1fedotov_v_g_otv_red_novye_idei_v_sotsial_noy_filosofii

лизации» событий (термин А.Шюца), включение их в знаковую сис-

тему повседневности, создание материальных и нематериальных сти-

мулов для определенного рода повседневного поведения (от поощ-

рения некурящих до стимулирования способов демонстрации поли-

тического конформизма среди молодежи на повседневном уровне),

регулирование структуры интересов, особенно потребительских и т.д.

Социокультурное регулирование может быть связано (а) с растя-

гиванием периода социальных новаций и снижением интенсивнос-

ти их потока; (б) с попытками воздействия на индивидуальное и груп-

повое сознание с целью приспособить его или помочь ему приспосо-

биться к происходящим социальным трансформациям; (в) с

предотвращением нежелательных изменений этого сознания; (г) с

предотвращением проникновения нежелательных социальных нова-

ций. Социокультурное регулирование может осуществляться и по-

средством нахождения некоей меры между дозированием нежелатель-

ных социокультурных воздействий и интенсификацией воздействий

желательных.

Определенные способы и формы (социо)культурного регулиро-

вания вступают в противоречие с технологиями власти, отчасти ни-

велируют, смягчают их действие. Иначе говоря, акцент на социокуль-

турном регулировании может привести к тому, что станет менее эф-

фективным воздействие технологическое.

Весьма интересная проблема – соотношение и взаимосвязь со-

циокультурного регулирования и культурных инсценировок. Соглас-

но Л.Г.Ионину, нормальный процесс становления культурных форм

начинается с формирования социального интереса. Затем происхо-

дит его осознание, потом происходит доктринальное оформление

этого интереса. Однако в ситуации, когда у подавляющего большин-

ства членов общества утрачена идентификация и, следовательно, бо-

лее или менее осознанное представление о собственном интересе, этот

процесс становления и развертывания культурных форм неизбежно

становится иным. Некие культурные формы, существующие в обще-

стве в зародышевом состоянии в условиях отсутствия соответствую-

щего социального интереса, или «свободно парящие формы», пред-

лагают себя каждому, кто обеспокоен поиском идентичности. Про-

цесс, таким образом, не начинается формированием социального

интереса, и завершается им. Это процесс Ионин и называет процес-

сом культурного инсценирования, или культурной инсценировкой

188

.

Прежде всего отметим, что даже идентификация культурных ин-

сценировок в окружающем нас культурном пространстве является

порой непростой задачей. Скажем, стиляги – инсценировка или нет?

Л.Г.Ионин характеризует стиляг как носителей некоторой новой сти-

листики жизни, противостоящей официальной

189

, и это, конечно,

вполне справедливо. При этом практические все параметры движе-

ния стиляг (форма одежды, постоянность траекторий перемещения

и привязка к определенным точкам в топографии города и т.п.) соот-

ветствуют параметром «культурной инсценировки», которое извест-

ный культуролог, социолог и философ весьма подробно раскрывает в

своей книге «Социология культуры»

190

.

В контексте нашего анализа нас интересуют, прежде всего, куль-

турные инсценировки власти и их место в практиках социокультур-

ного регулирования как определенной альтернативы макротехноло-

гическим воздействиям и дисциплинарным практикам власти. Как

представляется, власть располагает практически неограниченными

возможностями для вбрасывания в социум культурных форм, за ко-

торыми, в момент их представления социуму, не стоит никакого

оформленного социального интереса (не говоря уже о коллективном

интересе) и осуществления тем самым программ культурного инсце-

нирования.

И здесь крайне важно определить: а собственно, чей социальный

интерес заложен и реализуется в предлагаемых и продвигаемых влас-

тью посредством социокультурных инсценировок формах? Неких

социальных групп, мятущихся в отсутствии осознанных интересов и

нуждающихся лишь в форме, чтобы их институционализировать? Или

же неких акторов власти, предлагающих эти формы? Скажем, такая

форма, как комсомольская свадьба, – это «свободно парящая» фор-

ма, призванная ответить на какие-то интересы социальных групп?

Или это нечто, отвечающего интересу власти, а для тех-кто-под вла-

стью – это своеобразная культурная ловушка? Безалкогольная свадь-

ба, мертворожденное дитя горбачевской антиалкогольной кампа-

нии, – это форма, которая улавливает коллективные интересы, рас-

творенные в ткани социальности, не оформленные, но потенциально

оформляемые? Или некая культурная фикция власти? Собственно,

мы лишь пытаемся аргументировать мысль, что за некоей культур-

ной формой, предлагаемой социуму в процессе инсценировки, вполне

может стоять только интерес власти и никакой иной (при том, что

специфика нашей проблематики просто обязывает нас жестко диф-

ференцировать властный интерес и интерес социальный). И что в

данном случае есть основания говорить об инсценировках в самом

прямом смысле слова, поскольку во властных проектах культурного

инсцинирования можно идентифицировать авторов идеи, дириже-

ров и участников акта инсценировки, ее, так сказать, субъектов.

Коммуна формировалась на основе принципа принудительной

концентрации. Факты волюнтаристского приема, т.е. включения ин-

дивида в микросоциум без направления органов образования, воле-

вым решением руководителя или коллектива, были редким исключе-

нием. Хотя некоторые возможности влиять на качество/характер кон-

тингента, коллектив и руководство коммуны имели место, например,

в ходе облавы, где участвовали коммунары, они могли снять с крыши

195

поездов стоящих, боевых «пацанов», а не слюнявых и сопливых .

Равным образом неоднозначным был механизм выхода или ис-

ключения из коммуны. Нередко (в учреждениях, возглавлявшихся

Макаренко, гораздо реже, чем в других колониях или коммунах) ко-

лонисты/коммунары просто бежали из воспитательного учрежде-

ния

196

; однако даже в

этой ситуации исключение из колонии/комму-

ны было самым суровым наказанием, которое имели право наложить

на коммунара (или воспитанника) общее собрание или начальник

коммуны. Подвергнутый подобному наказанию человек, как это яв-

ствует из текстов Макаренко, мог быть либо отправлен из коммуны

«на все четыре стороны», либо переведен в другое воспитательное

учреждение.

Оценка тяжести проступков, в том числе проступков, за которые

коммунар мог быть исключен, была достаточно своеобразной: за та-

кое преступление, как мелкое воровство, в коммуне вообще не нака-

зывали, а за первый же случай пьянства следовало немедленно ис-

ключение (хотя употребление вина и пива было разрешено в «уволь-

нительных», не на территории коммуны)

197

.

Право решения судьбы коммунара принадлежало коллективу,

его общему собранию (которое оказывалось таким образом одно-

временно и объектом и коллективным агентом власти). Культ кол-

лектива, презумпция того, что коллектив неизмеримо выше лично-

сти, идет от новой политической власти, он идеологичен. (Примеча-

тельно, что презумпция непогрешимости коллектива оставалась

незыблемой даже тогда, когда последнее слово на общем собрании

оставалось за «старшим вором», как было, судя по документам, в

Саровской коммуне

198

.) Но коллектив

здесь – псевдоним общест-

ва, общество – псевдоним государства, государство («диктатура про-

летариата») – не более, чем деликатное наименование существую-

щего политического режима, последний же камуфлирует вполне

определенную систему технологий властвования. Поэтому созна-

тельное выступление против коллектива, отказ личности подчинить-

ся коллективу расцениваются как самый тяжелый проступок, ибо

это по сути своей – бунт против власти

199

.

В коммуне был введен принцип коллективной ответственности,

который мы находим еще в монгольском войске, поработившем Русь,

и в особенности в русской сельской общине, коллективно отвечаю-

щей за каждого из своих членов по части уплаты податей, осуществ-

ления рекрутской повинности и т.п.: отряд несет ответственность как

целое за проступки каждого из своих членов («отряд отвечает цели-

ком за то, что Волков что-то украл»). В то же время действовал прин-

цип индивидуальной ответственности за коллектив: если отряд пло-

хо производил уборку, садился под арест только командир отряда.

(Здесь следует напомнить, что «арест» был в значительной степени

условным, символическим наказанием: «арестованный» отбывал на-

казание, занимаясь в кабинете начальника коммуны

200

.) Таким обра-

зом, принцип индивидуальной ответственности вытеснялся на пери-

ферию социальности. Ответственность как матрица сознания комму-

нара воспитывалась жестко, под сильным прессом «первичного» и

«общего» коллектива, но при этом индивидуальное наказание далеко

не всегда было следствием индивидуального проступка, и наоборот.

На примере коммуны им. Дзержинского отчетливо видно, как

некий локальный закон, некий правовой – во всяком случае, в кон-

тексте организации жизни в коммуне – принцип (коллективная от-

ветственность), а также определенные форма и способ наказания ре-

интерпретируются таким образом, что утрачивают рациональную

связь с актом нарушения, не являются уже (во всяком случае, в пер-

вую очередь) ни способом непосредственного воздействия на престу-

пившего закон и определенный свод норм общежития, ни способом

его воспитания как субъекта, индивида, в конце концов, как объекта

воздействия власти – они служат созданию и воспроизводству опре-

деленной технологической структуры, определенной системы власт-

ных технологий, все более сложному, многомерному упорядочиванию

индивидов, производству все более совершенных «единиц» власти.

Наказание командира отряда за мусор в спальне, который оставил на

полу кто-то другой, и оставление без наказания этого другого создает

и воспроизводит технологическую структуру, которая обеспечивает

воздействие на всех, причем более жесткое и эффективное, чем это

могло бы быть достигнуто суммой воздействий на каждого в связи с

огромной совокупностью частных конкретных проступков.

Это значит, помимо всего прочего, что предметом упорядочива-

ния служат не только индивиды, но специфическим образом органи-

зованные группы индивидов, именуемые коллективами. Это, поми-

мо всего прочего, отличает попытки создания нового типа дисцип-

линарного пространства, адекватного идеальному обществу, где нет

частной собственности. И в этом – одно из наиболее существенных

отличий дисциплинарной структуры, созданной Макаренко, от «клас-

сических» дисциплинарных моделей, описанных, в частности, Фуко,

в этом проявляется и ее революционность, и утопизм.

Цель воспитания

Любопытны суждения Макаренко о целях воспитания – действи-

тельно, зачем, ради чего выстраивается весь этот сложный, порой изо-

щренный, порой циничный механизм управления и контроля? Целью,

как это следует из теоретических работ Макаренко, является не фор-

мирование сознания, убеждений, подготовки квалифицированных

трудовых кадров и т.д. Вернее, все это имеет место, но главным являет-

201

(кур-

ся иное: «Результатом воспитания является именно дисциплина»

сив наш. – Авт.). Именно так – не средством воспитания, а результа-

том. Коммуна производит именно дисциплину, создает дисциплинар-

ное пространство, которое научает индивида существовать в любом

этого типа дисциплинарном пространстве и приспосабливаться в гло-

бальному дисциплинарному пространству (хотя и у Макаренко можно

найти немало «правильных» и достаточно стандартных высказываний

о том, что целью воспитания является «программа человеческой лич-

ности», убеждений и т.д.). Ведь глобальное пространство власти, со-

зданное после революции, – это пространство предельно авторитар-

ное, с детально регламентированными правилами пребывания в нем,

с весьма жесткой дисциплиной, и не столько с дисциплиной созна-

тельной, сколько с дисциплиной принуждения; это пространство, где

может существовать и где может чего-то добиваться только сурово дис-

циплинированный индивид: «Наибольшие достижения, самые слав-

ные страницы нашей истории (речь здесь идет уже об истории страны,

а не трудкоммуны. – Авт.) связаны с великолепным блеском дисцип-

лины»

202

, – пишет Макаренко. Проблема, однако, заключается в том,

что дисциплина и присущее авторитарным системам подчинение вклю-

ченных в них индивидов – далеко не одно и то же, и авторитаризм вос-

требует не столько тщательно проработанные дисциплинарные про-

странства «типа коммуны», сколько совершенно по-иному организо-

ванное (и имеющее принципиально иную генетику) гулаговое

пространство (использую здесь термин В.А.Подороги).

Коммуна им. Дзержинского – это своего рода фабрика по про-

изводству дисциплины, или, если хотите, дисциплинарных техноло-

гий. И эти технологии, по идее, должны целиком соответствовать тех-

нологической структуре, сформировавшейся в глобальном простран-

стве власти, в макропространстве. При такой интерпретации дисцип-

лины не удивительно, что в повседневная жизнь в коммуне напоми-

нала ежедневный быт милитарных социумов. «Мой коллектив был

военизирован до некоторой степени»

203

, – замечает Макаренко.

Прежде всего, в коммуне вводится присущее армейской жизни еди-

ноначалие: «В детском коллективе чрезвычайно красиво организует-

ся единоначалие»

204

– и принцип безусловности приказов. Распоря-

жения коммунара, облеченного в данный момент теми или иными

полномочиями, не обсуждались и не ставились под сомнение неза-

висимо от возраста, статуса этого коммунара или правомерности,

«справедливости» приказов. (Ср.: «Тщательно рассчитанное соеди-

нение сил требует четкой системы командования. Вся деятельность

дисциплинированного индивида должна перемежаться и подкреп-

ляться приказами, эффективность которых определяется краткостью

и ясностью. Приказ не надо ни объяснять, ни даже формулировать:

достаточно того, чтобы он вызывал требуемое поведение»

205

).

Макаренко считал необходимым заимствовать нечто из военно-

го быта, особенно из быта Красной Армии, считая эстетику воени-

зации чрезвычайно полезной для детского коллектива. При этом он

делает чрезвычайно любопытное, в контексте наших попыток уста-

новить некое реальное, а не мифическое, соотношение между идео-

логией и технологиями власти, признание: оказывается, на протяже-

нии 16 лет работы он, игнорируя упреки в использовании антипеда-

гогических приемов и даже то, что его называли жандармом и

Аракчеевым, не отказывался от «военизации». «Только на 16-м году я

нашел у Энгельса место, где было написано, что в школе должна быть

проведена правильная военизация. И когда я показал это людям, ко-

торые называли меня жандармом, они просто онемели»

206

. Иными

словами, в отличие от доктринеров, которые шли в решении воспи-

тательных проблем «от идеи», Макаренко шел, так сказать, от реаль-

ности, стремился обеспечить создание и воспроизводство эффективно

действующего технологического механизма, проверяя его эффектив-

ность на практике и лишь для нейтрализации идеологически анга-

жированных оппонентов ссылаясь на классиков марксизма.

Военизация проявлялась также в использовании военной терми-

нологии: «командир отряда», а не «бригадир» и т.д. – и милитарного

типа ритуалов. Отчет командира или дежурного именовался рапор-

том. Когда командир отдает рапорт, он должен салютовать, началь-

ник коммуны не имеет принимать рапорт сидя и должен встать, и все

присутствующие должны салютовать. Никто также не имел права раз-