Тоталитарная культура

Нам более привычно название соцреализм, но это узконациональное название, утвержденное в свое время Сталиным. Будет более точно говорить о тоталитарной культуре, поскольку этот тип культуры достаточно ярко проявился не только в отечественной культуре, но и в немецкой, итальянской, испанской и др. во время господства в этих странах тоталитарных режимов фашизм, франкизм и др). Но в отношении русской художественной культуры эти названия равноценны.

В отечественной культуре изучение поэтики соцреализма с полным основанием можно начинать с дореволюционной пролетарской поэзии и с текста горьковского романа “Мать”. Художественные тексты соцреалистического типа начинают доминировать в литературном процессе советской России со второй половины 20-х годов. Однако в творчестве В.В. Маяковского граница между футуризмом и соцреализмом пролегает уже через 1919 год.

Эта субпарадигма художественности ХХ века есть своеобразный регресс к более архаичному модусу сознания. Эстетическая теория, практическая поэтика, вся ментальность тоталитарной культуры явилась реакцией авторитарного сознания на ситуацию одиночества и разъединенности, порожденную культурой уединенного сознания (символизм – авангардизм).

Хотя во многих отношениях тоталитарная культура оказалась не только альтернативой авангарду, но и его прямой наследницей.

Соцреалистический текст является текстом дискурса власти, коммуникативного события подчинения и насильственного преодоления уединенности внутренних «я». Это дискурс не диалога, но явной или подразумеваемой команды к равнению, единодушию и единомыслию. В соцреалистическом дискурсе писатель и его аудитория (не дифференцированная на отдельные «я» народная масса) взаимообусловлены. Возникает коммуникативное событие взаимоподчинения и обоюдного контроля. Здесь автор, по формуле В.В. Маяковского, выступает как «народа водитель и народный слуга» одновременно.

Для человека тоталитарной культуры подлинным творчеством мыслится реальное жизнестроение – переустройство всей жизни по новым социальным образцам. Поэтому творение художественных произведений по сравнению с этим общим делом ощущается как менее ценностное и вторичное. Авторская позиция соцреалиста основана на модели: вечности принадлежат дела, а не слова, и прежде всего сверхдело – «построенный в боях социализм», а не «железки строк». В этой системе ценностей духовная объективность слова, языка, культуры резко уступает значимости общего дела.

Коммуникативная стратегия соцреалистического дискурса, вместе с авангардом утверждая примат жизненной практики относительно «барахла культуры», в то же время не приемлет установки на самовыражение отдельной личности в искусстве. Художественная деятельность мыслится как служение пишущего человека в должности поэта. Писатель оказывается включенным в строгие иерархические отношения: подчинения объекта – субъекту, а субъекта – сверхсубъекту, некому «мы», в котором нет места отдельному «я» (в этом отношении знаменательно название романа Е. Замятина «Мы», в котором как раз изображается тоталитарная культура, но уже изнутри другого – неотрадиционалистского – сознания). В роли неомифологических образов, персонифицирующих надличностную сверхсубъективность выступают: революция, партия, народ, класс и, разумеется, «Россия, Родина, Отчизна».

Еще точнее: поэт служит тоталитаристскому олицетворению общего дела. От этого сверхсубъета (коллективного или персонифицированного в фигуре вождя) писатель получает мотивированное дискурсом власти право на насилие в сфере своей профессиональной деятельности: словами распоряжаются, устанавливают их иерархию, бракуют, изводят. Поэтика насилия над словом настолько глубоко укореняется в художественном сознании соцреализма, что общезначимое олицетворение русской поэтической культуры – А.С. Пушкин – в юбилейных (1937 года) стихах П. Антокольского начинает уподобляться следователю на допросе: «Только б вырвать единственно нужное слово […] Он измлада привык // Мять, ломать и давить» словесную «глину» до тех пор, пока не станет слышна «тайная мысль человека».

Эта культура стремится к созданию некого сверхтекста, который вмещал бы в себя и замещал собой все индивидуальные дискурсы: «Спой нам песню, чтоб в ней прозвучали // Все весенние песни земли» (В. Лебедев-Кумач). Ограниченный задачами «художественного ремесла», функцией «клеточки коллективного мозга», занятой отражением жизни «в образах коллективного сознания», соцреалист утрачивает самоощущение творца. Отсюда эффект отсутствия автора у соцреалистического текста.

Для авторитарного сознания, согласно общеизвестной сталинской формуле, «незаменимых нет», а потому оно легко отождествляет одну индивидуальность с другой. Подлинная индивидуальность здесь ценностно избыточна. Причастность субъекта не к объективности жизни, а к сверхсубъективности («силы частица») требует от личности дезактуализации, самозабвенного отторжения своей избыточной (для тоталитарной культуры) индивидуальности, редуцирования самости, стертости лица. Самоумаление и самозабвение (вплоть до безымянности) – ведущие мотивы в тоталитарной культуре, связанные с дезактуалицацией личностного начала в человеке. Согласно авторитарной логике, именно самозабвение, а не самореализация служит наиболее эффективным средством приобщения к общему делу: «Каждый из нас, забыв о себе […] Делает лучшее в мире дело” (Э. Багрицкий).

Художественная практика тоталитарной культуры культивирует функционально-ролевой путь самоопределения человека, когда самоопределяться означает переделывать себя, втискиваться в рамки предписаний, запретов и образцов. Аксиоматичны в этом отношении формулы В.В. Маяковского “себя сознаньем вышколи” и “сделать бы жизнь с кого”. Эстетической доминантой художественности тоталитарной культуры становится героика дезактуализации, когда совершается подвиг (вплоть до самоистребления) во имя власти гиперсубъекта, которому безраздельно принадлежит воля самоумалившейся личности.

Тоталитарное мышление созвучно авангардному в том, что так же не знает категории “своего другого”. Но всякий “иной” здесь – либо тавтологически “свой” (такой же, как и любой из “мы”), либо альтернативно “чужой” (враг). Авторитарная идеологема врага составляет неотъемлемую координату этого художественного мира. Верность своему (“нашему”) и убийственность по отношению ко всему чужому (другому) - своего рода магистральный нерв менталитета, именовавшего себя социалистическим реализмомм.

Как отмечает М.Н. Липовецкий, «соцреалистическая эстетическая конструкция, пережив определенную мутацию в годы первой “оттепели” породила “соцреализм с человеческимлицом” (выражение Сергея Довлатова), и в восьмидесятые годы мы находим яркие образцы этого течения в повестях Б. Васильева, романах Вл. Максимова, прозе Д. Гранина и даже в романном цикле главного оппонента социализма и соцреализма – Александра Солженицына». В произведениях такого рода «авторитарность повествования, подчинение личной судьбы героя некой общей исторической необходимости, схематизм, тяготение к панорамным, с одной стороны, и к сентиментально-дидактическим формам – с другой; заданность конфликта и его предрешенность и т.д. […] Если в “классическом” соцреализме господствоваля марксистская, партийно-советская идеология, то здесь […] идеология антимарксистская, антисоветская, антипартийная […] Но идеология, а не художественная философия! Вот почему неизбежно во всех этих и других произведениях возникает процесс разрушения цельности художественного мира, форма “отслаивается” от содержания»^*.