Господин из Сан-Франциско
Безрадостными были представления Бунина о современном ему «цивилизованном» обществе. События первой мировой войны еще более омрачили раздумья писателя и были расценены им как «беспримерная катастрофа». «Развернулось нечто ужасное. Это первая страница из Библии. Дух божий носился над землей, и земля была пуста и неустроена».
Планетарное восприятие опустевшей Земли усилило в прозе Бунина расширительное толкование явлений, тягу к общемировым процессам. Слышнее стали провиденциальные интонации в повествовании — предчувствие наступающего катаклизма. В укрупненных планах произведений, суровости авторского голоса усматривают иногда равнодушие к человеку, его обычным переживаниям. Для художника его нелегкие прозрения имели иную цель. За несколько дней до своих слов о «пустой и неустроенной» земле он произнес другие, полые надежды: «...происходящее отрезвит людей и многое изменит в их жизни к лучшему». Тому же хотел способствовать Бунин и творчеством. Трагичное (отрезвляющее) ощущение мировой катастрофы с подлинно бунинской «сгущенностью» выражено в рассказе «Господин из Сан-Франциско» (1915),. внешне не связанном с военной действительностью, но, несомненно, открывающем смысл сущего. Здесь все: принципы изображения, сюжетное развитие, прямые авторские суждения и «подтекстовые» акценты — тяготеет к определению человеческого бытия в целом, что вовее не снижает красочность, предметную осязаемость картины.
Господин миллионер (имени собственного нет) только избирает маршрут своего развлекательного круиза. Но о том сказано так, что в одной фразе сразу проясняется многое: философия и мораль этого и других богатых путешественников, антигуманность «цивилизованного» уклада жизни, даже образ жестоко подавленной им природы. Писатель освоил особые темпы и насыщенность повествования. Длинные, порой очень, периоды, передающие обилие сведений неожиданной их группировкой или контрастной сменой, увлекают наше внимание от конкретного к общему положению вещей.
В рассказе достигнута почти сквозная символизация мотивов и деталей — скачок от тихой ноты к полнозвучным аккордам. Корабль назван Атлантидой — и сразу введена тема обреченности и этого «материка». Разные слои его «населения»: обитатели салонов, обслуга, кочегары «адской» топки — воспринимаются «моделью» социального устройства мира. Постоянное перемещение плавучего «рая» в пространстве и возвращение в исходную точку с мертвым телом Господина рождают мысль о мнимом движении по замкнутому кругу. И десятки других образов, штрихов обостряют впечатление подстерегающей всех гибели.
Жестко, резко по слову установлена причина такого исхода. Сияющая Атлантида, а рядом «океан, ходивший за стенами, был страшен, но о нем не думали, твердо веря во власть над ним командира». В финале рассказа повторена, в усиленном качестве, эта сцена. «Опять среди бешеной вьюги» проносившейся над гудевшим, как погребальная месса, и ходившим траурными от серебряной пены горами океаном» гремела бальная музыка. Мотивы крайне самоуверенного неведения пассажиров и готовящегося возмездия в «траурных» волнах, под «погребальную мессу» — укрепляются.
Путешествие Господина, переданное во всех подробностях его быта, времяпровождения, туалета, и есть подтверждение слепоты того, кто в этот период стремительно приближался к пропасти небытия. Несостоятельность «гордыни Нового человека со старым сердцем» усилена «исторически» — сопоставлением его судьбы со сходной, сложившейся две тысячи лет тому назад. «Бессмысленность власти» этих людей, не умеющих распоряжаться даже собой, оттенена в рассказе и условной фигурой огромного, всезнающего, всевидящего Дьявола, следящего со скал Гибралтара за легкомысленно плывущей Атлантидой.
Жалкой щепкой выглядят: корабль в неостановимом круговороте океана; краткая жизнь привыкшего властвовать Господина — в течении вечного времени; порочного мироустройства — в движении необратимых космических законов. Поистине художник пропел «погребальную мессу» обреченному на гибель Старому и Новому Свету. Сознательно, поскольку считал, что «человечество живет еще Ветхим Заветом, что люди еще слишком звери».
Между тем в рассказе есть сфера Прекрасного, как всегда у Бунина, внесоциальная. Авторское восхищение вызывают абруццские горцы: «Шли они, и целая страна, радостная, прекрасная, солнечная, простиралась под ними». Сердца этих свободных и сильных сынов природы слиты с картиной такой сказочной красоты, которую «бессильно выразить человеческое слово». Не забыта и другая область — светлых переживаний. Тяготение дочери Господина к восточному принцу — суетно. Но «прекрасны были нежные, сложные чувства, что пробудила в ней встреча с некрасивым человеком». Значит, вовсе не во всем и не во всех находил писатель печать разложения. Потому, видимо, с такой яростной изобразительностью и говорящей символикой развенчал он мертвое царство, мешающее пробуждению, цветению души.