V. Ритмы

Кубизм превзойден. В части формальных достижений это могучее движение покрыто более полными отношениями. Не будем касаться деталей, предоставив тем, кого мы не убедили, строить возражения на менее существенном.

Прекрасные и глубокие успехи, достигнутые художниками-кубистами, никогда бы, впрочем, не получили того значения, какое они сейчас имеют во всей Европе, если бы в обогащенной форме мастеров школы не было бы большого содержания. Не любят ни говорить, ни слышать о «содержании в искусстве», когда касаются современного художественного творчества. Мы сожалеем об этом. Содержание есть как раз то, о чем следует говорить и слушать, чего, однако, не следует делать в мастерской. Собственно говоря, мы протестуем только против богемы, против всей этой системы делать жизнь и, благодаря этому не делать искусства. Во имя профессионального качества художественной культуры мы предпочитаем мастерскую, не тронутую, чаще всего, ошибками чахлой и нетвердой жизни. Но надо быть до крайности узким человеком, чтобы отрицать саму жизнь. О ней, впрочем, не приходится беспокоиться, ибо художником можно стать или не стать, родимся же мы живыми. Будем поэтому работать над тем, что поддается нашим усилиям, оставив за собой право быть совершенно свободными по отношению к тому, в чем мы бессильны — в начале и в конце.

Мы требуем от всякого художественного произведения известного содержания. Только глубокая пошлость произведения искусства может заставить нас снисходительно говорить о каких-то чистых формальных изысканиях в художественном творчестве. Мы не исключаем также возможности слышать о такого рода исканиях со стороны дилетанта, навсегда потерянного для искусства. Подлинное понимание художественного произведения, едва лишь задетого настоящим дарованием, найдет в нем два или три удара пробужденных искусством сил, которые не могут быть разложены на известные нам элементы форм. Эти колебания, подчиненные некоторым ритмам, мы относим к самой творческой стихии, слагающейся в пластические миры, из которых каждый стремится к нам или от нас. В движении, в наполненности, в напряженности показанных форм мы узнаем саму жизнь, простую, когда произведение в достаточной мере совершенно. Но усилие проникнуть дальше и раскрыть закон действия этих сил и этих ритмов, в пределах доступных нам измерений, не дают достаточных результатов. После того, как кубизм научил нас более полному восприятию пространственных отношений, чем то, которое давала нам наивная живопись натуралистического гуманизма, мы ищем нового в области обоснования высших измерений. Отношение черного к белому, теплого к холодному, прямых и кривых, которым старое искусство надеялось исчерпать действительность, заменено отношениями во столько же раз более богатыми, во сколько раз объем формальных достижений молодого искуссвтва больше объема тех младенческих форм, которые не знали ничего, кроме поверхности, цвета, линий и света. Впрочем, даже если не считать увеличения элементов искусства, приняв во внимание только методы их использования, то и тогда мы убедимся в том, что наше сознание обладает большей твердостью и большей точностью.

Простые заверения кубистов, определяющих картину как отражение нашей личности, а композицию и рисунок, как регулирование динамики форм нашей собственной активностью, не могут нас удовлетворить. Формы, происхождение которых было бы до такой степени индивидуально, дают слишком мало нашей потребности меры и нашему стремлению выйти, наконец, из эстетического произвола и субъективного вкуса. Отрезок волны, заключенный между реальным белым и реальным черным, или между теплым и холодным, может быть легче измерен, чем колебания ритмов тех наших чувствований, которые находят свои пластичсекие символы в промежутке между мистическим белым и погребальным черным. Количественное выражение ритмов, как некоторых новых мер, мы черпаем не в состоянии нашего субъективного сознания, а в данных опыта. Если при этом окажется, вопреки всем нашим ожиданиям, что наш духовный мир не вмещается в реальные формы, мы смело станем отрицать ценность получившегося избытка, только бы не потерять то, чем мы на самом деле обладаем, что мы животно любим – реальность.

Реализм, который вновь богато ветвится над склоняющимся кубизмом, превосходит таким образом последний и качеством, и количеством содержания. Силы, пробужденные искусством, поглощая большее число пластических элементов, жизненнее и полнее. Удары, благодаря которым жизнь обнаруживает свое присутствие, исходит из более глубоких слоев. Ритмы шире и чище, источников больше. Восприятие устойчивее и сознание более проработано. Самое творчество профессиональнее, связь с жизнью глубже. Искусство перестает быть предчувствием и отражением жизни, оно – сама жизнь; в человеческой единице художника становится больше, чем дилетанта. Старые мастера делали жизнь и мало делали искусство; при этом неудавшаяся жизнь рассматривалась как содержание будто бы удавшегося произведения. Давая искусству реальное назначение, мы посягаем на многие тяжелые заблуждения человечества, в том числе и раньше всего, на созерцание. Иcкусство рождается вторично.