Пушкинский период в истории русского литературного языка. Роль творчества а.С. Пушкина в формировании норм национального русского литературного языка.

1. А.С. Пушкин – основоположник современного русского литературного языка. Основные принципы пушкинской концепции литературного языка.

2. Демократизация литературного языка в творчестве А.С. Пушкина. Просторечные и простонародные языковые единицы, принципы их отбора и употребления в литературных текстах.

3. Историзм взглядов А.С. Пушкина на состав литературного языка. Церковнославянизмы и их функции в произведениях А.С. Пушкина.

4. Значение деятельности А.С. Пушкина в истории русского литературного языка.

Пушкинский период в истории русского литературного языка связан прежде всего с именем самого А.С. Пушкина. В языке его произведений окончательно складываются и закрепляются единые нормы национального литературного языка, происходит объединение всех его живых и эстетически значимых средств: лексико-семантических, грамматических, стилистических, – формируются функциональные стили современного литературного языка, а также основы индивидуально-авторских стилей русской классической литературы. В его творчестве определяются отличительные и характерные признаки языка прозы и поэзии, воспринятые как образец писателями нового времени.

Язык Пушкина представляет собой сложнейшее явление как по эволюции, так и по многообразию языковых и стилистических форм. В.В. Виноградов характеризует его следующим образом: «Язык Пушкина, отразив прямо или косвенно всю историю русского литературного языка, начиная с XVII в. до конца XIX в., вместе с тем определил во многих направлениях пути последующего развития русской литературной речи и продолжает служить живым источником и непревзойденным образцом художественного слова для современного читателя» (Виноградов 1982: 250). Судя по приведенному высказыванию, В.В. Виноградов выделяет три важнейших признака, которые позволяют назвать А.С. Пушкина основоположником русского литературного языка: 1) язык его произведений завершает важнейший период развития национального литературного языка – период становления его норм, языковых, стилистических, текстовых; 2) в нем (языке) определились направления последующего развития и совершенствования языка русской литературы; 3) он не утратил значения образца литературной речи (хотя и приобрел оттенок некоторой архаичности) и для современных письменных стилей. Следует подчеркнуть, что именно в творчестве Пушкина было окончательно разрушено деление языка литературы на три стиля и на основе синтеза книжно-славянской культуры, живой разговорной речи, европеизмов сформировалась многообразие стилей на основе единой общенациональной нормы литературного выражения (см.: Виноградов 1982: 250-252).

Формирование основ русского национального литературного языка, его норм происходило вместе с оформлением нового направления русской литературы – реализма. «Реализм, – писал В.В. Виноградов, – как словесно-художественная система в литературе того или иного народа не может сложиться до образования соответствующего национального литературного языка, он возникает и развивается или в связи с созданием нормы национального литературного языка и осознанием многообразия социально-речевых стилей народно-разговорной речи, или … после того, как сформировался национальный язык» (Виноградов ). Он определял реализм как метод, связанный «с глубоким пониманием национальных характеров, с тонким использованием социально-речевых вариаций общенародного языка, с художественным воспроизведением национально-характеристических свойств разных типов в их словесном выражении» (Там же). Языковая база реализма включает в себя не только то, что обычно называют народным, но все богатство разновидностей национальной речи, устной и письменной. Главным эстетическим принципом реализма становится наиболее полное соответствие слова выражаемой идее, конкретность, точность, выпуклость речевых характеристик.

Главной проблемой, которую А.С. Пушкин рассматривал в своих критических статьях, была проблема народности языка русской литературы. Уже в 1822 г. в заметке «О французской словесности» он писал: «Не решу, какой словесности отдать предпочтение, но есть у нас свой язык; смелее! – обычаи, история, песни, сказки и проч.». В 1830 г. в статье «Опровержение на критики» он формулирует свои взгляды со всей определенностью: «Разговорный язык простого народа (не читающего иностранных книг и, слава Богу, не выражающего, как мы, своих мыслей на французском языке) достоин также глубочайших исследований. Альфиери изучал итальянский язык на флорентийском базаре: не худо нам иногда прислушиваться к московским просвирням. Они говорят удивительно чистым и правильным языком». Пушкин выдвигает и отстаивает мысль о сближении литературного языка с народным, простонародным языком, однако ограничивает его права в литературном языке, считая идеалом язык «хорошего общества»: как писал П.А. Вяземский, сам Пушкин в речи своей редко простонародничал. В то же время он высказывает свой взгляд на соотношение книжной традиции и народных языковых средств в языке литературы. Оно четко определено в «Письме к издателю» (1836): «Письменный язык оживляется поминутно выражениями, рождающимися в разговоре, но не должен отрешаться от приобретенного им в течение веков. Писать единственно языком разговорным – значит не знать языка». Пушкинский принцип народности литературного языка противопоставляет его филологическую концепцию как карамзинской языковой программе и «новому слогу», так и славянофильским взглядам А.С. Шишкова. Полемизируя с первыми, он писал: «Я не люблю видеть в первобытном нашем языке следы европейского жеманства и французской утонченности. Простота и грубость более ему пристали». А его отношение к «глубокословной славенщизне» выражено в черновых материалах к «Путешествию из Москвы в Петербург» («Мысли на дороге»): «Убедились ли мы, что славенский язык не есть язык русский и что мы не можем смешивать их своенравно, что если многие слова, многие обороты счастливо могут быть заимствованы из церковных книг, то из сего еще не следует, чтобы мы могли писать «да лобжет мя лобзанием» вместо «целуй меня»». Высоко оценивая наследие книжной языковой культуры, А.С. Пушкин отрицает церковнославянский язык как основу русского литературного языка, но признает его живым источником языковых, стилистических, художественных средств языка русской литературы. Таким образом, принцип народности объединяется с другим важнейшим принципом пушкинской концепции литературного языка – принципом историзма.

Эти основополагающие требования к русскому литературному языку и русской литературе находили поддержку и воплощение в эстетических принципах творчества А.С. Пушкина. В 1827 г. в статье «Отрывки из писем, мысли и замечания» свой главный эстетический принцип он сформулировал так: «Истинный вкус состоит не в безотчетном отвержении такого-то слова, такого-то оборота, а в чувстве соразмерности и сообразности». Другое эстетическое требование Пушкина заключалось в необходимости для русской литературы «благородной простоты» языка и стиля: «Прелесть нагой простоты так еще для нас непонятна, что даже и в прозе мы гоняемся за обветшалыми украшениями, поэзию же, освобожденную от условных украшений стихотворства, мы еще не понимаем. Мы не только еще не подумали приблизить поэтический слог к благородной простоте. Но и прозе стараемся придать напыщенность».

Народность и историзм, получающие воплощение в языке литературы на основе эстетических принципов соразмерности, сообразности и благородной простоты – вот принципы, определяющие, по мнению Пушкина, развитие русского литературного языка.

2.Говоря о народности языка А.С. Пушкина, следует уяснить, какой язык мы имеем в виду. Это связано с тем, что в литературном языке начала 19 века можно, вслед за В.В. Виноградовым, выделить три разновидности: устную речь образованного общества, общий письменный язык и язык литературы, которые находились между собой в сложном историческом взаимодействии. С конца 18 века организующее значение в этом единстве приобрел язык художественной литературы. Но в то же время язык литературы сам зависел от разговорного языка, так как образцом и источником для него служил разговорный язык светского салона. Возможности такого языка были ограничены кругом «изящной словесности», он не соотносился со всем разнообразием русской национальной речи, поэтому уже в первой трети 19 века русские филологи и писатели были озабочены необходимостью раздвинуть границы литературы и ее языка, укрепить ее связи с русской национальной культурой.

Критические и филологические статьи А.С. Пушкина, написанные в 20-е – 30-е годы, посвящены проблемам народности литературы и народности языка литературы. Однако, поскольку источником нормообразования и центром литературности в то время был именно язык художественной литературы, они в то же время касаются проблем развития национального русского литературного языка в целом. Пушкин выступает за свободу развития литературного языка в пределах «духа русского языка», его грамматических законов, его обычаев. Так же, как и Н.М. Карамзин, в определении его норм и состава он ориентируется на употребление, отвергаемое А.С. Шишковым, а не на заранее созданный «идеальный образ» языка. Но если Карамзин связывал нормы литературного языка со вкусом дворянского салона, с предпочтениями «благородных читательниц», стеснив и ограничив язык литературы, то Пушкин говорит о необходимости использовать русский язык во всем его разнообразии. Его понимание народности более демократично, чем у Карамзина.

А.С. Пушкин писал, что для него народность состоит не «в выборе предметов из отечественной истории», не в словах, то есть умении изъясняться по-русски, употреблять русские выражения (О народности в литературе). Он отвергает «внешнюю» народность, которая выражается на предметном, тематическом или лексическом уровне. Для него «народность в писателе есть достоинство, которое вполне может быть определено одними соотечественниками… Есть образ мыслей и чувствований, есть тьма обычаев, поверий и привычек, принадлежащих исключительно какому-нибудь народу» (Там же). «Каждый язык имеет свои обороты, свои условные риторические фигуры, свои усвоенные выражения, которые не могут быть переведены на другой язык соответствующими словами» (О Мильтоне и переводе «Потерянного рая» Шатобрианом). Они и образуют ту область национального языка, единицы которой под пером писателя способны выражать национальное мировоззрение. В.В. Виноградов называет подобное явление национально-смысловым контекстом, в основе которого лежит единство мысли и языка и который должен присутствовать у писателя независимо от предмета изображения.

П.А. Вяземский писал, что в отличие от бытовой народности Державина и Крылова «в Пушкине более обозначилась народность историческая». Это связано с тем, что опору для своего понимания народности Пушкин ищет в истории русского языка. Он относил русский язык к одному из первобытных языков, сохранивших свои народные основы, национальные традиции. Это обусловлено основными направлениями его исторического развития: «Простонародное наречие необходимо должно было отделиться от книжного, но впоследствии они сблизились, и такова стихия, данная нам для сообщения наших мыслей» (О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И.А. Крылова). Примеры сближения книжного и народного языка Пушкин находил в древнерусской письменности, выдающимся памятником истинно народной литературы и языка он называл «Слово о полку Игореве».

Для Пушкина народность в языке – это мужицкая простонародность, которую он противопоставляет языку «дурного общества»: полуинтеллигенции из мещан, купцов, семинаристов, – называя их речь «зараженной книжным духом», «претенциозной». Он особо подчеркивает связь «светского» и «простонародного» в быту и в литературе: «Откровенные и оригинальные выражения простолюдинов повторяются и в высшем обществе, не оскорбляя слуха». Так, о языке Шекспира Пушкин писал: «Высокие люди не чуждаются просторечия». Он полемизирует с современной критикой, которая называла его произведения грубыми, «поминутно находя одно выражение бурлацким, другое мужицким, третье неприличным для дамских ушей». Для него именно язык простого народа являлся непосредственным выразителем национального духа, поэтому в единстве книжного литературного языка и простонародного языка видел Пушкин возможность национального обновления литературы.

Рассматривая достоинства народного языка, Пушкин отмечает в нем следующие черты, необходимые языку русской литературы:

1)лаконичность, краткость, «чистосердечность» простонародных выражений

2)энергичность, живость, драматичность народного языка, связь его оборотов с мимикой и жестом, которые он противопоставляет однообразной чопорности светской речи. Эти качества народных выражений придают языку «театральную живописность».

3)смысловую и эмоциональную емкость, способность выражать глубокие мысли и чувства. В этом отношении простонародность противопоставляется «простомыслию» изящной словесности. «Прелесть нагой простоты нам еще непонятна», – пишет Пушкин и вновь приводит в пример язык Шекспира: «Сцена в Гамлете писана шутливым, даже низким слогом, но волос становится дыбом от Гамлетовых шуток».

В произведениях Пушкина наметились основные принципы использования единиц простонародного языка и просторечия:

1)ассимиляция простонародных слов и оборотов в литературном языке, которая предполагает не только использование их «внешней оболочки», т.е. функционирование как своеобразных «экзотизмов», но и их способность «выражать глубокие чувства и поэтические мысли».

2)стилистическая обработка просторечия и простонародных выражений, их синтез с формами литературной речи, что позволяющая расширить объем смысловых и экспрессивных возможностей языка русской литературы.

Принципы отбора и литературного использования средств простонародного языка в творчестве А.С. Пушкина не оставались неизменными. Уже с конца 10-х гг. его простой слог сочетает в себе элементы дворянского бытового просторечия и простонародные формы языка. Однако «низкие» формы в его языке еще не выходят за пределы фамильярно-бытового дворянского просторечия – это отражение разнообразных стилей дворянской речи (светский жаргон, дворянское арго): хват, детина, небось, храпеть, ерошить волосы и др. В целом они остаются в пределах литературной традиции (они уже использовались И.И. Дмитриевым, И.А. Крыловым, Д.В. Давыдовым, В.Л. Пушкиным), в этих единицах еще нет ничего индивидуального, характерного для Пушкина. Только в «Руслане и Людмиле» наблюдается непосредственное обращение к простонародному языку, хотя его единицы используются преимущественно в диалогах. В авторском повествовании они представлены очень бедно, главным образом, как средство стилизации под старину и сказочность: «Бояре, задремав от меду, С поклоном убрались домой»; «Княжна с постели соскочила… Дрожащий занесла кулак и в страхе завизжала так, что всех арапов оглушила»; «Колдун упал да там и сел». Но «грубость» речей героев оказалась недопустимой по нормам карамзинского изящного слога: «Слыхал я истину бывало: Хоть лоб широк, да мозгу мало…»; «Не то – шутите вы со мною – Всех удавлю вас бородою!»; «Я сдуру тоже растянулся, Лежу, не слышу ничего, Смекая: обману его». Критики «Руслана и Людмилы» обвиняли автора в «нелитературности» языка: «Шутка грубая, не одобряемая вкусом просвещенным, отвратительна… Если бы в Московское благородное собрание как-нибудь втерся (предполагаю невозможное возможным) гость с бородою, в армяке, в лаптях, и закричал бы зычным голосом: «Здорово, ребята!» – неужели бы стали таким проказником любоваться? » (Вестник Европы, 1820, № 16).

С начала 20-х гг. Пушкин последовательно выступает против условной народности карамзинского слога, тех ограничений, которые накладывались на простонародную речь вкусом благородной читательницы. Правда, в это время объем и состав простонародных языковых средств еще ограничены и изменчивы. Главным образом это та сфера дворянского просторечия, которая смыкалась с простонародным, крестьянским языком: «Я, вспыхнув, говорил тебе немного крупно; Потешил дерзости бранчливую свербежь, Но извини меня, мне стало невтерпеж». В этом отношении показательно стихотворение «Зимнее утро», в котором сталкиваются и контрастируют две языковых сферы: простая, «низкая» и поэтическая, «изящная»: «Но знаешь, не велеть ли в санки Кобылку бурую запречь? Скользя по утреннему снегу, друг милый, предадимся бегу нетерпеливого коня…». Это очень важное явление, так как бытовое дворянское просторечие, которое уже имело некоторые права литературности, открывало простонародному языку дорогу в язык литературы.

С середины 20-х гг. просторечные и простонародные выражения пронизывают язык произведений Пушкина, находя место и в прозе и в поэзии. Особо следует подчеркнуть, что они используются в собственно авторском тексте и здесь смешиваются с книжными формами, тем самым подвергаясь смысловой ассимиляции и стилистической обработке. Как писал С. П. Шевырев, «Пушкин не пренебрегал ни единым словом русским, и умел, часто взявши самое простонародное слово из уст черни. Оправлять его так в стихе своем, что оно теряло свою грубость». Пушкин как бы стремится соединить до него не соединимое, сочетать крайности, как, например, в стихотворении 1830 г. «Румяный критик мой …»: Смотри, какой здесь вид: избушек ряд убогий, За ними чернозем, равнины скат отлогий, Над ними серых туч густая полоса. Где нивы светлые? Где темные леса? Где речка? На дворе у низкого забора Два бедных деревца стоят в отраду взора, Два только деревца. И то из них одно Дождливой осенью совсем обнажено, и листья на другом, размокнув и желтея, чтоб лужу засорить, лишь только ждут Борея. И только. На дворе живой собаки нет. Просторечная лексика и фразеология с ее экспрессией и свежестью преобразуют литературно-светские единицы, придавая им оттенок иронии, оживляя выразительные возможности. Возникают новые стилистические формы, основанные на контрасте литературно-книжных форм и простонародных выражений: «…нельзя же целый век Кататься нам в санях с Армидами младыми Иль киснуть у печей за стеклами двойными?» В языке его произведений складывается и утверждается новая сфера литературной действительности – «низкая» природа – и закрепляются «низкие» слова, из речи образованных людей, не утративших своих национальных корней. В поэме «Граф Нулин» эту русскую картину, написанную русским языком, созерцает из окна как раз «благородная читательница»: она, отложив сентиментальный роман, «скоро как-то развлеклась Перед окном возникшей дракой козла с дворовою собакой и ею тихо занялась… Три утки полоскались в луже. Шла баба через грязный двор Белье повесить на забор». Критика сразу отметила «чересчур низкие предметы в стихах».

В конце 20-х – 30-х гг. в языке Пушкина оформляются основные функции использования просторечия и простонародной речи. Они используются:

1) для реалистического изображения действительности. Неповторима в стилистическом многообразии лексика «Евгения Онегина», в котором жизнь русского народа, в различных социальных формах, воссоздается с использованием различных языковых средств в соответствии с принципом соразмерности и сообразности. В «Евгении Онегине» в полной мере раскрывается пушкинская идея национально-смыслового контекста, которая предполагает соблюдение единства «вещи» (предмета, мысли) и слова. В этом смысле показателен ответ Пушкина одному из критиков: «Осудил он также слово «корова» и выговаривал мне за то, что я барышень благородных и, вероятно, чиновных назвал девчонками (что, конечно, неучтиво), между тем как простую деревенскую девку назвал девою: В избушке распевая, дева Прядет…»» (Опровержение на критики и замечания на собственные сочинения) (см. гл.V: «Ах, новость, да какая! Музыка будет полковая! Полковник сам ее послал. Какая радость: будет бал! Девчонки прыгают заране… »)

2) для создания национальных по колориту образов, как средство создания яркости, живости, особой русской экспрессивности языка: «Иные нужны мне картины: Люблю песчаный косогор, Перед избушкой две рябины, … На небе серенькие тучи, Перед гумном соломы кучи … Теперь мила мне балалайка Да пьяный топот трепака Перед порогом кабака. Мой идеал теперь – хозяйка, мои желания – покой, Да щей горшок, да сам большой» (Путешествие Онегина).

3) для воссоздания стиля разных жанров русского фольклора. В его «Сказках» сливаются черты народно-поэтического, фольклорного языка, простонародная речь и книжно-литературные обороты: «В руки яблочко взяла, к алым губкам поднесла, Потихоньку прокусила И кусочек проглотила… Вдруг она, моя душа, Пошатнулась не дыша, Белы руки опустила, плод румяный уронила, Закатилися глаза, И она под образа Головой на лавку пала И тиха, недвижна стала…»; «Ах! И зарыдали оба. В руки он ее берет И на свет из тьмы несет, И, беседуя приятно, в путь пускаются обратно, И трубит уже молва: Дочка царская жива!» (Сказка о мертвой царевне …); «Все завыли за Дадоном, Застонала тяжким стоном Глубь долин, и сердце гор Потряслося. Вдруг шатер Распахнулся … и девица. Шамаханская царица, Вся сияя как заря, Тихо встретила царя» (Сказка о золотом петушке). Один из соучеников Пушкина по Лицею, В.Д. Комовский писал Н.М. Языкову: «В сказках Жуковского нахожу я более искусственности, чем у Пушкина. Жуковский обрился и приоделся на новый лад, а Пушкин – в бороде и армяке. Читая «Спящую царевну», нельзя забыть, что ее читаешь. Читая же сказку Пушкина, кажется, будто слушаешь рассказ ее, по русскому обычаю, для того, чтоб сон нашел» (1832).

4) В.В. Виноградов подчеркивает, что новые языковые средства использовались Пушкиным для расширения круга образов лирического и повествовательного «я» («Язык Пушкина» 1935: 432 и след.). Просторечие и простонародные формы речи выводили лирического героя из сферы салонного, этикетного общения, вовлекали в новые бытовые ситуации, сталкивали с собеседниками «из простонародья»: «Делибаш! Не суйся к лаве, Пожалей свое житье. Вмиг аминь лихой забаве, Попадешься на копье! Эй, казак! Не рвися к бою: Делибаш на всем скаку Срежет саблею кривою С плеч удалую башку». Смешение литературных форм с простонаодными и просторечными создает драматическое напряжение в стихотворении «Не дай мне бог сойти с ума»: «Да вот беда: сойди с ума, И страшен будешь как чума, Как раз тебя запрут, посадят на цепь дурака, И сквозь решетку, как зверька, Дразнить тебя придут» (1834); речевое слияние лирического героя и собеседника из народа (ямщика) в стихотворении «Бесы» тоже происходит благодаря формам простонародной речи.

Преобразования Пушкина не были ограничены только сферой лексики. Реалистическая литература потребовала создания нового синтаксиса, который отличался бы от экзальтированного и вялого синтаксиса «нового слога». Сближение с синтаксисом живой разговорной речи происходило по разным направлениям: 1)Пушкин отказывается от усложненных и экспрессивных конструкций в пользу небольших, логически стройных предложений: «Дети спят, хозяйка дремлет, На полатях муж лежит, Буря воет; вдруг он внемлет: Кто-то там в окно стучит» (Утопленник); 2)он широко использует специфически разговорные конструкции: присоединение, эллипсис, безличные, инфинитивные предложения и др.: «Перестрелка за холмами. Смотрит лагерь их и наш. На холме пред казаками Вьется красный делибаш… Мчатся, сшиблись в общем крике. Посмотрите: каковы?.. Делибаш уже на пике, А казак без головы». В.В. Виноградов в работе «Очерки по истории русского литературного языка XVII - XIX веков» приводит пример исправления, сделанного В.А. Жуковским в одном из стихотворений Пушкина при подготовке его к изданию. Строфа «Как дикий скиф, хочу я пить. Я с другом праздную свиданье. Я рад рассудок утопить», состоящая из простых предложений, заменяется осложненным предложением, более соответствующим книжной речи: « … И с другом празднуя свиданье, В вине рассудок утопить».

Отметим еще раз, что, открывая широкий доступ народной речи в язык литературы, Пушкин ограничивал ее сферу только общим просторечием и бытовым крестьянским языком. Он избегает областных выражений, арготизмов, профессиональных и сословных жаргонов (исключения немногочисленны: карточный жаргон в «Пиковой даме», военное арго в «Домике в Коломне», разбойничье – в «Капитанской дочке»). Он с большой осторожностью относится к языку «дурного общества» – разговорно-чиновничьеу диалекту, который играет большую роль в языке писателей «натуральной школы».

Несмотря на осторожное, логически и стилистически оправданное употребление народных языковых средств, критика постоянно обвиняла Пушкина в простонародности, в употреблении низких выражений. Отвечая своим критикам, Пушкин писал: «Слова усы, визжать, рассветает, ого, пора показались критикам низкими, бурлацкими: низкими словами я … почитаю те, которые подлым образом выражают какие-нибудь понятия, например, нализаться вм. напиться пьяным и т.п.; но никогда не пожертвую искренностью и точностию выражения провинциальной чопорности, боязни показаться простонародным, славянофилом и т.п.». На обвинения в неуместном словотворчестве Пушкин отвечал: «В журналах осуждали слова хлоп, молвь, топ как неудачное нововведение. Слова сии коренные русские… Хлоп употребляется в просторечии вместо хлопанье, как шип вместо шипение. Не должно мешать свободе нашего богатого и прекрасного языка».

Таким образом, начиная с середины 20-х гг. в творчестве Пушкина идет процесс демократизации языка литературы, выражающийся в широком вовлечении просторечных и простонародных единиц в литературный язык и ассимиляции их с нейтральными и книжными единицами. Это позволило Пушкину достигнуть искренности и точности выражения, непринужденности повествования, которая свойственна его поэтическим, прозаическим и историко-публицистическим произведениям. Народность творчества А.С. Пушкина – это истинная, глубокая народность, которая, по словам Н.В. Гоголя, состоит не в описании сарафана, а в самом духе народа. «Поэт тогда национален, – писал Гоголь, – …когда глядит … глазами своего народа, когда чувствует и говорит так, что соотечественникам его кажется, будто это чувствуют и говорят они сами».

3.Опору для своего понимания народности и ответ на вопрос, каким должен быть язык народной (национальной) литературы Пушкин ищет в истории русского языка и литературы. Во многих критических статьях он затрагивают вопросы истории языка, выводит его современные особенности из предшествующих состояний: «Письмо к издателю», «О русской словесности», «О ничтожестве литературы русской», «Песнь о полку Игореве». В статье «О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И.А. Крылова» Пушкин выделяет основные этапы развития языка русской литературы, вместе с ее автором «Бросив беглый взгляд на историю нашей словесности». В соответствии с филологическими взглядами своего времени он называет язык древней словесности славяно-русским и отмечает его превосходство над всеми европейскими. Это обусловлено его связями с древнегреческим языком, который в IX веке «вдруг открыл ему свой лексикон, … даровал ему законы обдуманной своей грамматики, свои прекрасные обороты, величественное течение речи … избавя таким образом от медленных усовершенствований времени». Этот книжно-славянский язык оставался неизменным до эпохи Петра I (до начала XVIII в.). Его не покрыло «ржавчиной владычество татар», так как «чуждый язык распространяется не саблею и пожарами, но собственным обилием и превосходством». В течение двух веков татарского владычества наши предки «на языке родном молились русскому богу, проклинали грозных властителей и передавали друг другу свои сетования». Не отразилось в судьбе нашего языка и польско-литовское влияние. Однако Пушкин не идеализирует допетровскую Русь, не находя в ней памятников истинно народной литературы. В заметке «О русской словесности» он пишет: «Но, к сожалению, старинной словесности у нас не существует. За нами темная степь, и на ней возвышается единственный памятник «Песнь о полку Игореве»». В этом памятнике для Пушкина воплотилась сущность русской исторической народности, в нем он находит соединение книжных традиций и народного языка.

Словесность наша, замечает Пушкин в той же заметке, явилась вдруг в XVIII столетии, подобно русскому дворянству, без предков и родословной. В XVIII веке со времени петровских преобразований появляется новая европейская словесность, и русский язык стал «стал искажаться от необходимого введения голландских, немецких и французских слов». С Кантемира начинается сближение русской словесности и ее языка с французской, характерной фигурой в этом процессе Пушкин считает В.К. Тредиаковского. Таким образом, литература XVIII века в России вырастала на почве, чуждой корням русского литературного языка; к счастью, пишет Пушкин, явился Ломоносов. Перечисляя достижения «великого сподвижника великого Петра», он подчеркивает, что слог Ломоносова, «ровный, цветущий и живописный» главные достоинства получает от глубокого знания книжного славянского языка и от счастливого слияния его с языком простонародным. Произведения Ломоносова, написанные в традициях высокой словесности, останутся вечными памятниками русской словесности.

Таким образом, в своем обзоре Пушкин выделил три языковых сферы, которые исторически сложились и определяют состав языковых средств современного литературного языка: единицы книжного славянского языка, простонародное наречие и заимствования из разных европейских языков. Однако важнейшими силами в процессе развития русского языка он считает «простонародное и книжное наречия»: они первоначально должны были разделиться, «но впоследствии они сблизились, и такова стихия, данная нам для сообщения наших мыслей».

Сопоставление материалов критических и филологических статей А.С. Пушкина позволяет проследить, как менялись его взгляды на соотношение книжного и простонародного в литературном языке, как менялось его понимание исторической народности. Об этом свидетельствует, например, изменение его отношения к ломоносовской реформе русского языка. В 20-е годы Пушкин принимает утверждаемое Ломоносовым слияние церковнославянского и народного русского языков, принимает его нормы трех стилей, которые вносили порядок в пестрое смешение западноевропейских варваризмов, просторечных форм, славянизмов; он «утверждает правила общественного языка, дает законы и образцы классического красноречия … и наконец открывает нам истинные источники нашего поэтического языка» «О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И.А. Крылова». Но в 30-е гг. Пушкин совсем иначе оценивает деятельность Ломоносова. В «Путешествии из Москвы в Петербург» (гл. «Ломоносов») он отмечает высокопарность, изысканность, отвращение от всякой простоты и точности, отсутствие всякой народности в языке ломоносовских сочинений, то есть тех качеств, которые Пушкин считал необходимыми для языка современной национальной литературы. В это время, когда в творчестве самого Пушкина намечается тенденция к демократизации языка, мысль о равных правах русского и церковнославянского языка в литературе для него неприемлема. Как и карамзинисты, он отвергает теорию трех стилей, нормы стилей, осознает необходимость создания новых стилистических принципов. Однако в отличие от «западников» он признает необходимость слияния церковнославянского языка с простонародным, а церковнославянизмы живыми единицами литературного языка: прежде всего им отводится роль источника поэтического языка.

В употреблении церковнославянизмов в произведениях Пушкина вслед за В.В. Виноградовым принято выделять три этапа:

1) лицейский период до начала 20-х гг. – период «лексического и семантического исключения церковнославянизмов и их светской трансформации». В это время Пушкин находится под влиянием карамзинских взглядов на литературный язык, согласно которым язык литературы должен ориентироваться на язык хорошего общества и избегать «славянщизны». Поэтому в ранних произведениях Пушкина мало книжных славянских форм, их употребление еще не сложилось в единую художественно-стилистическую систему. Так же, как в языке его предшественников и современников он смешивает славянизмы с образами античной мифологии, использует их каламбурно: Когда сожмешь ты снова руку, Которая тебе дарит На скучный путь и на разлуку Святую Библию харит? По ней молись своей Венере Благочестивою душой… Да сохранит тебя в чужбине Христос и верный купидон (В.Л. Пушкину, 1818). Но уже в этот период в языке Пушкина присутствует смешение церковнославянских и русских выражений и переосмысление славянизмов на основе русских соответствий, например в «Руслане и Людмиле». Эта тенденция к ассимиляции книжных славянизмов и русизмов сохранится в творчестве Пушкина. В результате разрушалась система трех стилей, церковнославянизмы свободно перемещались из одного контекста в другой. В.В. Виноградов приводит пример использования Пушкиным славянизма гром небесный со значением «божий гнев»: он использован в «Подражаниях Корану»: Но дважды ангел вострубит; На землю гром небесный грянет, И брат от Брата побежит, И сын от матери отпрянет. Но он же используется и в эпиграмме: Проклятый город Кишинев, Тебя бранить язык устанет! Когда-нибудь на грешный кров Твоих запачканных домов Небесный гром, конечно, грянет…

2) с начала и до конца 20-х гг. В это время он шире и стилистически разнообразнее использует церковнославянские и русские единицы. В.В, Виноградов объясняет интерес Пушкина к ним, во-первых, влиянием славянофилов (декабристов), а во-вторых, тем, что церковнославянизмы представлялись ему более народными, не противоречащими духу русского языка, чем французские выражения «нового слога». В этот период Пушкин ведет целенаправленный отбор наиболее живых, художественно ценных единиц из церковно-книжной культуры и отбрасывает все обветшалое, малопонятное. Так, в начале 20-х гг. исчезают из его поэтического языка славянизмы расточить (разогнать), вседержитель, сретать, воитель, куща (хижина), влиять (вливать). У отдельных славянизмов устраняются устаревшие значения: позор в значении «зрелище, вид». Такой же отбор происходит и в грамматике; так, перестают использоваться усеченные прилагательные в роли согласованных определений, редко используются формы прилагательных и местоимений жен. р. в род. падеже на -ыя, -ия. Пушкин избегает рифм, отражающих славянское отсутствие перехода Е в О (побед – настает; ср. в «Евгении Онегине»: он – удивлен).

3) конец 20-х – 30-е гг. В это время складывается определенная система стилистических функций славянизмов. Г.О. Винокур отмечал, например, что Пушкин перестал употреблять неполногласные варианты без стилистической установки. Круг таких форм становится у него предельно узким: хладный, младой, златой, глас, глава, град, брег, врата, древо, чреда и др.

Употребление славянизмов в творчестве Пушкина можно свести к четырем основным функциям, которые закреплены за ними и в современном русском языке:

1)они используются как средство воспроизведения культуры, быта, мировоззрения предшествующих эпох, то есть для передачи исторического колорита в исторических произведениях, таких как «Полтава», «Борис Годунов» и др.;

2)славянизмы становятся средством создания торжественного, патетического стиля а) в религиозной лирике для воссоздания библейского колорита («Пророк», «Отце пустынники и жены непорочны», «Странник»), б) в свободолюбивой лирике как средство гражданской риторики («Чаадаеву», «Послание в Сибирь»), в) в любовной лирике для выражения лирической взволнованности («Я помню чудное мгновенье»), г) в антологической лирике, д) для создания восточного колорита (Подражания Корану), е) для воссоздания языка народной поэзии, для стилизации под сказочность и старину (сказки, «Песни западных славян»); ж) в антологической лирике для воссоздания языка классической литературы (Рифма 1830, Подражания древним 2833)

3)они используются как средство создания комического («Гавриилиада», «История села Горюхина», «Родословная моего героя»);

4) для речевой характеристики персонажей («Дубровский», «Борис Годунов»).

В это время в языке произведений Пушкина, как поэтических, так и прозаических, продолжается сближение «простонародного наречия с книжным», то есть ассимиляция славянизмов с русскими разговорными и литературными единицами. Письменный язык, язык литературы, по мнению Пушкина, не должен отрекаться от приобретенного им в течение веков. В «Письме к издателю» он пишет: «Не одни местоимения сей и оный, но и причастия вообще и множество слов необходимых обыкновенно избегаются в разговоре… Из этого еще не следует, что в русском языке причастие должно быть уничтожено». Необходимая славянская лексика, грамматические формы и обороты могут и должны расширить круг языковых средств литературного языка, обогатить состав его стилей, потому что «чем богаче язык выражениями и оборотами, тем лучше для искусного писателя».

Объединение славянизмов с русскими формами, часто самыми простыми, в одних контекстах приводило к тому, что они утрачивали стилистическую окраску «высокости» и становились нейтральными средствами. По этому поводу критик иронизировал, имея в виду известные строки из «Евгения Онегина»: «В первый раз, я думаю, дровни в завидном соседстве с торжеством». Примерами такого же «соседства» могут служить другие строчки из «Евгения Онегина» «И Страсбурга пирог нетленный Меж сыром лимбургским живым и ананасом золотым» или из «Пира во время чумы»: «И, заварив пиры да балы, Восславим царствие чумы».

Таким образом, практический результат историзма пушкинской концепции литературного язык состоит в том, что в его произведениях определился круг славянизмов, вошедших в состав литературной лексики, и установились стилистические нормы их употребления. Теперь уже не границы стилей, как у Ломоносова, а «чувство соразмерности и сообразности» с содержанием, идеей, авторским замыслом определяет функционирование славянизмов. Пушкин показал современникам новые, более разнообразные возможности их (и устаревшей лексики в целом) использования, чем в литературе XVIII – начала XIX вв. Не менее важной является русификация славянизмов, превратившая их в межстилевое средство и обогатившая в первую очередь отвлеченную лексику русского языка. Так, говоря о необходимости создания такой разновидности русского литературного языка, как «метафизический язык» науки, политики, философии, он включал в его состав славянизмы (О причинах, замедливших ход нашей словесности).

4.Значение А.С. Пушкина в истории русского литературного языка огромно. Это не означает, однако, что он создал какой-то новый язык, его заслуга перед русской культурой в другом. Об этом прекрасно написал Б.Н. Головин: «…один человек, даже с таким дарованием, какое было у Пушкина, не может ни создать, ни пересоздать язык своего народа. Но он все же может сделать очень много, а именно – выявить и показать скрытые в существующем языке возможности. Именно это и сделал Пушкин применительно к русскому языку 20 – 30-х годов XIX столетия».

Величайшей заслугой Пушкина было то, что в его творчестве были выработаны принятые современниками нормы литературного языка, а также определились исторические и эстетические принципы подхода к языку литературы. Его работа над языком своих произведений привела к ликвидации пережитков системы трех стилей, утвердила стилевое многообразие русской литературы. Язык Пушкина стал источником развития всех стилей русского литературного языка – и функциональных, и индивидуально-авторских. Это стало возможным потому, что в языке Пушкина осуществилась широкая национальная демократизация литературного языка, о которой писал Н.В. Гоголь: «В нем, как будто в лексиконе, заключалось все богатство, сила и гибкость нашего языка. Он более всех, он далее всех раздвинул ему границы и более показал все его пространство» (Несколько слов о Пушкине).

В критических статьях А.С. Пушкина, посвященных разным проблемам русской литературы, истории, культуры, находим множество высказываний, в которых он не только восхищается достоинствами русской речи, но и говорит о необходимости сохранять ее чистоту и правильность, учиться говорить и писать по-русски. В заметке «Российская академия» он подчеркивает общественную значимость Словаря Академии Российской, а труд его создателей называет подвигом. Необходимость нового издания этого Словаря обусловлена, по его мнению, тем, что «прекрасный наш язык, под пером писателей неученых и неискусных, быстро клонится к падению. Слова искажаются. Грамматика колеблется. Орфография, сия геральдика языка, изменяется по произволу всех и каждого». В «Письме к издателю «Московского вестника»» Пушкин пишет о неразрывном единстве народной (национальной) словесности и ее языка, призывая писателей «повиноваться принятым обычаям в словесности своего народа и законам его языка». Писатель «должен владеть своим предметом, несмотря на затруднительность правил, как он обязан владеть языком, несмотря на грамматические оковы». Он полемизирует с современной критикой об употреблении и значении отдельных слов, форм и оборотов; семантические и грамматические этюды, которые находим в его статьях и заметках интересны своей точностью и оригинальностью и для современного филолога. И потому не утрачивают значения слова И.С. Тургенева, сказанные более ста лет назад: « …потомкам остается только идти по пути, проложенному его гением» (Речь на открытии памятника А.С. Пушкину, 1880).