общинными выгонами, лесами и рыбными ловлями, а иногда и пахотными и сенокосными землями. "Которые наши земли пахотные и сенокосные, - читаем, например, в наказе Ленской волости Яренского уезда, поданном в комиссию 1767 года, - находятся в смежности Наволоцкой волости крестьян с землями ж, тем быть, как издревле, в общем владении". Однако общинное землевладение не исключало частной собственности, объектом которой являлись пашни и части покосов, так называемые повытки, по отношению к которым крестьяне пользовались правом распоряжения, т.е. могли их продавать, отдавать в приданое, закладывать и т.п. Результатом такого порядка вещей было большое имущественное неравенство среди крестьян и появление так называемых "деревенских владельцев" из купцов, приказных служителей и духовенства, в качестве собственников крестьянских участков*(257). Об этом свидетельствует, например, архангельский губернатор Головцын в своем заявлении от 1767 года. "Купцы, - гласит заявление, - имеют в уездах за собой во владении немалое число государственных черносошных земель", так что "мысли их купеческие больше деревенским обрядам, нежели к распространению коммерции, подвижны бывают"; многие из них, "оставя город, живут по деревням своим и, покинув купецкую торговлю, упражняются в земледельчестве". На подобное положение дел обратила внимание еще межевая инструкция 1754 года, воспретив продажу крестьянских участков всем лицам, не положенным в подушный оклад, и предписав отобрать обратно земли у "деревенских владельцев". Точно так же и межевая инструкция 1766 года запретила продажу крестьянских участков как посторонним лицам, так и между крестьянами, лишив последних вообще права распоряжения своими землями ("крестьянам имеющихся за ними недвижимых имений никому, как посторонним, так и между собою, не продавать, и не закладывать, и в иски, также по векселям и за долги не отдавать"). Однако эти две меры явно радикального характера не были приведены в исполнение, по всей вероятности, вследствие своего радикализма. Тогда, желая уничтожить имущественное неравенство, правительство указом 1781 года ввело переделы, предписав "между крестьянами земли и все угодья смешав, разделить порядочно на тяглы по душам и по имуществу, а с того уже быть как раскладкам подушного платежа, так всем службам и работам". Переделы, равно как и раскладка податей и повинностей, сделались функцией "мира", причем правительство требовало только, чтоб "общее мирское уравнение делалось всегда правильно, без малейшего друг друга отягощения". Одновременно с этим правительство подтвердило постановления межевых инструкций о воспрещении крестьянам распоряжаться своими землями и об отобрании у деревенских владельцев крестьянских земель*(258). Однако на практике многое осталось по-прежнему, и переделы далеко не повсюду были осуществлены, в силу чего явилась необходимость в новом распоряжении правительства в 1829 году об обязательном введении переделов среди крестьян Архангельской губ*(259).

Среди черносошных крестьян, как результат безоземеления, возникшего вследствие права распоряжения крестьянскими участками, образовался особый общественный класс, получивший название половников*(260). К категории последних причислялись крестьяне, лишившиеся своих участков и поселившиеся на землях "деревенских владельцев" (у некоторых было от 20 до 70 и более половников) или в духовных вотчинах. Отношения их между собой были договорные. "Владельцы" платили за половников подати, ссужали их семенами, а иногда оказывали им вспомоществование при первом обзаведении. Взамен этого половники отдавали владельцам половину своего урожая (отсюда и название: "половник") и исполняли на них разные работы, например, косили и убирали сено, рубили лес, доставляли дрова, занимались постройкой разных строений, пасли скот, служили в доме и т.п. Половники пользовались правом перехода от одного владельца к другому, но только в пределах одного уезда и по уплате владельцу "пожилых денег". Положение рассматриваемого класса было крайне тяжелое, о чем свидетельствуют его наказы, а также вышеупомянутое заявление губернатора Головцына. По словам последнего, "купцы над половниками во всем власть свою распространяют, и как мужеск, так и женск пол на них купцов всякую работу исправляют, отчего для своего пропитания лишаются удобного к посеву, также и к сенокосу и к жатве времени", что, конечно, в высшей степени вредно отражается на их материальном благосостоянии. По словам наказов, владельцы половников неоднократно "безвинно бьют, стегают без указанного суда и увечат занапрасно самоуправством своим"; также "который половник против прихоти владельца, хотя мало в чем не услужит, того в рекруты и отдает, не рассуждая и не сожалея, очередь ли ему или нет". Ввиду такого положения вещей правительство указом 1827 г. решило до известной степени урегулировать отношения между половниками и владельцами, предписав им заключать между собой договоры сроком от шести до 20 лет с обязательством предупреждать друг друга за год о своем намерении прекращать договорные отношения.

Б. Другим разрядом крестьян являлись однодворцы*(261). Они были потомками московских служилых людей, поселенных на окраине (преимущественно южной) государства с целью защиты последнего от набегов татар и других инородцев. Приравнение их к крестьянам совершилось при Петре, главным образом, двумя мерами: введением подушной подати, уплата которой была также возложена и на однодворцев, и установлением четырехгривенного сбора, получившего впоследствии название оброчной подати. Указ 4 апреля 1723 г., вводя этот сбор, прямо мотивирует необходимость его тем фактом, что и "прочие крестьяне", сверх подушных денег, "платят - дворцовые во дворец, синодального ведения в Синод, помещиковы своим помещикам". А год спустя в полковничьей инструкции 26 июня 1724 г. однодворцы уже прямо названы крестьянами ("понеже на однодворцев... и на других им подобных государственных крестьян"). В 1713 году Петр учредил из них так называемую "ландмилицию", разделенную на полки (пешие и конные), пополнявшиеся набором однодворческих молодых людей от 15 до 30 лет, причем треть новобранцев поступала в регулярное войско, а остальные в нерегулярное. С 1764 года наборы стали производиться через каждые пять лет, а срок службы в ландмилиции был определен в 15 лет. В 1783 году Екатерина II уничтожила ландмилицию, и с того времени однодворцы в отношении рекрутской повинности были сравнены с остальными крестьянами. Изучаемый разряд крестьян не знал общинного землевладения, владея землей на так называемом четвертном праве*(262). До 1727 года однодворцы имели право распоряжаться своими участками, но в этом году правительство воспретило им продажу земель, что подтвердила и межевая инструкция 1766 г.*(263) Однако, по свидетельству наказов, продажа продолжалась на практике, вследствие чего огромное количество однодворческих земель перешло в руки членов других сословий. Вот что читаем по этому поводу в воронежском наказе: "дворяне и других разных чинов люди, бывшие воеводы, секретари, подьячие и приказные служители, и находящиеся в воинских командах штаб- и обер-офицеры, презрев именные запретительные указы, у нас, у однодворцев, жен наших и детей из земель немалое число четвертей на свои и посторонние имена покупили, именуя тех однодворцев, у которых покупку чинили, помещиками". То же самое, по словам тамбовского наказа, делали и купцы. Результат получился аналогичный с тем, что мы видели у черносошных крестьян, а именно: малоземелие и обезземеление, в силу чего немало однодворцев должно было поступать в батраки к собственникам их прежних земель. Наказы ходатайствуют перед императрицей об отобрании последних и об установлении пределов в целях "уравнительного содержания" земли, "отчего всякий может быть безобиден и в платежах состоятелен". На ту же точку зрения стал и курский директор экономии, приславший в комиссию 1767 года свое "мнение". "Настоит немалая надобность, - писал он, - чтоб между рода сего людьми (т.е. однодворцами) последовало во владении земель уравнение, наподобие прочих всех государственных крестьян, делящих земли в дачах селений своих, в каждом особо, поровну, т.е. по числу в тех селениях положенных душ". Однако правительство не исполнило желания наказов, в силу чего на практике во многих местах поселения однодворцев последние сами перешли к общинному землевладению с переделами. По закону 19 февраля 1868 г. однодворцы перестали существовать как особый разряд крестьян и вошли в "общий состав сельских обывателей"*(264).

В. Третьим разрядом являлись экономические крестьяне, бывшие прежде крестьянами духовных вотчин*(265), т.е. принадлежавших архиерейским домам, монастырям, соборам и церквям. Уже в 1701 г. правительство, учредив Монастырский приказ, передало в его ведение управление названными вотчинами, равно как и сбор с них доходов, часть которых должна была идти на церковные, а часть на государственные нужды*(266). Разрешив столь радикально вопрос о секуляризации церковных имуществ, Петр I мотивировал необходимость его не желанием разорения монастырей, но "ради лучшего исполнения монашеского обещания". "Нынешние монахи, - гласил указ 30 декабря 1701 г., - не только не питают нищих от трудов своих, но сами чужие труды поедают"; кроме того, "начальники впали в роскошь, и из-за вотчин происходят ссоры, убийства и обиды многие". Однако новый порядок вещей крайне не нравился духовенству, почему одним из первых актов Св. Синода было представление доклада государю о необходимости подчинения вотчин ему, "ибо от гражданских правителей вотчины пришли в скудость и нищету"*(267). Петр согласился с точкой зрения Синода, и в 1720 году управление духовными землями перешло в его ведение.

Число крестьян, прикрепленных к духовным вотчинам, равнялось по третьей ревизии 991 700, причем часть их была на барщине, часть на оброке. Барщина выражалась в различных земледельческих работах, в косьбе сена, в постройке домов, в постановке подвод, в ловле рыбы и т.п. Оброк платился или деньгами, или натурой, т.е. хлебом, сеном, дровами, ягодами, грибами, яйцами, маслом и т.п. Повинности названных крестьян были очень тяжелы, что неоднократно возбуждало среди них волнения, подавлявшиеся военной силой. Вообще, положение церковных крестьян как в материальном, так и в моральном отношении было печально, тем более что они, в сущности, являлись такими же крепостными, как и помещичьи крестьяне. До нас дошло немало жалоб крестьян на свое духовное начальство, из которых видно, как это последнее жестоко расправлялось с ними в случае каких-либо провинностей с их стороны, а нередко и без всякой причины. "Архимандрит (такой-то), - читаем в одной жалобе, - завсегда мужеский пол в цепи сажает, мучит и плетьми бьет безвинно". "Управитель (такой-то), - читаем в другой, - держит нас в цепях и железах недель по пяти и больше и, держав, бьет плетьми, палками, пинками, смертными побои и, бив паки, бросив в тюрьму, мучит голодною и студеною смертью". "Архимандрит (такой-то), - гласит третья жалоба, - повелел нас всякими муками мучить, немилостиво плетьми бил, в студеные чуланы садил и многих крестьян бил, давая ударов ста по три и по пяти сот плетьми" и т.д. Немало терпели крестьяне и от управителей и приказчиков, назначавшихся духовными властями для непосредственного управления и суда над ними. Правда, управители снабжались особыми инструкциями, ограничивавшими их власть (например, они могли наказывать крестьян не иначе, как в присутствии старост и выборных, а также с записью, за что такой-то наказан, причем, разбирая дела, касающиеся "брани, боя, займов между собой и прочих тому подобных", должны были применять Уложение 1649 года и указы). Но на практике в большинстве случаев инструкции не соблюдались, и ничем не сдерживаемый произвол управителей отражался крайне тягостно на положении крестьян, побуждая их к периодически повторяющимся волнениям, из которых некоторые принимали характер настоящих бунтов. Если же крестьяне обращались с жалобой на своих властей, то таковые оставлялись без последствий. Об этом свидетельствует указ Петра III 26 марта 1762 г.*(268) "Уже с давнего времени, - читаем в нем, - к нашему неудовольствию и к общему соблазну, примечено, что приходящие в Синод за своих властей или епархиальных архиереев челобитчики, по долговременной сперва здесь волоките, обыкновенно без всякого решения к тем же архиереям отсылаются на рассмотрение, на которых была жалоба, и потому в Синоде или не исполняется существительная его должность, или же и того хуже, делается одна токмо потачка епархиальным начальникам, так что в сем пункте Синод походит больше на опекуна знатного духовенства, нежели на строгого наблюдателя истины и защитника бедных и неповинных". Ввиду всего сказанного указ предписал изъять управление крестьянами из духовного ведомства и передать его в ведение коллегии экономии с обязательством со стороны последней выдавать на церковные нужды часть доходов, получаемых с духовных вотчин. "Что же касается до последних, то часть их была отдана крестьянам (та, которую они пахали на духовных властей), часть предназначена к отдаче в аренду. Однако со вступлением на престол Екатерины II духовные вотчины опять перешли в руки духовенства, причем последнее получило предписание "с крестьянами поступать благоумеренно и никакими излишними сборами и ненужными или только к одному увеселению властей служащими работами и строениями не изнурять". Восстановив старый порядок вещей, императрица, однако, на этом не остановилась и 29 ноября 1762 г. организовала особую комиссию о церковных имениях из 8 лиц: трех духовных и пяти светских, поручив ей, во-1-х, привести в известность доходы, получаемые церковью с недвижимой собственности и с поселенных на ней крестьян, и, во-2-х, выработать проект управления духовными вотчинами*(269). Пока комиссия занималась над порученным ей делом, императрица указом 1763 г. передала в ведение коллегии экономии половину всех духовных вотчин, оставив остальную половину в ведении духовенства "в его полное правление на его собственное довольство и экономию для содержания домов и монастырей". Однако оставление за духовенством половины его недвижимой собственности вызвало крайнее недовольство крестьян, проявившееся в сильных волнениях, что побудило императрицу окончательно секуляризовать церковные имущества, за что и высказалась в своем докладе комиссия о церковных имениях*(270). 26 февр. 1764 г. появился знаменитый указ, завершивший собой процесс секуляризации церковных земель, начатый еще в эпоху Московского государства при Иванах III и IV*(271). Согласно указу, все духовные вотчины "со всеми казенными в них наличностями" перешли в исключительное "ведение и управление" коллегии экономии. Исключение составили небольшое количество земель, городских домов и подворий, оставленных за церковью. Одновременно с этим маловотчинные монастыри были упразднены (таких оказалось 418), а все остальные получили по особым штатам содержание от казны, на что ежегодно ассигновывалась сумма в 500 тысяч с лишком рублей*(272). Что касается до крестьян, то, перейдя в ведение коллегии экономии, они получили право собственности на земли и сенокосы, "какие на дома архиерейские и монастыри пахали и косили, исключая только тех, кои более 20 верст от их поселений отстоят и, за дальностью, к пахоте и сенокосу им неподручны". Коллегия экономии должна была управлять крестьянами через посредство экономических правлений (их было четыре) и особых должностных лиц - казначеев, зависимых от правлений. Впрочем, в 1786 г. коллегия экономии была упраздена*(273), и экономические крестьяне во всем были сравнены с государственными.

Г. Четвертый разряд составляли дворцовые крестьяне*(274), потомки московских дворцовых, доходы с которых шли на содержание двора. Названные крестьяне пользовались землей на правах общинного владения и, по примеру черносошных, могли распоряжаться теми участками, которые принадлежали им как частная собственность. Так продолжалось до издания межевой инструкции 1766 года, воспретившей крестьянам продажу и залог земель*(275). До 1775 года управление дворцовыми крестьянами сосредоточивалось в дворцовой канцелярии, с 1775 же года в казенных палатах. Существование последних не исключало крестьянского самоуправления, органом которого был мирской сход в каждой волости и выбираемые им старосты, сотские, десятские и сборщики податей. Еще при Петре из дворцовых крестьян выделилась особая группа государевых крестьян, поселенных на землях вотчин, в свою очередь, выделенных из общей массы дворцовых сел и волостей и переданных в непосредственное распоряжение членам императорской фамилии. Государевы крестьяне существовали в течение всего XVIII ст. Законом о престолонаследии 1797 года из дворцовых крестьян был образован особый разрядудельных, поселенных в удельных имениях, созданных для обеспечения содержания императорской фамилии (удельные имения не могли быть продаваемы и обмениваемы, они только переходили по наследству). Удельные крестьяне ведались департаментом уделов, а ближайшим образом - особыми экспедициями, учрежденными по одной на 50 тысяч душ. Впрочем, главное назначение экспедиций заключалось в сборе податей, вмешательство же во внутренние дела крестьян им было воспрещено ("всякое разбирательство внутреннего сельского дела, выбор начальников, поставка рекрут и подобное оному от управления и распоряжения сих экспедиций должно быть чуждо, и для того всякое участие до внутренности тех сельских дел экспедициям наистрожайше воспрещается"). В зависимости от экспедиций находились приказы, учрежденные на 3000 душ каждый, причем состав их был выборный, а именно: приказный, двое старост и писарь, избираемые крестьянами. К категории крестьян дворцового ведомства необходимо отнести и конюшенных крестьян, потомков московских конюшенных. Они были поселены на землях, приписанных к конским заводам, находившимся в ведении придворного конюшенного управления.

С учреждением в 1837 году Министерства государственных имуществ с целью попечительства над государственными крестьянами всех разрядов и с целью упорядочения крестьянской администрации государственные крестьяне (кроме удельных) перешли в ведение упомянутого министерства. Местными органами последнего для управления крестьянами были палаты государственных имуществ в губерниях и окружные правления в уездах. Функции их сводились к следующему. Они утверждали выборные крестьянские должности, увольняли и предавали суду лиц, занимавших последние, и вообще надзирали за ними. На них лежало попечение о благоустройстве и благочинии в делах веры, в силу чего они заботились о постройке церквей в деревнях, о причте, вели борьбу с расколом и т.п. На них лежали: забота о нравственности среди крестьян и об искоренении нищенства, охрана крестьянских земель и угодий, а также забота о врачебном благоустройстве, о народном продовольствии, о путях сообщения и т.п. Наконец, они же заведовали сбором податей и отправлением повинностей крестьянами.

Д. Пятый разряд составляли посессионные крестьяне*(276), стоявшие на рубеже между государственными и крепостными крестьянами. Состояние последних возникало несколькими способами, из которых главным была покупка к фабрикам и заводам. Так, уже указ 18 янв. 1721 года разрешил "для размножения заводов" как дворянам, так и купцам покупать населенные имения и приписывать их к фабрикам, "дабы те имения всегда были уже при тех заводах неотлучно". Указ запретил подобные имения особо от заводов "продавать и закладывать, равно как всякими вымыслы за кем либо крепить и на выкуп отдавать". Крестьяне, поселенные на таких имениях, назывались посессионными (впрочем, указанный термин впервые появляется в законодательстве в 1797 году)*(277). В 1752 году было определено количество крестьян, выше которого фабриканты не могли употреблять на работы; так, на шелковые заводы можно было ставить только 1/4 из приписанных к ним крестьян, на суконные 1/3 и т.д. Остальное же количество (3/4 и 2/3) должно было заниматься земледельческими работами. При Петре III указом 1762 года правительство запретило покупку крестьян к фабрикам и заводам, предоставив фабрикантам "довольствоваться вольными наемными за договорную плату людьми". Правда, в 1798 году покупка была снова разрешена, но это продолжалось недолго, и в 1816 г. она была окончательно воспрещена.

Вторым способом возникновения состояния посессионных крестьян являлась приписка к этому разряду по указам некоторых лиц, носивших название вечноотданных на фабрики. Так, указом 1722 года было разрешено оставить на заводах работавших на них беглых и разных пришлых людей; то же было разрешено и указом 1736 года, причем собственникам беглых, раз у последних были паспорта, фабриканты обязывались выплатить по 50 рублей за семью с малолетними детьми, а за совершеннолетних доплатить по особой таксе. Затем к посессионным крестьянам нередко причислялись незаконнорожденные и не помнящие родства. Наконец, указ 1753 года предписал приписывать в рассматриваемый разряд и нищих или, по его словам, "шатающихся по миру мужского пола разночинцев, кои к службе негодны, а работать еще могут". Подобная отдача по указам практиковалась до Петра III, когда была воспрещена.

Третьим способом поступления в разряд посессионных была передача фабрикантам казенных мастеровых по распоряжениям Сената и Берг- и Мануфактур-коллегий*(278).

Управление названными крестьянами сосредоточивалось в упомянутых коллегиях, обязанных надзирать за фабрикантами, "чтоб порядочно содержали мастеровых и чтоб всякий свою должность исполнял". В 1763 г. фабриканты получили весьма важное право ссылать крестьян в Сибирь, впрочем, с разрешения Мануфактур-коллегии в каждом отдельном случае*(279). Зато, с другой стороны, крестьянам разрешено было вступать в брак без согласия фабрикантов и жаловаться на них правительству в случае разных притеснений*(280). Однако несмотря на это, фактически положение посессионных было очень тяжелое, чем и объясняется наличность многочисленных волнений среди них, имевших место в изучаемую эпоху. В 1840 г. фабрикантам было разрешено отпускать на волю посессионных крестьян, причем последние обязывались или приписаться в государственные крестьяне, или же войти в состав городских обывателей (мещан, ремесленников и т.п.). В первом случае фабрикант должен был дать отпущенному 50 р. на обзаведение.

Крестьяне, благодаря сословному духу времени, в рассматриваемую эпоху окончательно обособились от торгово-промышленного класса, составив особую сословную группу. Этому значительно способствовали реформы Екатерины II, проведенные в узко-сословном направлении. Свою точку зрения на крестьян императрица высказала в Наказе. "Сельские жители, - читаем здесь, - живут в селах и деревнях, обрабатывают землю, произведениями которой питаются все сословия, и сие есть их жребий".

Сообразно с этим воззрением на крестьян определялось и их юридическое положение. Так, крестьяне были ограничены в следующих правах. На основании указа 1730 г. они были лишены права на приобретение недвижимой собственности (земель и домов) в городах и уездах. Только в 1801 г. им было разрешено владеть ненаселенными имениями*(281), а в 1827 г. домами (кроме столиц; в последних крестьяне получили названное право в 1848 г.). На основании указа 1739 г. крестьяне лишились права покупать рекрутов и ставить их вместо себя. Регламентом Камер-коллегии 1731 г. им было запрещено вступать в подряды и откупа ("кроме найма подвод и судов"); впрочем, в отношении винных откупов это запрещение продолжалось только до 1774 г., когда было отменено. Точно так же крестьяне были лишены всяких прав в области торговли (они могли продавать только свои деревенские продукты), что продолжалось до 1812 г., когда им было разрешено торговать без записи в гильдию. На основании указа 1761 г. крестьяне не могли обязываться векселями (Устав о векселях 1729 г. об этом молчит) и вступать в поручительства; за ними было оставлено только право на выдачу заемных писем "с удостоверительным дозволением от их правителей и от тех мест, где оные в ведомстве состоят, и с поруками, токмо не из крестьян, а из других чинов". В этом отношении проект Елизаветинской комиссии идет дальше и разрешает крестьянам обязываться векселями и вступать в другие сделки в следующих случаях: 1) когда им необходимо взять в долг не свыше 10 р., 2) "когда крестьянин подрядится кому поставить какие съестные припасы, дрова, сено и проч., что от крестьянской экономии происходит", 3) "наймется у кого что-нибудь свезть водой или сухим путем", 4) "имея покормежное письмо или паспорт, договорится у кого быть в услужении", 5) "или какую работу отправлять", 6) "или что построить". Но, как известно, этот проект не получил законодательной санкции. Наконец, крестьяне не имели права заводить фабрики и заводы, и только с 1818 г. им было даровано это право, но не иначе, как с разрешения начальства и со взятием торгового свидетельства в каждом отдельном случае.

Что касается до повинностей крестьян, то они должны были платить подушную подать*(282) и отправлять следующие повинности: рекрутскую, подводную, фуражную, почтовую, постойную, дорожную, мостовую и караульную (т.е. выставлять караулы к казенным складам, амбарам и т.п.). Тяжесть этих повинностей ложилась тяжелым бременем на материальное благосостояние крестьян, о чем в ярких красках свидетельствуют дворянские и крестьянские наказы 1767 г., ходатайствующие перед правительством об уменьшении этих повинностей.

Е. Последний разряд составляли крепостные крестьяне, юридическим положением которых мы теперь и займемся.

Крепостное право в XVIII ст., несмотря на увеличение его тяжести сравнительно с московским периодом, вплоть до манифеста о вольностях дворянства 1762 г. продолжает по-прежнему сохранять свой государственный характер: крестьяне прикреплены к имениям дворян, потому что дворяне прикреплены к обязательной службе государству. Таким образом, существование крепостного права объясняется существованием обязательной службы дворянства.

С изданием манифеста о вольностях можно было ожидать, как его логическое следствие, освобождение крестьян из-под крепостной зависимости, так как теперь утратился всякий смысл существования крепостного права. Однако этого не случилось, и крестьяне по-прежнему остались в крепостной зависимости у дворянства, но теперь, благодаря манифесту о вольностях, крепостное право приняло исключительно частноправовой характер, ввиду несуществования более единственного мотива прикрепления крестьян вполне государственного характера - доставить служилому классу постоянных работников, чтобы иметь возможность отправлять государеву службу. Таким образом, с середины XVIII ст. крепостное право становится привилегией дворянства, притом привилегией весьма существенной. Эта последняя развилась более фактически, чем юридически, так как закон не предупреждал того, что само собой сложилось в жизни. До самого издания Свода Законов, где впервые законодатель формулирует юридические отношения крепостных к их владельцам, не было системы законов, определяющих эти отношения. Та или другая сторона их, как основательно замечает проф. Романович-Славатинский, тот или другой вопрос разрешались мало-помалу отдельными постановлениями. Вот почему законодательство о крепостном праве носит такой фрагментарный и казуистический характер не только в XVIII, но и в XIX ст.*(283) Подобный порядок вещей крайне не нравился дворянству, почему оно стремилось дать законодательную формулировку отношениям, существовавшим между помещиками и крепостными, и таким образом уничтожить тот фрагментарный характер законодательства о крепостном праве, о котором мы говорили. С первой попыткой юридической формулировки крепостного права мы встречаемся в проекте Елизаветинской комиссии, при составлении которого, как известно, присутствовали дворянские депутаты. "Дворянство, - гласит проект, - имеет над людьми и крестьяны своими мужеского и женского пола и над имением их полную власть без изъятия, кроме отнятия живота, наказания кнутом и произведения над оными пыток. И для того волен всякий дворянин тех своих людей и крестьян продавать и закладывать, в приданое и в рекруты отдавать и во всякие крепости укреплять, на волю вечно и для промыслу и для прокормления на время, а вдов и девок для замужества, за посторонних отпускать, из деревень в другие свои деревни переводить, и разным художествам и мастерствам обучать, мужскому полу жениться, а женскому полу замуж идти позволять, и, по изволению своему, во услужение, работы и посылки употреблять, и всякие наказания чинить или для наказания в судебные правительства представлять, и, по рассуждению своему, прощение чинить и от того наказания освобождать". В другом месте проекта мы встречаемся с определением понятия крепостных крестьян, а именно: таковые "суть те, которые принадлежат собственно государю или дворянам; принадлежащие же дворянам суть те, которые пожалованы от государя в вечное и потомственное владение или дошедшие куплею, подарением, наследством и в приданое и состоят в совершенной власти своего господина"*(284).

Однако ввиду неполучения законодательной санкции названным проектом дворянству в 1767 г. в своих наказах пришлось снова ходатайствовать, "дабы в сохранении древнего узаконения и дворянские люди и крестьяне в подлежащем повиновении, яко своим господам, были и о том в ныне сочиняемом проекте нового Уложения подтвердить с таким объявлением, что узаконенная издавна помещицкая власть над их людьми и крестьянами не отъемлется безотменно, как доныне была, так и впредь будет". Но, как мы уже сказали, вплоть до издания Свода Законов крепостное право продолжало носить свой прежний фрагментарный и казуистический характер. Проследим историю этого права в рассматриваемую эпоху.

Введение подушной подати и первая ревизия имели весьма большое влияние в истории крепостных крестьян, так как окончательно смешали в один разряд населения крепостных и холопов, введя последних в состав крепостного крестьянства и, таким образом, уничтожив ту грань между ними, какая существовала еще в Уложении*(285). Так, указ 22 янв. 1719 г. предписал "учинить перепись, сколько, где, в которой волости, в селе или деревне крестьян, бобылей, задворных и деловых людей (которые имеют свою пашню) по именам есть, от старого до самого младенца". Таким образом, указ подтвердил прежнее смешение в один разряд крестьян и холопов, посаженных на пашню*(286). Однако оказалось, что правительство имело в виду смешение крестьян со всеми холопами. Об этом его намерении мы узнаем из указа 5 февр. 1720 г. "Слышу я (т.е. государь), - читаем в указе, - что в нынешних переписях пишут только одних крестьян, а людей дворовых (т.е. холопов, живших во дворах своих господ и состоявших в домашнем услужении) и прочих не пишут; того ради подтверждаем указом, чтобы всех помещики писали своих подданных, какого они звания ни есть". Наконец, указы 1 июня 1722 г. и 26 марта 1729 г. предписали смешать с крепостными крестьянами и кабальных холопов, как известно, находившихся в холопстве временно и получавших свободу после смерти своих господ. Таким образом, указанными мероприятиями понятие холопа как вещи (res), как объекта частной собственности было уничтожено. Все разряды холопов слились с крепостными крестьянами, т.е. стали трактоваться как лица (personae), вошли в состав одного из государственных сословий, были обязаны целым рядом повинностей в пользу государства и получили некоторые права, осуществление которых, впрочем, в большинстве случаев зависело от воли помещика. Однако это смешение прежнего холопства с крепостным состоянием имело в результате модификацию последнего. Так, помещики в отношении крепостных стали пользоваться теми же правами, какие прежде принадлежали господам в отношении холопов, способами установления и прекращения крепостного состояния сделались многие способы установления и прекращения холопства и т.п. Иначе говоря, получилось полное смешение понятий, благодаря которому были возможны такие несообразности с точки зрения права, как, напр., продажа человека, считавшегося лицом, а не вещью, обладавшего известными правами и несшего известные обязанности в качестве члена определенного сословия. До известной степени возникновение подобного порядка вещей (не говоря уже о фрагментарном характере законодательства о крепостных, в силу чего крепостное право развивалось более фактически, чем юридически) зависело от окончательного установления ответственности помещиков за исправное отправление крепостными повинностей, в особенности же за платеж подушной подати. Подобная ответственность уже возникла в XVII ст., но как общая мера была установлена при Петре I. Так, о ней говорит инструкция генералу Чернышеву 5 февр. 1722 г. "Дворянам объявить, - читаем здесь, - чтобы платили со всякой души мужеска пола крестьян и дворовых, и деловых, и всякого звания людей, какие у кого в деревнях обретаются, по восьми гривен с персоны". То же подтвердил и регламент Камер-коллегии 1731 г., ст. 6 которого постановляет: "подушные деньги платить самим помещикам, а где их нет, приказчикам и старостам или тем людям, кому деревни приказаны; а ежели который помещик или приказчик на срок не заплатит, то в такие деревни полковникам обще с воеводами посылать экзекуцию и велеть немедленно править на помещиках и приказчиках и старостах и их понуждать, чтобы они сбирали с крестьян". Благодаря названному мероприятию крепостные крестьяне были окончательно отстранены от непосредственного общения с государственной властью и ее органами: между крепостным и государством стал помещик, этот полицеймейстер над крестьянином, по выражению имп. Павла.

После Петра замечается большое усиление крепостного права, главным образом, вследствие его территориального распространения, что достигло апогея своего развития при Екатерине II и Павле I. В эти царствования широко применялся способ раздачи населенных имений в форме пожалований частным лицам, и таким образом было роздано (т.е. обращено в крепостное сословие) 1 миллион 200 тысяч душ крестьян*(287). Кроме того, при Екатерине II указом 1783 г. крепостное право было введено в Малороссии, где до того времени существовал еще обычай перехода крестьян с земель одного владельца на земли другого. Указ 1783 г. отменил этот переход и тем прикрепил крестьян к земле. По десятой ревизии крепостных было 21 625 000 душ обоего пола, в том числе 1 467 000 дворовых.

Способов приобретения крепостного состояния было несколько. Первым способом являлось рождение, благодаря которому дети крепостных также становились крепостными. Вторым способом была записка по ревизии, о чем мы уже говорили. Третьим способом являлось закрепление незаконнорожденных подкидышей воспитателями, причем последние могли быть членами всех сословий, а не только одного дворянского. Об этом способе впервые говорит указ 1746 г.: "хотя купцы и разночинцы суть подлые люди, коим иметь крепостных запрещено, но за ними повелевается писать незаконнорожденных подкидышей, ибо, ежели от тех воспитателей отбирать, то таковых во младенчестве никто к себе принимать не будет, и от того иные пропадать будут". Это правило видоизменяется проектом Елизаветинской комиссии, предписывающим недворянам держать у себя принятых на воспитание подкидышей только до достижения ими 18 лет, а затем продавать "таким людям, кому людей и крестьян иметь позволено". Названное постановление вводится в действие инструкцией слободскому губернатору 1765 г. с тем только различием, что 18-летний возраст проекта заменяется 20-летним. В 1783 г. Сенат предписал закреплять за собой дворянам только тех незаконнорожденных, матери которых были крепостные, детей же свободных женщин и девушек причислять в государственные крестьяне. Наконец, в 1815 г. правительство, подтвердив указ 1783 г., окончательно воспретило недворянам закреплять за собой незаконнорожденных, указав на то, что подкидыши, воспитанные личными дворянами, духовными лицами и приказными, обязательно должны приписываться в число государственных крестьян, а воспитанные купцами, мещанами и крестьянами - в то сословие, к которому принадлежали их воспитатели. Четвертым способом вступления в разряд крепостных было закрепление военнопленных нехристианского вероисповедания, воспрещенное при Екатерине II (указ 20 апр. 1770 г.). Пятым способом являлось правило Судебников и Уложения 1649 г.: "по рабе холоп и по холопу раба", т.е. приобретение крепостного состояния путем брака. Первое правило, а именно, "по рабе холоп" стало отменяться для некоторых разрядов населения в царствование Екатерины II. Так, в 1763 г. из-под действия этого правила были изъяты питомцы воспитательного дома, в 1764 г. - воспитанники Академии художеств, в 1775 г. - вольноотпущенные. Наконец, в 1783 г. состоялось предписание, чтоб "вольных людей отнюдь ни за кем не укреплять", чем окончательно было отменено действие правила "по рабе холоп". Что касается до второго правила, а именно: "по холопу раба", то оно было отменено в 1815 г.*(288) Шестой способ вступления в разряд крепостных состоял в закреплении путем договоров купли-продажи, мены, дарения и т.п. Седьмым способом было пожалование населенных имений, о чем мы уже говорили, и, наконец, последний способ вытекал из права закрепощать себя. Он был отменен в 1783 г., когда Екатерина II воспретила всем свободным закрепощаться, "предоставив им свободу избирать такой род жизни, какой сами заблагорассудят".

Что касается до способов прекращения крепостного состояния, то таких также было несколько. Одним из первых являлось отбывание рекрутской повинности, благодаря которой всякий рекрут выходил из крепостного состояния, причем освобождалась также и его жена, а с 1764 г. и дети, рожденные после поступления отца на службу. Вторым способом была ссылка помещиком в Сибирь на поселение, причем обязательно с женой. Третий способ вытекал из факта наказания помещика за известного рода преступления. Так, указ 1726 г. предписал освобождать доносчиков из крестьян за донос на помещиков об утайке душ при ревизиях. Точно так же и указ 1763 г. постановил: "прописных, кои помещиком утаены и явятся сами где в судебных местах и докажут, таким дать свободу, взыскивая за оных подушные деньги с помещиков". Четвертым способом выхода из крепостного состояния являлось бегство, когда само законодательство в лице многих манифестов и указов, начиная с 1759 г., освобождало беглых от крепостной зависимости путем записи их в государственные и дворцовые волости или путем оставления их в местах их временного пребывания (напр., на окраинах) с зачетом помещикам в рекруты, или, начиная с 1722 г., путем приписки их к фабрикам и заводам. Пятым способом было отпущение на волю со стороны помещиков посредством выдачи отпускной или по духовному завещанию. Наконец, последним способом был выкуп со стороны крепостного, размер которого постоянно варьировался, доходя иногда до 1000 руб. и более за человека. В XIX ст. размер выкупа достигал иногда 20 и даже 30 тысяч за человека. Указом 8 ноября 1847 г. было разрешено крепостным выкупать себя при продаже имения с публичного торга путем взноса состоявшейся на торгах цены или полной оценочной суммы в течение 30 дней со времени выслушания ими о том объявления*(289). Вышедшие из крепостного состояния назывались вольноотпущенными и обязывались приписаться к одному из податных состояний. В 1818 г. было разъяснено, что раз получивший свободу уже никогда не может быть возвращен в крепостное состояние.

Юридическое положение крепостных выясняется, главным образом, рассмотрением тех прав, которые принадлежали помещикам в отношении их. Таких прав было немало. Во-первых, помещикам принадлежало право распоряжения своими крепостными, т.е. они могли их продавать, закладывать, обменивать, дарить, завещать и т.п. Продажа людей была уже очень развита при Петре. "Обычай был в России, который и ныне есть, - свидетельствует сам государь в указе 15 апреля 1721 г., - что крестьян и деловых, и дворовых людей мелкое шляхетство продает врознь, как скотов, чего во всем свете не водится, а наипаче от семей, от отца или от матери дочь или сына помещик продает, отчего немалый вопль бывает". Желая до некоторой степени ограничить эту торговлю живым мясом, Петр в том же указе высказался против продажи отдельных членов семьи врознь: по указу была разрешена только продажа целыми семьями*(290). Впрочем, значение этого указа было парализовано разрешением ставить вместо себя в рекруты купленных людей, что правительство дозволило в 1720 г. Впоследствии, а именно в 1747 г., правило указа 1720 г. было подтверждено, причем помещики получили право продавать крестьян в рекруты кому бы то ни было. Так продолжалось до 1766 г., когда состоялось запрещение совершать купчие на крестьян за три месяца до набора. В 1771 г. правительство провело другое ограничение права распоряжения крепостными, а именно, воспрещение продажи крестьян без земли с молотка; впрочем, в 1792 г. названное запрещение получило следующее разъяснение: крестьян без земли можно продавать за долги помещиков и даже совершать это публично, только без употребления молотка. На практике торговля людьми была крайне развита в XVIII ст., причем нередко крепостных выводили на рынки как невольников, а газеты были испещрены объявлениями вроде след.: "продаются портной, повар, башмачник, венская прочной работы коляска и хорошо выезженная верховая лошадь", или "продается лет 30-ти девка и молодая гнедая лошадь; их видеть можно там-то", или "продается 20 лет дворовый человек и лучшей породы корова", или "продаются четыре пары гончих, 15 щенков и две девки" и т.п. Цена крепостных была весьма различна и с приближением к XIX ст. постоянно возрастала. Так, при Елизавете Петровне она в большинстве случаев равнялась 30 руб. за душу, а при Екатерине II - от 70 до 100 руб. Указанная норма цены имела значение при продаже отдельных имений; напротив, при продаже в одиночку размер цены значительно увеличивался; так, рекруты стоили от 120 (в 1768 г.) до 300 р. (в 1786 г.), ремесленники и артисты - 300 руб., артистки - несколько тысяч, прислуга - 50-80 р. и дороже, дети от 3 до 20 руб.

Продажа крепостных уже в XVIII ст. вызывала хотя робкие, но все же протесты со стороны лучших людей того времени. Так, многие дворянские наказы, поданные в комиссию 1767 г., ходатайствуют об ограничении этой продажи; напр., Михайловский наказ просит о разрешении последней только в пределах одного уезда, "дабы проданный крестьянин в близости своих сродственников находиться мог"; шлиссельбургский идет дальше и находит необходимым вообще запрещение продажи "на вывоз"; тамбовский высказывается за то, чтоб "по девкам мужьев и их детей не отдавать, а зачитать девками, понеже оттого происходят немалые разорения, а детям от отцов вечное разлучение" и т.п. Во время заседаний комиссии несколькими депутатами были сделаны аналогичные заявления, из которых в особенности выдается заявление казака Алейникова. "Большое будет предосуждение господам депутатам и всему нашему государству перед другими европейскими странами, - сказал Алейников, - когда по окончании сей высокославной комиссии, узаконено будет покупать и продавать крестьян, как скотину, да еще таких же самых христиан, как и мы сами".

Однако вплоть до царствования Александра I на практике все оставалось по-прежнему, и крестьяне продавались, по выражению Алейникова, "как скотина". Александр I обратил на это явление внимание и указом 1804 г. запретил подобный "постыдный торг", по крайней мере, с армянами, покупавшими преимущественно девушек для вывоза их в Турцию. В том же году состоялся другой указ о запрещении приема в рекруты людей менее чем через три года по совершении на них купчей. Затем, указом 1808 г. была уничтожена продажа на ярмарках под страхом освобождения проданных и наказания купивших, а указом 1822 г. запрещены публикации в газетах. Но этим, собственно говоря, и ограничились мероприятия имп. Александра. При его преемнике вопрос о продаже крепостных был внесен на разрешение Государственного Совета, но встретил там довольно сильную оппозицию, выразителем которой явился адмирал Мордвинов. "От горького корня, - сказал, между прочим, последний, - не будет плода сладка, на редьке не вырастет ананас; доколе рабство между крестьянами существует, до тех пор продажа людей по одиночке должна быть допущена. Она необходима и часто для проданного бывает плодотворна; часто от лютого помещика проданный раб его переходит в руки мягкосердного, от скудной и тощей нивы переселяется на ниву просторную и плодородную". Однако доводы Мордвинова не убедили правительства, и оно законом 2 мая 1833 года запретило продажу и дарение крепостных с раздроблением семей (семьей было предписано считать отца, мать, неженатых сыновей и незамужних дочерей), т.е., в сущности, подтвердило постановления указа 1721 г., а в 1841 г. разрешило покупку только лицам, обладающим населенными имениями, снова подтвердив воспрещение раздроблять семьи при продаже, залоге и разделе между наследниками. Свод Законов кодифицировал все эти узаконения, подтвердив также запрещение продажи крепостных финляндским гражданам и чиновникам Земли Войска Донского, для переселения их на войсковые земли (Т. IX. Ст. 1085, изд. 1857 г.)*(291).

Во-вторых, помещики пользовались правом хозяйственной эксплуатации труда своих крепостных. Последняя выражалась в двоякой форме: оброка и барщины*(292). Что касается до оброка, то величина его обыкновенно равнялась от 1 до 5 руб., находясь, по словам одного современника (Георги), в зависимости от заработков крестьян, доброты или строгости господина и т.п. Впрочем, к концу XVIII ст. размер оброка значительно увеличился и достиг в некоторых местностях до 20 руб. с человека. В XIX ст. размер оброка колебался от 15 до 27 руб., причем во многих местностях он равнялся 23, 22, 20, 19, 18 и 17 руб. с копейками. Впрочем, в единичных случаях оброк мог достигать огромной суммы, находясь в зависимости от развития местных и отхожих промыслов*(293). Отсутствие нормы оброка в законодательстве крайне тяжело отражалось на благосостоянии крестьян. Еще Посошков свидетельствовал, что "крестьянское житье скудостно от помещичья насилия", и что "помещики на крестьян своих налагают скудости неудобоносимые... и еще требуют с них излишнего побору"... говоря: "крестьянину да не давай обрасти, но стриги его, яко овцу, до гола". Ввиду этого Посошков высказался за издание "расположения указного, почему помещикам крестьян оброку и иного чего имать". На той же точке зрения стояла и Екатерина II в своем Наказе, когда писала: "весьма бы нужно было предписать помещикам законом, чтоб они с большим рассмотрением располагали свои поборы и те бы поборы брали, которые менее мужика отлучают от его дома и семейства". Как уже было сказано, в том же направлении высказался и депутат Коробьин в комиссии 1767 г. Однако последняя не нормировала оброка, так как нельзя же за установление нормы считать следующее постановление одного из проектов комиссии: "помещики крестьян могут определить на денежные оброки без тягости и, сверх положенного годового оброка, в тот год более брать не должны". Точно так же и Свод Законов (изд. 1857 г.) предоставил помещикам право взимания какого угодно оброка, лишь бы не произошло от подобного взимания разорения для крестьянства. Кроме оброка, крестьяне обязаны были поставлять помещикам так называемый столовый запас, т.е. сено, овес, дрова, птицу, зелень, масло и т.п.

Несмотря на тяжесть оброка, крестьяне предпочитали его барщине, так как, сидя на оброке, они пользовались большей независимостью, чем при отправлении последней. Барщина была двух родов: по числу дней, когда крестьяне работали на помещика, и в форме урока. В первом случае крестьяне обыкновенно исполняли работу на помещика в течение половины рабочего времени, т.е. три дня в неделю. Впрочем, встречалось немало местностей, где барщина отправлялась и в большее количество времени, напр., 4 и 5 дней. По словам агронома Рычкова, были и такие помещики, что "крестьянам и одного дня на себя работать не давали, а, давая всем их семействам месячный провиант, употребляли их без изъятия на господские работы повседневно". Такая форма барщины называлась месячиной и в XIX ст. нередко существовала у мелкопоместных дворян. Положение месячников было очень тяжелое, так как они всегда находились на виду у господ и могли быть эксплуатируемы последними в какой угодно форме. С конца XVIII ст., с появлением помещичьих фабрик, появился и новый вид месячины, а именно, работа на фабриках. Впрочем, по подсчету г. Туган-Барановского, таких фабрично-заводских крестьян было сравнительно немного, так, в 1825 г. - 66 725 человек*(294). Как и относительно оброка, так и относительно барщины не существовало никакой нормы в законодательстве, если не считать правила об освобождении от работы в праздничные и воскресные дни, унаследованного XVIII ст. еще от XVII ст. Первый, если не считать Посошкова, высказавшийся за необходимость подобной нормировки барщины, был Панин, считавший возможным в законодательном порядке установить, "чтоб помещики от крестьян не требовали работ более четырех дней в неделю, а в сутки требовали бы не более, как вспахание одной десятины доброй земли"*(295). Император Павел Петрович отчасти выполнил желание Панина, предписав указом 1797 г. требовать от крестьян исполнения барщины только в течение трех дней в неделю и освободить их от всяких работ по праздникам*(296). Этот указ вошел и в Свод Законов (Ст. 1045 и 1046. Т. IX, изд. 1857 г.).

Барщина в форме определенного урока, исполняемого крестьянами, также не была урегулирована в законодательном порядке и вполне зависела от прихоти помещиков. По словам Татищева, урок заключался в десятине полевых работ и косьбе 120 пуд. сена; впрочем, нередко урок был и больше. Урочное положение существовало и в XIX ст., причем нормальным уроком считалась обработка 1 - 1 1/2 десятины в поле с тягла (тягло - муж и жена).

В-третьих, помещикам принадлежало право перевода крестьян в дворовые, и наоборот. Количество дворовых, т.е. крестьян, оторванных от земледельческих работ и предназначенных для домашних услуг, было громадно. По словам Шторха, "в русском помещичьем доме втрое или впятеро больше слуг, чем в таком же немецком; о домах же вельмож и говорить нечего". У последних число слуг доходило от 150 до 400 и 500, среди которых были лакеи, официанты, дворецкие, буфетчики, камердинеры, парикмахеры, кондитеры, повара, ключники, дворники, скороходы, кучера, форейторы, конюхи и т.п. В XIX ст. замечается стремление помещиков сокращать количество дворни путем отдачи дворовых на фабрики, превращения их в месячники и отпуска на оброк. Однако и в XIX ст. количество дворни было огромно. У многих помещиков из дворовых составлялись оркестры музыкантов, труппы актеров, оперных певцов и т.п. Дворовых же обучали разным ремеслам и художествам. Положение их было крайне тяжелое, ввиду близости к господам. По словам Болтина, "некоторые дворяне поступают со своими слугами хуже, нежели со скотами; таких помещиков меньше, однако ж, должно к стыду признаться, нарочитое число есть". Помещик эксплуатировал труд дворовых не только в свою пользу, но и отдавал их внаем посторонним лицам. Срок отдачи внаем был определен указом 1775 г., ограничившим его только пятью годами; законом же 1824 г. подобная отдача была разрешена исключительно для услуг дворянам, т.е. лицам, имевшим право на крепостной труд.

Многочисленность дворни уже при Екатерине II возбуждала протесты. Так, известный новгородский губернатор Сивере в одном из своих писем к императрице высказался за крайнюю необходимость уменьшения дворни. "Если этот предмет слишком щекотливый, - писал он, - чтобы облечь его в форму закона, то было бы весьма полезно сделать, по крайней мере, вызов к этому при общем наборе". На той же точке зрения стояли и некоторые наказы в 1767 году, считая необходимым "напомнить дворянам о том, сколько их разоряет содержание многих излишних дворовых людей" (Дмитровский). При императоре Николае I вопросом об уменьшении числа дворовых занимались два секретных комитета, учрежденные в 1840 и 1844 гг., причем в последнем председательствовал сам государь, но только в 1858 году состоялось запрещение помещикам перечислять крестьян в дворовые.

В-четвертых, помещики пользовались правом управлять своими имениями и поселенными в них крепостными лично и через посредство других лиц. При личном управлении последнее, конечно, являлось вполне не ограниченным, так как помещик для своих крестьян, как метко выразился Румянцев, "был законодателем, судьей, исполнителем своего решения и, по желанию своему, истцом, против которого ответчик ничего сказать не мог". Несмотря, однако, на подобное положение вещей, немало помещиков признавало значение крестьянского мира в делах управлениями крестьянами. Так, нередко мир избирал разных должностных лиц, напр., бурмистра, старост, целовальников и т.п., обязанных совещаться с ним при разрешении различных вопросов управления. Затем, мирской сход нередко определял наказания, налагавшиеся на провинившихся крестьян ("человека непорядочного, - читаем в одном из предписаний Суворова, - сокращать мирскими наказаниями"). Наконец, такая важная функция, как раскладка податей и повинностей (государственных и помещичьих), также сплошь и рядом принадлежала миру. Из "уложения" графа Орлова мы знаем, что сход распоряжался и мирской казной. "Есть, - читаем в названном памятнике, - необходимые и чрезвычайные мирские расходы; когда и сколько собирать денег для упомянутых расходов - отдается на волю мирскую; на сии сборы, с согласия общества, делают мирские приговоры". Последняя функция, принадлежавшая сходу, были переделы земли. Что касается состава последнего, то он определялся предписаниями помещиков. Обыкновенно на сходе принимали участие все крестьяне. "На сход ходить всем, - гласит одно предписание, - не отговариваясь работами, с каждого двора по человеку, а если случится в дельной отлучке или тяжкой болезни, то может за него придти, кто у него в доме есть, даже жена; кто же не пойдет на сход за пустыми отговорками, то взыскивать штрафу по два рубля в мир"; по другому предписанию, мирской сход составляется "из хозяев семейств, коим от роду исполнилось 21 год". Мирские приговоры иногда записывались и представлялись на утверждение помещика. В разрешении вопросов крестьянского управления нередко инициатива принадлежала самим крестьянам, входившим к помещику с челобитными, по внешней форме вполне напоминавшие те, с которыми подданные обращались к государю ("государю нашему... бьют челом и плачутся... вотчины разных деревень крестьяне сообща всего мирского согласия приговором"). У некоторых помещиков были даже выработаны особые правила для писания челобитных (например, правила Суворова, по которым челобитные должны были писаться "по артикулам и статьям", причем "каждой вещи часть подробно толковать и брать в уважение, одну часть соображать с другою, сравнивать тягость с полезностью" и т.п.).

Управление крестьянами через посредство других лиц во многих отношениях отличалось от личного. Оно сосредоточивалось в домовой канцелярии или конторе, члены которой у некоторых помещиков (напр., у графа Орлова) являлись скорее государственными людьми в миниатюре, чем простыми управителями. Так, они докладывали помещику о деле вместе с проектом резолюции, подписанным или единогласно, или с мнениями и представлениями, помещик же (речь идет об Орлове), по рассмотрении дела и мнений конторы, возвращал их со своим утверждением или с изменением резолюции. Органами изучаемого вида управления являлись управители, приказчики и земские. Первыми нередко бывали дворяне, вторыми и третьими всегда крепостные, причем функция земских заключалась в письмоводстве. Помещики, вверяя управление названным лицам, составляли для них инструкции и уложения. Некоторые из последних (наприм., Румянцева, Орлова и др.) пользовались такой популярностью, что переписывались другими помещиками и вводились ими у себя. Вот, напр., начало инструкции графа Строганова: "во всех твоих предприятиях помни, что ты сердцу моему ни спокойствия, ниже удовольствия принести не можешь... если судьбу человечества (т.е. крепостных) отягчишь" или "излишняя потачка превращает человеколюбие в слабость, влекущую за собою беспорядок, а излишняя строгость есть безрассудное, а иногда и злобное тиранство". Нередко случалось, что помещики сдавали свои населенные имения в аренду, но в 1853 году это было запрещено.

В-пятых, помещикам принадлежало право переселения своих крестьян из одного имения в другое. По указу 1724 г. для осуществления названного права в каждом отдельном случае требовалось разрешение Камер-коллегии. Но с изданием Учреждения о губерниях 1775 г. испрошение разрешения было заменено простым заявлением в верхний земский суд, причем требовалась уплата подати за переселяемого за весь текущий год. Переселялись нередко сотни и тысячи людей, так, в одном случае было переселено до 15 тысяч на Урал, а в другом (в 1781 г.) до 26 тысяч в Новороссию и т.п. Свод Законов также признает за помещиками право переселять крестьян порознь или целыми селениями с одних земель на другие, как в одном и том же уезде, так и в разных уездах и губерниях. В случае если крестьяне были заложены в каком-либо кредитном учреждении, переселение могло состояться не иначе, как с согласия последнего (Т. IX, изд. 1857 г. Ст. 1060 и 1063).

В-шестых, помещикам принадлежало право заключать браки крепостных, не спрашивая согласия последних. При выдаче девиц в замужество на сторону помещик давал им отпускные письма и пользовался правом на получение от жениха выводных денег в размере от 10 до 40 руб. и более. Указом 1724 г. на помещиков была возложена даже обязанность выдачи девиц замуж за солдат, если последние "заплатят вывод против того, как и с других обыкновение в тех местах брать". Впрочем, действие этого указа было отменено в 1765 году с изданием полковничьей инструкции, предписавшей солдатам "без отпускных невест не брать, также и выводные деньги платить". Другое постановление указа 1724 года, хотя никогда и не было отменено, но в то же время никогда никем, начиная с самого правительства, не исполнялось*(297). Мы говорим о формальном запрещении помещикам принуждения в устройстве брачных дел своих крепостных, в силу чего последние обязывались, при вступлении в брак, выдавать особые письма с заявлением "под клятвой суда Божия и присяги своей, что их не неволят". Практика игнорировала этот указ, и помещики, по словам Сиверса, "обыкновенно принуждали к браку молодых людей, делая это для того, чтобы иметь лишнюю пару, т.е. новое тягло, на которое можно еще наложить работу или оброк". Точно так же и Радищев в своем известном "Путешествии", чуть не стоившем ему головы, свидетельствует, что "вступающие в брак, хотя бы и ненавидели друг друга, властью господина своего влекутся на казнь к алтарю Отца всех благ, и служитель Его принимает исторгнутую властью клятву и утверждает брак, и сие называется союзом божественным". Вот что читаем также в уложении графа Орлова: "когда девке совершится 20 лет, таковых старший в семье отдавал бы замуж, а на приискание жениха дать сроку полгода под страхом наказания и штрафом или по рассуждению начальства". Тот же порядок вещей продолжался и в XIX ст. Так, в одном имении Ярославской губернии в конце 20-х годов почти все браки совершались по наряду конторы. Назначали для этого одно время в году и по особому списку вызывали в контору женихов и невест. Там по личному указанию управляющего составлялись пары и под надзором конторских служителей прямо отправлялись в церковь, где и венчались по нескольку вдруг*(298). Принуждение и выкуп в брачных делах неоднократно вызывали протест в лучших людях изучаемой эпохи, а в 1767 г. и Синод в своем наказе высказался за воспрещение "венчать по одному произволению помещиков, и непременно чтобы брачующиеся оба лица самоизвольно свое в церкви свободно, явно и добровольно объявляли желание"*(299). Иначе говоря, Синод высказался за восстановление силы всеми забытого указа 1724 г. Однако вплоть до отмены крепостного права помещики продолжали бесконтрольно распоряжаться устройством брачных дел своих крепостных.

В-седьмых, помещики пользовались правом суда и наказания в отношении крепостных. Правда, вплоть до издания Свода Законов законодательство регулирует только один вид наказаний, налагаемых помещиками, а именно - ссылку крепостных в Сибирь, но на практике было очень много других наказаний, которым подвергались крепостные. Право ссылки в Сибирь на поселение помещикам было даровано в 1760 г., "понеже в Сибирской губернии и в Иркутской провинции состоят к поселению и хлебопашеству удобные места, которых к заселению государственный интерес требует". Таким образом, цель такой ссылки являлась чисто колонизационной, почему помещики получили право ссылать только крестьян, годных к работе и не старше 45 лет, причем обязательно с женой, но без детей; за каждого сосланного помещик получал рекрутскую квитанцию*(300). В 1765 г. правительство предоставило новое право помещикам, а именно, ссылки в каторжную работу крестьян, "по предерзостному состоянию, заслуживающих справедливое наказание", с правом возвращать их обратно из каторги. Однако на практике, благодаря названному указу, получились бесчисленные злоупотребления, так как помещики стали ссылать всех негодных в рекруты, как-то: имеющих разные физические недостатки, старых, дряхлых, больных и т.п., получая за них рекрутские квитанции и таким образом освобождаясь от поставки рекрутов. Число ссылаемых было огромно; так, согласно донесению сибирского генерал-губернатора Чичерина, в 1771 г. оно достигло цифры 6000, причем "из отправляемых поселыциков едва четвертая часть доходила до места назначения, вследствие страшной смертности среди них". Донесение Чичерина возымело действие, и Сенат вошел с докладом к императрице о прекращении ссылки в Сибирь крепостных. Последняя дала свое согласие, и ссылка была приостановлена до "указа". Однако уже в 1775 году императрица снова ее разрешила, что продолжалось до царствования Александра I. В это царствование, именно в 1802 году, была приостановлена ссылка крестьян на поселение, а в 1811 году, по поводу одного частного случая, состоялась резолюция государя, по которой право помещиков ссылать своих крестьян на поселение было истолковано исключительно в смысле государственного интереса заселения Сибири, по миновении надобности в котором оно должно было быть отменено, крестьяне же могли быть ссылаемы в Сибирь не по желанию помещика, а единственно по приговору суда, за предусмотренные законом преступления. Несколько раньше названной резолюции, а именно в 1807 году, была отменена и ссылка крестьян в каторжную работу, так как для исправления людей дурного поведения были устроены смирительные и рабочие дома, а каторжная работа определена только для важных преступников. Впрочем, во вторую половину царствования Александра I право ссылки в Сибирь на поселение, но без зачета в рекруты было опять возвращено помещикам. Наконец, 30 августа 1827 года состоялся закон, ограничивавший названное право, а именно, помещикам разрешалось ссылать крепостных, притом без зачета их за рекрутов, только при соблюдении следующих условий: 1) если они не старше пятидесяти лет, не дряхлы и не увечны; 2) не разлучая супругов вместе с детьми: с мальчиками до 5 лет и с девочками до 10 лет; 3) ссылаемых снабжать одеждой и кормовыми деньгами*(301).

Однако в 1846 г. было снова разрешено ссылать крепостных старше 50 лет, если помещик доказывал, что они уже ранее находились в смирительном или рабочем доме или же в арестантской роте гражданского ведомства. Губернские правления получили право из ссылаемых в Сибирь годных в солдаты определять на военную службу, а негодных должны были направлять в Сибирь.

Остальные виды наказаний не регулируются законодательством и развиваются фактически, в силу чего крайне разнообразны. По словам одного современника-иностранца, "наказание рабов в России изменяется сообразно с расположением духа и характером господина или заступающего его место; оно гораздо чаще соразмеряется со строгостью того, кто его предписывает, чем с важностью проступка наказываемого. Самые обычные исправительные средства - палки, плети и розги. Наказание производится обыкновенно в конюшне или в другом отдаленном месте, чтобы крики истязуемого не беспокоили господ. Я видел, что палками наказывали, как за кражу, так и за опрокинутую солонку, за пьянство и за легкое непослушание, за дурно сжаренную курицу и за пересоленный суп". Действительно, фантазия помещиков в изобретении наказаний была неистощима. На первом плане стояли телесные наказания, а именно: батоги, палки, кнут, кошки, плети, розги и т.п. За ними следовали разные виды пыток, например, приковывание к стене на цепь, разного рода рогатки, железа и колодки, подвешивание за какую-нибудь часть тела и др. истязания, "изобретаемые помещиками", по словам членов одного земского суда (елецкого), "с таким необузданным свирепством, что без содрогания и выразить не можно". Наконец, последними видами наказаний являлись: ссылка в дальнюю вотчину, бритье половины головы, обливание водой на морозе, сечение крапивой, постановка на колени на гречке или ореховой скорлупе и т.д. Одним словом, всякого рода истязания допускались со стороны помещиков и, кроме смертной казни, не было вида наказаний, который бы не применялся ими на практике. Впрочем, в той или иной замаскированной форме нередко имела место и смертная казнь. Ввиду же того, что законодательство не регулировало право наказания, принадлежавшее помещикам, суды ставились в крайне затруднительное положение в тех случаях, когда до них доходили выдающиеся по своей жестокости факты. Этим объясняется масса снисходительных приговоров, постановлявшихся судами за дела, по существу своему донельзя возмутительные и носившие в себе, с нашей современной точки зрения, все признаки преступлений.

Сознание необходимости урегулирования права наказания крепостных существовало уже в XVIII ст., как об этом мы можем судить по многим фактам. Так, в 1761 году две воеводские канцелярии Воронежской губернии ходатайствовали перед правительством об издании закона, по которому если окажется, что крестьянин был бит топором, кольями, дубиной и т.п. тяжелым орудием и во время побоев умер, а тем более если убит умышленно, то помещик, виновный в этом, "яко убийца, по узаконенным правам судится". По проекту Елизаветинской комиссии помещики лишались права наказывать своих крепостных "отнятием живота", кнутом и пытками. Напротив, дворянские наказы просили не ограничивать права наказания крепостных, предоставив помещикам следующие наказания: отдачу в рекруты, ссылку на поселение и в каторжные работы, кнут и плети, а ливенскии наказ даже ходатайствовал "не ставить в вину дворянину смерть беглого крестьянина, вследствие наказания". Проект нижнего рода государственных жителей, составленный комиссией 1767 г., выражается довольно неопределенно о праве наказывать крепостных, а именно: "хотя помещики и власти за упрямство и непослушание, и за другие вины могут налагать и исполнять всякие наказания, однако, не имеют права жестоко их наказывать, но наблюдать умеренность, чтоб тем наказанием не повредить членов и не лишить жизни". Любопытно, что сознание необходимости урегулирования права наказания крепостных чувствовалось самими помещиками, как то видно из "уложений" и инструкций последних. Так, в "пунктах, по которым имеют во всех низовых вотчинах управители, приказчики и старосты за разные преступления крестьян наказывать", составленных графом Румянцевым в 1751 году, мы встречаем подробную регламентацию наказаний, а именно: за леность и пьянство налагается штраф, за "бой без знаку" - также штраф (в размере 25 коп.) и, кроме того, трехдневное заключение в сельской тюрьме на цепи и батоги, за кражу - плети и конфискация имущества, за оскорбление сельских властей - штраф в пользу обиженного и плети, за членовредительство - отдача в рекруты и т.п.

Впервые с урегулированием в законодательном порядке права наказания крепостных мы встречаемся в Своде Законов. Правда, в издании 1832 года говорится только о домашних средствах наказания и исправления, притом без увечий и опасности для жизни наказываемого, но зато в издании 1845 года постановляется, что крепостные подведомы как суду помещика, так и коронному суду. В состав юрисдикции первого суда входит рассмотрение преступлений, не влекущих за собой лишения прав и направленных против помещика, его семейства и его крепостных. Остальные виды преступлений рассматриваются в коронном суде. Помещик пользуется правом налагать следующие наказания: розги до 40 ударов, палки до 15 ударов, заключение в сельской тюрьме до 2 месяцев и в смирительном доме до 3 месяцев, отдача в арестантские роты на срок до 6 месяцев, а также в рекруты и удаление навсегда из имения с представлением в распоряжение губернского правления. В последнем случае, если удалялись несовершеннолетние, то, согласно закону 1847 г., губернское правление распределяло их по батальонам военных кантонистов.

Наконец, в-восьмых, помещику принадлежало право собственности на имущество крепостных. Ввиду отсутствия закона, ограждающего имущественные права крестьян, de jure все имущество последних принадлежало их господам, но de facto крестьяне обладали, пользовались и распоряжались своим имуществом, заключавшимся как в движимостях, так и в недвижимостях, причем нередко сосредоточивали в своих руках большие богатства. "Крестьянин, - говорит Болтин, - имеет свою собственность, не законом утвержденную, но всеобщим обычаем". Однако дворянство неоднократно высказывало желание на счет прямого и категорического постановления закона касательно прав помещика на имущество крепостных. С таким постановлением мы встречаемся в проектах Елизаветинской и Екатерининской комиссий. "Дворянство, - гласит первый, - имеет над людьми и крестьянами своими и над имением их полную власть без изъятия". По второму проекту за крестьянами признаются известные имущественные права, но для осуществления их требуется согласие помещика. Впрочем, второй проект, при разрешении рассматриваемого вопроса, гораздо либеральнее первого, так как признает, что "все, получаемые от земли трудом крестьян, произрастения принадлежат им собственно", затем, в случае недоимок, помещик может воспользоваться только такой частью имущества крестьянина, "которой бы довольно было на уплату его доимки"; наконец, продажа крепостных обязательно должна происходить вместе с их имуществом. Однако признание в законодательном порядке за крепостными права собственности произошло не ранее 3 марта 1848 года, когда крестьянам было разрешено, впрочем, не иначе как с согласия помещика, приобретать на свое имя всякое имущество. Но зато, с другой стороны, указ 3 марта 1848 г. предписал относительно имущества, уже прежде приобретенного крепостными на имя помещиков, "никаких о том от крепостных людей споров не допускать и никаких по оным розысканий не делать", чем косвенно разрешил помещикам присвоить себе крестьянское имущество.

Что касается до обязанностей помещиков в отношении крепостных, то их было очень немного, и, в сущности, они сводились к двум, а именно: к обязанности, под страхом наказания штрафом, кормить и содержать крепостных в голодное время и обязанности не мучить и не разорять их, под страхом попасть в подопечное состояние. О первой обязанности говорит немало указов, предписывая помещикам содержать своих крестьян, для чего иметь годовой запас хлеба на случай неурожая и не допускать крепостных до нищенства, равно как и не отпускать на волю больных и стариков. Надзор за исполнением названной обязанности возлагался на местные власти (указы 1735, 1761, 1767 и 1782 гг.). Свод Законов подтвердил эти постановления, предписав штрафовать помещиков за каждого нищего крепостного*(302). О второй обязанности также говорят немало памятников. Так, уже Петр I предписал инструкцией 1719 года воеводам отдавать под "начал" тех из помещиков, которые "своим деревням беспутные разорители суть и вотчины свои разоряют, налагая на крестьян всякие несносные тяжести и в том их бьют и мучат", а имущество их передавать наследникам. Воеводы и земские комиссары должны были наблюдать за помещиками и о "разорителях" докладывать Сенату. Та же обязанность была возложена Учреждением о губерниях на губернаторов, которые должны были "пресекать всякого рода злоупотребления, а наипаче роскошь безмерную и разорительную, обуздывать излишества, беспутства, мотовство, тиранство и жестокость". Ввиду неопределенности названного постановления в царствование Александра I было разъяснено, что над жестокими помещиками учреждается опека, причем учреждение последней является функцией, согласно закону 1817 года, генерал-губернаторов и военных губернаторов, а согласно закону 1822 года, губернских и уездных предводителей совместно с дворянскими собраниями. В 1826 году состоялся весьма знаменательный манифест, в котором имп. Николай I, констатируя, что до него дошли сведения, "несогласные с примерами, которыми помещики должны быть руководимы их обязанностями христиан и верноподданных", вменяет дворянству в "обязанность" христианское и законное обращение с крестьянами. Надзор же за таким обращением вручается дворянским предводителям, обязанным "наведываться без огласки и без всякого письменного производства об обращении помещиков с крестьянами". Предводители должны усовещевать жестоких помещиков и, в случае непослушания, доводить до сведения начальников губерний. Однако первые, как справедливо заметил один исследователь, по обязанности своей выборных от сословия поддерживали помещичью власть, и притом настолько, что, руководствуясь взглядом обелять всякого, кто носил звание дворянина, очень часто грешили против истины в расследовании дела, придавая ему односторонний характер*(303). Нужно думать, что вследствие этого законами 1829 и 1837 гг. наложение опеки стало опять функцией начальников губерний, притом не только военных, но и гражданских, выполнявших ее совместно с предводителями, причем в каждом отдельном случае наложения опеки об этом доводилось до сведения Сената. Об опеке же говорит и Уложение о наказаниях 1845 года, предписывая, что, если "виной помещика, через обременение безмерными сборами или иными, также непомерными тягостями населения, имения будут доведены до разорения", брать их в опеку, а помещику воспрещать пребывание в них и, кроме того, лишать его права участвовать в дворянских выборах.

Однако на практике эти меры ни к чему не приводили, главным образом, вследствие того, что крепостные лишены были права жаловаться на помещиков, под страхом наказания кнутом и вечной каторги, как то было постановлено указом 1767 г. Впрочем, Уложение о наказаниях 1845 г. смягчило наказание за подачу жалобы на помещика, предписав карать за это розгами до 50 ударов. Этот же законодательный памятник постановил, что если, вследствие нанесенных не по неосторожности, хотя и без умысла на убийство, побоев или иных насильственных действий со стороны помещика, причиняется кому-либо из его крестьян смерть, то виновный в том приговаривается к заключению в смирительном доме на время от одного года до трех лет, с потерей некоторых особенных прав преимуществ, или к заключению в тюрьме на время от 6 месяцев до одного года и предается церковному покаянию*(304).

Заключаем очерк юридического положения крепостных обозрением тех прав, какие были оставлены за ними законодательством изучаемого периода. Так, еще по Уложению 1649 г. крепостные пользовались правом иска и ответа на суде (Ст. 38. Гл. XVIII). Однако на практике это право постоянно нарушалось помещиками. Вот что, например, читаем в "уложении" кн. Орлова: "всем рядовым крестьянам запрещается входить самим в тяжебные дела; если они живут дома, то относились бы по оным к начальству своему, а начальство, рассмотря и посоветуясь со смышлеными людьми - или сам проситель сие сделает - представляло бы в контору мою". Точно так же по Уложению 1649 года крепостные могли свидетельствовать на суде, и показания их, как и показания членов других сословий, принимались во внимание (Ст. 159. Гл. X). Законодательство XVIII столетия не отрицает этого права за крепостными, но значительно ограничивает его; так, Воинский устав допускает свидетельство крепостного по делу своего господина, но только в случае отсутствия других, более достоверных свидетелей. Но зато, с другой стороны, крепостные обязывались доносить на своих господ в случае совершения ими следующих преступлений: политических, кормчемства, лихоимства, повреждения государственного интереса, укрывательства от службы и принятия чужих беглых крестьян (указы 1705, 1713, 1714 и 1721 гг.). Затем, в области торговли крепостные пользовались теми же правами, как и государственные крестьяне, т.е. без записи в гильдию были лишены всяких торговых прав. Кроме того, находясь в зависимости от помещиков, они могли записываться в гильдию не иначе, как представив отпускные письма от своих господ (указ 3 января 1762 года, отменивший постановления указа 13 февраля 1748 года, по которому крепостной, обладающий имуществом ценностью от 300 и более рублей, мог записываться в купечество без позволения помещика и с уплатой последнему обыкновенного оброка, а "не по богатству"). Большинство дворянских наказов 1767 года ходатайствовало о расширении торговых прав крестьян, стоя на точке зрения необходимости разрешить крепостным продажу разных предметов (перечисляемых в наказах) как в деревнях, так и в городах. Только некоторые дворянские и, конечно, все купеческие наказы просили об издании постановления, по которому "во всем государстве дворовым людям и крестьянам никакими товарами в городах и уездах не торговать, а упражняться единственно в земледельчестве, ибо оный торг принадлежит до купечества" (крапивинский наказ). Жалованная грамота городам разрешила крестьянам, как в городах, так и в уездах, торговать только "своими произрастениями и рукоделиями", запретив ведение всякой иной торговли. В связи с торговыми правами находилось право обязываться заемными письмами, но не векселями, причем в каждом отельном случае требовалось согласие помещика (указ 1761 года). Городские наказы при разрешении этого вопроса стремились расширить права крестьян, предоставив им право обязываться и векселями. Что касается до права вступать в подряды и откупа, то оно в отношении вина было предоставлено крепостным по указу 13 февраля 1774 года, причем в каждом отдельном случае требовалось поручительство помещика в исправном платеже откупной суммы крестьянином. Кроме перечисленных, крепостные пользовались еще следующими правами: на бесчестие, на вступление в военную службу и на отлучку. Еще Уложение 1649 года определило взимать за оскорбление крепостного бесчестие в размере одного рубля. Ничтожный размер штрафа (в XVII столетии деньги были дороже, чем в XVIII столетии) побудил некоторые дворянские наказы ходатайствовать об "удвоении" или "утроении" последнего, но только при условии нахождения крестьянина в деревне, а не в городе, что "отвратит побои и нападки от проезжающих и принудит крестьян к деревенскому житью". Действительно, законом 1842 г. размер бесчестия за оскорбление крепостного был увеличен и сравнен с бесчестием государственного крестьянина, причем размер бесчестия за оскорбление его жены был определен вдвое более против мужа, размер бесчестия дочери вчетверо более против отца и размер бесчестия сына (до 17 лет) вполовину против отца. Право на поступление в военную службу без согласия помещиков было даровано в 1700 г. только дворовым, а не крестьянам, которых правительство предписало возвращать обратно на "пашенные жеребьи". Однако в 1742 году (указ 2 июня) это право было уничтожено, и правительство "наикрепчайше подтвердило, чтобы впредь помещиковы люди отнюдь записки в военную службу не просили" под страхом "жестокого" наказания кнутом со ссылкой в каторжные работы. Право на отлучку из места жительства было урегулировано указом 1724 года, по которому отлучка не далее 30 верст разрешалась крепостным не иначе, как с письменным видом от помещика, далее же 30 верст требовалась еще подпись земского комиссара. Последнее условие было уничтожено в 1744 году, когда для отлучек далее 30 верст стали выдаваться особые печатные паспорта от губернаторов.

Ж. Крестьянский вопрос. Несмотря на сильное развитие крепостного права в императорском периоде, лучшие люди того времени, начиная с Екатерины II, постоянно озабочивались разрешением вопроса об улучшении участи крепостных и даже об освобождении их от крепостной зависимости. Уже в конце XVII ст. известный фаворит царевны Софьи, князь В.В. Голицын, человек европейски образованный, мечтал об освобождении крестьян. "Целью князя, - говорит француз Невилль, посетивший в то время Москву, - было поставить Россию на одну доску с прочими государствами; для этого он велел собрать сведения о прочих европейских державах и их правлении. Он хотел начать освобождением крестьян и предоставлением им тех земель, которые они обрабатывают с пользой для царя за ежегодный оброк". Того же желал и современник Петра I Посошков, когда писал: "крестьянам помещики не вековые владельцы, того ради они не весьма их и берегут, а прямый их владелец всероссийский самодержец, а они владеют временно; и того ради не надлежит их помещикам разорять, но надлежит их царским указом хранить, чтобы крестьяне крестьянами были прямыми, а не нищими, понеже крестьянское богатство - богатство царское". Ввиду этих соображений Посошков высказался за определение нормы оброка и барщины.

Наконец, и Екатерина II в своем Наказе коснулась крестьянского вопроса*(305). Вот что гласит, напр., ст. 250 XI гл.: "гражданское общество, как и всякая вещь, требует известного порядка; надлежит тут быть одним, которые правят и повелевают, а другим, которые повинуются, и сие есть начало всякого рода покорности. Сие бывает больше или меньше облегчительно, смотря по состоянию служащих". Вследствие же того, что, естественный закон повелевает нам (т.е. императрице) заботиться о благополучии всех людей, мы должны стараться об облегчении положения названных подвластных людей". Далее Наказ высказывается за необходимость избегать случаев отдачи людей в неволю, "разве крайняя необходимость заставит поступать таким образом, и не для собственной корысти, но для пользы государственной". Затем (читаем далее), "какого бы рода покорство ни было, надлежит, чтобы законы гражданские, с одной стороны, предостерегали бы опасности, могущие оттуда произойти, так как несчастливо то правление, в котором принуждены устанавливать жестокие законы". Наконец, Наказ высказывается за установление частной собственности крепостных. Так, ст. 261 говорит, что "законы могут учредить нечто полезное для собственного рабов имущества". Русский текст этой статьи крайне туманен и неясен. Лучше всего рассматриваемое место передано по-немецки, а именно die Gesetze konnen dadurch etwas Gutes stiffen, wen sie den Leibeigenen ein Eingenthum bestimmen". Иначе говоря, императрица желала, чтобы в случае оставления крестьян в крепостном состоянии за ними было утверждено право иметь свою собственность. В XIII гл. также говорится о необходимости частной собственности для крестьян. "Не может земледельчество, - читаем здесь, - процветать тут, где земледелец не имеет ничего собственного. Сие основано на правиле весьма простом: всякий человек имеет более попечения о своем собственном, нежели о том, что другому принадлежит, и никакого не прилагает старания о том, в чем опасаться может, что другой от него отымет". В Наказе встречаются также статьи, затрагивающие вопрос об отношениях между помещиками и крепостными. "Кажется еще, - читаем в другом месте Наказа, - что новозаведенный способ дворян сбирати свои доходы уменьшает народ и земледелие; все деревни почти на оброке. Хозяева, не быв вовсе или мало в деревнях своих, обложат каждую душу по рублю, по два и даже по пяти рублей, несмотря на то, каким образом их крестьяне достают сии деньги". "Весьма бы нужно было предписать помещикам законом, чтобы они с большим рассмотрением располагали свои поборы и те бы поборы брали, которые менее мужика отлучают от дома и семейства; тем бы распространилось более земледелие, и число бы народа в государстве умножилось. Многие, пользуясь удобностью говорить, но, не будучи в силах испытать в тонкости о том, о чем говорят, сказывают: чем в большем подданные живут убожестве, тем многочисленнее их семьи; также и то: чем большие от них положены дани, тем больше они приходят в состояние платить оные. Сии суть два мудрования, которые всегда пагубу приносили и всегда будут причинять гибель самодержавным государствам".

Было уже сказано, что в первоначальной редакции Наказа статьи о крепостных крестьянах занимали весьма видное место, но что в печатной редакции они исчезли, очевидно, под влиянием лиц, которым императрица читала свой Наказ. В дошедшем до нас отрывке из черновой рукописи Наказа мы встречаем следующие мысли по поводу крепостных: "законы должны о том иметь попечение, чтобы рабы и в старости и в болезни не были оставлены... Надлежало бы еще утвердить законом и сохранение их жизни. Желательно, чтобы можно было законом предписать в производство сего (т.е. суда помещика над крестьянами), по которому бы не оставалось ни малого подозрения в учиненном рабу насилии". Далее высказывается желание организовать суд из "крестьян для уменьшения домашней суровости помещиков или слуг, или посылаемых на управление деревень их беспредельное, что часто разорительно деревням и народу и вредно государству"... Затем, "могут еще законы определить урочное время службы: в законе Моисеевом ограничена на шесть лет служба рабов". Наконец, необходимо гарантировать крепостным право на имущество для того, "чтобы они имели возможность выкупиться на свободу"; кроме того, необходимо еще точно определить в законе, сколько крепостной должен платить господину за свое освобождение.

Эти мысли, а также и другие, до нас не дошедшие, вызвали сильную оппозицию со стороны близких к императрице лиц. Выразителем ее, между прочим, был известный Сумароков, возражения которого на Наказ до нас дошли: "Сделать русских крепостных людей вольными нельзя, - писал Сумароков, - скудные люди ни повара, ни кучера, ни лакея иметь не будут, и будут ласкать слуг своих, пропуская им многие бездельства, дабы не остаться без слуг и без повинующихся им крестьян; и будет ужасное несогласие между помещиками и крестьянами, ради усмирения которых потребны многие полки, и непрестанная будет в государстве междоусобная брань"*(306).

Вопрос о крепостных, как уже известно, был затронут и в законодательной комиссии 1767 года, и прения по поводу него продолжались целый месяц. Инициатором возбуждения вопроса был известный поручик Коробьин, произнесший большую речь, посвященную улучшению участи крепостных, как об этом было сказано выше. Предложение Коробьина вызвало горячие прения, продолжавшиеся в течение месяца, в которых приняли участие до 20 депутатов, причем 8 высказалось за предложение и 12 - против. Из речей наиболее замечательны - князя Щербатова и капитана Чаадаева, говоривших против, и крестьянина Чупрова, майора Козельского и однодворца Маслова, говоривших за предложение Коробьина. Щербатов отрицал необходимость улучшения быта крестьян вообще и дарования им права собственности на землю в частности. "Откуда взять земли, - восклицал он, - если у помещиков, то это значит лишить их кровью приобретенного". "Нет и изображение сего довольно, мню, самого неправосудного в ужас приводит". Чаадаев же назвал предложение Коробьина мечтой, так как "не стеснением власти благонравных помещиков, но исправлением злонравных благоденствие земледельцам доставить можно". Из речей защитников Коробьина более всех выдается речь Козельского. Он энергично поддерживал мысль о необходимости дарования крестьянам "владения потомственно землей без участия помещиков", так как "теперь крестьянин вперед знает, что все, что бы ни было у него, то ни его, а помещиково; каковому человеку надобно в таком случае быть, чтобы еще и хвалу заслужить? И как ему надобно быть добронравну и добродетельну, когда ему не остается никакого средства быть таким? В сем насилии он принужден и себе доброхотствовать, и оттого и пьянствовать, будучи в унынии, а не от лености. И верховная власть не требует более определенной всякому службы; желать владеть крестьянами беспредельно - значит желать большего". Маслов же предложил всех крепостных передать в казенное управление, для чего учредить особую комиссию, долженствующую ведать их в административно-судебном отношении и уплачивать за них оброк помещикам.

Какое же мнение было самой комиссии? Ввиду того, что ей не пришлось высказаться по рассматриваемому вопросу баллотировкой, мы имеем только косвенные указания на отношение ее к этому делу, добытые путем сопоставления полученных Коробьиным и его противниками избирательных и неизбирательных шаров при баллотировках в члены частных комиссий, в чем, естественно, выражалась, по справедливому замечанию профессора Сергеевича, произведшего указанные сопоставления, степень сочувствия депутатов к баллотируемым*(307). Число избирательных шаров у Коробьина возрастает по мере того, как разгорается спор по поводу его предложения. Он баллотировался еще до возбуждения вопроса о крепостных, и тогда был забаллотирован, получив 102 избирательных голоса из 221. Вторично он баллотировался в день возбуждения им вопроса о крепостных и получил 174 избирательных из 287, т.е. был избран большинством голосов. В третий раз, при новой баллотировке, в самый разгар прений по поводу его предложения, он получил уже 260 избирательных голосов из 306. Таким образом, ясно, что громадное большинство депутатов было на стороне Коробьина, тем более что одновременно с увеличением белых шаров у него увеличивается число черных шаров у его противников.

Однако из факта возбуждения вопроса о крепостных при Екатерине II, несмотря на благие намерения самой императрицы, ровно ничего не вышло. Комиссия 1767 года ничего не сделала, и мысли Наказа не попали в законодательство. Мало того, можно, не ошибаясь, утверждать, что царствование Екатерины II значительно способствовало усилению крепостного права, главным образом, благодаря раздаче населенных имений частным лицам, широко практиковавшейся Екатериной, прикреплению малороссийских крестьян и дарованию некоторых новых прав помещикам в отношении крепостных.

Это усиление крепостного права вызвало сильную реакцию в народе, выразившуюся в пугачевском бунте, тем более что одним из главных стимулов последнего было освобождение крестьян из-под власти помещиков. Вот что писал Пугачев в своем манифесте от 31 июня 1774 года: "жалуем сим именным указом с монаршим отеческим нашим милосердием всех, находившихся прежде в крестьянстве и в подданстве у помещиков, быть верноподданными рабами нашей короны и награждаем... вольностью и свободой, не требуя рекрутских наборов, подушных и прочих денежных податей, владением землями, лесными и сенокосными угодьями без покупки и без оброку и освобождаем всех от злодеев дворян и градских мздоимцев судей". В речи своей в Саратове Пугачев указывал, как на главный повод низвержения своего с престола, на желание его уничтожить крепостное состояние, чему воспротивились дворяне и его жена, т.е. императрица Екатерина II. После подавления мятежа и в среде правительства наступила реакция, выразившаяся в охлаждении Екатерины II к крестьянскому вопросу. В конце царствования эта реакция достигла апогея своего развития, что, между прочим, отразилось на судьбе злополучного Радищева, приговоренного к смертной казни (она, впрочем, не была приведена в исполнение) за издание им своего известного "Путешествия из Петербурга в Москву", в котором он высказался за необходимость освобождения крестьян.

В царствование Александра I правительство впервые сделало некоторые шаги по пути к разрешению крестьянского вопроса, тем более что сам государь был убежденным сторонником эмансипации. Так, из речи имп. Николая, произнесенной им в Государственном Совете в 1842 году, мы знаем, что "его предшественник намерен был в начале царствования даровать свободу крепостным людям". Затем до нас дошли слова самого императора Александра, сказанные им нескольким лицам, а именно: "видите ли (государь указал при этом на печать с изображением пчел вокруг улья), это девиз мой и моей бабушки (т.е. Екатерины II); я уже собрал несколько записок о крепостном праве, я выберу из этих проектов все самое лучшее и, наконец, сделаю что-нибудь". Наконец, когда после окончания войны 1812 года известный Шишков поднес императору Александру для подписи проект манифеста, в котором выражалось желание государя о продолжении существования связи между помещиками и крестьянами, "столь свойственной русским нравам и добродетелям", и в силу которой помещики "отечески о крестьянах, яко о чадах своих, заботятся", а крестьяне, "яко усердные домочадцы, исполняют свои сыновние обязанности и долг", то государь отказался подписать его, заявив, что это было бы "противно его совести" и что с идеями манифеста "он ни мало не согласен"*(308). Точно так же в Париже в 1814 г. в разговоре с Лафайетом император сказал, что на предстоящем конгрессе (в Вене) он потребует уничтожения невольничества, причем прибавил: "за главой страны, в которой существует крепостничество, не признают права явиться посредником в деле освобождения невольников, но каждый день я получаю хорошие вести о внутреннем состоянии моей империи и с Божьей помощью крепостное право будет уничтожено еще в мое царствование".

Ввиду такого отношения государя к вопросу об освобождении крестьян можно было ожидать, что этот последний будет до известной степени разрешен. Действительно, имп. Александр к этому стремился, о чем свидетельствуют многие факты, напр., возбуждение вопроса в "неофициальном комитете", состоявшем из близких к государю лиц и собиравшемся у него во дворце, обсуждение его в Государственном Совете (в 1820 г.) и, наконец, поручение со стороны государя некоторым лицам составить проекты освобождения крестьян. "Неофициальный комитет", будучи занят другими делами, уделил крестьянскому вопросу сравнительно немного времени, высказавшись за необходимость улучшения быта крепостных. До нас дошла речь графа Строганова, в которой он довольно энергически настаивал в комитете на этой необходимости. "Нужно бояться не дворян, но крестьян, - говорил Строганов, - они везде одинаково чувствуют тяжесть своего рабства, везде мысль о неимении собственности подавляет их способности и производит то, что их промышленная деятельность для народного благосостояния ничтожна, их способности не получают полного развития... но дают им чувствовать вполне тяжесть бремени, их гнетущего. С самого детства они преисполняются ненавистью к помещикам, своим притеснителям". При обсуждении крестьянского вопроса в Государственном Совете в 1820 году ярым оппонентом всякого улучшения быта крепостных выступил Шишков, произнесший большую речь против предполагавшегося запрещения продажи крестьян без земли. В особенности вооружился он против слов "дух времени", имевших место в проекте, внесенном в Государственный Совет. "Под словом - "дух времени", - говорил Шишков, - часто разумеется общее стремление к своевольству и неповиновению... Где же правительство твердо и законы святы, там они управляют духом времени, а не дух времени ими". Вследствие этой оппозиции проект о воспрещении продажи крестьян без земли был взят обратно, и Государственный Совет ничего не сделал для улучшения быта последних.

Что касается до проектов освобождения крепостных, то таких было представлено государю несколько, причем два (Киселева и Аракчеева) по желанию самого Александра. Киселев в основу своего проекта положил следующую мысль: "гражданская свобода есть основание народного благосостояния; истина сия столь мало подвержена сомнению, что излишним считаю объяснять здесь, сколько желательно было бы распространение в государстве нашем законной независимости на крепостных земледельцев, неправильно лишенных оной". Но, высказав такое положение, Киселев стал на точку зрения постепенности ограничения прав помещиков и освобождения крестьян. Аракчеев в своем проекте предложил выкуп крепостных государством, по соглашению с помещиками, для чего казна должна была ежегодно отпускать 5 миллионов руб. Третий проект, принадлежавший Мордвинову, также стоял за выкуп, но произведенный самими крестьянами по особой таксе, за детей до 5 лет по 100 руб., до 10 лет - по 200 руб., до 20 лет по 600 руб., до 50 лет - по 1000 и до 60 лет - по 500 руб. "Цена, - говорит Мордвинов, - должна быть ближе к высокой, нежели к низкой, для возбуждения трудолюбия"; "так же мирное прохождение из зависимого состояния в свободное никакому другому сословию не навлечет неприятностей и потерь: крестьяне получат свободу, помещики останутся полными владетелями земли своей и с денежным еще капиталом". Четвертый проект, составленный Канкриным, также высказался за необходимость выкупа самими крестьянами, но в течение 60 лет (с 1819 по 1880 г.).

Однако из всех названных проектов ровно ничего не вышло, и единственно, что было сделано при Александре I в интересах крестьян, это - издание указа о свободных хлебопашцах 20 февр. 1803 г. Дело в том, что в этом году граф Румянцев подал государю записку, в которой, указав на то, что "многие помещики находят выгодным для себя давать свободу некоторым крестьянам за известную плату" и что "они охотно уволили бы и целое селение, если бы это оказалось выгоднее продажи крепостных", просил "дозволить помещикам освобождать целые селения, утверждая крепостным порядком участки или угодья за каждым крестьянином особливо или же всю дачу за обществом на условиях, согласных с государственными узаконениями и с обоюдною пользою". При записке Румянцев приложил и проект условий, заключаемых между помещиками и крестьянами. Государь передал его на рассмотрение Государственного Совета, одобрившего проект, который и лег в основу указа 1803 года. На основании его помещикам разрешалось отпускать на волю крепостных: поодиночке или целым селением, притом с утверждением за ними на праве собственности участка земли или целой дачи, но на известных условиях, представляемых в каждом отдельном случае через губернского предводителя дворянства и министра внутренних дел на утверждение государя. Эти условия могли быть трех родов: 1) единовременная уплата крестьянами капитала при совершении отпускной, 2) рассрочка уплаты на известное число лет и 3) отправление со стороны крестьян в пользу помещиков определенных повинностей в течение известного срока. При несоблюдении указанных условий крестьяне возвращались обратно в крепостное состояние.

Практические последствия указа 1803 года были весьма незначительны; так, при Александре I, на основании его, было освобождено только 47 000 душ крестьян, а всего, до вступления на престол Александра II - 114 000*(309). Рассматривая случаи освобождения при Александре I, мы видим следующее: 17 помещиков освободили своих крестьян без всякой платы, остальные - или с платой, причем minimum вознаграждения был 139 руб. с души, maximum 500 с души, или с возложением на крестьян известных повинностей, а именно: в одних случаях оброка до смерти помещика (от 6 до 20 р. с души), в других - барщины также до смерти помещика.

Кроме указа 1803 года, при Александре I были еще изданы в 1816 и в 1818 гг. два указа, на основании которых состоялось освобождение, но без земли, крестьян Остзейского края.

Император Николай I также был сторонником уничтожения крепостного права, хотя и не сразу, но постепенно, в течение известного времени. Вот что он говорил графу Киселеву в 1834 г.: "видишь ли (государь указал на картоны, стоявшие на полках его кабинета), здесь я, со вступления своего на престол, собрал все бумаги, относящиеся до процесса, который я хочу вести против рабства, когда наступит время, чтобы освободить крестьян во всей империи. Я говорил со многими из моих сотрудников о преобразовании крепостного права, и ни один не отнесся к этому с прямым сочувствием. Помогай мне в деле, которое я почитаю должным передать сыну с возможным облегчением при исполнении". Затем 30 марта 1842 г. государь произнес речь в Государственном Совете, в которой, между прочим, сказал: "нет сомнения, что крепостное право есть зло, для всех ощутительное и очевидное... и всякому благоразумному наблюдателю ясно, что теперешнее положение не может продолжаться навсегда"; вследствие чего "необходимо приуготовить средства для постепенного перехода к иному порядку вещей". Точно так же, присутствуя на заседании комитета, учрежденного для улучшения быта дворовых, в 1844 году, государь заявил, что "мысль об изменении крепостного состояния никогда не оставляла его с самого вступления на престол" и что, считая постепенность мер первым условием в этом деле, он решился начать с улучшения быта дворовых людей. Однако, с другой стороны, имп. Николай считал землю исключительной собственностью дворянства и отвергал всякую мысль об освобождении крестьян с землей. "Я ясно выразил мысль мою, - сказал государь предводителям смоленского дворянства в 1847 г., - что земля, заслуженная нами дворянами или предками нашими, есть наша дворянская; заметьте, что я говорю с вами, как первый дворянин в государстве". Те же мысли развивал государь и в другой своей речи, сказанной депутатам петербургского дворянства в 1848 г.: "Я объявил, - заметил, между прочим, Николай I, - что вся без исключения земля принадлежит дворянину помещику; это - вещь святая, и никто к ней прикасаться не может".

Изучаемое царствование было обильно всевозможными секретными комитетами по крестьянскому вопросу. Таких комитетов в разное время было учреждено девять, но только деятельность комитета 1839-1842 гг. привела к известным практическим результатам. Последний был учрежден с целью уничтожения затруднений выхода из крепостного состояния, причем деятельность его главным образом свелась к обсуждению записки графа Киселева, одобренной государем*(310). Основным положением записки было следующее: "увольнение крестьян с землей требовало перехода всей недвижимой собственности из владения в пользу низшего сословия; последствием сей меры было бы уничтожение самостоятельности дворянства и образование демократии из людей, перешедших из крепостного состояния. После сего не нужно, кажется, особенных доказательств, сколь сия мера противна государственному устройству, в котором дворянство, составляя необходимое звено, соединяющее верховную власть с народом, должно исключительно пользоваться правом владения заселенными землями, дабы, сохраняя влияние свое на массу народа и обеспечив свое существование, быть в возможности исполнять высокое назначение свое на службу престолу". Высказав этот основной принцип, Киселев предложил освободить крестьян на следующих основаниях: "помещики, сохраняя за собой право вотчинной собственности на землю, предоставляют крестьянам личную свободу и затем, снабдив их определенной пропорцией земли, пользуются от них взамен того соразмерными повинностями или оброком, положительно определенными в особых по каждому имению инвентарях. Исполнение повинностей, определяемых инвентарем, обеспечивается круговой ответственностью крестьян и содействием правительства посредством судебной власти помещиков, которые, в качестве вотчинных начальников в имении, пользуются правами, предоставленными законом сельскому управлению, как по части распорядительной, так и по разбору маловажных тяжб и проступков крестьян... Уволенные таким образом крестьяне по отношению к владельцам земли получают название обязанных крестьян". Что касается до повинностей последних, то Киселев, а за ним и комитет высказались за необходимость ограничения их в законодательном порядке. "Число рабочих дней в пользу помещика, - читаем в записке, - должно быть определено в такой мере, чтобы ценность работы соответствовала пространству надела землею. Во всяком случае, надел приводится в такую соразмерность, чтобы повинности крестьян не превышали установленных трех дней с работника в неделю. Мера дневной работы определяется особым урочным положением по различным полосам и с теми изменениями, какие по свойству почвы необходимы".

Записка Киселева, по обсуждении в комитете, поступила на рассмотрение Государственного Совета и затем была положена в основу указа 1842 г. (2 апреля) об обязанных крестьянах. Целью его было освобождение крестьян на таких условиях, "чтобы принадлежащие помещикам земли, как вотчинная собственность дворянства, охранены были от отчуждения и владения дворянских родов". Ввиду этого основные положения проекта комитета вошли в содержание указа и получили, таким образом, законодательную санкцию. Однако, сравнивая указ с проектом, мы видим, что в одном пункте они существенно разошлись между собой, это именно в разрешении вопроса о повинностях крестьян. Указ отверг необходимость ограничения последних законодательным порядком, предоставив определение их в договорах по взаимному соглашению сторон. "Повинности, - гласит указ, - могут быть определены в договорах денежным оброком, произведениями, обрабатыванием помещичьей земли или другой работой".

Указом об обязанных крестьянах также воспользовались очень немногие, и на основании его было освобождено только 24 000 душ крестьян. Таким образом, стало очевидным, что реформа, подобная освобождению крестьян, могла произойти не по доброй воле помещиков, а только принудительным путем. На этот путь и стало правительство имп. Александра II, признавшего в своей речи, сказанной им предводителям московского дворянства в марте 1856 года, что "лучше отменить крепостное право сверху, нежели дожидаться того времени, когда оно само собой начнет отменяться снизу". И действительно, названный путь привел Царя-Освободителя к знаменательному дню 19 февраля 1861 года, когда имя крепостных крестьян навсегда исчезло из русского законодательства.