Арабо-мусульманская поэзия

Высочайшее достижение арабо-мусульманской культуры - лирическая поэзия. Зародилась она как поэзия кочевников-бедуинов и была пронизана ностальгией по покинутым становищам в Аравии, яркому южному солнцу, цветущим оазисам.

Поплачем над прежней любовью, над старым жилищем,

Хотя и обломков его мы уже не отыщем.

Далекие дни, погребенные в этих руинах,

Как стертые буквы молитвы на свитках старинных.

Мне вспомнилось племя, и в сердце опять зазвучали

Тяжелые стоны моей бесконечной печали.

Молчанье хранил я, и только потоками слез

Безгласное горе внезапно на плащ пролилось.

Лишь тот удержать не умеет болтливый язык,

Кто сердцем своим и страстями владеть не привык.

Смотри, я качаюсь в седле, и больной, и бессильный,

По ветру уже развевается саван могильный... –

писал один из самых выдающихся поэтов того времени - Имру-уль-Кайс (? - меж­ду 530-540).

Дальнейшее развитие поэзии связано с восприятием культурных традиций по­коренных народов. Если в период возникновения ислама центрами культурной жизни были Мекка и Медина в Аравии, то при халифах из династии Омейядов (661-750), преемниках Магомета, ими стали города Сирии. Ведущим жанром придворной поэзии была небольшая поэма-панегирик - касыда. Придворные по­эты, например Джарир (653-732), наделяли своих покровителей такими бедуин­скими добродетелями, как храбрость, великодушие, воинская доблесть, особенно прославляя их за благочестие:

Все упорствует Умама, все бранит меня часами,

Хоть ее я днем и ночью ублажаю, как судьбу,

Но упрямая не слышит, как, играя бубенцами,

Караван идет в пустыне к землям племени ярбу.

Караванщики в дороге отдыхают очень мало,

Уложив в песок верблюдов и укрывшись в их тени

Или каменные глыбы выбирая для привала,

Когда плавятся от зноя солнцем выжженные дни.

Никнут всадники и кони, если ветер раскаленный

Золотые стрелы солнца рассыпает по степи,

Так и я в твоем сиянье никну, словно ослепленный,

И опять молю Аллаха: «Символ веры укрепи!

Поддержи дела халифа и храни его, владыка,

Будь с ним рядом, милосердный, в светлый день и в трудный час,

Потому что с нами вместе он и в малом и в великом,

Он, как дождь, нас освежает, если дождь минует нас!»

Господин, ты стал халифом по велению Аллаха

И к заветному престолу ты взошел, как Моисей.

Лишь с тобою мы не знаем ни отчаянья, ни страха –

Только ты опора веры и оплот державы всей!

Ты - страстям своим хозяин, о халиф благословенный!

По ночам Коран читая, ты идешь путем творца!

Украшение минбара, средоточие Вселенной,

Ярким светом осветил ты сумрак царского дворца!

Культ разума и идея справедливого властителя, упоение страстями и борьба с ними являлись отличительными чертами всей арабской поэзии.

Другим распространенным жанром был жанр газели ~ стихотворения о любви, предназначавшегося для пения. Одним из самых прославленных поэтов, писав­ших в этом жанре, был Кайс ибн Муад (VII - нач. VIII в.). По преданию, Кайс бежал в пустыню, так как не мог жениться на Лейле, отданной сородичами замуж за бедуина из другого племени. Он обезумел от горя и получил прозвище, став­шее нарицательным, - Меджнун («обезумевший от любви»). Меджнун сочинял грустные стихи, где воспевалась целомудренная любовь несчастных влюбленных, разлученных злым роком:

Когда нельзя прийти мне к Лейле, вдали от милой, безутешен,

Я плачу, как больной ребенок, что амулетами увешан.

Кто нескудеющие слезы, кто слезы жаркие остудит?

Им, как моей разлуке с милой, мне кажется, конца не будет!

Мне стоит о тебе подумать, как я теряю всякий разум,

Пока я на тебя, безумный, хотя б одним не гляну глазом.

Но я мечтаю, что однажды с тобою встречусь, в день отрадный, -

Так умирающий от жажды мечтает о воде прохладной.

История трагической любви Лейлы и Меджнуна не менее популярна на Вос­токе, чем история Тристана и Изольды или Ромео и Джульетты в Европе. Первая литературная обработка этой легенды относится к концу XII в. и принадлежит Низами Гянджеви.

В 750 г. потомки Аббаса - легендарного дяди пророка Мухаммеда, опираясь на помощь иранской аристократии, захватили власть и перенесли столицу в Багдад. Переход власти в руки Аббасидов (750-1258) вызвал усиление иранской аристо­кратии, принявшей ислам и оттеснившей на второй план арабскую племенную знать. Иранское влияние сделало поэтическое мироощущение арабов более жиз­нерадостным. Поэты прославляли пышные придворные увеселения, призывая ловить минуту счастья и не думать о загробном возмездии. Наиболее ярким представителем гедонистической лирики был Абу Нувас (между 747-767 - между 813-815), заработавший в молодые годы репутацию пьяницы, распутника и бо­гохульника, что не помешало ему стать придворным панегиристом при дворе Харун ар-Рашида и героем многих новелл «Тысячи и одной ночи». Слава Абу Нуваса связана прежде всего с «поэзией вина», изобилующей описанием друже­ских попоек:

Вперед, друзья, на славный бой, мы - рыцари вина!

Благоуханием ночным душа услаждена.

Хмельное зелье манит нас. Приняв смиренный вид,

Оно повалит храбреца и вольного пленит.

От алых отблесков его горит моя ладонь,

А блеск сжигает мне глаза, как греческий огонь.

А поутру весна в саду покажет ясный лик,

Здесь нам подарит аромат душистый базилик.

Шурша от зависти листвой, одежды разорвав,

Нам на подушки бросит сад охапки свежих трав.

Куртуазная лирика Древнего Ирана в отличие от печальной и целомудренной поэзии омейядских поэтов-бедуинов носила подчеркнуто чувственный характер. Мольба тоскующего влюбленного звучит в газелях Башшара ибн Бурда (? - 787):

Наступила ночь, и нрав твой вздорный

Вновь низверг меня в пучину боли.

Обещанье, данное во вторник,

Оказалось ложью - и не боле.

Ты сверкнула солнцем с небосклона,

Ты ушла, как солнце, на закате...

От любви умру, неисцеленный,

Без твоих врачующих объятий.

Утоли мне жажду хоть немного,

Дай воды из чистого колодца,

А когда предстанешь перед Богом,

Доброта твоя тебе зачтется.

Я не в силах побороть томленья,

Без тебя слабею, вяну, гасну.

Ты взойдешь ли, солнце исцеленья?

Не взойдешь - умру я в день ненастный...

Гедонистическая лирика соседствовала в поэзии арабов с философскими стиха­ми - зухдийят, обличающими забвение нравственных предписаний ислама. Один из ведущих поэтов этого направления - Абу-ль-Атахия (748-825) восклицает:

Сколько дней я повсюду собрата искал,

Человека с утра до заката искал!

Вместо дружбы нашел я одно вероломство,

Вместо доброй улыбки - звериный оскал.

Полон мир нечестивых, спесивых людей.

Не ищи, не найдешь справедливых людей.

Только истину должно искать в этом мире,

Только правде будь верен, склонись перед ней!

В X в. произошел распад арабо-мусульманской империи на отдельные провин­ции, наместники которых, продолжая номинально признавать аббасидских хали­фов в Багдаде общемусульманскими правителями, добились фактической незави­симости. Это способствовало возникновению новых очагов культуры и мощному расцвету поэзии в различных регионах арабского халифата - Дамаске, Алеппо, Багдаде, Фустаде, Каире, городах Андалусии (так на арабский манер называли Ис­панию) - Кордове, Гранаде, Севилье, Толедо, Валенсии.

Культурными центрами Сирии являлись Дамаск и резиденция хамданидских эмиров Алеппо.

Известным поэтом хамданидского кружка был Абу Фирас (932-967). Его основ­ными темами были восхваление рыцарской доблести и любовные переживания:

Та ночь новогодняя в сердце навеки останется.

Мы были вдвоем с темноокой моею избранницей.

Пригоршнями сыпало темное небо жемчужины,

В наряде камфарном лежали поля неразбуженны;

И спорил нарцисс красотою своей беззаботно

С вином, что играло в бокалах - огня искрометнее.

В Египте, главным образом в городах Фустаде и Каире, широкую известность приобрела так называемая суфийская лирика. Суфии - монахи-аскеты - призыва­ли к отказу от земных благ и постижению истины через мистическую любовь к Богу. В их стихах, распевавшихся на молитвенных собраниях (радениях), земные образы символизировали отвлеченные понятия: за образом жестокой возлюблен­ной скрывалась божественная истина, за радостями любви - соблазны грешного мира и т.д. Непосвященный видел в этом лишь поверхностную сторону - страсть, чувственный восторг, посвященный - аллегорию небесного. Виднейшим поэтом-мистиком считается египтянин Ибн аль-Фарид (1182-1235):

О, этот лик, эта нежность овала!

Как далека ты, а я недвижим.

Если ты смерти моей пожелала,

Дух мой упьется бессмертьем твоим.

О, возврати мне хотя бы частицу

Жизни, которую ты отняла!

В душу сумела внезапно вонзиться

С лука бровей твоих взгляда стрела!

Дар красоты ее - высшее диво!

Веки - как ножны, а взгляд ее - меч.

Перевязь тонкая - лика стыдливость.

Лезвие блещет, чтоб сердце рассечь.

Мускус волос ее, вкус сладковатый

Утренних уст, поцелуя вино,

Сердце, сравнимое с твердым булатом, -

О, как пьянить ей влюбленных дано!

Слезы - бурлящие воды потока.

Сколько влюбленных из дальних земель

Шли, изнуренные жаждой жестокой,

Чтобы увидеть твой лик, о газель!

Шли, чтоб погибнуть у скал в водопаде.

Ты ж удалялась, за горы маня.

Скрылась из глаз, поселилась в Багдаде,

В стойбищах Сирии бросив меня.

О, как мне тягостно это изгнанье!

Точно дожди, по каменьям шурша,

В душу струятся твои обещанья,

Но ведь не камень живая душа!

Белая лань, антилопа степная,

Дай лицезреть мне твой образ святой!

Счастием муки тебя заклинаю

И унижений моих высотой.

Сердце великой тоски не избудет

И никогда не погасит огня.

Только печаль мою видели люди,

Как к наслажденью ни звали меня.

Пусть говорят обо мне: «Он когда-то

Силою был и бесстрашьем велик,

Мог состязаться со львом у Ефрата, -

Нынче же гнется, как слабый тростник.

Пламя любви его тело колышет,

Все истончилось и высохло в нем.

Только любовью одною он дышит,

Входит в огонь и сгорает живьем.

Вечно без сна воспаленные вежды,

Празднует мука свое торжество.

Все лекаря потеряли надежду,

Но безнадежность и лечит его.

Траур по юности сердце надело.

Впалые щеки темны от тоски,

Вот уж чалмой обвивается белой

Ранняя проседь, ложась на виски.

Молча приникни к его изголовью

И над веленьем судьбы не злословь.

Если бывает убитый любовью, -

Вот он. Как смерть, всемогуща любовь!»

В Андалусии вплоть до X в. сочинялись традиционные для арабов-завоевателей касыды-панегирики. Начиная с XI в. в многочисленных литературных кружках при дворах андалусских правителей сложились новые жанры - застольные песни, сатиры, пейзажная лирика, связанный с реконкистой плач-элегия по исчезнув­шим халифатам, куртуазная любовная лирика. Истинным шедевром андалусской поэзии стала газель, приобретшая куртуазный характер. В соответствии с требо­ваниями куртуазии верный возлюбленный воспевал красоту и благородство сво­ей дамы. Таковы стихи Ибн Зайдуна (1003-1071), влюбленного в аль-Валладу, дочь омейядского халифа, талантливую поэтессу, в доме которой был известный далеко за пределами Кордовы литературный салон:

К нему с востока донеслось дыханье ветерка –

И пробудилась память в нем и вспыхнула тоска,

И слезы потекли из глаз, они текли ручьем:

Тому, кто молод и влюблен, поплакать есть о чем.

Есть от чего грустить всегда!

Ночь натянула тетиву, и стрелами невзгод

Я прямо в сердце поражен - стрелок был метким тот!

Посланец бед нанес удар недрогнувшей рукой...

Пытаюсь в медленной звезде я обрести покой.

Неспешный путник - та звезда...

О, как чудесен твой предел - идет там шумный пир,

И гул веселых голосов звучит на целый мир,

И ясен день, и ночь светла, и утренним дождем

Покров твой мирный орошен, и все цветет на нем.

Все, как и в прошлые года...

Благоухает базилик, и ветви, захмелев,

Качаются от ветерка, как станы стройных дев.

Спокоен вид зеленых кущ, и птицы там поют…

О благодетельная сень, дающая приют!

Тот берег в памяти всегда…

О, как великолепен вид желанной аз-Захра –

Где незабвенные сады и нежные ветра!

Мне заменяла та краса и райскую красу…

Пока живу, я этот рай в душе своей несу!

Он не померкнет никогда!..

Но пусть внезапный мой уход не радует врагов:

Недолго быть моей звезде в плену у облаков.

Я стану соколом в гнезде и львом в лесу густом,

Мечом, упрятанным в ножны, алмазом под замком…

Друзьям не причиняя вреда…

Я вздохов не могу сдержать, печаль во мне давно.

И я не радуюсь в часы, когда я пью вино;

И если мне струна поет, не подпеваю я.

Одна утеха у меня – лишь весточка твоя.

Всегда желанная, всегда…

Необычайно изысканные пейзажные зарисовки встречаются у валенсийского поэта Ибн Хафаджи (1058 – 1139):

Как прекрасен виночерпий, тонкостанный, волоокий!

Дань воздашь ему невольно, красоту его ценя.

Юноше любовный пламень смуглые румянит щеки.

Дым кудрей, не расточаясь, мягко вьется у огня.

В чашу смотрит полумесяц. Ни копья ли наконечник

От удара о кольчугу в битве выгнулся, звеня?

Туча с молнией на гребне - черный конь в попоне белой.

Ветер северный поводья натянул, его гоня.

Рано солнце заблистало. Сплошь унизан жемчугами,

Сад окрасился шафраном, празднуя начало дня.

Ветви шепчутся друг с другом, и не диво, если ветру

Ненароком тайну сада выдаст листьев болтовня.

Особым жанром испано-арабской поэзии стал плач по городам, захваченным у арабов испанцами-христианами во время реконкисты. Примером может слу­жить плач по Валенсии Абу-ль-Валид аль-Ваккаши (1017-1096):

О Валенсия, ты в ожиданье последнего часа!

На тебя, ненаглядную, бедствий обрушился град.

Если чудом спасешься теперь от превратностей рока,

Подивится свидетель печалей твоих и утрат.

Не тебя ли Творец благодатью взыскал в изобилье?

Не тебя ль Всемогущий избрал для щедрот и наград?

Стар и млад в Андалусии пели тебе словословья.

Ты стояла веками, лаская и радуя взгляд.

Под напором врага величавые рушатся башни.

Грудой камня становится кладка их стройных громад.

Помутнела прозрачная влага твоих водоемов.

Кто от ила очистит каналов запущенных ряд?

За оградами - ветви сухие, а прежде оттуда

Пахло свежей листвой и плодов долетал аромат.

Над округой твоей, что тебя госпожой величала,

Вьется пламя пожаров, клубится удушливый чад.

Нет на свете лекарства - тебя исцелить от недуга.

Я стою на распутье, сомненьем жестоким объят.

Уникальное явление культуры, зародившееся в эпоху Аббасидов на террито­рии Ирана, - литература на языке фарси. Ее возникновение было связано с при­ходом к власти иранской династии Саманидов (875-999), перенесшей столицу в Бухару. Эта династия добилась влияния на аристократические слои и народные массы благодаря воскрешению древних иранских традиций, в том числе литера­турных. Крупнейшими литературными центрами стали Бухара и Самарканд в Средней Азии и Хорасан на северо-востоке Ирана.

Основоположником классической литературы на языке фарси был Абуль-Хасан Рудаки (860-941), прославлявший красавиц, вино и наслаждение благами жизни:

О, лик твой - море красоты, где множество щедрот,

О, эти зубы - жемчуга и раковина - рот.

А брови черные - корабль, на лбу морщины - волны,

И омут - подбородок твой, глаза - водоворот!

В философских стихах он высказывал мысль о взаимосвязи разумного прав­ления и радостей жизни:

Сегодня Бухара - Багдад: в ней столько смеха, ликований!

Там, где эмир, там торжество, он гордо правит в Хорасане!

Ты, кравчий, нам вино подай, ты, музыкант, ударь по струнам!

Сегодня буду пить вино: настало время пирований!

Есть райский сад, и есть вино, есть девушки - тюльпанов ярче,

Лишь горя нет! А если есть - ищи его во вражьем стане!

Тема разума, который воспевался как венец, краса державного властелина, нашла отражение в поэме Фирдоуси (ок. 940-1020 или 1030) «Шах-наме» («Книга о шахах»):

Он гонит от сердца унынье и страх,

Он за руку водит в обоих мирах.

Он - око души; оглянися во мгле:

Без ока нерадостно жить на земле.

От разума счастье твое и беда.

От разума прибыль твоя и нужда.

Пусть разум твои направляет дела;

Он душу твою не допустит до зла.

В героических преданиях о легендарных иранских царях постоянно говорится о справедливости и разумном правлении. Каждый раздел начинается с тронной речи нового правителя при вступлении его на престол и заканчивается предсмертным завещанием наследнику, содержащим призывы быть справедливым, заботиться о процветании страны и подданных.

Классическую поэзию на фарси X-XV вв. называют поэзией иранского Ренес­санса, так как главной ее темой стала самоценность личности, которая гениально сформулирована Омаром Хайямом (ок. 1048 - после 1122):

Конечно, цель всего творенья - мы,

Источник знанья и прозренья - мы.

Круг мироздания подобен перстню,

Алмаз в том перстне, без сомненья, - мы.

Впрочем, Омар Хайям в некоторых произведениях представляет человека аб­солютно лишенным свободной воли:

Мы - послушные куклы в руках у Творца! . •;

Это сказано мною не ради словца: , ,_: ,, , ,

Нас на сцену из мрака выводит Всевышний –

И швыряет в сундук, доведя до конца.

Подобный взгляд на человека не противоречит, однако, высокой оценке личности:

Мы источник веселья - и скорби рудник.

Мы вместилище скверны - и чистый родник.

Человек - словно в зеркале мир - многолик.

Он ничтожен - и он же при этом велик!

Неизбежность смерти вызывает у Хайяма религиозные сомнения:

Отчего всемогущий Творец наших тел

Даровать нам бессмертия не захотел?

Если мы совершенны - зачем умираем?

Если несовершенны - то кто бракодел?

Поскольку все в мире преходяще:

Здесь владыки блистали в парче и в шелку,

К ним гонцы подлетали на полном скаку.

Где все это? В зубчатых развалинах башен

Сиротливо кукушка кукует: «Ку-ку...» -

по мнению Хайяма, надо наслаждаться каждым мгновением земной жизни как драгоценным даром, который выше веры в Бога:

Луноликая! Чашу вина и греха

Пей сегодня - на завтра надежда плоха.

Завтра, глядя на землю, луна молодая

Не отыщет ни славы моей, ни стиха.

Все философские рубаи¹ Омара Хайяма, несмотря на рационализм тем, прони­заны удивительной жизнерадостностью и свободомыслием:

Много лет размышлял я над жизнью земной.

Непонятного нет для меня под луной.

Мне известно, что мне ничего не известно! -

Вот последний секрет из постигнутых мной.

Вслед за Омаром Хайямом подобных высот в стремлении все познать и объяс­нить в человеке достиг Низами Гянджеви (ок. 1141 - ок. 1209), создавший знамени­тую «Хамсе» («Пятерицу») - пять блистательных поэм: «Сокровищница тайн», «Хосров и Ширин», «Лейли и Меджнун», «Семь красавиц», «Искандер-наме», по­строенных как дополнение к старинным хроникам и преданиям, и множество лири­ческих стихотворений. Поэмы посвящены главным образом темам любви («Хосров и Ширин», «Лейли и Меджнун», «Семь красавиц») и разума («Сокровищница тайн», «Искандер-наме»). Все они отражают высокую гуманистическую цель - освобождение личности от оков материального соблазна за счет презрения к страстям и душевного горения. Как сказано в одном из стихотворений поэта:

Скромен будь. Богатство, гордость, праздность брось в костер - сожги.

Стяг властителя надменный, золотой шатер - сожги.

Если хочешь быть свободным от боязни и страстей,

Вздохом огненным единым весь докучный сор сожги!

Рубай (четверостишие) - распространенная на Востоке форма лирической и философской поэзии.

В XIII в. нашествие войск Чингисхана на Среднюю Азию и Иран нанесло ущерб культуре, но поэзия не остановилась в своем развитии. Она стала нарочито услож­ненной, прециозной, стиль касыд рафинировался, стала нормой назира - творче­ское подражание широко известному оригиналу. Мистическая суфийская поэзия была по-прежнему популярна. Гениальным представителем философско-дидактического направления был Саади (между 1203 и 1210-1292), первым в мировой изящной словесности создавший само понятие «гуманизм» и выразивший его в прекрасной поэтической формуле:

Все племя Адамово - тело одно,

Из праха единого сотворено.

Коль тела одна только ранена часть,

То телу всему в трепетание впасть.

Над горем людским ты не плакал вовек, -

Так скажут ли люди, что ты человек?

Саади первые полвека своей жизни прожил в странствиях и исканиях, а вто­рые - претворяя накопленный опыт в своих знаменитых поэмах «Гулистан» («Розо­вый сад») и «Бустан» («Плодовый сад»). В них он призывал к мужеству, упорству, труду, правде и вместе с тем, понимая, что обух монгольского ига плетью не пе­решибить, учил приспособленчеству и хитрости. Его стихи - удивительный сплав сатиры и дидактики, юношеского порыва и стариковской рассудительности, муд­рости и расчетливости:

Коль пристанища ты ждешь - не торопись.

Старикам внимать ты слух свой приучи.

По пескам лишь два прогона мчится конь,

А верблюд бредет и в полдень и в ночи!

В литературе XIV в. возникла своеобразная «поэзия протеста» против монголь­ского гнета наследников Чингисхана и Тимура. Такая поэзия существовала в жан­ре газели с использованием суфийской символики и иносказания. Самым знамени­тым поэтом этого времени является Хафиз (ок. 1325- 1389 или 1390), в своих га­зелях то воспевающий вино и возлюбленную и сетующий на призрачность счастья, то бичующий религиозные авторитеты и призывающий к духовному раскрепо­щению.

Хафизу близка идея любви как нетленной ценности:

Взгляни же премудрым оком на бурный, бегущий мир:

Весь мир, все дела мирские, все смуты его - обман.

Все зданья падут, разрушась, и травы на них взрастут, -

Лишь зданье любви нетленно, на нем не взрастет бурьян.

Любовные переживания приобщают поэта к познанию человеческой судьбы:

Одиночество мое! Как уйти мне от тоски?

Без тебя моя душа бьется, сжатая в тиски.

Что ты сделала со мной? Одержим я! Исступлен!

Даже днем я вижу ночь. Впереди меня - ни зги.

О любимая моя! Снизойди ко мне: я слаб.

Будем снова мы вдвоем и по-прежнему близки.

Но, увы, я не один! Сто соперников грозят:

Сто весенних ветерков оплели твои виски.

Виночерпий! Подойди! Ороси пустынный дол!

Белый тополь, поднимись! Осени мои пески!

Сердце бедное в крови от познания вещей...

Дай хмельного! Без вина мысли горькие низки.

Черным циркулем судьбы круг начертан вкруг меня.

В этом круге - точка я. Пешка шахматной доски.

Но донесся аромат приближенья твоего!

Надо мной опять луна, нет и не было тоски...

В XV в. литературная жизнь в Самарканде и Бухаре восстановилась, а в Гера­те достигла высокого уровня. Там благодаря творческой дружбе Джами (1414-1492) и его покровителя и великого ученика Алишера Навои укрепилось взаимо­влияние литературы фарси и староузбекской литературы. Джами воспевал высокие идеалы правдолюбия и человеколюбия, с горечью отмечая несовершенство чело­веческой природы:

От сребролюбца-хвастуна ты щедрости не жди,

Хотя он милости сулит, - он просто врет безбожно.

Увы, пословица гласит, что можно из дерьма

Слепить лимон иль апельсин, но нюхать невозможно.

Свойственное Джами переплетение суфийского благочестия и вольнодумства получило отражение в «Книге мудрости Искандера», своеобразной социальной утопии, где он выразил вековечную мечту человечества о царстве свободы и справедливости на земле. Это своеобразный наказ правителям, которые должны мудро управлять, отделяя зерна от плевел:

На золото, как скряга, не молись,

Как язвы, скряжничества устыдись.

За добрый жизни дар - благодари,

Зло - истреби и след его сотри.

Заветам мудрых сердце отвори,

Пустых, бесцельных слов не говори.

Да не коснется ложь речей твоих,

Да будет правда украшеньем их.

С прекрасными словами смысл большой

Счастливо сочетай, как плоть с душой.

На жизнь людей и на дела сперва

Гляди, - не на красивые слова.

Подобную кристальному ручью,

Храни от загрязненья честь свою.

Но нет для сердца тяжести лютей,

Чем зависть к доблестям других людей.

Не мучь безмерно душу каждый час

Исканьем в мире власти и богатств.

Сил не жалей для славных дел мирских

И, друг, тогда не бойся бурь морских.

Алишер Навои (1441-1501) - создатель назиру - поэтический «ответ» на «Пятерицу» Низами. Его поэмы проникнуты высокими идеями гуманизма, любовью к ближнему и глубокой веротерпимостью:

Поймите, люди всей земли: вражда - плохое дело,

Живите в дружбе меж собой - нет лучшего удела.

МИНИАТЮРНАЯ ЖИВОПИСЬ

Начиная с аббасидской эпохи широкое распространение получила миниатюр­ная живопись. Несмотря на запрет ислама изображать живые существа, миниатюра стала излюбленным жанром искусства.

Самыми ранними миниатюрами считаются иллюстрированные рукописи по астрономии, медицине, ботанике и истории, созданные в Багдаде в конце XII - се­редине XIII в. Их принято относить к багдадской, или арабо-месопотамской, школе живописи, стиль которой характеризуется линейным рисунком и условным ото­бражением конкретной среды. К примеру, одно-два дерева обозначали сад, а про­тивоборство двух воинов - бой. Фигуры людей показывались в движении, что достигалось благодаря точно схваченным жестам - объятиям, рукопожатию, ожив­ленной жестикуляции при разговоре. Лица с крупными носами изображались чаще всего в профиль, а глаза всегда в фас, что делало физиономии весьма сход­ными между собой. С наибольшей живостью передавались животные: быстроногие кони, легконогие лани, спящие у шатров или пасущиеся в пустыне верблюды.

Цветовое решение арабо-месопотамской миниатюры отличается преобладанием охряно-коричневых тонов с яркими пятнами зеленого, блекло-синего, кирпично-красного, сиреневого, черного, белого, а также тускло мерцающего золота. Приме­ром миниатюры этой школы могут служить иллюстрации к рукописи «Макам» (см. цв. вкл.) - собранию коротких плутовских новелл о похождениях авантюриста и поэта Абу Зайда, которого называли «отцом лжи и лукавства».

Иллюстрации к «Макам». Караваны верблюдов

Завоевание Ирана и Ирака монголами в середине XIII в. обусловило появление новых школ миниатюрной живописи с династийными названиями - тимуридская, сефевидская, могольская. Однако наиболее точным считается их географическое деление на иранскую и среднеазиатскую, внутри которых местные школы получа­ли названия по культурным центрам государства. К иранской школе относятся тебризская, ширазская, гератская и др., к среднеазиатской - самаркандская, бухар­ская и др. Каждая школа вырабатывала свои каноны изображения людей, приро­ды и архитектуры.

Иранская школа миниатюры зародилась в Тебризе, и этапы ее развития свя­заны с правящими династиями Хулагуидов, Тимуридов и Сефевидов. Наиболее характерными чертами тебризской школы эпохи Хулагуидов является соединение реального изображения и орнамента: цветы, травы, деревья, птицы на ветках, звери с живо схваченными повадками переданы необычайно натуралистично, и вместе с тем их силуэты образуют красочный орнаментальный узор. Таковы, к примеру, миниатюры из «Манафи аль-Хайаван» (книга о животных), где изо­бражены охотящиеся, играющие, отдыхающие слоны, львы, медведи. Полоски травы, кустарники и деревья, на ветвях которых сидят птицы, рождают ощуще­ние реального ландшафта. Между тем занимающие почти весь формат листа бе­жево-желтые, оранжево-красные или фиолетово-серые фигуры зверей, коричне­вые, оттененные золотом ветви деревьев, зеленые листья и трава, красные, оран­жевые, желтые плоды и цветы создают своеобразный орнамент.

В изображении людей прослеживалось китайское влияние, связанное с тем, что монгольская армия возила с собой китайских ремесленников и живописцев. Оно проявилось в удлиненном формате, что напоминало горизонтальные свитки китайской живописи; в графичной манере исполнения гор, громоздящихся вверх крутыми уступами, прихотливо изгибающихся стволов и ветвей, облаков, закру­ченных в сложный узор; в индивидуализации образов и наделении их экспрессией и драматизмом.

Сочетание «китаизмов» с подчеркнутой декоративностью мы встречаем в самом грандиозном памятнике тебризской школы миниатюры XIII-XIV вв. - Большом тебризском «Шах-наме» Фирдоуси. Подавляющую часть изображений традиционно составляют подвиги героев в борьбе с врагами и фантастическими чудовищами. Кроме сцен охоты, единоборства и военных баталий встречаются сцены погребения и оплакивания умерших, где персонажи наделены индивиду­альными чертами, чувствами и переживаниями. Миниатюры Большого тебризского «Шах-наме» необычайно декоративны и напоминают ковровый орнамент: воины в красных, оранжевых, светло-коричневых одеждах и блестящих доспехах скачут на пегих, каурых, вороных конях по зеленым лужайкам, над которыми распростерлось темно-синее небо с золотым мерцанием мириада звезд.

"Шах-наме" Фирдоуси, Герат, 1429- 1430 годов

Пленный парфянский царь Артабан перед сасанидским царём Арташиром

Живописная школа тебризской миниатюры, сложившаяся при Сефевидах, опи­ралась, с одной стороны, на уже существующие традиции, а с другой - на опыт гератских художников. Влияние гератского искусства сказалось в появлении иллю­зорной глубины и повествовательности. Такова по композиции и стилю миниа­тюра из рукописи Арифи «Дервиш с разбитым мячом» (см. цв. вкл.).

На фоне лужайки, покрытой, словно штрихами, кустиками травы и обрамленной хол­мами и деревьями, печально склонился над разбитым мячом дервиш - мусульманский нищенствующий монах.

Вся композиция проникнута чувством щемящей грусти: душевное состояние передано и абрисом одинокой фигурки, и разительным контрастом скромного облика дервиша с нарядной, прописанной золотом лужайкой, роскошными баш­нями минаретов, отливающих глазурованными плитками, изящными резными листьями на дереве, изысканными цветами в траве на переднем плане. Краски положены густо и в своей локальной чистоте сверкают как эмаль.

Художником, наиболее ярко вы­разившим черты нового тебризского стиля, является Султан Мухаммед (конец 1470-х гг. - 1555). Его миниа­тюры несут отпечаток декоратив­ности и повествовательности, как, например, знаменитая миниатюра «Хосров и Ширин».

На миниатюре изображен тот мо­мент, когда царевич Хосров, скрываясь от гнева отца, бежит из дома и по дороге видит у родника купающуюся Ширин. Девушка тоже очарована юношей, но не догадывается, что незнакомец - Хосров, давно пленивший ее воображение.

Зеленоватые скалы обступают не­большую цветущую лужайку с бегущим среди камней источником. Нежное, поч­ти бесплотное, бледное тело луноликой Ширин на темном фоне; на розовой ло­шади Хосров в нарядной одежде; сияю­щий мажорный тон золотого неба; изумительно утонченный силуэт быстроногого легендарного коня Ширин, который был «чернее ночи», - все это порождает ощущение гармонии мира и человеческих чувств.

Наряду с повествовательными миниатюрами сложилось целое направление, опирающееся на созерцательность и уравновешенность композиции. Этим ми­ниатюрам присущи плавная, гибкая манера письма, холодная гамма цветов. На них изображались крупные фигуры несколько удлиненных пропорций, вырази­тельные лица с большими глазами, обведенные черным контуром. Образцом яв­ляется миниатюра «Царевич и пери» к трактату «Лаваих» («Скрижали») Джами. Ощущение сказочной идиллии создается, во-первых, композиционным приемом, при котором линия, очерчивающая склоненную фигуру царевича и мягко опу­щенные крылья пери, повторяется в спокойном силуэте холма на заднем плане; во-вторых, яркими, блестящими, как эмаль, красками - игрой синего с желтым в одеянии пери, перекличкой огненно-оранжевого с более интенсивным цветом того же тона в крыльях пери, сиянием салатного в одежде принца. Прорисовка каждой детали рисунка четким черным контуром сообщает изображению ари­стократическую изысканность. Вся миниатюра ассоциируется с ювелирным изде­лием, инкрустированным драгоценными камнями.

Султан Мухаммед. "Хосров видит купающуюся Ширин". Иллюстрация к «Хамсе»

В целом тебризская живопись выработала свой образный строй, которому свойственны особая праздничная декоративность, яркая красочная гамма, иллю­зорная глубина и повествовательность.

Ширазская школа миниатюрной живописи, возникшая в эпоху Хулагуидов на юго-западе Ирана, сложилась к XV в. Характерными чертами ширазской миниа­тюры являются плоскостность, многофигурность и декоративность.

Наиболее наглядным примером миниатюры ширазской школы служит изобра­жение древней мусульманской легенды о вознесении пророка Мухаммеда на небо.

Фантастический сюжет решен подобно яркому ковровому узору. В центре композиции пророк, объятый языками пламени, извилистый контур которых напоминает кружево, летит на Бураке - фантастической кобылице с женской головой. Вокруг на фоне темно-синего неба с золотыми звездами и белыми, в виде узора из закрученных спиралей, облаками парят стройные ангелы с радужными крыльями за спинами. Все фигуры, как бы слегка подрагивая, мерно плывут в бездонной синеве ночного неба, напоминая театр теней.

Декоративность достигается за счет сочетания лилово-синего, огненно-оран­жевого и алого, обведенных темным контуром и словно отполированных до блеска.

Гератская школа миниатюрной живописи возникла в начале XV в., а уже в его середине Герат превратился в один из крупнейших центров миниатюрной жи­вописи. Художником, создавшим лучшие миниатюры гератской школы и сыг­равшим ключевую роль в возвышении тебризской школы живописи, был калли­граф Камалетдин Бехзад (1455-1536). На небольшом пространстве поля миниа­тюры он создавал удивительно соразмерные и гармоничные композиции с боль­шим числом участников. За основу своих композиций Бехзад брал круг как самую совершенную в природе форму. Он то намеренно его подчеркивал, как, напри­мер, в иллюстрации «Бой на верблюдах» к «Хамсе» Низами, то камуфлировал, как в миниатюре «Алишер Навои среди ученых мужей» (см. цв. вкл.), иллюст­рирующей ту же рукопись. В этой миниатюре как в зеркале отражены все основ­ные черты гератской традиции: индивидуальная характеристика изображенных людей; рационально составленная композиция, в основе которой лежит круг; тщательная прорисовка мельчайших деталей и обилие орнаментов, украшающих интерьер.

Основное действие разворачивается в павильоне, вымощенном плитами и по­крытом коврами с ярким, прихотливым рисунком. Алишер Навои сидит на ковре в окружении ученых мужей.

Бехзад ввел в миниатюру множество бытовых деталей, а также установил своеобразный иконографический канон и место действующих лиц в композиции. К примеру, главное действующее лицо изображалось по центру миниатюры на ковре или за столиком; его собеседники с книгой, с покровенными в знак особого уважения руками располагались рядом; поодаль стояли слуги с подарками для отличившегося поэта или музыканта. Изобразив каждого в конкретном дейст­вии, Бехзад тем самым «оживлял» миниатюру, гармонично связывая персонажей друг с другом. Внутреннее движение композиции достигалось за счет размещения всех деталей по увеличивающимся овалам вокруг курильницы: и расположенные вокруг фигуры сидящих людей, и как бы случайно разбросанные предметы во­влекались в трудовой ритм.

Бехзад включал в канву общего действия персонажей, не играющих заметной роли в контексте композиции, и эпизодические сценки, необходимые для созда­ния правдивой атмосферы, выделяя роскошным орнаментальным узором ключе­вую сцену.

Великое гератское искусство школы Бехзада конца XV - начала XVI в. уже к середине XVI в. утратило свое значение, и центры художественной жизни пере­местились в Тебриз и Бухару.

В Средней Азии в начале XV в. художественно оформленные рукописи созда­вались в Самарканде, сначала столице Тимура, а затем Шайбанихана, предво­дителя кочевых узбеков. Наиболее характерным произведением самаркандской школы являются миниатюры к «Хафт пайкар» («Семь красавиц») из «Хамсе» Ни­зами.

Герой поэмы - Бахрам Гур - женится на семи царевнах, каждая из которых олицетво­ряет собою кешвар - географическую область, откуда она родом. Кешвар в свою очередь соотносится с одной из планет, а планета имеет свой день недели. Бахрам Гур строит для каждой дворец цвета ее планеты и дня недели, а затем ежедневно выслушивает поучитель­ные притчи в одном из дворцов, облачаясь при этом в «цвета дома», т.е. его купола и стен. Купол-сфера является значимой частью изображения, так как согласно тогдашней астро­номии каждой планете соответствует прозрачный свод - «купол»: она прикрепляется к нему и вместе с ним движется по небу.

Сложился обычай иллюстрировать семь рассказов семи царевен семью сход­ными по композиции, но различными по цвету миниатюрами. Во всех миниатю­рах цикла соблюдена традиционная композиция «шах пирует с красавицей». Раз­личия между изображениями состоят в основном в позах главных персонажей, их головных уборах, в инструментах музыкантов, услаждающих слух царственной четы, позах и одеждах наложниц. Колорит каждой миниатюры чрезвычайно бо­гат: мускусные, красные, бирюзовые, белые тона, оттененные яркими одеждами слуг, изящными цветущими деревцами, геометрическим узором на куполе и сте­нах дворца. В мире миниатюры локальный цвет важен сам по себе, но в иллюст­рациях к «Семи красавицам» ему придается сакральное значение, выразившееся в соответствии цвета «темпераменту» планеты, дню недели и кешвару.

Так, зеленый соответствует Луне, понедельнику и Хорезму: красный - Марсу, вторнику и Саклабу («стране славян»); сине-бирюзовый - Меркурию, среде, Египту; сандаловый, т.е. бледно-коричневый, - Юпитеру, четвергу, Китаю; белый - Венере, пятнице, Ирану; черный (мускусный) - Сатурну, субботе, Индии; желтый - Солнцу, воскресенью, Туркестану.

Особенности миниатюр этого цикла состоят в полном отсутствии в них света и тени; каждый предмет сверкает отдельно, как драгоценный камень, все перене­сено в светящийся мир, омытый магическим светом.

В 1533 г. столица Шайбанидов была перенесена в Бухару, которая, по словам современника, стала таким средоточием искусств и наук, что напоминала Герат в дни Султана Хусейна, Навои и Бехзада. Расцвет бухарской миниатюры прихо­дится на 50-70-е гг. XVI в. Ее отличают плоскостность, чистота рисунка, яркость цвета. Отражением кочевого быта Шайбанидов стало изображение действия под открытым небом. При этом художники не стремились к передаче воздушно-пространственной среды, а выстраивали действие по узорно-ковровому принципу.

Таковы, к примеру, две миниатюры «Пир в саду» и «Разбивка сада», где действие разворачивается на фоне густой, пышной растительности, сплошным ковром по­крывающей землю. На первой миниатюре мы видим ограду из тонких реек, пло­щадку, покрытую ковром причудливого рисунка, на нем кувшины с напитками и блюда с яствами, легкий открытый трон под навесом; за оградой весенний сад, где цветут персики и сливы, распустились цветы, стройными силуэтами устрем­ляются ввысь тополек и кипарис. На второй миниатюре поражают пышностью и цветистостью пейзаж и дворец, находящийся в глубине сада. Для сооружений на бухарских миниатюрах характерна мелкая разбивка плоскости стены на оконца и дверные проемы, обрамленные затейливым орнаментом, из-за чего вся архитек­тура кажется сотканной из тончайшего кружева. Фигуры людей не всегда сораз­мерны между собой, с окружающим пейзажем и архитектурой, их позы однооб­разны и статичны, силуэты не отличаются изяществом. Но в целом бухарским миниатюрам присущи декоративизм и изысканность колорита.

Создававшимся при дворах правителей миниатюрам свойственны яркий ко­лорит, гармония деталей и особая элегантность фигур. Через созерцание красоты реализовывалось стремление художников приблизиться к познанию истины, еди­нению с Богом, обучить царственных читателей морали, высокой этике, отвра­тить от жадных и льстивых придворных.

* * *

Арабо-мусульманская художественная культура, сложившаяся в регионе Сре­диземного моря в Средние века, несет на себе отпечаток идеальной красоты и царственного изящества. Ее ключевой образ, отразившийся в архитектурном де­коре, садово-парковом искусстве, поэзии, орнаменте, миниатюрной живописи, -цветущий прекрасный сад, символизирующий исламский рай.

Арабское искусство повлияло на формирование в средневековой Европе ново­го архитектурного стиля - готики, ставшего интернациональным, и на возникно­вение куртуазной поэзии, определившей развитие литературы в эпоху Ренессанса.

Контрольные вопросы и задания

1. Раскройте сущность ислама и дайте характеристику Корана.

2. Какова главная черта арабо-мусульманского искусства?

3. В чем состоят особенности арабской архитектуры?

4. Перечислите типы мечетей, найдите сходства и различия между ними.

51