Совмещение масштабов жизни

Рыцарь юности. Её пирушек. Тайный поклонник Окуджавы.

На совещании — как бы присутствует. Кажется, что с улыбкой наблюдает со стороны — почти буквально. Висит, как портрет на стене, и смотрит, чуть прищуриваясь. Когда надо сказать — кидает реп лику. Когда надо заканчивать — нехотя слезает со стены, с благодарностью, что не потревожили, — прощается. Дело сделано, и было о чем подумать несуетливо, и силы сбережены.

Дает высказаться разным людям, не торопит и не торопится (и чем дело напряженнее, тем более внешне спокоен). И как что-то взвешенное, в стороне от этих мнений, но не вопреки им — возникает решение. Кристаллизуется как бы само — без нажима авторства, как бы из тени происходящего.

Вообще, в тени чувствует себя так же хорошо, как на свету. Полутона, в отличие от многих, ценит и виртуозно с ними играет. На миг иногда задерживается при уходе и при выходе «на свет» — чуть-чуть — в полпаузы — не как тенор, а как бы создавал полутон ощущения себя другим — без напряжения.

Имеет четкий жест во всем, хорошо и тонко артикулирован. Говорить может чуть по-разному. Создается впечатление, что иногда, мягко, тонко и иронично говоря от себя, как бы себя цитирует, чуть улыбаясь, извиняясь — но вполне всерьез. Это снимает ощущение какого бы то ни было давления. На этом фоне, когда давление нужно, оно создается без излишнего педалирования, просто переходом на прямую речь от своего лица, собственно так, как говорят все остальные.

Задумываясь о своём, иногда теряется и тогда наверстывает. Быстро видит, что происходит «на поляне», и внутренняя вспышка напряжения, сверкнув, остается миганием фонарика на свету. Лишним блеском глаз, подспудно показывающим партнерам, что лучше не подставляться под лапу.

Способен, как само собой разумеющееся, держать перед внутренним взором растянутую и по дробную карту — шахматную доску со многими фигурами и за ни ми стоящими связями. Делает это, не бормоча и не называя связных слов и имен, а как бы напевая и поглядывая. Это своего рода волшебное покрывало, которое не хотел бы показывать и объяснять другим, — оно носит художественный характер — не то не-написанный роман, не то вышитый холст. В общем — картина. При этом неподвижен, слегка улыбается и очень-очень плавно двигается на месте — незаметно для возможных окружающих, но не неподвижно для себя. Одушевлен и чуть зачарован, а не скован и не деловит. Как бы переводит видимое в музыкальные фразы, а их странным образом, без лишних слов, — в конкретные образы возможных действий. Действий именно возможных, потому что только очень маленькая часть их действительно осуществляется.

Хотя в своем полученном знании уверен, склонен его проверять по независимым источникам. Справедливо полагает, что иногда, демонстрируя свою тайную осведомленность очень компетентным в частных вопросах людям, приобретает их тайное уважение и некоторую настороженность, граничащую с благоговением.

Вообще мастер набирать невидимые очки, не напрягаясь понапрасну.

Не столько сам плетет паутину, сколько знает хорошо, где натянуты чужие, и может с ними неожиданно, но как бы само собой связываться.

Склонен к грусти, иногда к меланхолии, и это при том, что много времени на людях, при галстуке и улыбке. Для него важно перебирать прошлое, вспоминать, ностальгировать. Очень ценит старых друзей, контакты, собирает и помнит интонации прошлого, улыбки, фразы и фразочки, похлопывания по плечу, кто с кем и как, не говоря о когда. Помнит, что ели и пили, массу анекдотов и кто и кому их рассказывал. Владеет сокровищницей мелочей, которые мелочами не считает. Редкий дар совмещения масштабов жизни.

При высочайшей способности к отстранённости и незамечаемой холодности очень ценит «малое тепло своей сокровищницы и возможность встречаться глазами с людьми прошлого. Все прошлое для него — рядом, он умеет им пользоваться, в нем купаться. Соблюдает обряд похорон, дает выход грусти, воспоминаниям, слезам. Давая себе, разрешая себе теплеть. Снимает накопившиеся тревоги. Ценит искры памяти и тепло к себе, проницаем для старых знакомых.

Спокоен по поводу чужих амбиций, независтлив, не столько хочет завоевать мир, сколько сохранить порядок грядок в собственном ого роде, который, может быть, и не мал, но и это почти безразлично. Раздражается, когда кто-то слишком активно, к тому же не скрываясь, начинает лазить по грядкам, даже чужим. Это нарушает у него эстетическое чувство порядка, отсюда вырастает тревога и, возможно, планирование удара — усмирения. Впрочем, скорее склонен грозить и пускать в крайнем случае в ход чужие руки, чем связываться самому. Отходчив, хотя может быть и злопамятным, если настороженность от потревоженности, неожиданности остается. Не столько мирится, сколько заключает перемирие. Которое через не которое время следует продлевать, иначе ощущает неуважение в свой адрес. С раздражением относится к интеллектуальному взлому людей типа Березовского.

Внутренне совершает очень много работы. Это аналог деловых перемещений в пространстве Юрия Лужкова. Здесь же — поспеть мыслью, проверить и пометить разные углы, причем не всегда в своем именно хозяйстве.

При этом состоянии, «при деле», себя останавливает, замедляет, но бывает удивительно оперативен, иерархизируя важное и менее значимое. Заменяет сам целую команду. Обладает удивительной способностью отсеивать для себя суету сиюминутности и заигранности в отношениях. Смотрит на это свойство вокруг, как на площадку молодняка, с любопытством беглого взгляда на безопасный хаос «много о себе понимающих и занятых собой политиков». Собирает их на серьезные совещания, дает посидеть друг с другом, выговориться, главное — повозиться и выпустить пар. Мало вмешивается, но что-то роняет веское и замечает неожиданное, в общем же скорее отдыхает от дел и дает себе возможность поду мать, глядя на «карту».

Знает состояние «натянутой струны». Раздраженно вибрирует раздерганный бессмысленными дерганиями, противоречащими друг другу, от которых не удается отстраниться. Это дергания сверху, сбоку, снизу — раскачивающие бессмысленно и визгливо и так нарушенную партитуру происходящего.

К своему возрасту относится двояко. Умеет, как бы откинувшись, побыть со стороны, отдохнуть, глядя на прошлое, при этом одновременно по-молодому собран, неожиданно включен, остроумен и сиюминутен, а также тонко ироничен и отстранен в аналогии и эпизоды из прошлого, совсем неожиданные и тем поэтичные. Эта редкая многослойность просвечивающих друг сквозь друга времен — как особо изящные старинные одежды, носимые лихо и по-актерски, с уважением к оригинальной традиции.

Любит думать, что будь побольше времени, можно было бы много выудить из колодца времени и традиций. Что-то сопоставляет для себя из мельканий памяти, случайных разговоров, но редко записывает для памяти.

Очень важное свойство — ненаигранная детская беззащитность с близкими. С нотами капризности, упрямства, зависимости — преходящими, летучими. Но иногда за цепляющимися, как клочья на кустах. Может добродушно ворчать сам на себя при этом.

Трагичен и знаком со смертью. Это дает очень важное измерение ненапряженной философичности, высказываемой не словами, а интонациями, улыбками, отходами в сторону. Эта пантомима готовности подвинуться и отойти, так как это все равно придется сделать, очень важна для подспудного ощущения другими внутренней развитости и гибкости, вплоть до способности отказаться от лишних амбиций. Свойство редкое для молодой и незрелой местной политики.

Умея быть тамадой, умеет дать другим место, время, слово, честь. Основательность и неторопливость в мелочах — еще одно измерение надежности.

Музыкален и как бы предлагает пропеть сказанное оппонентами. Виденное — слушает, сказанное — щупает. В важные вещи вникает «объемно как бы проверяет: важные ли они для собеседника и на сколько.

Не столько принимает решение, сколько ждет, «как сложится», но чувствует «точку равновесия» и знает, что если что и происходит, то от нее, а от причитаний и призывов.

Не любит недомоганий, потому что они мешают действовать его невидимым, но знаемым в себе су ставам. Как медведь, при грузности и основательности может очень быстро бегать.

Очень чувствует сезон, погоду, время дня. Поразительное иногда ощущение нюансов. Играет в фантазии про других иногда, может быть — кто на какое животное похож или в подобную игру. Мог бы рисовать карикатуры, но не любит оставлять следов.

Короткие и зашифрованные записки, при этом простые и наивные, может писать. Если бы развел сад — имел бы причудливые растения.

Легко относится к новым людям. Не огорожен.

Бывает очень требователен и точен в указаниях. С ясностью дорожных указателей и определенностью эталонных мер. За короткое время следует ряд ходов, каждый из которых прост. Похоже на поведение бильярдиста, подряд пускающего в лузы шар за шаром, часто издалека. Ходы заведомо просты – каждый в отдельности. Это создаёт ощущение ясности, отсутствия интриги и сложной комбинаторики. Между тем выбранное время, количество ходов и скорость их производства далеко отличаются от средней. Этому могут предшествовать малозаметный пробный ход и следующее кажущееся бездействие, и даже готовность к проигрышу. Заканчивает победоносную партию вроде бы мало связанных друг с другом ходов нарочитым «мазанием» или спокойным «ударом о борт». Дело сделано, и отвлечь внимание от лишнего блеска – изящное завершение.

Может находиться в состоянии «репья». Привязавшись как колючка на штанах, к мысли, человеку, комбинации, не отпускает из внимания. При этом объект привязки может казаться малозначительным. Может быть, как ни странно, назойлив. Почти не делая пауз в достижении своего, «не отцепляется».

В застолье, совещании, переговорах – публичной ситуации, где надо быть на виду, - после умеренной активности начинает угасать или чуть наигрывать угасание. Полуотключается, как бы намекая, что основное произошло, другие активнее его, им больше нужно, да и просто устал, может быть, и из-за возраста. Когда ситуация начинает катиться к завершению, неожиданно оживает, с блеском глаз, как будто откуда-то возвратившись, становится сдержанно оживлен и по озорному молод. Этот отчетливый переход запоминается другим гибкостью, неожиданностью, скрытыми ресурсами, вдруг становящимися явными. Это сопровождается отчетливым утомлением других в этой ситуации.

При общем спартанском настрое и относительно малой требовательности к быту очень ценит и нуждается в «тайном уюте». Почти неосознанно обживает новое место парой только ему принадлежащих и чуть поживших с ним предметов — футляром для очков, каким-то коробком, неожиданным томиком стихов. Создавая «свое место», где есть что-то из прошлого, милое, со своим запахом и особенностью, одушевляет для себя ситуацию и как бы невидимо отгораживает себя и своих от общего мира. Ценит и видит правильно образующиеся свет и тени торшера, плед, создающий уют норки при набрасывании на ноги. Иногда, чтобы отвлечься, надо что-то полистать, может быть, совершен но посторонний цветной журнал с фотографиями.

К людям иногда «принюхивается», как и к ситуации, — стремясь извлечь, не думая, общую атмосферу, аромат. Любит иногда вспоминать запахи прошлого. Вспомнить запах — интуитивно найти ход — расслабиться. Чувствителен к запахам более, чем к чему-либо другому. Не любит запах пота, и подобные люди его раздражают, как и с прямыми, грубоватыми, искусственными запахами. Ценит «аромат женщин». При не нравящихся запахах людей символически отодвигается от объекта и сворачивает взаимодействие.

Замечательно и точно дистанцируется. Как будто ценит невидимый миру танец — для каждого можно найти должное расстояние и свое, пусть короткое, но совместное общение. Вообще очень хороший танцор. Ценит пластику, жест, интонацию, мелодию — в жизни, театре, работе. Иногда отвлекается и отдыхает, следя не за содержанием — как большинство (оно ему скучно), а за фразами — за нюансами движений, голосов, одежд. Жалеет, что со многими людьми это свойство несколько притупляется.

Множество дел способен воспринимать как лоскутное одеяло, решая обратить внимание на 4—5 лоскутов более подробно, а остальное и так не рассыплется. Не стремится сделать все.

ПУТИН В МИРАЖАХ

На нашу политическую сцену, где главные герои играли каждый свою пьесу, стремительно вышел новый персо­наж, несущий в себе совершенно иную стилистику.

«Мираж» — самое говорящее о нем слово. В нем все словно наме­чено пунктиром: кажется, что внятно, но через миг исчезает. Только что был здесь - и уже нет. Перемещается, как будто вовсе не делая движений. Стремительная походка танцора и мастера боевых искусств — подтянутая и «развинченная» одновременно. Легкий поклон, полуулыбка, движение руки навстречу - и в тот же миг, как прекрасно отлаженная пружина, чуть откинувшись назад, почти вы­тягивается по стойке «смирно», становится серьезным.

Вслед за танцором появляется в образе жонглера, выхватывающего нужную карту. А еще через миг пе­ред нами колпак с бубенчиками, которые звенят, отвлекая внима­ние, и колпак лихо сдвигается впе­ред.

Реален, как галлюцинация, и призрачен, как хорошо знакомая реальность. То ли мелькнувшая фея, то ли моль из шкафа бабушки.

Легко, как из матрёшки, извлекает из себя чуть-чуть иные лица, мнения — иные, но похожие на предыдущие, словно просвечиваю­щие друг через друга. Это удиви­тельное свойство переводной кар­тинки - то отпечатываться ярче, то становиться пастельной, то исче­зать.

Есть в нем что-то от сказочного героя «По щучьему велению, по моему хотению»: может и царю ложкой по лбу двинуть, и царицу послать, и на войну смотаться, в поле с солдатами переночевать, и, вернувшись, сладко вытянуться на печи, вспоминая волшебные слова.

При умении не выделяться - очень сам по себе. Этакий Колобок – и от тех ушел, и от этих укатился… И от бабушки ушёл, и от дедушки... А в каких-то ситуациях готов юркнуть серой мышкой, забыв про свой статус и заслуги. Порой и работящей, услужливой и ловкой мышки почти незаметно превращается в кошку: поохотится — и обратно в серую шкурку, как будто и не вылезал. Но вдруг из мышиного образа выглядывает почти Нарцисс: на автопилоте болтает, двигается, даже рассуждает — если и н< любуясь собой, то глядя откуда-то извне. При этом присущее ему на­пряжение ненадолго снимается.

Легок. Словно сошел с экрана Кажется, еще вчера мы видели его в сериале «Никита». По-киношному красиво достигает невозможно­го. Считывает глазами моменталь­но. Находит точку смысла, пружи­ну действия мизансцены, которая сейчас перед ним. Готов улыбаться подписывать, жать руку, стрелять извиняться. Если нужно — то одно­временно.

Четко соглашается выполнить невозможное, ненадолго исчезает заставляя ждать себя, — и появляет­ся, выполнив. Ничуть не гордится - и вновь, как ни в чем не бывало уходит на новое задание. Быстрые решения - очевидные достоинства Героя — выглядят приятным кон­трастом после лет мумифициро­ванного существования политиков на трибуне. Подвижность во всех суставах, мыслях и словах — после дедушек у власти.

Ключевая роль - Старшего Бра­та: и старшим пособить, поберечь, поблагодарить, уважить - и млад­ших понять, поднять, подбодрить, да и плечо подставить. Улыбка все­гда в цене — от Кеннеди до Гагари­на. Зрители приучены к этому луч­шему из мостиков от природы к культуре, по которому безопасно переходить, доверяя впечатлению и переводя его как непосредствен­ное, искреннее, свое, настоящее. А он улыбаться просто так, не напо­каз, умеет.

И примыкающее сюда — моло­жавость. Гениальный ход Ельцина, перешедшего от детей к внукам, на­чав с Кириенко, вполне подходит к послушному и вышколенному, все­гда у руки, самостоятельному и сдержанному Герою. Как хорошо известно, коллизий у внуков с деда­ми бывает меньше, чем с отцами.

Герой - из «внуков», поэтому уцелел. Умеет быть неуловимо поч­тительным, нейтральным, добро­желательным, искренне-компе­тентным, исполнительным. Этот налет, ауру сохраняет и для ниже­стоящих. Легок, быстр — и улыб­кой, и рукопожатием, и движением мимо, с отмечаемой короткой оста­новкой. Гибок после поколения негнущихся или малосгибаемых. Классный и выдержавший до кон­ца помощник, референт, замести­тель. В высшей степени корректен, адекватен, сиюминутен, включен. Редкое умение быть незаметным и незаменимым. Скрупулезен. Ка­жется, что хоть сейчас готов посту­пить секретарем. Легко меняет пла­ны — общий на крупный, на боко­вой, на детальный. То обзор - то скольжение объектива, подробнос­ти, остановка.

В его репертуаре имеются и лег­ко сменяются недоговоренность, предельная резкость на грани ошибки, банальная внятность, пунктир рождающегося образа — и зачастую все по одному и тому же поводу. Говорит почти скороговор­кой — кратко и точно, по существу, как бы подводя итоги чужого многословия и тривиальности. Речь, на­поминает книжку для раскраски карандашами. Однако навязывать цвета карандашей не склонен – предоставляет это слушателям. Сокращает, уменьшает - и тем самым вызывает вздох облегчения. Иногда в речи мелькнет неуловимая тень косноязычия и банальности - и тут же заменяется точными акцентами смысла, стиля, логики. Чуть выдавливает слова, оставляя впечатление производимой работы и некоторой тяготы рождения смыслов.

Не поддаётся инерции формаль­ного общения — может неожидан­но найти живое слово для случай­ного собеседника. Обладает удиви­тельным чувством юмора, мастер­ством точных и неожиданных со­поставлений. Демонстрирует его с неохотой, скорее использует для себя и совсем близких.

Не актерствует. Не «давит на эк­ран» стремлением сказать главное, по пунктам, заставить слушать се­бя. Надеется, что услышат, но не огорчается, если это произойдет в следующий раз.

Ровен и прост в обращении, хотя немного застенчив, как будто готов отступить в сторону и начать сна­чала. В общении не холоден и не горяч - комфортной, «комнатной температуры». Как бы играет блиц со скукой: на фоне ровного рисун­ка поведения иногда с блеском ис­пользует короткий и точный жест, обаятельную улыбку. Стремитель­ный шаг в сторону — и снова назад, в игру по правилам, ходы которой он хорошо знает.

Доброжелателен к людям, с ко­торыми раньше общался. Никому не наступает на мозоли, потому что не получает от этого удовольствия. Как мастер восточных едино­борств, умеет ловко обходить точки сопротивления противника.

Любит общаться с людьми ум­ными, но спектр общения «без ло­гики» очень широк. Способен лег­ко воспринимать мнения экспер­тов, советников, консультантов. Делает все по-своему, но «опилки» в силовом поле решений могут на­сыпать и другие. «Намагничивает» вокруг себя небольшие команды, которые после окончания локаль­ного проекта распадаются, но опять легко собираются в новой командной конфигурации.

При всей занятости часто обща­ется с людьми значимыми - без видимой цели, просто на будущее.

С Борисом Ельциным – успокаивающе ровен, долгое время притворялся лишенным желаний, застывшим, малоподвижным. На по-звериному подозрительного, моментально возбужда­ющегося Б.Н. это действовало как лекарство.

Его, получившего власть, этой властью не лихорадит, но и отказы­ваться от нее он не склонен. Отно­сится к ней как к неизбежным дет­ским болезням - как заразится, так и переболеет.

Накапливает энергию долго и медленно, но очень экологично, как солнечная батарея. Разряжает­ся очень сильно, точно, быстро и неожиданно. Умеет ловить и эф­фективно использовать «воздуш­ные потоки» - гибко перестраи­ваться и крутиться то быстрее, то медленнее. Легко переключается и встраивается во взаимодействие с разными людьми - с различной энергетикой и ритмом. Долго об­щаясь, начинает немного скучать, однако легко переключается - ме­няет тему, тон.

Может быть доведен до состояния, когда «чуть не плачет». Стара­ется переживать быстро, в одино­честве, но этот «дождь чувств» вполне внятен и знаком ему.

Необыкновенно работоспособен - бумаги, люди тасуются, сдаются, листаются. Это работоспособность иглы, мелькающей в умелых руках. Способен к длительной, черновой работе, которую потом доделывает, но без выискивания ошибок и ма­лейших неточностей.

Казалось бы, никогда не отдыха­ет. Иногда может заработаться до головной боли. Однако умеет от­ступить от этого края и дать себе расслабиться.

Легко, почти не застревая, реша­ет разные вопросы, некоторые го­товит, оставляя «дозревать». При­нимая решения, чаще всего не име­ет личной выгоды. Принимает их быстро, но не сразу выполняет, способен выжидать, откладывать активные действия, особенно если они связаны с неприятными по­следствиями для других.

Не боится ответственности. Очень четко различает дело, его «обертку» для окружающих и скры­тый политес.

Готов к риску, но не напоказ, а для дела. При несомненной смелости - очень осторожен.

Держит слово и дорожит тем, что другие знают про это.

Легко входит в толпу. Обладает чувством неуязвимости – до поры. Не перегружает себя охраной, хотя и не борется с протоколом - руки не доходят.

Обладает удивительной, редкой способностью долго и медленно строить заведомо карточный до­мик, следовать «силовым линиям» судьбы, рисковать и делать реши­тельные шаги при дефиците време­ни и возможностей. И одновремен­но - трезвой готовностью отсту­пить, провести рокировку. Высо­кая степень фатализма. Наполеоновская вера в неподвластность ро­ку. Внутри все холодеет, но он тан­цующей походкой идет вперед, жи­вотом чувствуя коридоры минных полей.

До брезгливости чистоплотен. Но не боится запачкаться — потому что «грязь» не пристает. Если надо пройти через грязь и запах — про­ходит быстро, своим особым аллю­ром, морщась в сторону. И продол­жает делать дело — хладнокровно и точно. Как хирург, стремится не отрезать лишнего, хотя старается иссечь то, что необходимо. Двига­ется предельно быстро, но не суе­тится и не спешит, «накладывает швы и останавливает кровотече­ние».

Краем сознания помнит о по­следствиях. Не возбуждается от ви­да жертвы, от сознания своей влас­ти — стремится не делать лишнего. Хотя, увы - хирург.

"Все время помнит, как быстро тасуется чиновная колода, и осто­рожен, хотя и в меру предупредите­лен со старшими.

Похож на служебного пса, непо­родистого, с «изъяном», но очень умного и нестандартного.

Скорее всего, любит горячую ванну или душ, много движений с кувырками, прыжками, уворачиваниями и прочим игровым невин­ным петушением. Если бы имел ранчо - часами катался бы на ло­шади, пуская ее то в галоп, то ры­сью. Мог бы собирать марки или что-то подобное - скорее всего, с картинками, так, по-домашнему, не профессионально, но с удоволь­ствием. Мог бы играть в солдатики, что-то на столе у себя переставляя. Любит наблюдать как балет, так и парад. Должен хорошо стрелять.

Хорошо носит любой костюм, как удобные перчатки. В официальном пиджаке держится столь же естественно, как в спортивном костюме.

К интригам относится сравнительно легко – не вовлекается и не заигрывается. Мастер простых решений, расплетания узлов. Проходит мимо, как бы не замечая капкана, обходя его стороной.

Не мстителен, но если сильно досадили, уже издали может, почти не поворачиваясь, метнуть нож в спину противника.

Хранит какую-то семейную тайну.

Не любит «копаться в белье» других. Не унижается до компромата – справедливо считая, что все и так знают всё или вскоре узнают.

Настораживаясь – опускает бровь, тогда как многие её поднимают. Не задерживает дыхание от напряжения, а дышит ещё ровнее. Думает «телом» при малейшей опасности.

Забавляется, когда другие «отгадывают» его. Сам отгадывать других особенно не любит – предпочитает прямые действия.

С неохотой позволяет себя «раскручивать». Не очень верит в чужую опеку, но не склонен и отказываться от неё – просто ждет, пока это само схлынет. К удивлению многих, оказался очень телегеничен. При этом – не создаёт ощущения «мелькания». Кажется, что в кадре его ровно столько, сколько надо, и что он хотел бы уйти как можно скорее. Так как в кадре занимает немного места – не надоедает. Кажется, что, как мифологический герой, может собой, своим телеобразом ненавязчиво оплодотворить всё – начав с сельского хозяйства и добравшись до НАТО.

Кажется, что всегда можно достучаться, дозвониться. Всегда в курсе основного происходящего. От этого хочется верить, что может быть в курсе всего.

Здоров, но тень мигрени призрачно маячит рядом. Не склонен фиксироваться на болезни, однако отзвук возможного телесного неблагополучия не отступает совсем. Это касается и почек.

Иногда создается впечатление, что грусть и радость плетутся в нем совсем рядом-—-как: два цвет­ных слоя воды, отражаясь друг в друге, но не смешиваясь. Трагиче­ская нота витает над ним постоян­но, так что хочется покачать голо­вой: как бы чего не случилось. С такими случается, и очень жаль. Поэтому фактором подспудной народной популярности Владими­ра Владимировича является и ощу­щение хрупкости, жертвенности, белесоватости. Как в цирке на канате — а ну как свалится? Ведь прибить могут в случае чего, со скрытым злорадством — какая жа­лость... Рядом с ним внятно при­сутствует ощущение - «что-то мо­жет случиться», «опасности ходят рядом». И это ощущение не только оттого, что там «у них», наверху, в сенате, нечисто.

Наконец, он из Органов - зна­чит, «все знает». Боль хаоса сильнее после смутных лет, чем боязнь слишком жесткой структуры, во что большинство как-то перестало верить.

Новый гофмановский герой по­является часто, решения принима­ет легко, не давит, не навязывает. Обещая — остается серьезным в ме­ру. Двигается, двигается, хотя и не мелькает. Часть рабочего механиз­ма, где в станине, кажется, очень многим найдется место.

Нам нужны, нам очень нужны Герои. И, может быть, традицион­ный для России «НЕТ»-период (от «нет»-реакции на нас продавщицы до «нет» любого вышестоящего) по-щучьему велению заменится, как переворачиваемая страница, -на «ДА»: сделаем, полюбим, при­мем, купим, сработаем?

Удастся ли? Спросим у В.В., и ведь ответит — обстоятельно и с улыбкой. Брат и внук, помощник и начальник. При кажущейся блек­лости облика, за фасадом скромно­го служащего и незаметного рефе­рента - герой с оригинальным об­разом, без мишуры, позы, сложив­шихся схем, с гофмановским тра­гизмом и фантасмагориями.

Зал затих - он вышел на подмостки.