Глава 3

Психология сознания

В последней четверти XIX в. созрели условия для того, чтобы психология стала автономной наукой. Мы увидели, что научная психология была обречена возник­нуть в качестве гибридного отпрыска физиологии и философии разума, в середи­не века получившего название психологии. Вильгельм Вундт (1832-1920) был врачом и философом, создавшим психологию как академическую дисциплину. Он не повел свой народ, следующие поколения психологов, в страну науки, но сде­лал так, что психологию признали независимой дисциплиной.

Окружение

Как мы узнали, психология возникла из различных источников. В этой главе мы, в первую очередь, коснемся развития психологии как академической дисциплины и экспериментальной естественной науки. Хотя сегодня мы принимаем идею экспе­риментальной науки как должное, это было новым в развитии науки в XIX и XX вв. Исаак Ньютон создал физику, исходя больше из наблюдения за небом, чем из экс­периментов, хотя он и был страстным экспериментатором в области алхимии и оптики. Химия и физиология, как мы увидим в последней главе, только что воз­никли в XIX столетии, а в медицину систематическое применение эксперименталь­ного подхода проникло не ранее 1948 г., когда были опубликованы первые клини­ческие испытания с контролем лекарства стрептомицина. Таким образом, когда В. Вундт выдвинул предположение о том, что психология, традиционная область философии, должна стать экспериментальной наукой, это был смелый шаг. Чтобы понять, что представляла собой ранняя экспериментальная психология, необходи­мо познакомиться с местом ее рождения — немецкими университетами.

Немецкий университет: наука и образование (Wissenschaft и Bildung). Победа Наполеона над Пруссией в битве при Йене в 1806 г. изменила мир, хотя и не так, как император надеялся или ожидал. Она привела к созданию современных иссле­довательских университетов. Потерпевший поражение на поле битвы прусский кайзер решил коренным образом модернизировать свою страну, в том числе ре­формировав образование. Начиная этот проект, Фридрих Вильгельм III заявил: «Государство должно возместить интеллектуальной мощью потерянные матери­альные ресурсы» (цит. по: D. К. Robinson, 1996, р. 87). Министр образования по­просил ученых разработать модель университета нового типа, в соответствии с которой между 1807 и 1810 гг. был создан Берлинский университет. С объедине­нием в 1871 г. немецких государств во Вторую германскую империю Бисмарка Берлинский университет стал образцом для остальных университетов Германии, а затем и всего мира.

До этого и в Германии, и повсеместно высшее образование было нацелено, глав­ным образом, на подготовку представителей трех профессий: врачей, адвокатов и свя­щенников. Не существовало отдельного класса экспериментаторов и ученых-теорети­ков, и большая часть мыслителей была вынуждена, подобно художникам, обращаться за поддержкой к богатым меценатам. Ученые в европейских колледжах и универси­тетах были, по большей части, преподавателями, занимавшимися исследованиями в качестве хобби, а не основной профессии. В США и до Гражданской войны, и после нее вообще не было университетов, построенных по немецкому образцу. Вместо них имелись маленькие колледжи, опиравшиеся на поддержку церкви, целью которых было дать образование незначительному числу мужчин и женщин определенного христианского вероисповедания. Какое-либо высшее образование получали очень немногие, и, за исключением тех, кого вдохновляло изучение трех вышеупомянутых профессий, люди рассматривали колледж не как начало профессиональной карье­ры, а как получение пропуска в воспитанное и образованное общество. Новый уни­верситет кайзера стал подлинным новшеством, которое окончательно сделало уни­верситеты двигателем национального прогресса.

Модель университета нового типа была разработана Вильгельмом Гумбольдтом (1767-1835). Он провозгласил две задачи университета: научную и образователь­ную ( Wissenschaft и Bildung). Wissenschaft обычно переводят как естественную на­уку, но это приводит к неверному пониманию. Wissenschaft относится к любому массиву знаний, организованному согласно определенным принципам, и такие области, как история и филология, считаются Wissenschaft наряду с физикой и физиологией. Действительно, новый университет позаимствовал такую форму подготовки аспирантов, как семинар, из филологии. На филологических семина­рах несколько студентов работают под непосредственным руководством признан­ного мастера в этой области. Эта гуманитарная модель стала основой для органи­зации научно-исследовательских лабораторий, в том числе и В. Вундта.

Bildung — уникальное немецкое понятие, относящееся к самостоятельному фор­мированию личности путем широкого гуманистического воспитания. Р. Смит (R. Smith, 1997, р. 375) определяет Bildung следующим образом: «Это слово означа­ет ценность, которую для личности имеют целостность, интеграция; состояние, при котором каждый элемент образования и жизни вносит свой вклад в постижение доб­рого, истинного и красивого. Это идеальное качество личности, но это же качество делает возможной и высокую культуру всей нации». В. Гумбольдт в своем проекте ссылался на «духовное и моральное обучение нации» (цит. по: J.-F. Lyotard, 1984/1986, р. 484). Результатом Bildung были Bildungburgers, культурно образованные гражда­не. Возможно, это было самой непосредственной реализацией утопического пред­ставления Платона о Стражах, специально обученных правителях Республики, ко­торые определяли самих себя в понятиях Красоты, Истины и Добра.

С самого начала существовало некоторое противоречие между двумя этими задачами: каким образом добыча знаний ради них самих (экспериментальная и теоретическая наука) могла помочь росту духовности граждан? В. Гумбольдт по­пытался объединить цели исследования и Bildung, соотнеся их с тремя скоординированными задачами нового университета. Первой было «выведение всего из из­начального принципа» (задача Wissenschaft). Второй — «подчинение всего идеалу» (задача философии). Третьей — «объединение идеала и принципа в единую Идею» (так, чтобы наука служила справедливости в государстве и обществе, это также было целью философии) (цит. по: J.-F. Lyotard, 1984/1996, р. 485). Отметим руко­водящую роль философии в схеме В. Гумбольдта. Философам следовало заложить основы знаний и систематизировать их, как естественно-научные, так и гуманитар­ные, в единое цельное мировоззрение (вельтаншауунг-подход), служащее высоким моральным и общественным идеалам.

В экономическом отношении немецкий университет покоился на подготовке преподавателей для немецких гимназий, старших школ с академическим обучени­ем, предназначенных для воспитания среднего класса. Чтобы сдать трудные лицен­зионные экзамены, перспективные гимназические преподаватели платили за хо­рошее образование во всех отраслях знаний, от литературы до физики. Затем они вносили вклад в образование своих студентов. Начиная с 1866 г. психологию вклю­чали в учебное расписание как раздел философии. В учебном расписании будущих преподавателей все отчетливее проявлялся конфликт между гуманистическим воспитанием характера и теоретическим культивированием специальных областей знания. На протяжении XIX столетия в расписании все больший упор делали на совершенствовании в специфических областях науки и все меньший — на широ­ком гуманистическом образовании.

На развитие психологии в немецких университетах сильно повлияли задачи Wissenschaft и Bildung (M. G. Ash, 1980,1981). Основное внимание, которое В. Гум­больдт уделял естественным наукам, сделало университеты Германии максималь­но доступными для развития новых направлений научных исследований. Герма­ния в то время была в авангарде индустриальной революции, и Ричард Литтман (Richard Littman, 1979, p. 51) утверждает, что в своих университетах «Германия поставила процесс приобретения и применения знаний на промышленную осно­ву». Таким образом, по мнению автора, в Германии были созданы уникальные ус­ловия для создания новых, передовых научных дисциплин.

В то же время становление психологии замедлялось противоречиями между специализированной теоретической наукой и широким духовным образованием. Академики, принадлежавшие к поколению В. Вундта, построили немецкие универ­ситеты, и были преданы идее объединения теоретических и экспериментальных исследований с гуманистическим образованием. Они старались соответствовать представлениям В. Гумбольдта, строя всеобъемлющую систему мышления, кото­рая координировала философию, гуманитарные и точные науки для служения «единой Идее». В. Вундт и другие ученые считали психологию частью философии, а не естественной наукой. Тем не менее к концу века Bildung и систему строитель­ства чаще упоминали в торжественных речах, а не в практической деятельности. Вместо этого теоретики и экспериментаторы посвящали себя специализирован­ным техническим исследованиям. Второе поколение психологов работало над тем, чтобы сделать психологию завершенной и автономной естественной наукой, осво­бодив ее от положения служанки философии. Но философы и гуманитарии оби­жались на вторжение науки в их традиционную область, и министр образованияне придавал большого значения превращению психологии в автономную науку, поскольку она мало соответствовала профессиональному образованию Наука физиология принадлежала медицине, профессиональные интересы которой и обслуживала. Такие науки, как химия и физика (особенно физика электричества), способствовали развитию немецкой индустрии. Психология напоминала сироту, присутствие которой нежелательно в доме философии, но которая не в состоянии найти приют в каком-либо другом жилище.

Немецкие ценности: Bildungburger-Mauna.pHHbi. Историк Фриц Рингер (Fritz Ringer, 1969) провел параллель между культурными лидерами Германии (Bildung­burger) и мандаринами, правившими конфуцианским Китаем. Мандарины, обла­дая глубокими познаниями в области китайской культуры, особенно поэзии, счи­тали себя интеллектуальной элитой. Молодой человек, принадлежащий к классу мандаринов, держал своего рода экзамен при поступлении на гражданскую служ­бу, но это был экзамен по китайскому языку и культуре, а не по управленческим или чиновничьим навыкам. Мандарины превозносили чистую науку ради науки и гордились тем, что «работают головой», а не руками, что было характерно и для Bildungburger. Подобный чрезмерный интерес к отвлеченному теоретизированию в Китае затормозил развитие техники, а в Германии — прикладной психологии.

Bildungburger видели себя образованной элитой немецкой культуры. Англий­ский поэт Мэтью Арнольд писал по этому поводу: «Чем я восхищаюсь в Германии, где успешно и быстро прогрессирует индустриализация, так это тем, что одновре­менно подлинной силой становится и культура» (цит. по: R. Smith, 1997, р. 371). Более того, немецкие интеллектуалы считали себя исключительно подходящими для высших форм научной деятельности. Альберт Швейцер высказался о дости­жениях немецкой теологии так: «Только в немецком характере можно найти совер­шенное сочетание условий и факторов (философского мышления, критической проницательности, исторической интуиции и религиозного чувства), без которых невозможны глубокие занятия теологией» (цит. по: R. Noll, 1994, р. 35). Именно цен­ности этой элиты оказали мощное влияние на немецкую психологию, сделав недо­ступным перенимание ее идей, но не методов.

Сущность мировоззрения Bildungburger проявляется в том, как они проводили различие между общиной (Gemeinschaft) и обществом (Gesellschaft). Впервые их выделил немецкий социолог Фердинанд Теннис (1855-1936). Понятие общины охватывало все, что Bildungburger любили и ценили, тогда как понятие общества олицетворяло собой все, что они ненавидели и чего боялись (Harrington, 1996).

Gemeinschaft

Gesellschaft

Община Культура Живой организм Сельская местность Жизнь и душа

Общество

Цивилизация

Механический агрегат

Город

Разум и рассудок

Gemeinschaft — подлинная община, состоящая из людей, объединенных общим языком, культурой и географическими корнями (см. табл.). Вследствие возникающих взаимосвязей община формирует единое целое, единый народ или расу. Об­щество — просто скопление изолированных индивидов, лишенных каких-либо связей, за исключением гражданства и внешнего фасада «цивилизованных» манер. Город, особенно такие новые крупные города, как Берлин, воплощали в себе все зло общества. Города населены бродягами, иммигрантами, лишившимися корней и преследующими индивидуалистические, главным образом корыстные, цели.

Будучи образованными людьми, Bildungburger отнюдь не отвергали разум и рас­судок как таковые. Их пронизывало романтическое и кантианское неприятие того узкого, вычисляющего рассудка, который они видели у Ньютона и Юма. Конечно, для многих немецких «мандаринов» ньютонианская наука была врагом доброго, истинного и красивого. Она изображала Вселенную как всего лишь машину, движе­ния которой можно вычислить посредством математики, лишенную духовного и утонченного. Наука стимулировала подъем индустриализации, а машины и фабрики заменили людей и органические связи по крови и духу. Более того, состоящие из от­дельных изолированных частей, машины и общество могут впасть в хаос и анархию. Подразумевалось, что образование Bildungburger было нацелено на жизнь в настоящей общине. Как писал один автор-социалист, целью Bildung было «взрастить все семе­на индивидуализма, но на благо целого» (цит. по: A. Harrington, 1996, р. 24).

Ценности Bildungburger берут: начало в романтизме, идеализме И. Канта и контр­просвещении И. Гердера. Их желание целостности восходит к политическому и общественному опыту Германии XIX столетия. До 1871 г. Германия была идеей, а не государством, подобным Франции или Британии. Немецкоговорящие наро­ды жили в центральной Европе в маленьких, даже крошечных, квазифеодальных государствах, самым крупным из которых была Пруссия. Немецкий народ страст­но желал объединения в целостную великую Германию. Именно поэтому такое большое значение придавалось изучению немецкой культуры и немецкого языка: оно обеспечивало духовное единение. Впоследствии Пруссия во главе с Бисмар­кам действительно смогла объединить Германию, но это было не то единство, о ко­тором мечтали Bildungburger. Бисмарк правил новым рейхом кайзера огнем и ме­чом, а не наукой и культурой. По иронии судьбы, Bildungburger не стали мандари­нами в китайском понимании, поскольку они не правили Германией, вопреки своим надеждам. Немецкие профессора получили академическую свободу, отка­завшись от своих политических амбиций. В то же время урбанизация и индустри­ализация, питавшие военную машину Пруссии, нанесли сильный урон ценностям общины, угрожая превратить немецкий рейх в общество, которое, в свою очередь, могло закончиться хаосом. Экономическое развитие угрожало перевернуть тради­ционную сельскохозяйственную культуру Германии и заменить ее городским лан­дшафтом с его эгоистичными и буржуазными индивидами. Немецкий промышлен­ник и политик Вальтер Ратенау, вслед за Аристотелем питавший отвращение к удовлетворению личных интересов, писал:

Любой мыслящий человек с ужасом гуляет по улицам, в страхе взирая на универмаги... Большая часть того, что там продается, чудовищно уродливо, служит удовлетворению низменных страстей и приносит вред (цит. по: G. Wiendienck, 1996, р. 516).

Подобные настроения Bildungsburger подпитывало еще и то, что эти товары были очень популярны. Bildungsburger являлись «мыслящими людьми», которые руководствовались идеалами. Покупатели в магазинах были не мыслящим, зато многочисленным «производящим классом» Республики Платона, руководствовав­шимся исключительно утилитарной погоней за удовольствиями.

Первая мировая война внушила Германии надежды на единство и великие цели, а поражение принесло жестокое разочарование. В 1914 т. теолог и историк Эрнст Тролтч выразил тот энтузиазм, с каким он и его друзья-«мандарины» встре­тили начало войны, которая, как тогда казалось, несла вожделенное националь­ное единство:

Первая победа, которую мы одержали задолго до побед на поле битвы, была победой над собой... казалось, что перед нами открылась новая жизнь. Каждый из нас... жил ради целого, и это целое жило в каждом из нас. Наше собственное Эго с его личными интересами растворялось в великой исторической цели нации. Родина зовет! Партии исчезали... Таким образом, войне предшествовал нравственный подъем, нация ощу­тила реальность высшей духовной власти (цит. по: A. Harrington, 1996, р. 30).

В. Вундт разделял энтузиазм Тролтча. Они вместе со своими друзьями «патри­отами аналоя» писали яростные антибританские и антиамериканские трактаты, проводя различия между немецкой общиной и западным «обществом». Кроме того, они презирали Америку как символ Gesellschaft, нацию, состоящую из коммерче­ски мыслящих иммигрантов, не имеющих общей культуры и корней. Для Вундта и других немецких интеллектуалов американцы и их английские кузены были, вы­ражаясь словами Вернера Сомбарта, просто торговцами, которые считали «все су­ществование человека на земле суммой коммерческих операций, где каждый дела­ет все возможное ради собственной выгоды» (F. К. Ringer, 1969). Вундт презирал их за «эгоистичную утилитарность», «материализм», «позитивизм» и «прагма­тизм» (F. К. Ringer, 1969). С другой стороны, немецким идеалом был «герой, воин, исполненный жертвенности, веры, искренности, уважения, мужества, религиозно­сти, милосердия и готовности повиноваться» (F. К. Ringer, 1969,). Высшей ценно­стью англо-американцы считали личное удобство, а немцы — жертвенность и слу­жение великому целому.

Первая мировая война, однако, стала разочарованием для Германии, посколь­ку принесла тот самый хаос, которого так боялись немцы. После поражения на поле битвы произошли бунт, мятеж и, наконец, революция, заменившая рейх республи­кой, которой правили не огнем и мечом, а голосованием. Но Веймарская респуб­лика была навечно запятнана своим рождением во время поражения в Великой войне, и немецкие интеллектуалы никогда полностью ее не поддерживали. Более того, вместо объединения, демократия принесла хаос и правление не думающих граждан, разделенных на политические фракции. На таком хрупком фундаменте Веймарская республика не могла существовать долго, и в 1933 г. на смену ей при­шло единство Гитлера и нацистов: Ein Reich, Ein Volk, Ein Fuhrer («Одна Империя, один народ, один вождь»).

Немецкую психологию сформировали ценности Bildungsburger. Психология является наукой, которая теснее других сталкивается с человеческой природой. С одной стороны, разорвалось ее родство с материалистической наукой, а с другой — с немецкой надеждой на то, что люди представляют собой нечто большее, чем мозг, сознание и поведение. В. Вундт основал психологию как науку внутри философии, но, по мере развития его карьеры, он определил границы, до которых психология может выступать как естественная наука, поставив такие уникальные человеческие достижения, как культуру и язык, вне компетенции экспериментальной психоло­гии. Аналогично Вундт разрывался между атомистическим взглядом на сознание, который казался самым подходящим для естественной науки, и историческим ви­дением, которое он разделял вместе со своими друзьями-«мандаринами». Он ут­верждал, что сознание состоит из элементов, но они объединены в более крупное целое посредством синтезирующей силы человеческой воли. Второе и третье по­коления немецких психологов сражались с конфликтом между ценностями «ман­даринов» и современной жизни, жизни индустриализации и урбанизации. Боль­шая часть психологов хотели окончательно поместить психологию в сферу естественных наук, а некоторые стремились сделать психологию прикладной об­ластью, но это встречало сопротивление сторонников традиционной философии и чистой науки. По мере того как современная жизнь приближалась, как казалось, к Машине (индустриализация) и Хаосу (урбанизация), становилось все сложнее примирять науку и гуманистические ценности. Тем не менее гештальт-психология попыталась это сделать, заявив об обнаружении в природе, головном мозге и со­знании организованного целого (гештальтов), превосходящих составляющие их элементы.

Психология сознания Вильгельма Вундта

Вильгельм Вундт (1832-1920)

Вильгельм Вундт был основателем психологии как института. Его идеи не отлича­лись особой оригинальностью и не пользовались популярностью у второго поко­ления психологов. Он шел по уже проторенному пути через физиологию, приняв путь идей Р. Декарта и Дж. Локказа основу превращения психологии в науку, свя­занную с физиологией. Его инновации носили скорее общественный, а не интел­лектуальный характер. Он написал краткий учебник по физиологической психо­логии, который наметил путь от физиологии к научной психологии. Он создал первую лабораторию психологии, получившую академическое признание. Он ос­новал первый журнал по экспериментальной психологии. В общем, Вундт превра­тил психологию из судорожных усилий теоретиков-одиночек в подлинное науч­ное сообщество (К. Danziger, 1990).

Вильгельм Максимилиан Вундт родился 16 августа 1832 г. в Неккарау, земля Баден. Он был четвертым ребенком в семье министра Максимилиана Вундта и его жены, Марии Фредерики. Таким образом, Вундт происходил из среды, интел­лектуальной элиты «мандаринов». По обеим линиям среди его предков были ученые, профессора, правительственные чиновники и врачи. В возрасте 13 лет Вундт приступил к обучению в католической гимназии. Он не любил эту школу и не блистал в ней, и его перевели в другую гимназию, в Гейдельберге, которую он и окончил в 1851 г. Вундт решил посвятить себя медицине и после относитель­но неудачного старта приложил все усилия и преуспел в своих занятиях. У него возник интерес к физиологическим исследованиям. В 1855 г. он получил степень доктора медицины, а в 1857 г. после учебы у физиолога Йоханнеса Мюллера —вторую докторскую степень, необходимую, чтобы преподавать в университете. Свой первый курс по экспериментальной физиологии Вундт читал четверым студен­там в квартире своей матери в Гейдельберге. Лекции прервала острая болезнь, от которой он едва не умер.

После выздоровления Вундт подал прошение о месте ассистента у Германа Гельмгольца и получил его. Вундт восхищался Гельмгольцем, но они никогда не были близки, и в конце концов Вундт отказался от материализма Гельмгольца. В период работы с Гельмгольцем Вундт прочел свой первый курс «Психология как естественная наука» (1862), и в это же время начали появляться его первые важ­ные работы. Он прокладывал путь по академической лестнице в Гейдельберге, ко­гда в первый и последний раз в своей жизни окунулся в политику, примкнув к иде­алистическим социалистам. В 1872 г. он женился. Он продолжал публиковать свои работы, в том числе и «Принципы физиологической психологии» в 1873 и 1874 гг. Эта работа была неоднократно переиздана и касалась основных принципов экспе­риментальной психологии. Она снискала сторонников научной психологии во всем мире.

С 1875 по 1917 г. Вундт преподавал философию в Лейпциге. В этот же период он сделал еще один важный шаг к самостоятельности психологии: основал Психо­логический институт. Институт был основан в 1879 г. и до 1881 г. существовал только на личные средства Вундта. Наконец, в 1885 г. институт получил офици­альное признание. Первоначально институт располагался всего в одной комнате, но в 1897 г. переехал в специально построенное здание (оно было разрушено во вре­мя Второй мировой войны). В Лейпциге ученый проделал огромную работу: руко­водил выполнением более 200 диссертаций, обучил более 24 тыс. студентов, при этом продолжая писать фундаментальные труды и руководить основанным им журналом Philosophische (позднее Psychologische) Studien.

В 1900 г. Вундт начал колоссальный труд по публикации своей книги «Пси­хология народов», завершившийся только в 1920 г., за год до смерти ученого. В этом труде он обратился к тому, что считал второй составляющей психоло­гии — изучению индивида в обществе, а не в лаборатории. Скончался Вундт 31 августа 1920 г.

Психология Вундта Превращение психологии в науку: путь через физиологию

В работе «Принципы физиологической психологии», в которой впервые было дано определение научной психологии, Вундт провозгласил «родство двух наук». Одной из них была физиология, которая «дает нам информацию о явлениях жизни, воспри­нимаемых внешними органами чувств», а другой — психология, где «человек смот­рит на себя изнутри» (р. 157). Результатом слияния этих двух наук стала третья, физиологическая психология, которая ставила перед собой следующие задачи:

Во-первых, исследовать те жизненные процессы сознания, которые, находясь на пол­пути между внешним и внутренним опытом, требуют одновременного применения обоих методов наблюдения, внешнего и внутреннего; и, во-вторых, пролить свет на совокупность жизненных процессов с точек зрения, присущих исследователям в этих областях, и таким образом служить промежуточным звеном к тому, чтобы дать общее понимание человеческого опыта. Эта новая наука начинается с физиологических процессов и пытается продемонстрировать, каким образом они влияют на сферу внутренних наблюдений... Название «физиологическая психология» указывает на психологию как реальный предмет нашей науки... Если кто-либо пожелает сделать упор на методологических характеристиках, то нашу науку можно назвать экспери­ментальной психологией, в отличие от обычной науки о разуме, базирующейся ис­ключительно на интроспекции (1873, р. 157-158).

Здесь мы видим, что Вундт трансформирует путь идей Декарта и Локка, пре­вращая его из философской спекуляции в науку. Психология основывается на интроспективном наблюдении мира идей, пытаясь выделить и определить психи­ческие элементы, из которых состоят сложные идеи, и психические процессы, объ­единяющие элементы в связные осмысленные объекты наивного опыта. Затем эти элементы и процессы необходимо связать с их физиологическим субстратом.

Опора на физиологию определяла стратегию, с помощью которой выпестован­ная Вундтом область могла обрести свой путь в академический мир. Во-первых, союз с физиологией позволил разработать психологическую методологию. Слово «физиология» во времена Вундтауже начало приобретать современное, связанное с биологией, значение, но сохраняло и другое. Слова «физиология» и «физика» имеют общий греческий корень, physis, и в XIX столетии это слово часто использо­вали для того, чтобы просто обозначить экспериментальный подход к предмету ис­следования. Экспериментальные методы психологии, например измерение време­ни реакции, были заимствованы у физиологии, в связи с чем Вундт называл свое направление физиологической психологией, или, подчеркивая методологическую специфику, экспериментальной психологией.

Вторым результатом увязывания психологии с физиологией стало то, что со­держание новой науки начало отвечать философским представлениям, господство­вавшим в тогдашнем естествознании. Традиционно психология означает psyche-logos — исследование души. Но сверхъестественной душе нет места в науке, поэто­му, если бы психология продолжала идти по традиционному пути, это разграничило бы ее и науку из-за ненаучного дуализма. Но, настаивая на том, что нервная систе­ма является основой всей психической деятельности, и определяя психологию как исследование физиологических основ сознательных событий, новая область фи­зиологической психологии смогла утвердить себя как науку. Например, самым важным психическим процессом в психологии Вундта была апперцепция, и уче­ный предположил существование «апперцепционного центра» в головном мозге. Кроме того, психологи смогли позаимствовать разработанные физиологические концепции, например представление о возбуждении и торможении нейронов, и использовать их для построения психологических теорий.

Одной из возможностей, открывавшихся благодаря созданию физиологиче­ской психологии, был редукционизм: не просто заимствование физиологических концепций для использования в психологии, но и объяснение психических и по­веденческих актов физиологическими причинами. Давайте возьмем известный пример из современности. Похоже, что причина долговременной депрессии за­ключается в нарушении уровня определенных нейромедиаторов в головном моз­ге, а не в подавленных психологических конфликтах. Всех трех основателей психологии — В. Вундта, 3. Фрейда и У. Джеймса — вначале очень привлекала идея о том, чтобы отказаться от психологических теорий и представить сознание как ре­зультат неврологических причин, не прибегая к бессознательному уровню опосре­дования психологических процессов. В конце концов, все они отказались от таких редукционистских представлений. Если физиология в состоянии объяснить разум и поведение, то сам статус психологии как дисциплины находится под угрозой: физиологической психологии грозит опасность стать просто физиологией. Вундт и Фрейд отошли от редукционизма, а Джеймс упорно сражался с ним и в конце концов вовсе отказался от психологии ради философии. Тем не менее идея редук­ционизма жила в умах последующих поколений психологов, временами затаива­ясь, но никогда не умирая, и сегодня она заявляет о себе с новой силой.

Последней задачей родства физиологической психологии и психологии был тактический шаг, сделанный академическими политиками в Германии XIX в. Физиология была самой молодой устоявшейся научной дисциплиной. Ученые, занимавшиеся ею, например Герман Гельмгольц, у которого учился Вундт, принад­лежали к ведущим ученым, и быстрый прогресс этой науки обеспечивал ей очень высокий престиж.

Две системы психологии В. Вундта: гейдельбергская и лейпцигская

Зарождающаяся психология. Вместо узких специальных знаний, которые привет­ствуют многие современные профессора, «мандарины» XIX в., пытаясь достичь Bildung, прилагали все усилия для координации идей из различных дисциплин и соотнесения их с единой всеобъемлющей схемой человеческой жизни. Уильям Джеймс (W. James, 1875) назвал их «подпирающими небеса титанами»: здесь со­держится намек как раз на Вундта, который в предисловии к своему труду «Прин­ципы физиологической психологии», изданному в 1873 г., выразил надежду на то, что физиологическая психология сможет «стать шагом к общему пониманию че­ловеческого существования» (р. 158).

Будучи добропорядочным «мандарином», Вундт подчинялся «воле системы» (W. W. Woodward, 1982) и рассматривал психологию всего лишь как один из эле­ментов схемы человеческого знания. Хотя личности Вундта и Фрейда в других отношениях различаются, как день и ночь, они обладали одной и той же чертой, необходимой основателям общей системы мышления: оба они были честолюби­выми скрупулезными работниками (см. предисловие). Зигмунд Фрейд, как мы увидим далее, называл себя конкистадором; Уильям Джеймс отмечал, что Вундт «ставил задачи, будучи своего рода Наполеоном разума». Фрейд в значительной степени преуспел в завоевании мира во имя нескольких выдающихся идей; Вундт, похоже, не имел никакой центральной темы. Джеймс называл его «Наполеоном без гения и без центральной идеи; в случае поражения он превратит в руины в"се здание... Разрежьте его на куски как червя, и каждый кусок поползет; в его мозге нет жизнен­ных узлов, поэтому вы не сможете убить всех их сразу» (цит. по: W. van Hoorn and Т. Verhave, 1980, p. 72).

Вундт предложил миру две различные системы психологии. Он сформулировал первую подобную систему в Гейдельберге, но позднее отзывался о ней как о «грехах юности» (цит. по: W. van Hoorn and Т. Verhave, 1980, p. 78); Фрейд точно так называл свой «проект научной психологии». Вторая программа Вундта, создан­ная в Лейпциге, на протяжении ряда лет подвергалась значительным изменени­ям (S. Diamond, 1980; С. Graumann, 1980; R-. J. Richards, 1980; W. van Hoorn and T. Verhave, 1980; A. L. Blumental, 1980a, 1980b, 1986a; K. Danziger, 1980a, 1980b).

Что оставалось неизменным, так это данное Вундтом традиционное определе­ние психологии как науки, изучающей разум и пытающейся найти законы, управ­ляющие им. Но его идеи о разуме и методах, используемых для его изучения, пре­терпели глубокие изменения. Гейдельбергская программа Вундта рассматривала психологию как естественную науку. Вслед за Джоном Стюартом Миллем Вундт писал, что разум можно ввести в сферу компетенции естественных наук, применив экспериментальный метод: «Лишь эксперименты сделали возможным прогресс естественных наук; так давайте используем эксперимент для изучения природы разума» (цит. по: W. van Hoorn and T. Verhave, 1980, p. 86). В своем первом опре­делении психологии Вундт не отождествлял разум с сознанием, как делал это по­зднее. Напротив, эксперименты проводились для сбора данных, позволяющих де­лать выводы о бессознательных процессах: «Эксперимент в психологии — основ­ное средство, позволяющее прийти от фактов сознания к тем процессам, которые таятся в темных глубинах нашего разума, подготавливая сознательную жизнь» (цит. по: С. Graumann, 1980, р. 37).

Однако в Лейпциг Вундт как философ был приглашен читать лекции по фило­софии, построить философскую систему и разрабатывать психологию как часть философии. В косной системе немецкого университета философия сохраняла свое влияние, и Вундт был вынужден искать новое место для психологии в сис­теме знаний «мандаринов». В свете воззрений Гердера и Вико, немецкие интел­лектуалы обычно разграничивали Naturwissenschaft и Geisteswissenschaft. Naturwissens-chaft буквально переводится как «естественная наука», исследование физиче­ского мира и поиск законов, управляющих им. Geisteswissenschaft более сложная концепция. Буквальный перевод означает «духовная (Geist означает дух) наука», но она представляет собой исследование мира людей, созданного человеческой историей, и поиск законов, управляющих жизнью человека, его развитием и че­ловеческой историей.

В средневековой неоплатонической концепции Вселенной люди стояли между материальным и духовным мирами, имея животное тело и Божественную душу. В схеме Вико, Гердера и их последователей люди занимали сходное положение, между материальным и общественным мирами. В каждом случае тело и элементар­ные психические функции людей и животных, принадлежащих к миру материи и есте­ственных наук, были одинаковыми, а высшие пределы человеческого разума — душа, по мнению христиан, или высшие психические процессы, по мнению науч­ной психологии, — принадлежали миру Geist и Geisteswissenschaften. Таким обра­зом, «физиология образует... переход от Natur- к Geisteswissenschaften». Экспери­ментальный метод физиологической психологии, изучающей аспекты сознания, близкие к ощущениям и двигательным ответным реакциям, ведет к подходу, кото­рый «основан на методологии физики». С другой стороны, над этими элементар­ными явлениями стоят «высшие психические процессы, которые являются правя­щими силами истории и общества. Таким образом, последние также требуют научного анализа, подходы которого относятся к компетенции Geisteswissenschaf-ten» (W. Wundt, цит. по: W. van Hoorn and T. Verhave, 1980, p. 93).

С течением времени Лейпцигская программа претерпела изменения. Соломон Даймонд сопоставил введение к первому изданию «Принципов физиологической психологии» Вундта, вышедшему в 1873 г. с последним изданием 1908-1911 гг. По мере того как одно издание сменяло другое, Вундт все с меньшим пылом про­возглашал родство физиологии и психологии. В самых ранних версиях, как мы уви­дели, психология была связана с физиологией по своей сути и методам. Ожидалось, что изучение нервной системы прольет свет на природу человеческого сознания. Но к четвертому изданию, опубликованному в 1893 г., сохранилась только методо­логическая связь, а понятие «физиологическая психология» стало обозначать лишь экспериментальный характер новой науки (W. Wundt, 1873/1908). Подобно Фрей­ду и Джеймсу, Вундт перестал рассматривать психологию всего лишь как прида­ток физиологии.

По иронии судьбы, хотя сам Вундт пришел к отрицанию гейдельбергской сис­темы как ошибки прошлого, его ученики и читатели во всем мире приняли данное им определение психологии как автономной естественной науки. Разработанная Вундтом лейпцигская система, более созвучная взглядам «мандаринов» на мир, разум и образование, оказалась ошибочной.

Методы исследования в психологии. В. Вундт дал точное определение новых методов, с помощью которых следовало строить научную психологию. Основным методом была интроспекция, но она представляла собой новую, эксперименталь­но контролируемую интроспекцию, основанную на модели, разработанной Фехне-ром. В старомодной философской психологии использовали «интроспекцию в кресле» для того, чтобы выявить содержание и работу разума, но для некоторых ученых и философов это попахивало неприемлемым субъективизмом. Вундт со­гласился с этими критиками интроспекции, признавая тот факт, что наука о созна­нии может быть построена только на объективных, повторяющихся результатах, основанных на стандартизированных условиях, которые подлежат воспроизведе­нию и систематическому изменению (W. Wundt, 1907/1908). Чтобы достичь на­меченных целей, он привнес в психологию, где до этого безраздельно царила философия, физиологические (т. е. экспериментальные) методы.

Вундт проводил различие между двумя средствами психологических наблюде­ний, названия которых на английский язык переводятся, к сожалению, одним и тем же словом «интроспекция», что приводит к появлению текстов, в которых ученый одновременно осуждает и хвалит интроспекцию как фундаментальный метод пси­хологии (А. L. Blumental, 1980а, 1980Ь, 1986а).1ппеге Wahrnehmung, или «внутрен­няя перцепция», относится к донаучному методу субъективной интроспекции «в кресле», которой занимались, к примеру, Декарт и Локк. Интроспекция такого сорта проводилась случайным, бесконтрольным образом, и при этом не стоило рас­считывать на получение результатов, применимых в научной психологии. С дру­гой стороны, Experimentelle Selbstbeobachtung, экспериментальное самонаблюде­ние, является ценной для науки формой интроспекции, в ходе которой «наблюда­тели» сталкиваются со стандартными, повторяющимися ситуациями, где их просят описать конечный опыт. Экспериментатор задает ситуацию и собирает отчеты наблюдателя о том, что тот обнаруживает в своем сознании; примерно таким же способом ассистент астронома может регистрировать наблюдения, сделанные астрономом, пристально разглядывающим Юпитер в телескоп.

Логическое обоснование и границы экспериментальной интроспекции меня­лись по мере того, как изменялось систематическое определение психологии, дан­ное Вундтом. В Гейдельберге, когда ученый верил в бессознательные психологи­ческие процессы, он отвергал традиционную интроспекцию, поскольку она своди­лась лишь к наблюдению сознания и, по определению, не могла обнаружить работу бессознательного. Тщательные эксперименты, проведенные Вундтом, могли вы­явить феномены, посредством которых можно было сделать логические умозаклю­чения о функционировании бессознательного. В тот период (в большей мере, чем в последующие годы) Вундт полагал, что интроспективный метод имеет более широкое применение и большие перспективы. В Гейдельберге Вундт утверждал, что «тщетная попытка проникнуть в царство высших психических процессов с по­мощью экспериментальных методов» является «просто предрассудком» (цит. по: W. van Hoorn and T. Verhave, 1980).

Позднее, когда Вундт пришел к отрицанию существования бессознательного, он расценивал эксперименты как возможность воссоздания одного и того же опы­та у различных наблюдателей или у одних и тех же наблюдателей в разное время. Это основное внимание, уделяемое точному воспроизведению опыта, ограничива­ло сферу экспериментальной интроспекции, сводя ее к самым простым психиче­ским процессам, и Вундт справедливо исключил исследование высших психиче­ских процессов из компетенции физиологической психологии, полностью отверг­нув свои взгляды времен Гейдельберга. Лейпцигские ограничения, наложенные на интроспекцию, соответствовали идеализму И. Канта. И. Кант поместил трансцен­дентное Эго за пределы возможностей опыта, сузив применение интроспекции, как это делал теперь Вундт, до самых поверхностных аспектов разума: непосредствен­ного сознательного опыта.

Наряду с экспериментальной интроспекцией Вундт признавал и другие ме­тоды психологических исследований. По своей природе метод эксперименталь­ной интроспекции ограничивался изучением нормального разума нормальных взрослых людей, т. е. разумом наблюдателей в экспериментах. Наряду с экспери­ментальной интроспекцией Вундт признавал сравнительно-психологический и историко-психологический методы (W. van Hoorn and T. Verhave, 1980). Оба метода включают в себя исследование психических процессов. Сравнительный метод применялся при изучении сознания животных, детей и лиц «с нарушения­ми». Исторический метод использовали для исследования «психических разли­чий, определяемых расовой принадлежностью и национальностью» (цит. по: W. van Hoorn and T. Verhave, 1980, p. 92). Взаимоотношения между исследованиями созна­ния нормальных взрослых, животных, лиц с нарушениями и исторически обуслов­ленного сознания с годами менялись (W. van Hoorn and T. Verhave, 1980), и самые важные изменения касались того значения, которое Вундт придавал историческому методу, или Volkerpsychologie.

Вундт, равно как и Фрейд, всегда верил в биогенетический закон, согласно ко­торому развитие индивида повторяет (рекапитулирует) эволюцию вида. Учитывал это, Вундт считал, что лучшим способом построить теорию психологического развития является изучение исторического развития человеческой расы. В своей первой программе психологии он представлял исторический метод как вспомо­гательный по отношению к главному методу психологии — экспериментальной интроспекции. Но когда Вундт пересмотрел место психологии как дисциплины, ле­жащей между естественными и общественными науками, значение исторического метода сравнялось с важностью экспериментального. Экспериментальный метод отвечал естественно-научным требованиям и применялся к более строго физиологи­ческим аспектам разума; исторический метод, обращенный к общественно-научным требованиям применялся для внутренних процессов психического творчества, про­являющихся в истории, особенно языке, мифах и обычаях. Таким образом, когда Вундт изъял экспериментальную интроспекцию из исследования высших психиче­ских процессов, в соответствии с положениями самого влиятельного немецкого фи­лософа, идеалиста И. Канта, отрицавшего доступность трансцендентного Эго для людей, он заменил ее историческим методом психологии ( Volkerpsychologie). В со­вокупности экспериментальный метод и исторический составляют законченную, хотя и не вполне естественно-научную, психологию.

Вундт за работой

Чтобы проиллюстрировать природу психологии Вундта, нам следует рассмотреть два ее направления. В русле первого применяется экспериментальный метод фи­зиологической психологии к старому вопросу философской психологии: сколько идей может содержать сознание в данный момент? Второе же предполагает исполь­зование метода Volkerpsychologie для ответа на вопрос о том, как люди создают и по­нимают высказывания.

Физиологическая психология. Если принять картезианский Путь идей, то воз­никает естественный вопрос о том, сколько идей может содержать разум в один момент? Вундт полагал, что традиционная философская интроспекция не может дать достоверного ответа. Без экспериментального контроля бесполезно пытаться подвергнуть интроспекции количество идей в разуме кого-либо, поскольку их со­держание время от времени меняется, и мы должны полагаться на подверженные ошибкам воспоминания, чтобы получить факты из отчетов об интроспекции.

На помощь призвали эксперимент, который дополнял и усовершенствовал ин­троспекцию и давал при этом количественные результаты. Он представлял собой модифицированную и упрощенную версию эксперимента Вундта. Давайте вооб­разим, что мы смотрим на экран компьютера. К примеру, каждые 0,09 с на экране вспыхивает сигнал? Этот стимул состоит из четырех столбцов и двух рядов случай­но подобранных букв, а ваше задание заключается в том, чтобы запомнить как мож­но больше букв. То, что вы запомните, отразит, сколько простых идей может быть воспринято за данный промежуток времени — это и есть ответ на поставленный выше вопрос. Вундт обнаружил, что неопытные наблюдатели могут запомнить около четырех букв, опытные — до шести, но не больше. Эти цифры согласуются с совре­менными данными о емкости краткосрочной памяти.

В ходе данного эксперимента можно наблюдать еще два важных явления. Пер­вое касается того, представлены ли буквы в случайных последовательностях или сгруппированы в слова. Представим себе эксперимент, где каждая строчка из че­тырех букв образует слово, например work (работа), many (много), тот (комната), idea (идея). При таких условиях любой в состоянии запомнить все четыре слова или, по крайней мере, три, т. е. от 12 до 16 букв. Аналогично, каждый может быстро про­читать и запомнить слово miscellaneousness (разносторонность), содержащее 17 букв. Буквы как изолированные элементы быстро заполняют сознание, так что только 4-6 из них могут быть восприняты в данный момент, но если эти элементы как-либо организованы, то можно воспринять гораздо больше. Говоря словами Вундта, бук­вы-элементы синтезируются благодаря апперцепции в некое большее целое, кото­рое понимается как единственная сложная идея и воспринимается как один эле­мент. Результаты экспериментов, выявившие большие различия между количе­ством букв, запомненным в тех случаях, когда они предъявлялись как случайные последовательности или были сгруппированы в слова, сыграли решающую роль в спорах вокруг гештальт-психологии. В соответствии с британским эмпиризмом, американские психологи объясняли превосходство организации в слова как след­ствие ассоциации. Такое слово, как home (дом), воспринимается настолько часто, что составляющие его буквы ассоциируются в функциональную единицу. Защит­ники гештальт-психологии утверждали, что слово «дом» имеет смысл само по себе и разум так его и воспринимает. Вундт занимал промежуточную позицию, основанную на идеализме И. Канта, и считал, что «дом» является обладающим смыслом целым, но что это целое накладывается на элементы организующей си­лой разума.

Второе важное открытие, обнаруженное в экспериментах Вундта, касалось вос­приятия букв, которые не были названы наблюдателями. Наблюдатели сообщали, что некоторые буквы (те, что они называли) воспринимались ясно и отчетливо, тогда как другие были представлены туманно и воспринимались смутно. Каза­лось, что сознание — это поле, населенное элементами, способными к формирова­нию и восприятию идей. Фокус сознания находится там, где осуществляется ап­перцепция, где раздражители формируются в ясно видимые и различимые стиму­лы. Элементы вне фокуса апперцепции лишь схватываются и отчетливо не видны.

Апперцепция в системе Вундта имела особое значение. Не только потому, что она отвечала за активный синтез элементов в целое, но и потому, что была связана с высшей психической деятельностью по осуществлению анализа (выявлению ча­стей целого) и вынесению суждений. Она отвечала за сравнение и установление отношений, которые были более простыми формами синтеза и анализа. Сам син­тез принимает две формы: воображение и понимание. Апперцепция была основой всех высших форм мышления, таких как рассуждение и использование языка, и центральным понятием в психологии Вундта как на индивидуальном, так и на социальном уровне.

Упор, который Вундт делал на апперцепции, показывает волюнтаристскую природу его системы. Если Вундт не считал ни разум, ни личность особыми суб­станциями, то к чему же он относил наше ощущение своего Я и чувство того, что мы обладаем разумом? Именно это чувство дает ответ. Апперцепция является произвольным актом воли, при котором мы контролируем и придаем синтетиче­ское единство нашему разуму. Чувство активности, контроля и единства определяет личность. Вслед за И. Кантом, Вундт (W. Wundt, 1986, р. 234) писал: «То, что мы называем нашим Я, представляет собой лишь единство волевого акта плюс универсальный контроль нашей психической жизни, который делает его возмож­ным».

Вундт также исследовал чувства и эмоции, поскольку они явно были частью сознательного опыта. Он часто использовал чувства, о которых сообщали в про­цессе интроспекции, как ключ к процессам, происходящим в разуме в данный мо­мент. Он думал, например, что апперцепция отмечена чувством психического усилия. Он также изучал чувства и эмоции сами по себе, и его трехмерная теория чувств стала источником споров, особенно с Титченером. Вундт предположил, что чувства можно определить с помощью трех измерений: приятное или непри­ятное, высокая или низкая активация и концентрированное или ослабленное внимание. Он проводил долгие серии опытов, целью которых было установить физиологический базис каждого измерения, но полученные результаты не позво­лили прийти к каким-либо выводам, а в других лабораториях были получены противоположные данные. Тем не менее современный факторный анализ аффек­та проводится в аналогичной трехмерной системе (A. L. Blumental, 1975). Вундт придавал особое значение активной, синтезирующей силе апперцепции, но он также признавал существование и пассивных процессов, которые классифици­ровал как различные формы ассоциации или «пассивной» апперцепции. К ним относилась, например, ассимиляция, в процессе которой настоящее ощущение ассоциируется с более старыми элементами. Когда человек смотрит на стул, он немедленно узнаёт, что это такое, благодаря ассимиляции, поскольку образ вос­принимаемого в данный момент стула немедленно ассоциируется с более старым универсальным элементом, стулом. Узнавание — это форма ассимиляции, рас­тягивающейся на два этапа: на смену смутному чувству знакомства приходит акт собственно узнавания. С другой стороны, согласно представлениям Вундта и некоторых современных психологов, воспоминания это скорее акт воссозда­ния, а не реактивации старых элементов. Никто не может вновь пережить со­бытие из прошлого, поскольку идеи не являются постоянными. Скорее, чело­век реконструирует его на основе «моментальных» ключей и определенных об­щих правил.

Наконец, Вундт занимался аномальными состояниями сознания. Он обсуж­дал галлюцинации, депрессии, гипноз и сновидения. У Вундта учился великий психиатр Эмиль Крепелин (1856-1926), решивший революционизировать пси­хиатрию постановкой научно обоснованных диагнозов. Он первым занялся ис­следованиями того, что назвал dementia praecox (преждевременное слабоумие), позднее ставшее известным как шизофрения. Большое влияние на работы Крепе-лина оказала теория возникновения этого заболевания, принадлежащая Вундту. Вундт высказал предположение, что шизофрения сопровождается нарушениями процессов внимания. Шизофреники утрачивают апперцептивный контроль над мышлением, характерный для нормального сознания, и вместо этого прибегают к пассивным ассоциативным процессам, вследствие чего их мышление становится простой последовательностью ассоциаций, а не координированным процессом, который направляет волевой акт. Об этой теории снова вспомнили в последнее время.

Психология народов: Volkerpsychologie. Вундт учил, особенно при разработке своей лейпцигской системы, что экспериментальная индивидуальная психология не может быть законченной психологией, и придавал одинаковое значение срав­нительно-историческому и экспериментальному методам. Разум живущих лю­дей — продукт долгой истории развития вида, о чем каждый человек не имеет по­нятия. Исследования животных и людей ограничены в силу того, что они лише­ны способности к интроспекции. История расширяет спектр индивидуальных сознаний. В частности, спектр существующих человеческих культур представля­ет собой различные стадии культурной и психической эволюции, от примитив­ных племен до цивилизованных наций-государств. Таким образом, исторический метод является исследованием продукта коллективной жизни — особенно языка, мифов и обычаев, которые дают ключи к высшей деятельности разума. Вундт гово­рил, что экспериментальная психология проникает во «внешние укрепления» разу­ма, психология народов достигает более глубинных слоев, трансцендентного Эго.Упор на историческом развитии, наследие Вико и Гердера, был типичен для немецких интеллектуалов XIX столетия. С точки зрения немцев, каждый инди­вид — «отпрыск» своей культуры, органически связанный с ней. Более того, каж­дая культура имеет сложную историю, определяющую свою форму и содержание. Таким образом, полагали, что историю можно использовать как метод интуитив­ного понимания психологии человека.

Ссылки Вундта на мифы и обычаи были типичными для его времени. Он рас­сматривал историю как прохождение последовательных этапов от примитивных племен до эпохи героев, а затем — формирования государств, кульминацией кото­рой должно стать мировое государство, основанное на принципах гуманности. Но именно при изучении языка (к которому Вундт склонялся в начале своей на­учной карьеры, до того, как увлекся психологией) он внес свой самый существен­ный вклад, сформулировав теорию психолингвистики. Для Вундта язык был частью психологии народов, поскольку он, подобно мифам и обычаям, продукт коллективной жизни.

Вундт выделял два аспекта языка: внешние феномены, состоящие из актуаль­ных продуцируемых или воспринимаемых высказываний, и внутренние феноме­ны — когнитивные процессы, лежащие в основе внешней последовательности слов. Это деление психологических явлений на внутренние и внешние аспекты, впервые вскользь намеченное Фехнером, было центральным в психологии Вундта. Разли­чие между внутренними и внешними явлениями, возможно, яснее всего отражает­ся именно в языке. Можно описать язык как организованную, ассоциированную систему звуков, которые мы произносим или слышим; это составляет внешнюю форму языка. Однако внешняя форма представляет собой всего лишь поверхност­ное выражение более глубоких когнитивных процессов, которые организуют мыс­ли говорящего, подготавливая их к высказыванию и позволяя слушателю извлечь смысл из того, что он услышит. Эти когнитивные процессы образуют внутреннюю психическую форму речи.Согласно представлениям Вундта, продукция предложения начинается с еди­ной идеи, которую хочется выразить, Gesamtvorstellung, или целой психической конфигурации. Аналитическая функция апперцепции подготавливает единую идею к речи, поскольку она должна быть проанализирована и разложена на состав­ляющие компоненты и данную структуру, сохраняющую взаимосвязь между частя­ми и целым. Рассмотрим простое предложение: «Кот — черный». Основное струк­турное деление в таком предложении — между подлежащим и сказуемым, и его мож­но представить в виде древовидной диаграммы, предложенной Вундтом. Если мы обозначим Gesamtvorstellung как G, подлежащее — как 5, а сказуемое — как Р, то диа­грамма примет следующий вид:

Идея черного кота сейчас разделена на две фундаментальные идеи и словесно может быть выражена как «Кот — черный», с добавлением служебных слов (the, is), необходимых для каждого конкретного языка. Более сложные идеи требуют боль­шего анализа и должны быть представлены в виде более сложных диаграмм. Во всех случаях весь процесс можно описать как трансформацию невыразимой, организованной, целой мысли в выражаемую последовательную структуру слов, организованную в предложение.

Понимание речи сопровождается противоположным процессом. Здесь вызыва­ется синтезирующая, а не аналитическая функция апперцепции. Слова и грамма­тическая структура услышанного предложения должны использоваться слушате­лем для того, чтобы воссоздать в его или ее разуме целую психическую конфигу­рацию, которую пытался сообщить говорящий. Вундт поддерживал свою точку зрения на понимание, указывая, что мы помним суть того, что слышим, но редко сохраняем в памяти поверхностную (внешнюю) форму, которая исчезает в процес­се конструирования Gesamtvorstellung.

Мы коснулись лишь малой части дискуссии о языке, которую вел Вундт. Он писал и о языке жестов; происхождении языка из непроизвольных экспрессив­ных звуков; примитивном языке (основанном скорее на ассоциации, а не апперцеп­ции); фонологии и изменении смысла. У Вундта есть все основания считаться ос­нователем не только психологии, но и психолингвистики.

Тем не менее Volkerpsychologie остается загадкой. Хотя Вундт, по всей видимо­сти, высоко оценивал собственные работы по данному вопросу и читал лекции на эту тему, он никогда никого не обучал практическим навыкам по Volkerpsychologie (М. Kusch, 1995). Более того, эти труды почти не читают в самой Германии, и их влияние там было весьма незначительным (G. Jagoda, 1997), хотя они и отражали ценности «мандаринов». За пределами Германии их склонны или неправильно истолковывать, или игнорировать (G.Jagoda, 1997).

После Лейпцига: другие методы, новые движения

Хотя именно Вундт создал психологию как дисциплину, получившую признание, его лейпцигская система отнюдь не знаменовала собой будущее психологии. Вунд-та правильнее всего считать переходной фигурой, связывающей-философское прошлое психологии с ее будущим как естественной и прикладной науки. Полу­чивший образование в те времена, когда в немецких университетах основное вни­мание уделяли Bildung и построению философских систем, Вундт всегда смотрел на психологию как на часть философии. Его студенты, однако, находились под влиянием успехов и растущего престижа естественных наук, а также тенденции к специализации исследований, которая подрывала концепцию Bildung. Они сража­лись за то, чтобы превратить психологию в автономную естественную науку, а не простое ответвление философии. Вундт сопротивлялся превращению психологии в прикладную науку. Как добропорядочный «мандарин», он ценил чистую науку превыше практического успеха. И по этому вопросу мнение Вундта также оказалось ошибочным. Будущее психологии лежало в сфере естественной и прикладной науки.

Поворот к позитивизму: психология как естественная наука

Следующее поколение. Вундт оказал удивительно малое влияние на следующее поколение психологов. Это поколение основало в Германии новые журналы и Общество экспериментальной психологии, но Вундт не принимал никакого учас­тия в их работе (М. G. Ash, 1981). При основании общества в 1904 г. он получил поздравительную телеграмму, в которой был назван «Нестором эксперименталь­ной психологии» (М. G. Ash, 1981, р. 266). В «Илиаде» Нестор — мудрый, но на­пыщенный старый болтун, чьими советами, как правило, пренебрегают.

Преемники Вундта отказались от предложенного им деления психологии на ес­тественно-научную, экспериментальную часть — физиологическую психологию, и неэкспериментальную, историческую часть — Volkerpsychologie. Поколение после Вундта в значительной степени было подвержено влиянию позитивизма (К. Danziger, 1979) и полагало, что если психология собирается стать наукой, построенной на по­зитивных фактах, то высшие психические процессы следует подвергнуть экспери­ментальному изучению. Еще в 1879 г. Герман Эббингауз (1850-1909) предпринял исследование такого высшего психического процесса, как память, результаты ко­торого появились в 1885 г. Его методы были неинтроспективными, предвосхищая будущую поведенческую направленность психологии (см. главу 10). Другие пси­хологи, из которых самыми заметными были студенты Вундта Освальд Кюльпе и Эдвард Брэдфорд Титченер, пытались непосредственно наблюдать за мышлением путем «систематической интроспекции», более свободного и ретроспективного зондирования сознания, которое в некоторых отношениях больше напоминало психоанализ, а не экспериментальную психологию. Гештальтисты также изучали сознание и поведение, перцепцию и решение проблем, пытаясь сделать психоло­гию полноценной и автономной естественной наукой. Структурная психология Э. Б. Титченера. Эдвард Брэдфорд Титченер (1867-1927) был англичанином, принесшим немецкую йсихологию в Америку, превра­тившим британский ассоцианизм в исследовательскую программу по психологии. Он сыграл важную роль в создании американской психологии, противопоставив свою крайне интроспективную структурную психологию нараставшей волне функ­циональной психологии, находившейся под влиянием теории эволюции. Психоло­гия Титченера была тем, чему американские психологи объявили войну, считая бесплодным, умозрительным и устаревшим. Более того, они были склонны смот­реть на Титченера как на апостола Вундта в Новом Свете, пренебрегая важными различиями между немецкой психологией Вундта, находившейся под влиянием И. Канта и И. Гердера, и явно естественно-научной версией британской психоло­гии Титченера.

Э. Б. Титченер родился в 1867 г. в Чичестере, в Англии, и учился в Оксфорде с 1885 по 1890 г. Во время пребывания в Оксфорде сфера его интересов смести­лась с классических наук и философии на физиологию. Сочетание интереса к фи­лософии и физиологии естественным образом предрасполагало Э. Б. Титченера к изучению психологии, и, будучи студентом Оксфордского университета, он перевел третье издание труда Вундта «Принципы физиологической психологии». Он не смог найти себе в Англии ни одного учителя по психологии, и в 1890 г. приехал в Лейпциг, где и защитил диссертацию в 1892 г.

Будучи англичанином, Титченер прибыл в Лейпциг с другого берега «интеллек­туального пролива», отделявшего Германию от западных стран. Он получил прекрас­ное философское образование, и сильнее всего его впечатлили работы Джеймса Милля. При этом Титченер предположил, что спекуляции Милля можно подтвер­дить эмпирически. В своей первой книге «Основы психологии» (1897) он писал: «Основная цель моей книги такая же, как и у традиционной английской психоло­гии». Следовательно, естественно было ожидать, что Титченер сможет ассимили­ровать и немецкую психологию Вундта в «традиционную английскую психоло­гию», против чего сам Вундт возражал.

После недолгой работы в качестве преподавателя биологии в Англии, стране, долгое время не принимавшей психологию, Титченер уехал в Америку преподавать в Корнеллском университете, где и работал до своей смерти, последовавшей в 1927 г. Он превратил Корнелл в бастион менталистской психологии, хотя в Аме­рике основное внимание уделялось сначала функциональной психологии, а затем, после 1913 г., бихевиористской. Э. Б. Титченер никогда не объединялся с этими направлениями, несмотря на дружбу с функционалистом Дж. Р. Энджелом и Уот-соном, основателем бихевиоризма. Он не принимал активного участия в работе Американской психологической ассоциации, даже если ее встречи проходили в Корнелле, предпочитая им свою группу экспериментальной психологии, где он был верен собственной версии психологии. Впоследствии идеи Титченера были востре­бованы когнитивной психологией, возникшей в 1950—1960-х гг.

Титченер явно был склонен к образному мышлению. У него был образ даже для такого абстрактного слова, как значение. Он писал: «Я вижу значение как серо-голубой кончик некоего ковша, вонзающегося во влажную податливую массу» (Е. В. Titchener, 1904, р. 19). Даже признавая тот факт, что не всем присущ образный ум, он построил свою психологию, главным образом, на типе разума, состоя­щем только из ощущений или образов ощущений. Это привело к отказу от различ­ных концепций Вундта, например апперцепции, которые скорее подразумевают, нежели наблюдают. Психология Э. Б. Титченера соответствует скорее представле­ниям Д. Юма о разуме как коллекции ощущений, а не взглядам И. Канта, согласно которым разум отделен от опыта.

Первой экспериментальной задачей психологии Э. Б. Титченера было обна­ружение базовых элементов ощущений, к которым можно было бы свести все сложные процессы. Еще в 1897 г. он составил каталог элементов, обнаруженных в различных сенсорных отделах. Он включал, например, 30,5 тыс. визуальных элемен­тов, 4 вкусовых ощущения и 3 ощущения в пищеварительном тракте. Э. Б. Титченер определял элементы как простейшие ощущения, которые можно получить из опы­та. Их следовало открывать посредством систематического вскрытия содержимо­го сознания методом интроспекции; когда опыт не поддавался расчленению на составные части, его объявляли элементарным. Метод интроспекции Э. Б. Титченера был разработан гораздо тщательнее, чем у Вундта, поскольку представлял собой не простой отчет об опыте, а сложный ретроспективный анализ этого опыта, не слишком отличающийся от систематической интроспекции Вюрцбургской шко­лы (см. ниже). Титченер писал (1901/1905): «Будьте как можно внимательнее к объекту или процессу, порождающему ощущение, и, когда объект изымают или процесс завершается, вспомните ощущение настолько живо и полно, насколько сможете». С точки зрения Титченера, постоянное применение этого метода в кон­це концов породило бы полное описание элементов человеческого опыта. Но эта задача осталась невыполненной (и, по мнению многих, невыполнимой) — Тит­ченер скончался.

Второй целью психологии Титченера было определить, каким образом элемен­тарные ощущения связаны для формирования сложных восприятий, идей и обра­зов. Эти связи не были ассоциациями, поскольку, согласно представлениям Тит­ченера, ассоциация — это связь элементов, сохраняющаяся даже тогда, когда изна­чальные условия для связи более не могут быть получены. Ученый отвергал ярлык ассоцианизма не только по этой причине, но и потому, что ассоцианисты говорили об ассоциации осмысленных идей, а не простых бессмысленных ощущений, как считал Титченер.

Третьей целью психологии Титченера было объяснение работы разума. По его мнению, интроспекция могла дать только описание разума. По крайней мере вплоть до 1925 г. Титченер (1929/1972) придерживался мнения о том, что научная психо­логия нуждается в чем-то большем, чем простые описания. Объяснение следовало искать в физиологии, которая могла бы объяснить, почему сенсорные элементы возникают и устанавливают связи. Титченер отвергал попытки Вундта дать физио­логическое объяснение работы разума. Согласно системе Титченера, все, что мож­но найти в опыте, — это элементы ощущений, а не такие процессы, как внимание. Обращение к такой ненаблюдаемой сущности, как апперцепция, было в глазах Титченера неправомерным — такая позиция предавала его позитивизм. Следова­тельно, он пытался объяснить функционирование разума, ссылаясь на доступную наблюдениям нейрофизиологию.

Титченер отвергал термин «апперцепция» как совершенно ненужный. Само внимание он редуцировал до ощущения. Одним из очевидных атрибутов любого ощущения является ясность, и Титченер говорил, что утверждения, «удостоенные» внимания, всего лишь самые отчетливые. Внимание было для него не психическим процессом, а только атрибутом ощущения — ясностью, порожденной определен­ными нервными процессами. Какими психическими усилиями, как утверждал Вундт, сопровождается внимание? Их Титченер также редуцировал до ощущений. Он писал (Е. В. Titchener, 1908, р. 4): «Когдая пытаюсь обратить внимание на что-либо, я обнаруживаю, что нахмуриваюсь, морщу лоб и т. д. Подобные телесные движения порождают... характерные ощущения. Почему эти ощущения не могут быть тем, что мы называем "внимание"?».

Психология Титченера представляет собой попытку превратить узко понимае­мую версию британской философской психологии в полноценную науку о разуме. Но это направление не получило широкого распространения и имело значение в основном как тупик данного направления в развитии психологии. Структурализм умер вместе с Э. Б. Титченером, но это не вызывает сожаления.

Феноменологические альтернативы

По мере того как попытки превратить психологию в естественную науку в соот­ветствии с позитивистскими установками набирали обороты, вне этой области возникли важные альтернативные концепции психологии. Наиболее важными были две альтернативные точки зрения. Первая принадлежала историку Вильгельму Дильтею. Его протесты против естественно-научной психологии явились следствием различий, которые Вико и Гердер проводили между естественными и гуманитарными науками и которые позднее были включены Вундтом в его лейпцигскую систему. Другую альтернативу представляла психология акта Франца Брентано, уходящая корнями в неоаристотелевский перцептуальный реализм. И Дильтёй, и Брентано отвергали аналитический атомизм в психологии, например Титченера, считая его дотеоретическими предположениями, искусственно налагаемыми на реальность живого опыта. Вместо этого они предпочитали описывать сознание как возникаю­щее наивно, без каких-либо предположений о его природе; это направление полу­чило название феноменологии. Они также протестовали против узкой специали­зации, утверждая, что все естественные науки, включая психологию, должны слиться воедино. Дильтёй писал, что расцвет позитивистской науки опасен, поскольку он приведет «к росту скептицизма, культу поверхностного, бесплодного сбора фак­тов, и таким образом будет увеличивать отрыв науки от жизни» (цит. по: М. G. Ash, 1995, р. 72).

Психология акта Франца Брентано. Следуя картезианской традиции Пути идей, большинство психологов пытались анализировать сознание, разложив его на составляющие. Титченер всего лишь представлял самую крайнюю версию на прак­тике. Они принимали за должное идею о том, что точно так же, как физический мир состоит из объектов, которые можно разложить на составляющие их атомы, объек­ты сознания состоят из материи разума, состоящей из компонентов ощущений и чувств. Принцип анализа, который работал столь блестяще в физике и химии, про­сто-напросто привнесли в психологию, надеясь на столь же блистательный успех.Среди психологов картезианского толка существовали разногласия относительно природы психологического анализа и сил, связывающих атомарные единицы в более крупные, осмысленные объекты опыта. Например, Вундт относился к пси­хологическому анализу как к инструменту, эвристическому устройству, позволя­ющему психологии развиваться как естественной науке. Он говорил, что так на­зываемые атомарные ощущения воображаемы, а не реальны, что создает удобную схему для дальнейшего научного исследования методом интроспекции (М. G. Ash, 1995). Вслед за Кантом Вундт полагал, что разум активно объединяет элементы опыта, синтезируя объекты сознания, и отводил ассоциации относительно незначи­тельную роль гравитации психической вселенной. С другой стороны, ассоцианисты, подобные Титченеру, верили в реальность сенсорных элементов и, вслед за Юмом, отводили ассоциации единственную роль в психической организации (О. Kulpe, 1895). Однако, несмотря на эти различия, доминирующим подходом к изучению сознания был его анализ.

Но существовала диссидентская традиция, восходящая к перцептуальному ре­ализму. Если мы более или менее непосредственно прикасаемся к окружающему миру, то материи разума, которую можно анализировать, раскладывая на атомар­ные компоненты, не существует. Вместо опыта анализа мы должны просто описы­вать то, что находим. Такой подход к сознанию называется феноменологией. В США реалистическая описательная традиция сохранялась благодаря влиянию шотландской психологии здравого смысла и активно внедрялась в психологию Уильямом Джеймсом (глава 9), а в философию — неореалистами (глава 10).

В немецкоговорящем мире Франц Брентано (1838-1917) активно боролся за реализм. Он был католическим теологом, порвавшим с Церковью, когда та провоз­гласила доктрину о непогрешимости Папы. Брентано стал философом в Венском университете, где поддерживал создание научной психологии. Он разработал вли­ятельную версию психологического реализма, которая в философии породила феноменологию, а в психологии — движение гештальта. Концепция разума Брен­тано (что неудивительно для католического философа) уходила корнями в реализм Аристотеля, который сохраняли и развивали средневековые философы-схоласты и который был забыт во время научной революции. Вместе с философами Шот­ландской школы Брентано считал Путь идей искусственным наложением ложной метафизической теории на наивный опыт. Создавая философскую феноменоло­гию, Брентано пытался описать разум так, как он наивно дан в опыте. Брентано обнаружил, что разум состоит из психических актов, направленных на осмыслен­ные объекты вне его самого, а не является собранием сложных психических объек­тов, составленных из сенсорных атомов:

Каждый психический феномен характеризуется тем, что схоласты в средние века называли интенциональным (или психическим) несуществованием объекта, и тем, что мы, ссылаясь на содержание, могли бы назвать направлением к объекту... Каж­дое психическое явление включает что-то в качестве объекта внутри самого себя, хотя не все они делают это одним и тем же способом. При предъявлении что-то предъяв­ляют, при вынесении суждения что-то утверждают или отрицают, при любви — лю­бят, при ненависти — ненавидят, при желании — желают, и т. д. (F. Brentano, 1874/ 1955, р. 88).

Различие между описанием разума у Брентано и анализом разума Р. Декарта — Дж. Локка весьма велико. Последний рассматривает идеи как психические объек­ты, которые представляют внешние по отношению к нам физические объекты. Более того, идеи представляют объекты лишь косвенно, поскольку сами идеи состо­ят из бессмысленных сенсорных элементов, таких как «красное ощущение №113» + «коричневое ощущение № 14» + «уровень яркости 3-26», или три «формы С» вслед за «А плоским». Именно поэтому и таким способом Декарт привнес в философию изрядную долю паранойи, породив кризис скептицизма в эпоху Просвещения. Поскольку мир, как мы воспринимаем его в опыте (сознание), — это собрание вне-сенсорных частиц, у нас нет гарантии того, что идеи на самом деле соответствуют объектам. Следовательно, истинно объективное Знание мира ставится под во­прос — это исходный пункт картезианской философии. С другой стороны, Брентано рассматривал идею как психический акт, с помощью которого я постигаю сами объек­ты. Являясь актами, идеи нельзя разложить на атомарные единицы. Разум упорядо­чен, поскольку мир упорядочен, а вовсе не из-за «гравитации» ассоциаций (Д. Юм) или из-за того, что сам разум накладывает некий порядок на мир (И. Кант). Соглас­но воззрениям Брентано, разум является не психическим миром, по чистой случай­ности связанным с физическим миром, а средством, с помощью которого организм активно постигает окружающий реальный мир.

В области философии целью Брентано было скорее описать сознание, а не проанализировать его, разложив на куски. Это дало начало феноменологическому движению, начатому учеником Брентано Эдмундом Гуссерлем (1859-1938). Затем феноменологию разрабатывали Мартин Хайдеггер (1889-1976) и Морис Мерло-Понти (1908-1961), и она оказала влияние на экзистенциализм Жана-Поля Сартра (1905-1980). Хотя эти мыслители слабо повлияли на англоязычный мир, они явля­ются основными фигурами в европейской философии XX в. Брентано также обучал психологов, в том числе Зигмунда Фрейда (глава 8) и Кристиана фон Эренфельца (см. р. 97). В академической психологии наибольшую роль среди его учеников сыграл Карл Стумпф (1848-1946), связавший Брентано с гештальт-психологией. Когда в 1894 г. при ведущем университете Германии — Берлинском университе­те, был создан Психологический институт, Стумпф стал его первым директором. Там он преподавал и обучал основоположников гештальт-психологии, вдохно­вляя их описывать сознание таким, какое оно есть, а не таким, каким ему следо­вало быть с точки зрения эмпирического атомизма.

Вильгельм Дильтей и гуманитарные науки. Историк Вильгельм Дйльтей (1833-1911) намеренно разделял Naturwissenschaften и Geisteswissenschaften. Как мы узнали из главы 1, объяснение действий человека коренным образом отлича­ется от объяснений физического мира. Поступок женщины, выстрелившей и убив­шей своего мужа, является физическим событием. Но понять это событие в прису­щих людям терминах означает нечто большее, чем просто проследить путь пули и показать, каким образом пуля вызвала смерть мужчины. Нам нужно знать, почему она выстрелила в мужчину, а не только то, каким образом она это сделала. Пред­положим, что мужчина был ее мужем и пытался тихо войти в дом поздно вечером, поскольку вернулся из загородной поездки на день раньше. Она могла застрелить его, потому что подумала, что это опасный грабитель и, возможно, насильник.

Следовательно, в этом случае женщина исходила из соображений самообороны. С другой стороны, если их брак разваливался, она могла застрелить его, чтобы по­лучить деньги по страховке, или из мести за любовные приключения, или в силу обеих этих причин. И в том и в другом случае физические события остаются оди­наковыми, но смысл поступка и, следовательно, соответствующие действия поли­ции и органов судопроизводства, зависят от проникновения в разум этой женщины. Прежде всего, нам нужно знать, каким был преднамеренный объект ее выстрела. Целилась ли она в грабителя или в мужа? Если в первого, то она, самое большее, виновна в неосторожности; если же во второго, то она виновна в преднамеренном убийстве. Естественные науки не могут решить эту проблему. Не в состоянии этого сделать и научная физиологическая психология, поскольку направление психи­ческого акта таится не в нейронах, а в субъективном разуме.

Дильтей говорил: «Мы объясняем природу; мы понимаем физическую жизнь» (цит. по: R. Smith, 1997, р. 517). Ученые-естественники объясняют физические со­бытия для того, чтобы предсказывать и контролировать их в будущем. Историк занимается уникальными человеческими поступками, записанными в истории, и пытается понять причины и мотивы, лежащие в их основе. Дильтей говорил, что также и психологи должны стремиться к пониманию мотивов и причин, которые таятся за действиями людей. Изучить преднамеренность (мотивы и причины) — значит, пойти дальше того, что может предложить естественная наука. Психоло­гия, ограничивающаяся исследованием сознательного восприятия и физиологии, на самом деле отделяет себя от человеческой жизни. Концепция преднамеренно­сти и статус причин и мотивов в психологии остаются весьма запутанными. Идею превращения психологии в чисто психологическую дисциплину сейчас предлага­ют вновь, и ее защитники хотят заменить концепцию преднамеренности в психо­логии сугубо физиологическими концепциями. Когнитивистика исходит из того, что человеческий разум представляет собой своего рода компьютерную програм­му, встроенную в мозг, и пытается объяснить человеческие мышление и поступки как результат числовой обработки информации. Точно так же как компьютеры лишены причин и мотивов того, что они делают — хотя мы иногда обращаемся с ними так, словно они обладают этими качествами, — возможно, причины и моти­вы людей тоже являются всего лишь общепринятым вымыслом.

Систематическая интроспекция: Вюрцбургская школа, 1901-1909

Одним из самых выдающихся и успешных учеников Вундта был Освальд Кюльпе (1862-1915). Подобно большинству психологов своего поколения, он находился под влиянием позитивизма и старался сделать психологию в большей степени пол­ноценной естественной наукой, и в меньшей — ветвью философии, лишь частично опирающейся на эксперименты. В своей книге, предназначенной для философов, Кюльпе, обращаясь к коллегам-современникам, писал:

Если мы определяем философию как науку об основных законах, мы не можем на­зывать эти физиологические исследования философскими. На деле, существует об­щее соглашение по этому вопросу среди психологов-экспериментаторов, или психо­логов-физиологов...

Следовательно, хорошо бы вообще обойтись без идеи об общей философии разума, или философии психических наук (О. Kulpe, 1895, р. 64-66).

Более того, хотя он считал, что исторические исследования разума, например психология народов Вундта, возможно, и могли бы стать научными, его определе­ние научной психологии не слишком отличалось от того, которое дал его друг Тит-ченер:

Следует признать, что сфера психологии как самостоятельной науки уже четко очер­чена. Она включает: а) редукцию более сложных фактов сознания к более простым; б) определение взаимоотношений зависимости, существующей между психически­ми процессами и физическими (неврологическими) процессами, происходящими параллельно первым; в) использование экспериментов для получения объективных измерений психических процессов и точного знания об их природе (р. 64).

Когда Кюльпе покинул Лейпциг и перебрался в университет Вюрцбурга, он занялся интроспективным исследованием мышления, борясь за то, чтобы психо­логия стала полноценной естественной наукой. Занимаясь этим, он принял ран­нюю гейдельбергскую систему своего учителя, бросив вызов более позднему согла­сию Вундта с немецкой традицией исторического кантианства, которая утверждала, что создание научной психологии никогда не будет завершено, и отрицала доступ к высшим психическим процессам. Эти исследования принесли два важных ре­зультата. Первый указывал на то, что, вопреки Пути идей, некоторую часть содер­жимого сознания нельзя проследить до ощущений и чувств; второй подрывал ос­новы ассоцианизма, предполагая, наряду с Ф. Брентано, что мысль является актом, а не пассивным представлением.

Метод, который Кюльпе разработал для исследования мышления, получил на­звание «метод Ausfragen», т. е. метод вопросов. Он серьезно отличался от практи­ки интроспекции, принятой в Лейпциге. Эксперименты Вундта были достаточно просты и представляли собой немного больше, чем простую реакцию на раздражи­тель или краткое его описание. Примерами этого метода служат психофизика Фех-нера, психическая хронометрия Дондера и эксперименты Вундта по апперцепции. При Кюльпе задания значительно усложнили, а процедуру интроспекции прово­дили более тщательно. Наблюдателю задавали вопросы определенного рода (отсю­да и название метода). Иногда задание было простым, например дать ассоциацию на слово-стимул, а иногда достаточно сложным, например, согласиться или не со­гласиться с длинным отрывком из труда какого-либо философа. Помните, что на­блюдателями в то время были не наивные студенты-старшекурсники, а профессо­ра и аспиранты, имевшие хорошую подготовку по философии. Наблюдатель давал ответ обычным образом, но предполагалось, что он уделяет внимание пси­хическим процессам, толчком к запуску которых служил вопрос и которые уча­ствовали в решении проблемы. После того как ответ был дан, наблюдатель отчи­тывался о том, что происходило в его уме в промежутке между вопросом и отве­том — т. е. он должен был описать процесс мышления. Метод был обманчиво прост, а полученные результаты сильно противоречили друг другу.

Первые же результаты шокировали почти всех психологов: мышление может быть безобразным, т. е. некоторую часть содержания сознания нельзя проследить, вопреки утверждениям Пути идей, до ощущений, чувств или их образов. Об этом открытии сообщалось в первой статье, опубликованной психологами Вюрцбург-ской школы, которая была написана А. М. Майером и Дж. Ортом и вышла в свет в 1901 г. В описанном эксперименте наблюдатель получал инструкцию реагировать на слово-стимул первым же словом, которое приходило ему на ум. Эксперимента­тор давал сигнал к готовности, называл слово-стимул и включал секундомер; на­блюдатель давал ответ, и экспериментатор выключал секундомер. Затем наблюда­тель описывал процесс мышления. А. М. Майер и Дж. Орт отмечали, что, по боль­шей части, мышление сопровождается определенными образами или чувствами, связанными с актами воли. Но они также писали (А. М. Mayer and J. Orth, 1901), что «помимо этих двух классов сознательных процессов мы должны ввести третью группу... Наблюдатели очень часто сообщали, что они испытывали определенные сознательные процессы, которые не смогли бы описать ни как определенные обра­зы, ни как акты воли». Например, выступая в качестве наблюдателя, А. М. Майер «отметил, что слово-стимул "метр" (meter) повлекло за собой особый сознательный процесс, которому в дальнейшем не удалось найти определения, вслед за чем было произнесено слово "хорей" (trochee)». Итак, ортодоксальность оказалась ложной; согласно А. М. Майеру и Дж. Орту, в сознании были обнаружены безобразные со­бытия.

Вюрцбургцы совершенствовали эти методы на протяжении многих лет, но ре­зультаты сохранялись прежними: безобразные мысли существуют. Более того, в Париже это же открытие независимо совершил Альфред Бине, занимавшийся мышлением у детей, а в Нью-Йорке — Роберт Вудворт. Результаты обоих иссле­дований были опубликованы в 1903 г., но ученые ничего не знали о работах в Вюрц-бурге. Напротив, позднее Бине заявил, что новый метод правильно было бы назвать «парижским методом».

Как следовало поступить с безобразным мышлением? Собственная интерпре­тация вюрцбургцев менялась на протяжении всей жизни школы. А. М. Майер и Дж. Орт всего лишь открыли безобразное мышление — неясные, неуловимые, по­чти неописуемые «состояния сознания». Позднее их идентифицировали как сами «мысли». Окончательная теория гласила, что мысль является бессознательным процессом, сводящим безобразные элементы мысли, скорее, к сознательным инди­каторам мышления, а не к самому мышлению. Но многие психологи по обе сторо­ны Атлантики считали вюрцбургские методы, результаты и интерпретации непри­емлемыми или, по крайней мере, подозрительными.

Так, В. Вундт в своей работе 1907 г. отверг результаты вюрцбургской школы, критикуя их метод. Он утверждал, что их эксперименты были поддельными и пред­ставляли собой опасное возвращение к ненадежной «кресельной» интроспекции, но уже проводимой в лабораторных условиях. По мнению Вундта, в опытах по мышлению совершенно отсутствовал контроль эксперимента. Наблюдатели не знали точно, какое перед ними будет поставлено задание. Психический процесс варьировал от одного наблюдателя к другому и от одного испытания к другому, поэтому результаты невозможно было бы воспроизвести. Наконец, Вундт говорил, что наблюдателю очень сложно, если вообще возможно, одновременно думать над поставленной задачей и наблюдать за ходом этого процесса. Следовательно, так называемое открытие безобразного мышления не было достоверным.

Разделяя расширенное определение возможностей интроспекции, данное О. Кюль-пе, Э. Б. Титченер повторил вюрцбургские исследования для того, чтобы опровер­гнуть их и защитить свою традицию ассоцианизма. В методологическом отноше­нии он повторил высказывания В. Вундта о том, что отчеты наблюдателей о «безоб­разных» мыслях были не описанием сознания, а фальшивками, основанными на вере в то, каким образом человек должен решать проблему, поставленную в ходе эксперимента. В опытном отношении ученики Титченера провели эксперименты с мышлением и отметили, что им не удалось найти доказательств элементов безоб­разного мышления; они успешно проследили все содержимое сознания вплоть до ощущений и чувств (Н. М. Clark, 1911). Так, согласно утверждениям Титченера, многие на первый взгляд «безобразные» мысли наблюдатели из Корнеллского уни­верситета смогли проследить до кинестетических чувств в теле, ускользнувших от внимания наблюдателей в Вюрцбурге. Титченер пришел к выводу о том, что вюрц-бургцам не удалось тщательно пронаблюдать за своим сознательным опытом. Они установили, что психическое содержимое с трудом поддается дальнейшему анали­зу, но, вместо того чтобы продолжить анализ, предпочли сдаться и назвали его со­держимое «безобразным мышлением».

Другие комментаторы предлагали альтернативные объяснения результатов, полученных в Вюрцбурге. Некоторые высказывали предположение о том, что одни типы разума обладают безобразным мышлением, а другие — нет, сводя, таким об­разом, противоречия между Э. Б. Титченером и О. Кюльпе к одному из индивиду­альных различий. Эту гипотезу критиковали за неэкономичность: зачем природе понадобилось создавать два типа разума для того, чтобы прийти к одной и той же цели — аккуратному мышлению? И почему один тип должен преобладать в Кор-нелле, а другой в Вюрцбурге? Гипотезу о бессознательном мышлении отвергли на основании того, что то, что не является сознательным, относится не к психическим, а к физиологическим процессам и, следовательно, не подлежит психологическому исследованию. По мере того как конфликт затягивался, он становился все более трудноразрешимым. В 1911 г. Дж. Р. Энджел писал: «Чувствуется, что различия, которые разделяют авторов, проистекают больше из взаимного непонимания, чем из самого обсуждаемого явления» (J. R. Angell, 1911, р. 306). Его беспокоило то, что конфликтующие стороны в споре «ограничивались, по большей части, простыми утверждениями и отрицаниями типа "Да!" и "Нет!"» (р. 305).

В Америке самым важным последствием дебатов о безобразном мышлении стало подозрение относительно того, что интроспекция представляет собой хруп­кий и ненадежный инструмент, зависящий от теоретических ожиданий. Наблю­датели в Вюрцбурге верили в безобразное мышление и находили его. Наблюда­тели Э. Б. Титченера верили только в ощущения и чувства и обнаруживали толь­ко их. Р. М. Огден, американский сторонник безобразного мышления, писал, что критические замечания В. Вундта и Э. Б. Титченера в адрес вюрцбургских мето­дов были вполне весомы, «даже если не продвигают нас ни на шаг вперед в реше­нии проблемы и отрицают всю ценность интроспекции. Действительно, в ходе не­давней дискуссии среди психологов эту позицию активно поддерживали двое присутствующих» (R. М. Ogden, 191 la). Сам Р. М. Огден высказал предположе­ние о том, что различающиеся результаты, полученные в лабораториях Э. Б. Тит чекера в Корнелле и О. Кюльпе в Вюрцбурге, выдают «бессознательную предвзя­тость», проистекающую из различного обучения этих психологов (R. M. Ogden, 191 lb, p. 193). Безобразное мышление выявило трудности интроспективного ме­тода, и мы видим, что в 1911 г., в момент выхода статей Р. М. Огдена, некоторые психологи уже были готовы полностью отказаться от него. «Двоими присутству­ющими», упомянутыми Р. М. Огденом, были еще безымянные бихевиористы. Два годя спустя Дж. Б. Уотсон провозгласил новое направление, ссылаясь на противоречия, связанные с безобразным мышлением, как на серьезный провал интроспективной психологии.

Второе открытие вюрцбургских ученых привело их к отказу от ассоцианизма как неадекватного подхода к мышлению. Ключевой вопрос звучал так: что заставляет следовать за данной идеей одну идею, а не другую? Для свободных ассоциаций, таких как в экспериментах А. М. Майера и Дж. Орта, ассоцианизм давал приемле­мый ответ. Если слово-стимул — «птица», то наблюдатель может отреагировать словом «канарейка». Тогда ассоцианист сможет утверждать, что связь «птица — канарейка» — самая сильная в ассоциативной сети наблюдателя. Но ситуация осложняется, если мы используем метод ограниченных ассоциаций, как это делал Генри Дж. Уотт в 1905 г. Используя этот метод, мы ставим перед наблюдателем определенное задание, например «назвать подчиненную категорию» или «назвать превосходящую категорию». В первом задании наблюдатель может ответить про­сто «канарейка». Во втором задании правильный ответ будет не «канарейка», а «животное». Но эти задания уже не являются свободными ассоциациями, а пред­ставляют собой акты целенаправленного мышления, порождающие предположе­ния, которые, в отличие от свободных ассоциаций, могут быть истинными или лож­ными. Поэтому целенаправленное мышление отвергает простую связь «птица — канарейка».

Вюрцбургцы утверждали, что само по себе приведение ассоциаций не может объяснить природу рационального мышления, поскольку для того, чтобы наблю­датель правильно реагировал на задания, подобные тем, которые предлагал Уотт, не «клей» ассоциаций, а что-то иное должно направлять мышление по правильно­му пути в ассоциативной сети. Исследователи предположили, что мышление направляется самим заданием. Они утверждали, что задание определяет психоло­гическую установку, или детерминирующую тенденцию, в мозге, задающую над­лежащее направление в ассоциативной сети наблюдателя. Эти эксперименты пред­полагают существование бессознательного мышления, поскольку наблюдатели обнаружили, что при получении задания «Назовите превосходящую категорию для канарейки» ответ «птица» появлялся в их голове при весьма малой психической активности. Вюрцбургцы сделали заключение о том, что психический акт завер­шает мышление еще до того, как дано задание; наблюдатель до такой степени го­тов назвать превосходящую категорию, что в действительности ответ дается авто­матически. Концепция психологической установки несет отпечаток психологии акта Ф. Брентано, которую вюрцбургцы позаимствовали у Э. Гуссерля. Мысли являются не просто пассивными образами (психическими объектами), а психи­ческими актами, врожденно нацеленными на другие аспекты разума или на окружа­ющий мир. Как писал О. Кюльпе, «фундаментальной характеристикой мышления служат ссылки, т. е. нацеливание на что-то» (цит. по: М. G. Ash, 1995, р. 79), что точ­но повторяет формулировку преднамеренности, данную Ф. Брентано.

По мере того как исследования вюрцбургских психологов расширялись, они двигались от традиционной аналитической психологии содержания к психоло­гии функций — психических актов, если использовать терминологию Брентано. Изначально они занимались описанием нового психического содержания, без­образного мышления, но в конце концов обнаружили, что мышление как акт ис­чезло из описания, данного в терминах сенсорного содержания. Как утверждал Брентано, психическая активность (функция) более фундаментальна и психоло­гически реальна, чем предполагаемые атомы разума. Будущее принадлежало ско­рее психологии функций, а не психологии содержания, особенно в США. Было доказано, что содержание (объекты) разума вещь эфемерная, поймать которую гораздо сложнее, чем вещественные атомы, составляющие физические объекты. По мере того как на психологию начала оказывать воздействие теория эволюции (глава 9), вопрос о том, каким образом акты разума способствуют выживанию орга­низма в борьбе за существование, стал более важной проблемой, чем вопросы о том, сколько визуальных сенсорных элементов разум может содержать.

Вюрцбургская школа продемонстрировала, что работы в области систематиче­ской интроспекции ведут в тупик (К. Danziger, 1990). Как признавался В. Вундт, их метод был слишком субъективным, чтобы принести воспроизводимые научные результаты. Хотя работы, начатые этой школой, продолжались и после 1909 г., сама школа постепенно исчезла после того, как О. Кюльпе переехал в Боннский уни­верситет. Вюрцбургские исследования не создали ни одной систематической те­ории, хотя есть свидетельства того, что О. Кюльпе работал над подобной теорией в последние годы жизни. Удивительно, что с 1909 г. и до момента своей смерти он практически не высказывался о результатах вюрцбургских работ. Вюрцбург­ская школа не породила никакого альтернативного направления в психологии. Их методы были инновационными, хотя и абсолютно бесплодными; их открытия оказали стимулирующее действие, хотя и были аномальными; и в своей концеп­ции психической установки они предвосхитили функциональную психологию будущего. Более значимым отпрыском феноменологии Ф. Брентано стала ге­штальт-психология.

Научная феноменология: гештальт-психология

Ведущими гештальт-психологами стали Макс Вертхаймер (1880-1943), Вольфганг Кёлер (1887-1967) и Курт Коффка (1887-1941). Вертхаймер был основателем и духовным лидером этого направления, и получил степень доктора философии у О. Кюльпе в Вюрцбурге. Вольфганг Кёлер сменил К. Стумпа на должности главы престижного Берлинского психологического института, он был основным теорети­ком и исследователем-экспериментатором в группе, поскольку получил образование не только в области философии и психологии, но и физики. Курт Коффка стал пер­вым, кто письменно изложил идеи Вертхаймера и распространил весть о гештальт-психологии по всему миру с помощью книг и статей. Из многочисленных учеников и коллег самым выдающимся был Курт Левин (1890-1947), нашедший практическое применение теорий гештальта. Вдохновленные Стумпом описывать, а не искусствен- о анализировать сознание, они создали радикально новый подход к пониманию со­знательного опыта, отвергавший практически все аспекты картезианского Пути идей. Еще до работ вюрцбургской школы стало ясно, что эмпирически-ассоциатив­ная теория испытывает огромные трудности, пытаясь объяснить, каким образом имеющие значение, организованные объекты перцепции создаются из бессмыслен­ных сенсорных атомов. Кристиан фон Эренфельц (1859-1932), с которым учился Макс Вертхаймер, начал работать над формулировкой конкурирующей точки зре­ния, введя в психологию термин гештальт (Gestalt) (форма или целое). Кристиан фон Эренфельц говорил, что мелодия больше, чем просто последовательность нот. Мелодию можно транспонировать в ином ключе, лишенном нот — сенсор­ных элементов, из которых предположительно состоит мелодия, никоим образом не изменив ее восприятия нами. Кристиан фон Эренфельц высказал предположе­ние о том, что, помимо сенсорных элементов существуют формы-элементы (Gestalt-qualitateri), составляющие объекты сознания. Когда в 1890 г. ученый выдвинул эту гипотезу, он остайил неясным онтологический статус качеств гештальта. Налагают­ся ли они разумом на сенсорные элементы, как считал учитель Кристиана фон Эренфельца Алексиус фон Мейнонг (1853-1920)? Или они представляют собой нечто большее — объективные структуры (а не элементы), которые существуют в мире и подхватываются нашим сознанием, как полагали философы-реалисты и фе­номеналисты? Гештальт-психология упорно придерживалась второй точки зрения.

Отказ гештальт-психологии от картезианской схемы. Гештальтистов ужаснули атомистические теории сознания, и они предложили гештальт-психологию как либеральную революцию, освобождающую психологию от устаревшего режима. В. Кёлер, выступая перед Американской психологической ассоциацией, говорил:

Нас взволновало то, что мы обнаружили, но еще больше — перспектива открыть но­вые поразительные факты. Более того, нас вдохновляла не только возбуждающая но­визна нашего предприятия. Была огромная волна облегчения — как будто мы вышли из тюрьмы. Тюрьмой была та психология, которую преподавали в университетах, когда мы были студентами. В то время мы были шокированы тезисом, что все психо­логические факты (а не только относящиеся к восприятию) состоят из несвязанных инертных атомов и что почти единственными факторами, комбинирующими эти ато­мы и, таким образом, порождающими действие, являются ассоциации, сформирован­ные под влиянием простой смежности. Нас беспокоили абсолютная бессмысленность этой картины и вывод, подразумевающий, что человеческая жизнь, явно такая мно­гоцветная и динамичная, на самом деле является пугающей скукой. Этого не было в нашей новой картине, и мы чувствовали, что дальнейшие открытия призваны окон­чательно упразднить старую картину (W. КоЫег, 1959/1978, р. 253-254).

Теоретики гештальт-психологии утверждали, что старая картина, Путь идей, ос­нована на двух слабых и непроверенных предположениях. Первым была «гипоте­за пучка» (по сути дела, ассоциативный атомизм), идентифицированная М. Верт-хаймером, которая гласила, что объекты сознания состоят из фиксированных и неизменных атомарных элементов, наподобие химических соединений. Согласно Вертхаймеру, гипотеза пучка представляла собой теоретическое допущение, искус­ственно накладываемое на опыт, а не естественное описание сознания таким, ка­ким мы его находим. Вертхаймер писал:Я стою у окна и вижу дом, деревья, небо.

Теоретически я мог бы сказать, что существует 327 степеней яркости и нюансов цве­та. Но есть ли у меня «327»? Нет. У меня есть небо, дом и деревья. Таким образом, невозможно получить «327». И хотя такие смехотворные вычисления возможны и подразумевали бы, скажем, для дома 120, для деревьев — 90 и для неба 117, я должен, по крайней мере, иметь весь спектр и все части целого, а не, скажем, 127 и 100, и еще 100; или 150 и 177 (М. Wertheimer, 1923/1938, р. 71).

Вторым слабым допущением, которое старая картина накладывала на опыт, была «гипотеза о строгом параллелизме ответной реакции и силы раздражителя», сформулированная В. Кёлером (W. КоЫег, 1947). Эта гипотеза была физиологи­ческим аспектом Пути идей. Она утверждала, что каждый сенсорный элемент в сознании соотносится со специфическим физическим стимулом, зарегистрирован­ным органом чувств.

Критикуя гипотезу пучка и гипотезу о строгом параллелизме ответной реакции и силы раздражителя, гештальт-психологи отвергли почти всю современную фи­лософию разума. Атомизм в отношении сознания возник, когда Декарт отделил мир опыта (идей) от мира физических объектов. Перцепция стала сутью прямой проекции физических раздражителей на экран сознания, как в камере-обскуре. Гештальт-психологи использовали только часть идей философского реализма.

Программа исследований гештальта. Как исследовательская программа, гештальт-психология началась в 1910 г. с исследований видимого движения, которые проводил М. Вертхаймер при помощи В. Кёлера и К. Коффки. Видимое движение знакомо всем по фильмам, которые представляют собой серию быстро демонстрируе­мых неподвижных картинок, воспринимающихся как объекты, находящиеся в посто­янном плавном движении. В экспериментах Вертхаймера (1912/1961) наблюдатели просматривали последовательные стробоскопические картины, представлявшие собой два вертикальных черных блока, зафиксированных в двух различных поло­жениях на белом фоне. Вертхаймер изменял интервал между концом показа пер­вого стимула и началом показа второго. Когда интервал между показами блоков составлял 30 мс, наблюдатель видел, как оба блока появлялись одновременно; когда интервал составлял 60 мс, наблюдатели сообщали о том, что они видят один блок, передвигающийся с места на место.

Чтобы дать этому открытию название, свободное от каких-либо теоретических ожиданий, которых гештальтисты старались избежать, Вертхаймер окрестил его р/гг-феноменом. Термин «видимое движение» был отражением того объяснения, которое господствовало в те времена, когда Вертхаймер проводил свои экспери­менты. Зажатые в тисках гипотезы пучка и гипотезы о строгом параллелизме от­ветной реакции и силы раздражителя, психологи интерпретировали видимое дви­жение как иллюзию, когнитивную ошибку, при которой наблюдатель видит два идентичных объекта в двух местах, а затем ложно воспринимает, что это един­ственный объект, перемещающийся из одной точки в другую. Подобное объяс­нение утверждает, что не существует переживания движения, данного в сознании; движение просто «кажется», и этот опыт оправдывается. Вертхаймер и его последо­ватели, напротив, настаивали на том, что переживание движения было реальным,на самом деле данном в сознании, хотя оно и не соответствовало никаким физи­ческим раздражителям, вопреки гипотезам пучка и строгого параллелизма ответ­ной реакции и силы раздражителя.Все отчетливо воспринимают треугольник, которого там, строго говоря, не су­ществует. Более того, наблюдатели обычно видят область, ограниченную призрач­ным треугольником, более яркой, чем окружающее пространство. Таким образом, они воспринимают контур, а также различие темного и светлого, для которых не существует соответствующих физических стимулов.

Иллюзорные контуры показывают также, каким образом гештальтистское ис­следование р/гг-феномена можно привнести в решение проблемы восприятия объек­тов. На этом рисунке, так же как и при восприятии мелодической формы и phi-феномена, мы воспринимаем форму (гештальт), которой не соответствует никакая физическая стимуляция. Объекты (дом, деревья и небо Вертхаймера) непосред­ственно даны в сознании как осмысленное целое, а не как скопление атомарных ощущений.

Вертхаймер писал (М. Wertheimer, 1923/1938, р. 78): «Когда нам предъявляют некоторое количество стимулов, мы, как правило, не воспринимаем их как "коли­чество" индивидуальных вещей, вот этой и вон той. Вместо этого в восприятии даны более крупные целые, изолированные и связанные друг с другом... Отвечает ли определенным принципам такое распределение и деление?» Вертхаймер дал утвердительный ответ и сформулировал набор «организующих принципов», кото­рые упоминаются в учебниках и по сей день. Так, согласно закону сходства, мы склонны видеть чередующиеся столбцы квадратиков и кружков, а не пять линий чередующихся квадратиков и кружков:

Очень важно понять, что, согласно гештальт-психологии, гештальты не накла­дываются разумом на опыт, а открываются в опыте. Гештальты объективны, а не субъективны. Гештальты, особенно в формулировках Кёлера, представляют собой физически реальную, естественную самоорганизацию в природе, мозге, опыте, все они изоморфны по отношению друг к другу. В физике мы видим, как динамиче­ские силы спонтанно организуют материальные частицы в простые элегантные формы. Кёлер говорил, что мозг — это динамическое поле и, подобно самооргани­зующимся силовым полям, отражающим физические гештальты, создает гештальты воспринятых объектов. «В каком-то смысле гештальт-психология стала приложени­ем физики поля к важным разделам психологии и физиологии мозга» (W. Kohler, 1967/1971, р. 115).

Конфликт между атомизмом и самоорганизацией в гештальты распространил­ся и на исследование поведения, в том числе поведения животных. В конце XIX в. крупнейшим специалистом по поведению животных был Эдвард Ли Торндайк (1874-1949), превративший атомистическую теорию сознания в атомистическую теорию поведения (глава 10). Он проводил исследования на кошках, которых обу­чал работать с рычагом для того, чтобы выбраться из «проблемного ящика». Наблюдая их поведение (метод проб и ошибок), Торндайк сделал заключение о том, что животные формируют ассоциации не между идеями, а между раздражителями в ящике и ответной реакцией, позволяющей освободиться из него. Несколько позд­нее Кёлер исследовал интеллект крупных обезьян и пришел к другим выводам. Его обезьяны продемонстрировали интуицию, поскольку, подобно тому, как гештальты спонтанно возникают в сознании, неожиданно справлялись с проблемами с помощью простых решений. Так как конструкция проблемного ящика скрывает от животного его работу, поведение животного сводится к методу проб и ошибок именно такой ситуацией, а не ограничениями в формировании ассоциаций стимул-ответ. Торндайк навязывал своим подопытным животным случайное, атомистическое научение типа «стимул-реакция». Кёлер интересовался феноменологией поведения ничуть не меньше, чем феноменологией сознания. Позднее Вертхаймер применил гешталь-тистскую концепцию интуиции как самоорганизации поведения к человеческому мышлению, а Курт Левин — гештальтистскую концепцию динамического поля к социальному поведению. На примере этих исследований поведения и социальной психологии мы видим, что гештальт-психологи разделяли общее для всего поко­ления желание, чтобы психология стала полноценной естественной наукой. Тем не менее, делая основной упор на неделимом целом, они не разделяли устремления позитивистов, которые привели немецких психологов, например О. Кюльпе и Э. Б. Титченера, к той же цели — психологии как естественной науке.

В конце XIX столетия образованные немцы опасались атомистических пред­ставлений о Вселенной. Как мы увидели, для них атомизм был связан с двойным злом — Машины, объекта, сделанного из изолированных частей, и Хаоса, бесфор­менной пустоты атомов, в которой могли раствориться машины. Вера в реальное целое, гештальт, предлагала третий путь, где природе были присущи порядок и смысл. Но термин гештальт был связан с консервативными и расистскими направ­лениями немецкой мысли, склонными отвергать современную науку. Например, Хьюстон Стюарт Чемберлен говорил, что жизнь — это гештальт и что за исключением атомизированных и лишенных нации евреев, каждая раса является гешталь-том, а высшая раса-гештальт — это тевтонская раса. Эренфельц, хотя и не был анти­семитом, высказывал сходное мнение, противопоставляя гештальт (добро) Хаосу (злу) и находя надежду на спасение в немецкой музыке. Таким образом, когда Верт-хаймер, еврей, взял термин гештальт на вооружение научного, демократического, урбанистического направления, это был серьезный шаг. Вместо того чтобы клей­мить науку за современные затруднения, он надеялся использовать хорошую, четко мыслящую науку для того, чтобы показать, что мир опыта не является ложью, а соответствует структурированной, организованной, имеющей смысл физиче­ской реальности.

Принятие и влияние гештальт-психологии. К середине 1930-х гг. гештальт-пси­хология получила мировую известность, и этот факт на короткое время защитил Кёлера от преследования нацистов. Тем не менее в Германии гештальт-психоло­гию подвергали жесткой критике. Наиболее серьезные возражения последовали со стороны психологической школы Ganzheit, или, в неточном переводе, целостной пси­хологии, во главе которой стоял Феликс Крюгер (1874-1948), преемник В. Вундта в Лейпциге. Сторонники этой школы обнаружили, что гештальты объективны в фи­зике, но не в психологии. Их девизом стало «Нет гештальта без гештальтиста», что, в соответствии с принципами философии Канта, означало, что гештальты навязы­вают разуму, а не открывают их в нем.

Начиная с К. Коффки, который уехал из Германии в 1927 г., ведущие гештальт-психологи покидали страну, эмигрируя в США. М. Вертхаймер был одним из пер­вых евреев, лишенных нацистами профессорского звания. В. Кёлер сопротивлялся захвату университетов нацистами, но, несмотря на поддержку Министерства иност­ранных дел (М. G. Ash, 1995), также вынужден был уехать в Америку. Гештальт-пси-хологи вступили в конфронтацию с бихевиоризмом в обществе, в котором концеп­ция гештальта не вызвала культурного резонанса. Хотя американские психологи с уважением относились к экспериментальным открытиям гештальт-психологии и даже избрали Коффку президентом Американской психологической ассоциации, они считали теорию гештальта странной и неоднозначной. Кроме того, теоретики гештальта были не склонны отказываться от своего немецкого пути и находили мало возможностей для того, чтобы обучать аспирантов (М. Sokal, 1984). Исклю­чением был Курт Левин, который перестроил свою личность по американскому образцу, убедился, что может готовить соискателей степени доктора философии, и занялся такой американской темой, как групповая динамика (М. G. Ash, 1992).

Наследство гештальт-психологии трудно оценить. Гештальтистские демонстра­ции и принципы организации все еще можно встретить в учебниках по психоло­гии. Их величайший вклад состоит в новой формулировке изучения восприятия: «резать природу в суставах». Они возражали не против расчленения опыта на час­ти, а против анализа произвольных частей (М. Henle, 1985). Возможно, благодаря влиянию гештальта психологи испытывают настороженность по отношению к на­ложению дотеоретических предположений на их данные, а взгляд В. Кёлера на мозг как самоорганизующуюся систему возвращается, так и не получив признания, в коннекционистскую психологию и нейрологию. Тем не менее призывы гешталь-тистов к целостности и единству кажутся слабым голосом, доносящимся из утерянной ныне культуры Bildungsburger. Возможно, лучший итог влияния гештальт-психологии предлагает один из последних живущих ныне гештальт-психологов, А. С. Лачинс. Он признал (A. S. Luchins, 1975), что терминология гештальта час­то используется в современной, особенно американской, психологии, но отрицал, что концепции, к которым относятся эти термины, претерпели ассимиляцию. Воз­можно, что, подобно В. Вундту, гештальт-психология с ее упором на целое, на син­тез и на помещение психологии в рамки более широкого «общего понимания чело­веческого существования» слишком соответствовала духу «мандаринов», чтобы пойти на экспорт.

Поворот к практике: прикладная психология

В основной своей массе академические немецкие психологи сопротивлялись идее о том, что психология должна стать прикладной дисциплиной. В. Вундт и психо­логи его поколения смотрели на психологию как на часть философии, но большая часть психологов следующей генерации хотела превратить ее в полностью есте­ственную науку. Академические психологи сопротивлялись превращению психо­логии в поле практической деятельности по трем причинам. Первая заключалась в огромной ценности, которую в Германии «мандаринов» придавали чистой науке ради науки. Практические предприятия организовывали для зарабатывания денег, а не для культивирования души, а именно последнее было целью науки «мандари­нов». К. Стумпф, например, боялся превращения психологии в поле узкой специ­ализации, .лишенное Bildung. В частности, он неприязненно относился к «амери­канцам того сорта, которые стремятся получить степень доктора философии как можно быстрее и используя максимально возможное количество механической работы» (цит. no: M. G. Ash, 1995, р. 35). Во-вторых, немецкие академики добились Lehrfreiheit — академической свободы изучать и преподавать то, что им хочется, в результате политической сделки с Бисмарком. Академики могли делать все, что им хотелось, в пределах Академии, но им не позволялось вмешиваться в обществен­ные и политические вопросы (К. Danziger, 1990). В-третьих, даже-когда немецкая психология приняла функциональную направленность, занимаясь больше психи­ческими процессами, а не психическим содержанием, каковой переход мы и наблю­дали в случае вюрцбургской школы, ее функционализм не был связан, как амери­канский функционализм (см. главу 9), с дарвиновской эволюцией. Немецкие идеи оставались философскими, тогда как американцы смотрели на разум как на прак­тический орган приспособления к окружающей среде. Таким образом, американ­цы делали упор на том, как разум управляет повседневной жизнью, и, следователь­но, на том, как помочь или улучшить его функционирование, тогда как немецкие психологи уделяли основное внимание традиционному гносеологическому вопро­су, как разум познает мир (M. G. Ash, 1995).

Тем не менее и внутри Германии, и вне ее действовали социальные силы, уско­рившие развитие психологии как прикладной области. Во Франции, как мы уже отмечали, психология была связана с психиатрическими клиниками и, следова­тельно, с практическими проблемами понимания и лечения психопатологий, а А. Бине изучал детей, намереваясь улучшить систему образования. Подобным же образом в Германии Уильям Стерн (1871-1938) разработал важное понятие коэффициента интеллектуальности, или IQ. Американская психология имела приклад­ное значение практически с самого начала, как мы увидим в следующих главах. Даже в Германии стала возрастать потребность в практической науке, в том числе и з естественных дисциплинах. Например, немецкая химическая промышленность участвовала в становлении химии как науки в немецких университетах (R. Smith, 1997). В обращении на заседании Общества экспериментальной психологии в 1912 г. бургомистр Берлина настаивал на том, чтобы психология получила практическое применение, подразумевая, что правительственная поддержка новой области зави­сит именно от этого (М. G. Ash, 1995). Наряду с университетами, пользующимися государственной поддержкой, возникали платные университеты; М. Вертхаймер начинал свои исследования£>/и'-феномена во Франкфуртской коммерческой академии (М. G. Ash, 1995). Несмотря на сопротивление элиты «мандаринов», прикладная пси­хология — или психотехника, как ее называли в Германии (P. van Drunen, 1996), — эволюционировала параллельно с научной психологией, включая такие области, как психология спорта (G. Baumler, 1996), психология транспорта (Н. Hacker and W. Echterhoff, 1996) и железнодорожная психология (Н. U. К. Gundlach, 1996).

Судьба психологии сознания

Что же произошло с психологией сознания? Психологию отныне определяли не как науку о сознании, а как науку о поведении. Следовательно, может возникнуть впе­чатление, что психология сознания умерла где-то в XX в. С теоретической точки зрения, это в достаточной степени справедливо. Психологические теории В. Вундта, Э. Б. Титченера и О. Кюльпе более не преподают. Хотя в ослабленной форме, но до сих пор живы традиции гештальта. С другой стороны, если мы рассмотрим пси­хологию сознания как область исследований внутри психологии — как психоло­гию ощущений и чувств, а не как универсальное определение психологии, то пси­хология сознания живет и здравствует. За последние десять лет вышло в свет мно­жество книг о природе сознания, а когнитивистика и когнитивная нейрология сделали гигантские шаги в объяснении того, как человек познает мир. Наша дис­циплина сегодня включает в себя настолько больше, чем исследования ощущений и перцепции, что она затерялась среди изобилия предметов изучения современной психологии. Дальнейшая история ранних этапов психологии как отдельного ин­ститута — это история двух разных народов.

Медленное развитие в Германии. В Германии развитие психологии сильно тормозила культура философского Bildung мандаринов. До тех пор пока психоло­гия оставалась на тех рубежах философии, куда ее привел Вундт, психологи были вынуждены конкурировать с философами за профессорские должности и ресур­сы. То, что психология становилась все более экспериментальной, воспринималось философами как вторжение в их исконную область, и они объединялись, чтобы противостоять развитию этого подхода в рамках психологии. Даже Эдмунд Гус­серль, симпатизировавший К. Стумпфу и гештальт-психологии, осуждал психоло­гов с позитивистским уклоном, называя их «фанатиками эксперимента», поклоня­ющимися «культу фактов» (цит. по: М. G. Ash, 1995, р. 44). Но некоторые филосо­фы соглашались, что психологам следует объединяться с химиками и физиками,а не с философами. Тем не менее все усилия двинуться в каком-либо одном направ­лении, например, как предлагал О. Кюльпе, в сторону физиологии и медицины, были безуспешны.

Положение еще ухудшилось в 1933 г., когда к власти пришли нацисты. Они разрушили старую систему «мандаринов» и выгнали из Германии ее лучшие умы. Германию покидали евреи и другие лица, страдавшие от преследований. Огромная волна эмиграции включала и интеллектуалов, представлявших самые разные об­ласти: от писателей (например, Томас Манн) и кинорежиссеров (например, Фриц Ланг) до крупнейших ученых (например, Альберт Эйнштейн). Среди них были и выдающиеся психологи, в том числе все крупнейшие гештальт-психологи, пере­бравшиеся в США, и Зигмунд Фрейд, проведший последние месяцы своей жизни в Англии. Ужасает тот факт, что многие психологи, оставшиеся в Германии, очень скоро перешли на сторону нацистов, в некоторых случаях снабжая «научными» обоснованиями их расовую политику, в том числе и с использованием концепции гештальта. В 1935 г. Феликс Крюгер выступил в защиту авторитарной политики нацистского государства: «Защита государственных интересов и правосудия не может осуществляться без жесткости. Она неизбежно приносит в жертву желания отдельных людей и даже их жизни во имя Целого, что должно продолжаться и впредь... Люди должны жертвовать своим несовершенством, повинуясь государ­ству и добровольно признавая упорядочивающую власть, стоящую над ними» (цит. по: A. Harrington, 1996, р. 185).

Фридрих Сандер, бывший ученик В. Вундта и последователь Ф. Крюгера, свя­зывал психологию с идеологией нацизма. В публичной лекции 1937 г. он заявил:

Тот, кто с верующим сердцем и глубоким чувством проследит истоки движущей идеи национал-социализма, везде откроет для себя два основных мотива, стоящих за ко­лоссальной борьбой немецкого движения: желание целостности и волю к гешталь-ту... Целостность и гештальт, главенствующие идеи немецкого движения, стали цен­тральными концепциями немецкой психологии... Современная немецкая психология и национал-социалистическое мировоззрение преследуют одни и те же цели: преодо­ление атомистических и механистических форм мышления... Следуя по этому пути, научная психология подошла к тому, чтобы стать полезным орудием для осуществ­ления целей национал-социализма (цит. по: A. Harrington, 1996, р. 178).

Сандер с энтузиазмом поддерживал изгнание евреев, которые для многих нем­цев были символом лишенного корней атомистического Хаоса:

Кто бы ни повел Немецкий Народ... назад к его собственному гештальту, кто бы ни хотел помочь душе Народа достичь той цели, которой она жаждет: выразить свое собственное бытие — этот человек должен устранить все чужеродное из гештальта; прежде всего он должен аннулировать власть всех деструктивных чужеродных расо­вых влияний. Уничтожение паразитически размножающихся евреев имеет свою глу­бокую этическую справедливость в этом желании немецкой сущности очистить ге­штальт, ничуть не меньше, чем проводить стерилизацию своего собственного народа от носителей низшего генетического материала (р. 184-185).

При нацистском режиме психология завоевала самостоятельность. Поколение основоположников психологии сопротивлялось ее превращению в простые психо­техники. Тем не менее в 1941 г. немецкая психотехническая психология получила ризнание чиновников как независимое поле исследований, «поскольку вермахт нуждался в обученных психологах, оказывающих помощь при отборе офицеров» (М. G. Ash, 1981, р. 286). Конечно, это оказалось сделкой Фауста, когда нацистский режим привел Германию к поражению во Второй мировой войне и последующему делению страны на Восток и Запад. Психология в Германии снова встала на ноги не раньше чем в 1950-х гг. (М. G. Ash, 1981), и это произошло уже в совершенно новых условиях доминирования американских идей.

Пересадка в Америку. С одной стороны, психология, «пришедшая» в США из Германии, получила здесь бурное развитие. В Америке она развивалась быстрее, чем в какой-либо другой стране. Например, Американская психологическая ассо­циация была учреждена на десять лет раньше Немецкого общества эксперимен­тальной психологии. С другой стороны, психология сознания в своем немецком виде не могла существовать за пределами Германии «мандаринов». Дж. Стэнли Холл (G. Stanley Hall) в 1912 г. писал: «Нам нужна психология полезная, диети­ческая, эффективная для мышления, жизни и работы, и, хотя в настоящее время мысли Вундта успешно культивируют в академических садах, они никогда не ак­климатизируются здесь, поскольку чужды американскому духу и характеру» (цит. по: A. L. Blumental, 1986b).

Будущее психологии было связано, в основном, с США, но здесь ей было суж­дено существенно измениться по сравнению со своими немецкими корнями.

Библиография

Существует несколько работ, знакомящих с начальным периодом развития психо­логической науки: Wolfgang Bringmann and Ryan D. Tweney, eds., Wundt Studies (Toronto: Hogrefe, 1980); Josef Brozek and Ludwig Pongratz, eds., Historiography of Modern Psychology (Toronto: Hogrefe, 1980); C. Buxton, ed., Points of View in the History of Psychology (New York: Academic Press, 1986); Eliot Hearst, ed., The First Century of Experimental Psychology (Hillsdale, NJ: Erlbaum, 1979); Sigmund Koch and David Leary, eds., A Century of Psychology as Science (New York: McGraw-Hill, 1985); R. W. Rieber.ed., Wilhelm Wundt and the Making of a Scientific Psychology (New York: Plenum, 1980); и William W. Woodward and Mitchell G. Ash, eds., The Problematic Science'.Psychology in Nineteenth Century Thought (New York: Praeger, 1982). Множе­ство фотографий первых психологов, их лабораторий и их работы можно найти в книге: W. G. Bringmann et al. (1997).

Интеллектуальная атмосфера Германии XIX столетия великолепно описана в работе F. К. Ringer (1969), более современные данные приведены в: A. Harrington (1996). Условия, в которых создавалась психология, обсуждаются в трех статьях. Ричард Литтман (Richard Littman,1979) приводит общий отчет о возникновении психологии как дисциплины. М. Дж. Эш (М. G. Ash, 1981) описывает Германию в 1879-1941 гг. Курт Данцигер (Kurt Danziger, 1990) использует социологиче­ские методы для того, чтобы проанализировать появление психологических опы­тов на людях и сравнить несколько ранних моделей психологических исследова­ний. Наконец, более старый, но все еще полезный отчет о самом становлении психологии, написанный сразу же после того, как оно произошло, можно найти статье: J. Mark Baldwin, «Sketch of the History of Psychology», Psychological Review, 12 (1905): 144-165.

Огромная часть работ посвящена Вундту и его психологии. Кроме трудов самого Вундта (W. Wundt, 1896), на английском языке опубликованы следующие работы: Outlines of Psychology (1897; reprint, St. Clair Shores: Michigan Scholarly Press, 1969); Principles of Physiological Psychology, Vol. 1, 5^th ed. (New York: Macmillan, 1910); An Introduction to Psychology (1912; reprint, New York: Arno, 1973); Elements of Folk Psycho­logy (London: Allien & Unwin, 1916); и The Language of Gestures, отрывок из его ра­боты Volkerpsychologie of 1900-1920 (The Hague, The Netherlands: Mouton, 1973). Биографию Вундта можно найти в книге: Wolfgang Bringmann, William Balance, and Rand Evans, «Wilhelm Wundt, 1832-1920: A Brief Biographical Sketch» Journal of 'the History of the Behavioral Sciences, 11 (1975): 287-297; Wolfgang Bringmann, Norma J. Bringmann, and William Balance, «Wilhelm Maximilian Wundt 1832-74: The Formative Years», in Bringmann and Tweney (1980, цит. выше); и Diamond (1980).

Другие источники сведений о Вундте —Joseph Jastrow, «Experimental Psychology in Leipzig», Science, 7 (1886, [198, Supplement]): 459-462, эта работа включает де­тальное описание нескольких экспериментов Вундта, некоторые из них изначаль­но весьма походили на современные исследования по когнитивной психологии. Эти параллели обсуждаются в моей собственной статье: «Something Old, Something New: Attention in Wundt and Modern Cognitive Psychology», Journal of the History of the Behavioral Sciences, 15 (1979): 242-252. Теодор Мишель (Theodore Mischel) по­свящает Вундту свою работу «Wundt and the Conceptual Foundations of Psychology», Philosophical and Phenomenobgical Research, 31 (1970): 1-26. Уильям Вудворд (William R. Woodward) в книге «Wundt's Program for the New Psychology: Vicissitudes of Experi­ment, Theory, and System» (in Woodward and Ash, 1982, цит. выше), представляет Вундта типичным немецким интеллектуалом, жаждущим Системы. Две статьи К. Данцигера (Kurt Danziger, 1979,1980а) исправляют ошибки.в старом изображе­нии Вундта и изучают его судьбу в Германии. А. Блюменталь (Arthur Blumenthal, 1986а) посвятил свою работу общей ориентации психологии Вундта.

Э. Б. Титченер (Е. В. Titchener) был очень плодовитым автором. В дополнение к его важным работам, уже процитированным в данной главе, следует упомянуть «The Past Decade in Experimental Psychology», American Journal of Psychology, 21 (1910): 404-421; «The Scheme of Introspection», American Journal of Psychology, 23 (1912): 485-508; «Experimental Psychology: A Retrospect», Americanjournal of Psycho­logy, 36 (1925): 313-323; и Л Text-Book of Psychology (New York: Macmillan, 1913). В моей статье «The Mistaken Mirror: On Wundt's and Titchener's Psychologies»,Journal of the History of the Behavioral Sciences, 17 (1981): 273-282, я показываю, что Титче­нер не был, как его часто изображают, простым последователем В. Вундта, добро­совестно разделявшим все взгляды учителя.

Некоторые из работ ученых вюрцбургской школы переведены на английский язык, и их отрывки приводятся в труде: George and Jean Mandler, eds., The Psychology of Thinking: From Association to Gestalt (New York: Wiley, 1964). Помимо работ, упо­мянутых в тексте, существуют два важных современных обзора безобразного мыш­ления: J. R. Angell (1911) и Robert S. Woodworth, «Imageless Thought», Journal of Philosophy, Psychology, and Scientific Methods, _?(1906): 701-708. Недавно вышла paбота: David Lindenfield, «Oswald Kulpe and the Wurzburg School»,Journal of the History of the Behavioral Sciences, 74 (1978): 132-141. Джордж Хамфри ( George Humphrey) в отдельных местах своей книги «Мышление» (Thinking, New York: Science Editions, 1963), обсуждает открытия вюрцбургцев, хотя и переоценивает урон, который они нанесли психологии Вундта. Противоречия безобразного мышления с точки зрения гоциологии рассмотрены в работе Куша (Kusch, 1995).

К важным работам В. Кёлера относятся: The Mentality of Apes (New York: Liveright, 1938); The Place of Value in a World of Facts (NeV York: Liveright, 1938); Dynamics in Psychology (New York: Liveright, 1940); Gestalt Psychology (New York: Mentor, 1947); : i Selected Papers of Wolf gang Kohler (New York: Liveright, 1971). Рекомендуется прочи­тать работу М. Вертхаймера (M. Wertheimer Productive Thinking (New York: Harper & Row, 1959). Мэри Хенли выступила редактором избранных статей гештальтистов: Documents of Gestalt Psychology (Berkeley: University of California Press, 1961). Наибольшим авторитетом среди гештальт-психологов в США пользовался Курт Левин (Kurt Lewin), который длительное время оказывал влияние на социальную психологию, психологию личности и, в меньшей степени, психологию обучения, см., например: Principles of Topological Psychology (New York: McGraw-Hill, 1936). Влияние гештальта на перцепцию обсуждается в работе: Julian Hochberg, «Organi­zation and the Gestalt Tradition», in E. Carterette and M. Fried-man, eds., Handbook of Perception, Vol. 1': Historical and Philosophical Roots of 'Perception (New York: Academic Press, 1974. Мэри Хенли (Mary Henle) пытается найти объяснение изоморфизма в статье: «Isomorphism: Setting the Record Straight», Psychological Research, 46 (1984): 317-327. Корни идей M. Вертхаймера обсуждаются в: Abraham S. and Edith H. Luchins, «An Introduction to the Origins of Wertheimer's Gestalt Psychologic», Gestalt Theory, 4: (1982); 145-171. В пространной докторской диссертации М. Аш (Mitchell Graham Ash) тщательно изучает документы и обсуждает происхождение и развитие геш­тальт-психологии в Германии в работе: The Emergence of Gestalt Theory: Experimental Psychology in Germany 1890-1920, неопубликованная докторская диссертация (Cambridge, MA: Harvard University, 1982), и М. G. Ash (1995). Принятие гештальт-психологии в CIIIA рассмотрено в статье: Michael Sokal, «The Gestalt Psychologists in Behaviorist America», American Historical Review, 89 (1984): 1240-1263. О свя­зи гештальт-психологии и философии говорится в книге: Т. H. Leahey, «Gestalt Psychology and Phenomenology», в Т. Baldwin, ed., The Cambridge History of Philosophy, 1870-1945 (Cambridge, England: Cambridge University Press, в печати).

Основная работа Ф. Брентано (F. Brentano) — Psychology from an Empirical Stand­point (New York: Humanities Press, 1973). Работы Брентано обсуждаются в книге: L. McAlister, ed., The Philosophy of Brentano (Atlantic Highlands, NJ: Humanities Press, 1976). О развитии феноменологии после Брентано см.: H. Philipse, «From Idealism and Naturalism to Phenomenology and Existentialism», in T. Baldwin, ed. (в печати, цит. выше).

Обширную информацию о гештальт-психологии содержат следующие книги: W. D. Ellis, ed., A Sourcebook of Gestalt Psychology (London: Routledge & Kegan Paul, 1938); и M. Henle, Ed., Documents of Gestalt psychology (Berkeley: University of California Press, 1961).