Глава 4. Человек и его жизненный путь

Человек в мире культуры.

СУЩНОСТЬ ЧЕЛОВЕКА И КУЛЬТУРА

Вопрос о том, в чем состоит сущность человека, издревле беспокоил философов. Конечно, в обычной жизни, как правило, никто не путает людей с обезьянами, а тем более кошками, собаками и прочими земными тварями. По внешнему облику и способу поведения мы безошибочно распознаем отличия себе подобных от других живых существ, и главными очевидными отличиями помимо внешности выступают человеческая речь и осмысленность поступков. При всех этнических и племенных различиях, при всей враждебности, разделяющей людей на «мы» и «они», на эллинов и варваров, люди всегда мгновенно схватывают человеческое проявление за самой страшной ритуальной маской и самым причудливым и необычным костюмом. Однако попытки определить сущность человека в его отличии от всего остального встречаются с трудностями.

Вне всяких сомнений, человек есть существо разумное, обладающее сознанием. Он отделяет себя от всего остального мира, устойчиво удерживает это отличие, формирует свое «я», способность самосознания. Все это дает ему возможность ясно и отчетливо видеть мир, искать в нем закономерности, а не просто поддаваться зову инстинктов и эмоций. Человек не только обладает сознанием, незримо витающим внутри его головы, но и способен выразить себя, формулировать свои мысли в речи, выражать их для других. Хотя люди далеко не всегда совершают разумные поступки и довольно часто действуют иррационально, мы все же называем наш род «homo sapiens».

Однако откуда взялось сознание и почему оно удерживается в человеческом обществе, не исчезает? Какие силы его производят и воспроизводят?

Что касается вопроса о первичном источнике сознания, то по сей день этот вопрос остается открытым. В наши дни подвергнута серьезной критике эволюционная теория Дарвина, согласно которой человек является непосредственным потомком одной из ветвей приматов (обезьян). Исследования антропологов показывают, что последовательное развитие человекообразных обезьян доходит только до неандертальца. Потом, около 35 тысяч лет назад, неандертальцы вдруг исчезают и их место сразу занимают кроманьонцы, которые практически ничем от нас не отличаются. Кроме того, наиболее древние стоянки кроманьонцев обладают более высоким уровнем цивилизованности. Создается впечатление, будто люди, поначалу развитые, временно теряют свои умения, чтобы затем, приспособившись к новой среде, начать восстанавливать их. Откуда пришли кроманьонцы? Кто принес на нашу планету сознание? Возможно, будущие исследования дадут нам ответы на эти вопросы. Но сегодня мы вполне в состоянии отдать себе отчет в том, каков механизм воспроизводства и поддержания сознательной жизни.

Сознание функционирует и развивается в рамках человеческой культуры. Потому сущность человека — это культурная жизнь, человек — культурное существо.

Однако что есть культура? Чтобы понять это, сравним жизнь человека и животных. Животные, ведомые инстинктами, заложенными в них природой, активно приспосабливаются к окружающей среде. Они меняют свою окраску и форму под цвет степи или леса, соответственно рельефу местности. Они становятся меньше или больше, приобретают лучшее зрение или лучший нюх для того, чтобы их род выжил. Разумеется, это приспособление происходит в поколениях. А человек? До некоторой степени он тоже меняет в поколениях свою телесность, чтобы приспособиться к обстановке (об этом

говорят расовые различия), однако основной метод его приспособления и выживания — принципиально иной, чем у насекомых, птиц и зверей. Люди приспосабливают природу к себе, переделывают ее при помощи орудий труда, они не столько сами адаптируются, сколько адаптируют окружение к собственным потребностям и желаниям. Возделанные сады и поля, построенные колодцы и водопроводы, дома, дороги, фабрики и заводы — все это переделанная, адаптированная к нашим запросам природа.

Можно сказать, что человек оборачивает природу против нее самой, бьет камнем о камень, делает первый топор и скребок, чтобы с их помощью так изменить форму и конфигурацию окружающего мира, как это нужно ему для защиты от холода, голода и ненастья.

Суть культуры — постоянное усилие, в котором ведущую роль играет сознание. Это — непрестанный труд. Чтобы человеческая культура существовала, она должна непрерывно воспроизводиться. Как только сознательное усилие по созданию культуры прекращается, она тут же начинает погибать. Пример тому — брошенные города, из которых ушли люди. Если война или болезнь изгнали из города людей с их способностью к трудовому культурному усилию, то вскоре город зарастает травой и деревьями, стены домов разрушаются, крыши обваливаются, от прежде бойкого центра производства и торговли остаются одни руины. Здесь живут теперь летучие мыши, крысы и змеи, а культуры — нет.

Культурное усилие людей создает как бы «вторую природу», состоящую из орудий труда и утвари, одежды и строений, книг и художественных произведений. Собственно говоря, мы, цивилизованные люди, прежде всего вступаем именно в мир культуры, ибо все, к чему мы прикасаемся с раннего детства, это вещи, сделанные человеком для человека: игрушка, мебель, посуда, соски, пеленки, чепчики. Ни один котенок или щенок не носит чепчика и не ездит в коляске, это прерогатива человеческих детенышей. И в дальнейшем мы живем в окружении асфальта и бетона, смотрим на реку и лес из окна автомобиля или с балкона десятого этажа. Мы бываем очень сильно оторваны от природы, от естества, с которым органично связано наше тело, Но никогда не покидаем культурной среды. Она может быть лучше или хуже, но мы соединены с ней неразрывно.

Все, что мы едим и пьем, тоже произведено в рамках культуры. Подумайте: и волки, и люди любят есть кур, но там, где живут волки, кур мало, а там, где живут люди, кур много. Это оттого, что свое питание мы не просто получаем от природы (съели — откочевали дальше), а воспроизводим его, применяя специальные средства, орудия и схемы действия.

Сознание и культура — две стороны одной медали, и оба они — как огонь — живут в вечном движении, непрестанном процессе.

Какие же составные культуры можно выделить? Прежде всего, это способы человеческого действия, схемы, образцы, в соответствии с которыми мы строим свой труд и поведение. Культура — совокупность приемов орудования, оперирования с предметами. Это также способ общения, изложения своих мыслей. Для всего, что мы делаем, существуют определенные способы, которые усваиваются с молоком матери и становятся для нас стереотипами, матрицами поведения. Надо сказать, что для разных эпох и народов эти культурные матрицы могут довольно сильно разниться. В зависимости от преобладающего типа трудовых действий и схем мышления историки и этнографы выделяют разные типы культур. Например, культуры земледельческие и скотоводческие, аграрные и индустриальные, монотеистические и политеистические и т. д. Особенности культуры конкретного народа проявляются во всем, начиная от устройства младенческой колыбели и способа держать в руках ложку до сложных религиозных ритуалов и многоступенчатых производственных процессов. Правда, в современном мире способы производить все более унифицируются. В Америке, Европе, африканских странах или, скажем, Японии действует одна и та же техника и технология, продаются одинаковые компьютеры, автомобили, заводское оборудование. Единство технологии диктует единство производственной культуры. И все же американец, японец и француз продолжают мыслить несколько по-разному, по-разному переживать одни и те же вещи, говорить на разных языках. Их культуры, взятые как целостности, по-прежнему разнятся.

Кроме способов действия, мышления и переживания, в культуру входят также все созданные людьми предметы. Они функциональны - несут в своей форме свое предназначение, потому что сделаны для человеческих нужд. Обычно предметный мир называют материальной культурой, хотя грань между материальным и духовным на самом деле — очень зыбкая. Действительно, к какой культуре отнести книги, кинофильмы, картины, статуи, компьютеры — к материальной или духовной? Наверное, и к той, и к другой. Наряду с предметами, которые специально созданы, культура включает всю очеловеченную природу: пахотные земли, возделанные сады и огороды, преобразованные ландшафты, перекрытые плотинами реки и орошенные пустыни.

Наконец, в состав культуры как сферы, охватывающей всю жизнь человечества, мы должны поместить и духовные ценности: истину, добро, красоту, справедливость, веру, надежду, любовь. Именно они служат высшей целью и порождающей моделью для определенных способов мышления, чувствования и поведения. В них как в фокусе сходятся все лучи культурного человеческого бытия. Список этих ценностей можно продолжать и продолжать. Ценностный мир богат, разнообразен, противоречив. Как и вся культура, он живет активной, непрерывно пульсирующей, подвижной, искрящейся жизнью, естественно проникая в каждую сферу нашего повседневного бытия.

Такова, в самых общих чертах, культура, составляющая нашу сущность и образ жизни.

ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ, ЦЕЛЬ, РЕЗУЛЬТАТ

Как мы выяснили в предыдущем разделе, культура — это прежде всего способ деятельности. Но что представляет собой сама деятельность? Каковы ее составные?

Прежде всего это цель, образ желаемого будущего. Она диктуется потребностями человека. Деятельность тогда может быть вполне осмысленной и продуктивной, когда цели ясно увидены и ясно сформулированы, когда люди отдают себе отчет в том, чего же именно они хотят. Вся наша жизнь от бытовых мелочей до крупных свершений состоит из постоянного целеполагания. Есть цели простые, производные от собственно-биологических потребностей: насытиться, находиться в комфортной для организма температуре, охранить свою жизнь от опасностей. Однако, ставя такого рода цели, люди применяют для их достижения внебиологические средства, что порождает возникновение целей промежуточных, и количество их лавинообразно увеличивается в процессе функционирования общества. Например, чтобы не мерзнуть, нужно построить дом. Это крупная цель. Но чтобы построить дом, нужно сделать топор, валить деревья, обрабатывать их определенным образом; надо сложить печь, а для этого собрать камни, привести их в соответствующий вид и т. д. То есть, каждая ступень в построении дома сопровождается множеством актов целеполагания, где один сменяет другой и дополняет его. К тому же, в культуре формируются новые, дополнительные потребности, которые тоже вызывают к жизни постановку цели и их достижение. Скажем, сделать дом не просто теплым, но светлым, уютным, красивым, удобным для разного рода занятий. Возникают цели: соорудить резные наличники, расписные ставни, петушка на крыше. То есть, дальнейший рост числа целей диктует сама культура.

Кроме того, «дерево целей» растет не только вширь, но и ввысь. Возникают цели, достаточно далекие от собственно-витального плана, от проблем простого выживания. Это цели, связанные с познанием, самоосмыслением, самореализацией, предполагающие установление на земле и в человеческих душах справедливости, благородства, добра, красоты. К числу собственно человеческих, культурных относится и цель формирования такого общества, где все люди были бы счастливы и имели возможности для развития.

Особой проблемой выступает проблема фантастических или ложных целей, которые способны уводить людей от реальности, заставлять их преследовать фантомы, вечно гнаться за эфемерной мечтой.

Но там, где речь идет о реальных целях, возникает тема средств. Собственно, орудия, техника, технология, схемы поведения и выступают как средства. Средства всегда служебны, они предназначены для реализации целей. Если одни средства не подходят для выполнения задуманного, можно найти другие, способные помочь нам выполнить ту же задачу. Одна и та же цель может реализовываться весьма разными средствами. Изготовление средств — промежуточная цель в процессе целеполагания. Любой предмет может быть в какой-то момент — целью, а в какой-то — средством. Здесь вполне уместно вспомнить Иммануила Канта, который замечал, что достоинство человека заключается как раз в том, что он всегда цель сам по себе и не должен нигде и никогда выступать в качестве средства. Об этом, напомню вам, говорит одна из формулировок категорического императива. В жизни, к сожалению, бывает иначе, и люди часто выступают в качестве средств для достижения целей. Особенно очевидно это в существовании армий, где в жертву политическим амбициям, захватническим планам, межгосударственным склокам приносятся тысячи жизней. Люди оказываются лишь средством решения чужих проблем.

Но вернемся к вопросу о средствах-орудиях. Среди множества разнообразных средств ведущими для облика культуры выступают техника и технология — средства достижения экономических целей, прямо связанных с воспроизводством и производством средств к существованию. Об уровне развития общества мы судим по тому, как именно делаются в нем предметы. Одну и ту же кастрюлю можно соорудить вручную, на уровне ремесленничества, можно смастерить ее на фабрике с простым разделением труда, а можно изготовить при помощи автоматического оборудования, включающего компьютерную технику. Кастрюля будет такая же, а средства — разные, и характер этих средств показывает нам, как далеко ушло общество в освоении природы, насколько ловко справляется оно с задачами саморазвития и самоутверждения.

Цель и средства тесно связаны между собой. И хотя одна и та же цель предполагает разные средства, возможность смены средств не безгранична. Само собой понятно, что не всякая вещь может быть средством достижения данной цели, а только та, которая способна привести нас к искомому. Так, если мы хотим добраться до соседнего города, то для этого выберем транспорт, а не холодильник или стиральную машину. Мы можем идти пешком, ехать на велосипеде, запрячь лошадь и отправиться в путь на ней или же предпочесть поезд, а, может быть, и самолет. Многие, вероятно, выберут автомобиль. Во всех этих случаях разные средства транспорта доставляют нас к цели, хотя и через разный промежуток времени. Однако, каким бы оригинальным способом ни прибыли мы в город, сама цель при этом нисколько не изменилась. Город как стоял, так и стоит.

Совсем иное дело, если наша цель связана с человеческими отношениями или общественным устройством. Здесь значение избранного средства резко повышается. Современные психологи утверждают, что многие люди не добиваются в жизни успеха, потому что для решения всякой возникшей проблемы (то есть, для достижения цели) используют только одну -две стратегии, в то время как гибкость поведения должна включать добрый десяток стратегий, способов вести себя, средств. Но стратегии поведения неравноценны. И некоторые из них могут, приводя нас к цели, одновременно искажать и разрушать ее. Например, я хочу что-то сделать вместе с другим человеком: убрать в квартире, сготовить обед, написать статью. Если я начну грубо требовать помочь мне и упрекать напарника за то, что он никак не приступает к совместному делу, то я скорее всего разрушу саму цель — хорошую совместную работу. Человек, может быть, и согласится под давлением, но энтузиазма у него не будет, и в результате квартира окажется убрана кое-как, в борще осядет столько негативных эмоций, что от него можно будет заболеть, а статья получится вымученная и нудная. Плохие средства испортили хорошую цель. Точно так же обстоит дело с жизнью общества. Если задумано сделать общество справедливым, основанным на уважении к человеку, дружбе и братстве между людьми, то для достижения этой цели нельзя использовать средства, предполагающие насилие и унижение. Те, кто прошел через издевательства и надругательства или практиковал их по отношению к другим, никак не могут вдруг переродиться и сделаться спокойными, справедливыми, уважительными. Они становятся либо палачами, либо рабами, постоянно воспроизводя отношения «господство-рабство» вместо запланированного равенства и благожелательности.

Говоря о хороших целях и негодных средствах, мы уже коснулись темы расхождения цели и результата. Эта размычка является старинной драмой человечества. В истории и обыденной жизни часто бывает как в строчке из частушки «Шила милому кисет, а вышла рукавица». «На выходе» мы получаем совершенно не то, что замысливали, даже если средства, казалось бы, вполне соответствуют цели и не должны искажать и уродовать ее. Может быть, научные знания, представления о законах действительности должны быть гарантами совпадения задуманного и реализованного? В какой-то мере это так. Но современное знание пришло к выводу о том, что далеко не во всех случаях мы можем с достоверностью предсказать, что именно получится, потому что у действительности есть своя «логика» — результат действия многих факторов, учесть которые наперед — невозможно. Когда мы действуем, например, вторгаясь в природу и переделывая ее, то под нашими руками возникает новая реальность, подчиненная многим, не всегда очевидным влияниям. Она неопределенна, флуктуирует, колеблется. Эта, неопределенность достигает точки, которая в специальной дисциплине, изучающей неравновесные системы — синергетике — называется «точка бифуркации». От этой точки развитие ситуации способно пойти по совершенно разным путям, которые можно только вероятностно предположить, да и то далеко не всегда. Ученые вычисляют одно, а действительность подкидывает нечто совершенно иное. Поэтому задача предвидения ближайших и отдаленных последствий всякого человеческого действия — одна из наиболее острых в современном мире, в особенности, если учесть масштабы вмешательства разума и в природу, и во внутренний мир человека.

Таково сложное соотношение целей, средств и результатов, с которым мы сталкиваемся практически каждый день, ибо деятельность — наша стихия и наш образ жизни.

БИОЛОГИЧЕСКОЕ И СОЦИАЛЬНОЕ В ЧЕЛОВЕКЕ

Кто такой человек? Он — зверь, следующий своим неумолимым биологическим инстинктам, или ангел, способный воспарять к идеалу? Эти вопросы постоянно возникают в истории мысли. Как только начинается размышление о человеке, тут же выплывает тема его биологичности, животности, несовместимости его естественной природы с теми великими и прекрасными ценностями, которые способен понимать и утверждать дух. Религиозный экстаз и теологическое поучение говорят человеку: оставь вниманием бренную землю, тянись душой к Богу! А тело кричит: хочу жить! «Нет ничего лучше добра и красоты!» — утверждает романтическая, гуманистическая мысль, а тело протестует: сначала дайте есть и пить! «Как прекрасно духовное слияние возлюбленных!» — твердит сентиментальная литература. «А мне что делать? — спрашивает тело, — я же тоже хочу любви, той, что могу ощутить каждой клеточкой!»

Так кто же человек, зверь или ангел?

Надо сказать, что были целые эпохи, когда упоминать о человеческой телесности считалось крайне неприличным. Нельзя было сказать «Я сморкаюсь», надо было говорить «Я хочу облегчить нос». Упоминать телесный низ полагалось совершенно невозможным, был даже запрет на слово «ноги», а в аристократических гостиных ножки столов драпировали тканью, чтобы ни у кого не было непристойных ассоциаций. Переживание телесных удовольствий рассматривалось как зазорное, процветало жеманство и ханжество. Высшие круги общества делали вид, что они не едят, не пьют и не имеют физиологических отправлений. Сплошная бестелесность и воздушность.

В наши дни мы наблюдаем обратный процесс. Для изобразительного искусства, для литературы стало обычным делом любование грубым физиологизмом, смачное и вульгарное описание телесных подробностей, выпячивание инстинктивной, темной, бесконтрольной стороны человеческой натуры. Будто писатели разом взялись доказать, что человек — самое низкое животное и даже ниже любой земной твари, поскольку он сознательно погружен в стихию страстей и удовольствий самого скверного толка.

Но все дело в том, что телесность и биологичность сама по себе ни плоха, ни хороша. Она просто есть. Плохой или хорошей делаем ее мы сами в зависимости от того, какое место отводим в своей жизни телу с его неизбежными потребностями, а какое место — душе.

Наша участь — быть облеченными плотью, которая трудно приходит в жизнь, болеет, умирает. С этим надо согласиться как с фактом. Не надо делать из тела фетиш и поклоняться ему, не надо презирать и третировать его. О нем необходимо заботиться, уважать его и регулировать его процессы. Надо быть здоровым, достаточно выносливым и гибким, надо определить меру своих физиологических потребностей и стремиться ее не нарушать. А мера эта определяется как организмом, так и культурой, в которой живет человек. Плохо все, что оказывается чрезмерным и безмерным, гипертрофированным, раздутым. В ходе своего развития культура создает систему запретов, «табу», которые не должен преступать человек. Эти запреты касаются в первую очередь телесных проявлений, биологическая сторона жизни вводится в культурный режим функционирования.

Действительно, если приглядеться повнимательнее, то окажется, что «чистой животности» у нас почти нет, все облечено в общепринятые культурные нормы — Мы отдыхаем на постели, а не на голой земле, едим приготовленную пищу, отправляем свои физиологические нужды в специальных условиях. Культурой пронизан каждый штрих нашего поведения, и даже столь естественный процесс как половая близость осуществляется «так, как принято», а то, что «не принято», вызывает протест и отторжение. То есть, наша физиология сплошь социализирована.

В свою очередь, наши социальные способности, поведение и деятельность базируются на особенностях нашей физиологии. Есть люди, от природы очень сильные, могучие, они способны выполнять работу, требующую силы и выносливости. Другие, астенического сложения, предрасположены к другим видам самореализации. Существуют различия в темпераментах. Так, неистовый холерик, все время кричащий и мечущийся, вряд ли подойдет для скрупулезной, рутинной работы или для административной деятельности, где нужно спокойно общаться с людьми. В то же время заторможенный флегматик может быть внимателен и точен, но ему не по натуре работа, где нужна мгновенная реакция и стремительное принятие решений. Физиологически люди отличаются очень во многом, вплоть до различия в пороге боли: то, от чего один падает с болевым шоком, другой перетерпливает без особенных страданий. Ощущения запаха, вкуса, кинестетические переживания (чувство положения в пространстве) глубоко индивидуальны. Все они могут найти реализацию в конкретных социальных проявлениях.

Социальное и биологическое резко сталкиваются в человеке в особых, экстремальных условиях. Именно тогда возникает вопрос, чем определяется поведение и сознание человека — его физиологией или его духовным, социокультурным началам — волей? У разных людей это бывает по-разному. Трудно осуждать тех, кто сдается под пытками, быть может, их восприятие боли таково, что вынести его практически невозможно. Но если говорить о более широком спектре проблем, то можно утверждать, что даже в очень тяжелых условиях люди в состоянии как бы подниматься над требованиями организма, не просто переживать собственное состояние голода или животного страха, а сознательно, по-человечески отнестись к нему. Само это отношение, некоторая отстраненность, созерцательность выявляют в человеке человека, а не просто воющее от внутреннего дискомфорта животное. Позволю себе привести здесь обширную цитату из работы известного психотерапевта и психоаналитика Виктора Франкла. Он пишет: «Однажды я сформулировал, что будучи профессором в двух, областях, неврологии и психиатрии, я хорошо сознаю, до какой степени человек зависит от биологических, психологических и социальных условий; но, кроме того, что я профессор в двух областях науки, я еще человек, выживший в четырех лагерях — концентрационных лагерях, — и потому являюсь свидетелем того, до какой неожиданной степени человек способен бросить вызов самым тяжелым условиям, какие только можно себе представить. Зигмунд Фрейд однажды сказал: «Давайте попробуем поставить некоторое количество самых различных людей в одинаковые условия голода. С возрастанием голода все индивидуальные различия сотрутся, и вместо них появится однообразное выражение неукротимого побуждения». В концентрационных лагерях, однако, истинным было противоположное. Люди стали более различными. Маски были сорваны с животных — и со святых. Голод был одним и тем же, но люди были различны».

Биологическое и социальное в человеке составляют сложное, нерасторжимое в нашей земной жизни единство. Сама наша внешность — характерное проявление синтеза, скрещенья двух этих фундаментальных начал. Ведь мы не абстрактные сущности, парящие в поднебесья. Каждый из нас — человек определенного пола со всеми характерными чертами мужчины или женщины. Пол задан нам биологически, определяя наши желания и влечения, предназначая к определенной роли в продолжении человеческого рода. В нас есть органы, предназначенные к осуществлению обмена веществ, введению в организм полезного и выведению ненужного. Даже сами индивидуальные и неповторимые черты человеческого лица заданы прежде всего конкретным генетическим набором: мы похожи на папу и маму, от которых произошли на свет, и в чем-то наша внешность может быть рассчитана по законам Менделя, как и внешность щенка или цыпленка.

И тем не менее, мы — люди. Наш пол трансформируется в целую особую культуру: характер одежды, тип поведения, особый этикет, место женщины или мужчины в обществе и функции, которые они выполняют в социальной жизни. Наш возраст — тоже биологическая характеристика — также находит выражение в детской субкультуре, субкультуре стариков или людей среднего возраста. Наши внутренние органы вызывают к жизни огромную пищевую индустрию, создают медицинское знание и соответствующие ему организации. Индивидуальная, биологически обусловленная внешность

становится предметом особого любования, эстетизации, изображения в искусстве.

Мы не звери и не ангелы, мы — люди, и наряду с массой проблем, это порождает массу возможностей и надежд.

ЧТО ТАКОЕ КУЛЬТУРНАЯ ЛИЧНОСТЬ?

У каждого из нас среди других возможностей есть возможность быть культурной личностью. Слово «культура» в этом случае употребляется несколько иначе, чем тогда, когда речь идет о способах деятельности. С деятельностной точки зрения культурой является все, что активно вовлечено в орбиту человеческого действия, потому этим именем мы называем и жизнь современного высокотехнологического общества, и бытование племени аборигенов какого-нибудь забытого богом острова. Демократия — культура, и фашизм — культура, только разные по своему содержанию и формам существования. Но есть другая, ценностная позиция, которая дополняет взгляд на культуру как на специфически человеческий механизм самовоспроизводства. С ценностной точки зрения культура — это лучшие, высшие образцы поведения и действия, когда человек не просто что-то делает по схемам, а делает хорошо, прекрасно. Ведет себя нравственно. «Культуре», понятой в этом смысле, противостоит «некультурность» или «бескультурье».

В рамках локальных, ограниченных культур, например, этнических, где существуют конкретные правила поведения и способы действия, есть свои культурные и некультурные люди. Если, к примеру, европеец попадает все на тот же заброшенный остров и пытается панибратски подойти к вождю, чтобы как в Париже или в Москве пожать ему руку, то островитяне сочтут его крайне некультурным человеком. Так не положено! Однако, в современном мире, где на сегодняшний день все континенты связаны между собой единым экономическим и культурным пространством, уже выработались некоторые единые представления о культурности, связанные с общечеловеческими ценностями. В соответствии с этими представлениями настоящая демократия — это культура, а фашизм — антикультура, варварство, гуманность — проявление культурного поведения, а грубость — бескультурья.

Итак, ценностное представление о культуре включает в себя два основных момента: во-первых, культурным мы называем совершенное в своем роде действие, и во-вторых, культура — это соответствие общечеловеческим гуманистическим идеалам и нормам поведения.

Но вернемся к вопросу о личности. Чтобы говорить о ее культурности, следует выяснить, что есть она сама. Можно сказать, что личность — это человек, взятый в единстве своих социальных характеристик. Стать личностью — значит успешно интегрировать в себе все свои социальные роли, сделаться самостоятельным, уникальным представителем социальной целостности. Каждый из нас — зеркало, в котором отражена вся общественная жизнь, но зеркало, отражающее социальную реальность исключительно со своих индивидуальных позиций.

Религиозные философы и эзотерики говорят, что индивидуальный человек не сводится к личности. Существует наше глубинное «эго», «самость», духовное ядро, которое следует отделять от наслоенных на него конкретно-исторических, социальных черт. Возможно, это так. Однако, в повседневной жизни мы сталкиваемся с таким человеческим «я», которое с самого рождения вписано в общество, и нашему восприятию доступна лишь «самость», уже упакованная в сложные слои социальности. Поэтому мы и будем говорить о личности как о самом «эго», которое воспитано, социализировано в конкретной обстановке и невозможно без нее.

Вступая в общественную жизнь, юный человек сразу начинает выполнять многочисленные социальные роли. Вот юноша Вася Иванов. Он — сын своих родителей. Это одна роль. Другая роль: он брат своей сестры. Его третья роль: студент первого курса. Четвертая роль — вратарь любительской футбольной команды. Пятая — друг своих друзей по двору. Когда Вася растет, то одни роли сменятся на другие, а некоторые останутся, но дополнятся. Так, инженер-строитель Вася Иванов будет уже не только сыном своих родителей, но и отцом своих детей, мужем своей жены и зятем своей тещи. Кроме того, все мы играем каждый день еще множество ролей: покупателя в магазине, пассажира в автобусе, прохожего на улице и т. д. Каждая роль требует несколько иного поведения, раскрывает определенные стороны нашей натуры, иногда роли даже противоречат друг другу. Эзотерик XX века Георгий Гюрджиев считал, что человек — это механическое соединение многих ролей, они сталкиваются, трутся друг о друга, вызывая острый психологический дискомфорт, отчего внутри личности должно существовать нечто вроде буфера, смягчающего удары друг о друга разных сторон нашего «я». Однако дело, видимо, не в «буфере». Развитая личность органично интегрирует в себе все свои роли, делает их разными гранями единой целостности и, развертывая свою жизнь и деятельность, постоянно сохраняет это динамическое единство.

Живя в обществе, мы смотрим на себя глазами других людей и лишь постепенно, с развитием нашего личностного начала, формируем свой собственный взгляд на себя. Одобрение и неодобрение, идущие извне, нормы и ценности, которые внушают нам «значимые другие», то есть те, кого мы любим и ценим, являются эталоном, с которым соотносит себя человек. В конкретных ситуациях у нас возникает ситуативный образ «я»: «сегодня я был смелым, а вчера струсил», «сегодня я выглядел плохо, но зато завтра буду лучше всех». Более устойчивой выступает «я — концепция» — наше представление о том, чем мы являемся постоянно. Человек может воспринимать себя как храброго или опасливого, успешного или неуспешного, красивого или некрасивого независимо от ситуации. «Я — концепция» — тот стабильный образ, с которым мы себя отождествляем и сообразно которому строим свое поведение. Недаром психологи говорят: «Мы есть то, что о себе думаем». В то же время «я — концепция» — это конструкция нашего сознания, сложившаяся как под влиянием внешних воздействий, так и под влиянием собственной рефлексии. Если мы изменяем представление о себе, то имеем и реальные шансы изменить свое поведение в конкретной обстановке. Облик нашего «я» в немалой степени зависит от нас самих, и личность развитая, культурная, владеет теми психологическими средствами, которые способствуют ее совершенствованию.

Человеческая личность формируется и существует в сообществе, в коллективе других людей, других личностей. Как вы уже знаете, сознание развивается только при совместной деятельности, когда надбиологические потребности заставляют индивидов⁵ активно взаимодействовать, решая небанальные, нетривиальные задачи, выходящие далеко за рамки биологических нужд. Поэтому личность вне общества не возможна. Разумеется, человеческое сообщество может быть таким, когда, с одной стороны, формируя личность, с другой — оно ограничивает ее возможности. Коллектив порой предъявляет очень жесткие требования, диктует нормы, отрицающие и подавляющие все из ряда вон выходящее. В истории немало примеров, показывающих, какой жестокой бывает община, пытающаяся уложить в «прокрустово ложе» социальных требований все, что никак не вмещается в стандарт. И тем не менее, совсем вне коллектива личность вообще не может развиться, остается всего лишь биологическим организмом, пластичным материалом, который может прижиться в волчьей стае или оленьем стаде, но никогда уже не будет человеком.

Наилучшей коллективностью выступает та, которая каждому своему члену обеспечивает возможность максимального самопроявления, перспективу реализации всех его основных жизненных потенций.

Представим себе эту благоприятную, вдохновляющую ситуацию. Какой же может и должна вырасти в такой обстановке личность, желающая быть поистине культурной?

Прежде всего, культурная личность это человек, умеющий владеть собой, подниматься над непосредственными биологическими импульсами, обладающий навыками самоконтроля. В то же время культурная личность совсем не есть задавленное несчастное существо, постоянно занимающееся моральным самоедством. Мудрость состоит как раз в том, чтобы, не нарушая принципов гуманности, дать самому себе жить и развиваться, позволять себе быть счастливым, жить полной жизнью, когда поистине «ничто человеческое мне не чуждо».

Культурная личность — человек, умеющий трудиться. Тот, кто выполняет работу спустя рукава, ленится, постоянно ошибается, выпускает брак и халтуру, никак не может называться культурным. Точность, дисциплинированность, заинтересованный творческий подход к делу — яркие признаки культурности.

Культурный человек не может быть безнравственным. Он ориентирован на добро, гуманизм, благорасположение и справедливость по отношению ко всем людям без исключения. Это человек честный, обязательный, верный своему слову, уважающий других и соблюдающий весь положенный этикет.

Наконец, культурным мы можем назвать того, кто овладел основными методами и приемами интеллектуальной деятельности, правильно применяет законы логики и мыслит гибко, конкретно, продуктивно, не боясь противоречий и умея осмыслить самую абсурдную и запутанную ситуацию.

Культурная личность — это также человек, не тратящий время попусту, умеющий структурировать свой день, отвести час и отдыху, и общению, тот, кто воздает должную меру и обязанностям, и свободному полету творческой фантазии.

В общем-то быть поистине культурным человеком, означает одновременно быть счастливым человеком, умеющим создать в своем бытии такую гармонию, которая приносит пользу и радость не только себе самому, но и всем окружающим. Будем же, друзья, стремиться к такой гармонии как к прекрасному идеалу.

Жизненный путь: первые шаги

ДОРОГА, КОТОРУЮ НАДО ПРОЙТИ

Жизнь человека похожа на дорогу. Только эта дорога пролегает во времени. День за днем, час за часом мы проходим, проживаем свой путь, вырастаем и изменяемся, расцветаем и стареем. На все наши открытия и свершения, культурные подвиги, страсти, приобретения и утраты нам отмерен небольшой отрезок времени, каждому — свой, и в его рамках умещается все личностное богатство, весь спектр впечатлений и деяний.

До нас протекла история, и она будет идти после нас. Настоящий момент станет прошлым, и грядущие поколения оглянутся на нынешнее человечество с удивленной улыбкой: смотри-ка, и такое бывало... Хорошо, если вообще оглянутся. Будут другие люди и другие песни. Все это так. И тем не менее каждый жизненный путь — самоценен, каждая конкретная жизнь — уникальный момент бытия, сколь быстро ни сменился бы он другими жизнями и другими судьбами. Каждый из нас шаг за шагом проходит свою собственную индивидуальную историю, единственную в своем роде, не похожую на все остальные, каждый видит общий для всех мир только со своей точки зрения.

В каком-то смысле человек проживает свою жизнь в глубоком одиночестве, складывая из мыслей и поступков именно свою, протянувшуюся во времени судьбу. Однако, если посмотреть с другой стороны, жизненный путь отдельного человека — лишь одна из ниточек в разноцветной ткани человеческой истории, и моя судьба невозможна без судеб моих современников, предков, да и потомков.

Искушенные мистики и увлеченные физики говорят о том, что в мире «самом по себе», за рамками наших узких, пристрастных, ограниченных человеческих представлений времени как такового нет. Там есть Вечность, единство всех мгновений, их онтологическая спрессованность, одномоментность. Это очень трудно себе представить. Жизненный путь каждого из нас существует там весь от начала и до конца, как отснятый фильм на кинопленке. Из него можно выхватить какой-нибудь еще не увиденный (не прожитый) нами фрагмент, как это делают порой ясновидящие, или вовсе покрутить задом наперед будто пленку в видеокассете. Вполне вероятно, что это не столь уж абсурдно, потому что сама Вечность находится за гранью наших обыденных переживаний. Однако повседневная реальность не дает нам такой блестящей возможности — познакомиться с концом уже в начале, и по-своему это хорошо. Скучно ведь, если все знаешь наперед, да и грустно. Отсутствие полного знания о будущем (а иногда и полное незнание) позволяет ожидать, надеяться, строить планы и даже за две минуты до смерти «быть все еще живым». Каждый день нас ждет что-то неожиданное, иногда горькое, но нередко — радостное; с напряженным вниманием всматриваемся мы «в туманную даль» своего завтра и храбро проходим очередной этап жизненного пути, опираясь на собственную волю и сознание. И пусть пессимисты говорят, что с точки зрения Вечности наша свобода — только иллюзия. Для Вечности иллюзией является вся человеческая жизнь, но для нас она — реальность, самая главная реальность, какая только может быть.

Итак, жизнь длится, тянется, течет, и на каждом ее этапе человек становится несколько иным (а порой и весьма существенно иным!). Есть много вариантов типологии нашей жизни по возрастам. Я назову вам весьма приблизительные цифры, с которыми вы можете не вполне согласиться, но они тем не менее помогут нам ориентироваться в пространстве — времени земного человеческого бытия.

Первый крупный период, проживаемый человеком после появления на свет — детство. Условно оно длится до четырнадцати лет. Возраст двенадцати-тринадцати лет называют обычно подростковым (западный термин — «тинейджеры»).

От четырнадцати-пятнадцати до двадцати-двадцати двух — период юности. Это время, когда в современном обществе человек еще продолжает усиленно учиться, как бы проходит последние этапы подготовки к окончательной взрослости.

Большой-большой отрезок жизненного пути от двадцати-двадцати двух до шестидесяти пяти — семидесяти лет именуют зрелостью. Как видите, сюда входит и то, что мы называем молодостью, (ориентировочно до тридцати лет), и то, что зовется «пожилой возраст» (после шестидесяти). Старость наступает после шестидесяти пяти — семидесяти лет.

Во все периоды своей жизни человек очень сильно меняется, и вместе с тем, остается самим собой. Вспомните свой семейный альбом. Вот мальчик с чубчиком и в матроске, младенческое ясное личико, толстенькие ручки и ножки. Вот юноша, покуривающий сигарету, тощий, горделивый, надменно глядящий в фотокамеру. А вот уже человек солидный, в костюме и с галстуком, лет, эдак, сорока, на носу очки и видна легкая седина. И все это — одна и та же личность, ваш дедушка, нынче совсем седой и лысый, хотя совсем не утративший былой бодрости. Три фотографии — словно три разных персоны, а суть общая, и общая — память. Единство нашего жизненного пути создается за счет единства наших воспоминаний, объединяющих в нерасторжимую целостность младенца в коляске, гарцующего на велосипеде юнца и человека преклонных лет. И еще есть чувство «я», не изменяющееся в ходе жизни. Как бы ни накапливался опыт, какие удары ни наносила бы судьба, в опирающемся на палку старце всегда живет тот мальчик, которым он когда-то был. «Я» остается прежним, оно не подвластно годам, вот почему некоторым людям даже в глубокой старости кажется, что они, вообще-то говоря, еще и не жили. «Эго» осталось юным, таким же, как в первые годы встречи с миром.

Не каждому человеку удается пройти весь жизненный путь. Тех, кто проживает большую, насыщенную жизнь, последовательно проходит все положенные этапы, можно в какой-то мере считать счастливцами. Жизнь может оборваться в самом начале или на взлёте, когда человек только начинает по-настоящему взрослеть. Она может обломиться на середине. Оборванная жизнь — всегда трагедия, и здесь трудно найти утешение, потому что для тех, кто остается, потеря является полной и абсолютной. В то же время целостный жизненный путь долгожителя с необходимостью венчается спокойным и закономерным уходом в иные измерения бытия. В дальнейшем мы будем говорить о смерти прежде все-то как о конце состоявшейся жизни, хотя смерть необузданная, хаотическая, беспардонная постоянно напоминает нам о себе.

Но вернемся к тому моменту, когда все только начинается. А когда все начинается? Наверное, с рождения.

РОЖДЕНИЕ

Человек родился. Издал первый крик — басовитый или тоненький, но всегда немножко недовольный. Он прибыл в. новую для себя обстановку, непривычную, пока не уютную, и должен ко всему привыкнуть и приноровиться. Начинается его земная жизнь с бесконечным спектром возможностей, открытых путей, событий, крутых поворотов. Это — начало, первый шаг. Таково обычное представление о роли рождения.

Однако в восточной религиозной и эзотерической мысли появление младенца на свет отнюдь не считается актом его первого возникновения. Душа существовала и прежде, возможно, прошла множество воплощений, и тот, кто осчастливил физический мир своим очередным рождением, быть может, обладает развитой духовностью, огромным внутренним опытом. Этот опыт претворен в его способностях, развернуться которым поможет обстановка, где вырастет дитя. Более того, новорожденный обладает определенной жизненной задачей, для ее выполнения им избраны обстоятельства нового рождения и жизни. Этот выбор не всегда является целенаправленным и сознательным, таким он бывает у тех, кто приходит с мессией. Обычно же душа спонтанно влечется к вибрациям, которые наиболее созвучны ей.

Это философы-экзистенциалисты считают, что мы «заброшены» в мир, что слепой случай насильно поместил нас в данную эпоху, страну, семью. Эзотерики же, напротив, полагают, что, и страну, и родителей мы находим сами. Душа, которой пришло время воплотиться внимательно присматривается к любящим парам, к мужчинам и женщинам, определяя себе отца и мать. По древнеиндийскому поверью, если будущие родители искренне любят друг друга, то к ним привлекается светлая и радостная душа. Если же пара связана отношениями неприязни, корысти, расчета, то ее совместная вибрация привлечет соответствующую душу. По некоторым иным представлениям душа может выбирать в первую очередь мать или отца и находиться возле будущего родителя в течение ряда лет, наблюдая за его жизнью и незримо его сопровождая.

В XX веке вполне светский и, по крайней мере, поначалу довольно далекий от эзотерики психоанализ тоже стал интересоваться жизнью человека до рождения. Правда, здесь не было отлетов в прошлые воплощения и «астральный» период. Речь шла о пребывании будущего человека во чреве матери. Один из соратников Зигмунда Фрейда Отто Ранк полагал, что жизнь плода в материнском организме — это рай. Сам образ религиозного рая создан по мотивам воспоминаний о том блаженстве, которое испытывает ребенок, плавающий в околоплодных водах: тепло, спокойно, приятная невесомость, нет никаких забот, и пища поступает в организм непосредственно. Не надо самому ни дышать, ни жевать, ни делать каких-либо усилий. Надо только расти и развиваться. По Отто Ранку рождение в мир — величайшая травма. Именно здесь начинаются трудности: температурный дискомфорт, обрыв непосредственных связей с питающим и охраняющим материнским организмом, необходимость ощущать свой вес на воздухе, а не в воде. Наконец, надо учиться самому переваривать пищу, поворачиваться, держать голову и т. д. и т. п. После рождения ребенка покидает то прекрасное «океаническое чувство», когда он слит с окружающей его родственной средой и не испытывает пока того бытийного одиночества, которое ожидает его после отделения от матери. Ранк полагал, что всю последующую жизнь человек продолжает тосковать по утраченному защитному успокоительному чреву и пытается искать его компенсацию. Травма рождения ведет к тому, что взрослые стремятся найти хотя бы символические заменители той волшебной обители, которую они потеряли. О. Ранком был собран большой культурологический материал, где он старался доказать, что сама форма человеческих жилищ: изб, хижин, вигвамов, дворцов — как бы воспроизводит образ теплого материнского рая, где можно расслабиться и отдохнуть.

Однако другие авторы, вышедшие из психоанализа, не так радужно оценивают нашу земную жизнь до рождения. А то, что это действительно жизнь — начало всего большого жизненного пути — никто в наши дни уже не сомневается. Физиологи выяснили, что с определенного периода внутриутробного существования ребенок слышит, что происходит вокруг него. Он может привыкать к голосу отца и матери, усваивать отдельные выражения, воспринимать музыку, которую потом узнает после рождения. То есть, родители могут наладить контакт со своим чадом в тот период, когда оно еще не родилось и лишь проходит этапы своего первого физического становления. С помощью специальной аппаратуры врачи пронаблюдали, что плод, основное свое время проводящий в дремоте, судя по всему, «видит сны», об этом можно заключить по быстрым движениям его закрытых глаз. У родившегося и подросшего человека эта фаза «быстрого сна» всегда сопровождается сновидениями. Готовясь к выходу в «большой мир», дитя задумчиво сосет большой палец на своей руке.

Какие же трудности переживает ребенок в этом периоде, который на медицинском языке именуется «пренатальным»?

Эта тема подробно освещена в работах Рона Хаббарда, автора в свое время нашумевшей книги «Дианетика (современная наука душевного здоровья)». Ныне Хаббарда считают главой тоталитарной секты, но для нас интересны не его корыстные намерения, а некоторые его идеи. Хаббард пытается описать именно те впечатления дородового периода, которые оказывают влияние на последующую жизнь человека вплоть до зрелых лет и старости. Он считает, что многие соматические (телесные) заболевания, так же как неврозы, страхи, фобии, имеют корни в этой ранней фазе.

Жизнь внутри мамы, с точки зрения Хаббарда, отнюдь не рай, описанный Ранком. Она таит в себе множество неудобств и опасностей. Во-первых, в животе очень тесно. Там так тесно, как если бы лошадь и двух человек запихнули в телефонную будку. Во-вторых, заслон из околоплодных вод не так уж и смягчает разнообразные удары со стороны внешнего мира. Мама может споткнуться, упасть, зацепиться за край стола, ее могут нарочно или не нарочно толкнуть. Ребенок получает все удары, а иногда и травмы, просто в этом периоде его организм очень быстро восстанавливается, и физи-

ческих дефектов в большинстве случаев нет. Однако остаются дефекты информационные, способные в полном смысле слова отравить всю последующую жизнь.

Они связаны не только с физическими толчками и пинками. Если мать плачет, истерикует, если на нее кричат, то, с точки зрения Хаббарда, все это в прямом смысле «впечатывается» в клетки ребенка, образуя так называемые «инграммы». Это информация, записанная в самой структуре тела, как если бы делалась запись иголкой по воску. По Хаббарду, такая запись происходит

и у взрослого человека, если он находится без сознания или спит. Негативные инграммы — это бессознательная память клеток, которая просыпается в обстоятельствах, способных ее разбудить, выступающих «ключом» для включения разрушительных программ.

Особенно тяжелы инграммы в тех случаях, когда родители пытались избавиться от не родившегося ребенка. Это не удивительно. Медики пронаблюдали и сняли фильм о том, как ведет себя зародыш трех с половиной месяцев, когда к нему приближаются инструменты хирурга, чтобы лишить жизни. Крохотный зародыш в немом ужасе открывает рот, пытается увернуться от преследующего его металла. Те, кто выжил после попыток аборта, кому суждено было все-таки появиться на свет, всю жизнь несет в своих клетках, в своей психике травму от попытки убийства. По Хаббарду, запоминать информацию, запечатлевать травмирующие обстоятельства может даже зигота — первый синтез отцовской и материнской клеток. Вот отчего женщину, ожидающую потомство, все должны оберегать и не говорить при ней никаких лишних слов: нанести травму эмбриону могут самые случайные вещи.

Впрочем, Хаббард считает, что путем специальной работы все инграммы и особенно первая — самая вредная — могут быть подняты на поверхность сознания, негативные переживания пережиты заново, как бы «отработаны» и этим — стерты навсегда. Человек становится «клиром» — очищенным и может продолжать жить, освободившись от болезней и иррациональных тревог.

Еще один ныне знаменитый автор Станислав Гроф обратился к изучению самого процесса рождения. Оказывается, рождение — процедура, тяжелая не только для матери, «в муках рождающей дитя», но и для ребенка. Он испытывает огромное давление со стороны родовых путей, сильную боль, удушье и страх. На сеансах Станислава Грофа люди, входящие в измененное состояние сознания, переживали заново свое рождение и подтвердили все эти представления. В зависимости от стадий, которые проходят биологические роды, Гроф выделяет четыре основные «перинательные матрицы», во многом формирующие «бессознательное» индивида. Когда человек родится и будет расти, первичные впечатления, связанные с его трудным выходом в мир, получат выражение в его характере, психических особенностях, снах, страхах, тревогах, характерологических отклонениях. Все пережитое нами на ранних стадиях нашей жизни остается с нами навсегда, включается в динамику бессознательного, во многом выступает тайной подоплекой сознательного поведения. Специалист-психотерапевт может откорректировать самые тягостные и негативные моменты, и это вселяет надежду на то, что даже не слишком удачное жизненное начало может получить вполне достойное продолжение.

Очень важным периодом в жизни человека является его самое раннее детство, когда, уже оторвавшись от материнского тела и «умерев» для прошлой внутриутробной жизни, он родился в мир. Здесь огромную роль играет продолжение контакта с матерью, который связан не только и не столько с питанием, сколько с ощущением тепла и защищенности. Ученые проводили эксперимент с новорожденными обезьянками. Они забирали их у матери и делали двух искусственных «мам»: одна была проволочной, но имела бутылочку молока с соской; другая — не кормила, но была шерстистой, теплой и мягкой. Маленькие обезьянки пили из бутылочки, насыщались и убегали прочь от проволочной «мамы». Весь день они проводили, вцепившись в шерстку мохнатого манекена. Здесь они испытывали чувство безопасности, уюта, хотя эта «мама» тоже была не настоящей.

Когда маленький человек окружен теплом и заботой, когда его часто берут на руки, ласкают, разговаривают с ним, улыбаются ему, он растет и развивается очень быстро. В первый год жизни он должен пройти огромный путь изменений, активно приспособиться к новым условиям, развернуть свои способности. Это трудно сделать ребенку, лишенному тепла и внимания, эмоциональной и энергетической «подпитки» со стороны близких людей. Вот почему, как бы ни были комфортабельны «дома ребенка», куда попадают дети без родителей, они все же не в состоянии обеспечить своим воспитанникам полноценного развития. Есть вещи, порой незримые, которые может дать только личный контакт, непосредственная забота, физическое и душевное тепло.

Итак, жизненный путь начался, теперь «эскалатор времени» побежит очень быстро, все быстрее и быстрее с каждым годом. Наша следующая главка посвящена детству, тому его этапу, когда человек, уже стоящий на ножках и научившийся говорить, постепенно вырастая, все более вписывается в окружающую жизнь. В этом в последующих разделах я буду во многом опираться на работы психолога и философа И. С. Кона.

ДЕТСТВО: СОЦИОКУЛЬТУРНЫЙ ПОРТРЕТ

Мои юные друзья, вы едва-едва покинули пору детства, оно еще так близко от вас, еще не отодвинулось, не забылось. Однако, тем труднее посмотреть на него со стороны, понять, чем отличается оно от других человеческих возрастов, иных этапов жизненного пути. И здесь надо обратиться к тому, что знает о детстве «взрослый мир».

Философы называют детство периодом «первичной социализации». Как мы уже выяснили, ребенок поначалу — сплошная возможность, открытость, потенциальность, его «прекрасную пустоту» нужно терпеливо и старательно наполнять собственно-человеческим содержанием, приобщать к нормам и правилам культуры, учить всему, начиная от слов и кончая самым сложным этикетом, тонкими умениями и хитрыми науками. А в противном случае он так и останется странным «существом» — не человеком, не животным. Вот этот процесс приобщения и научения, развития способностей, усвоения азов культуры и называется «первичной социализацией». Педагоги написали много книжек о том, из каких ступеней он состоит, выяснили кризисы, поджидающие юного человека и его родителей на тернистом пути, показали, что за относительно короткое время ребенок должен совершить гигантский скачок в развитии, продвинувшись из своего исходного состояния в полноту человеческого бытия.

Главным занятием становящегося человека являются игра и учеба. Играя, дитя фантазирует, подражает взрослым и копирует их, создает «возможные миры», в которых как бы испытывает действительность, свободно поворачивая ее для себя то одной, то другой стороной. По отношению к игрушкам ребенок выступает как властелин, творец, хозяин. Занимаясь ими, он одновременно учится управляться с разными предметами. В совместных детских играх тренируются навыки общения, умения выбирать, выдерживать атаку, кооперировать действия. Игры хороши тем, что они не имеют никакой цели вне самих себя. Это только в теле аттракцион ах играют во что-нибудь ради приза. Обычная игра — во дворе, в детском саду, в школе — существует ради самой игры, потому что интересно, весело. Играя, ребенок многому учится. Но кроме того, уже лет с пяти его начинают потихоньку обучать грамоте, счету, а затем он идет в школу.

Вам, наверное, кажется, что детство — период, неотъемлемый от человека, что таким оно было всегда. Но это не так. В качестве совершенно особого этапа жизни детство начинают выделять в общественном сознании только с XVIII—XIX века. Сотни и сотни лет до этого «чудная пора детства» совсем не рассматривалась как ценность. Напротив, ребенок виделся как неполноценный человек, как бы чуточку «недочеловек», которым можно помыкать, которого надо держать в суровости, постоянно наказывать для его же пользы, и который не имеет права заявлять о себе как о личности. Там, где господствовал сельскохозяйственный уклад, детство вообще было очень коротким. Грамоте никого не учили, зато с пяти-шести лет ребенок помогал по хозяйству: смотрел за домашней птицей, пас свиней, коз. Девочки с малых лет учились рукоделью, другим женским умениям и сразу же начинали работать. В большой крестьянской семье каждый ребенок — это не только рот, но и руки, без которых родителям не справиться с тяжелым трудом.

Что касается аристократии и зажиточного народа, то на всех картинах Возрождения начала Нового времени мы видим маленьких детей, одетых совершенно как взрослые. Это в том числе свидетельствует о том, что в детстве не видели особого самоценного периода, и трехлетний граф был просто графом, таким же как его взрослые родственники. Его возраст воспринимался просто как отсутствие должного опыта.

Только развитое и богатое общество, требующее от человека высокого уровня подготовки и воспитания, может позволить себе дать своим детям настоящее, длинное детство, освобожденное от непосильного труда, от ежедневной заботы о хлебе насущном. Лишь в начале XX века в Европе перестал интенсивно эксплуатироваться детский труд на фабриках и заводах, за шестьдесят, лет до этого описанный в Англии Ф. Энгельсом. Борьба за права ребенка как личности ведется в мире и сейчас, и на ее пути будет еще немало трудностей.

Но вернемся к специфике детства. Современный ребенок имеет свою особую «субкультуру», собственный культурный пласт в жизни общества. Выпускается специально детская одежда и обувь, детские книги для разных возрастов, работает огромная индустрия детских игрушек, игр, развлечений. Для детей выходят учебники, научно-популярные издания, адаптированные к возрасту. Существует детский спорт, детское кино, в том числе мультфильмы. Последние годы в «субкультуру детства» включились компьютерные игры. Но всё это, конечно, результат деятельности взрослых. А у самих детей бытуют особые детские анекдоты, считалки, сказки-страшилки, игры, дразнилки, неписаные законы и обычаи, даже особый язык, который понимает далеко не всякий взрослый.

Поскольку главное занятие современного ребенка — игра и учеба, постольку можно сказать, что до поры до времени он не включен в реальную трудовую и социальную активность. Он живет и тешится в своем особом «пласте реальности», порой значительно отличающемся от жизни старших. И хотя дети тоже смотрят телевизор, и не одни только приключения и боевики, их повседневность все же не выводит их на арену труда, борьбы и ответственности.

Я хочу подчеркнуть, что говорю о «среднем ребенке», живущем в относительно обеспеченной семье. Разумеется, детство маленьких бродяг-нищих, которых стало сейчас так много, бездомных детей, ночующих под мостами или двенадцатилетних наемных убийц, разворачивается по совсем другому «шаблону». И хотя особенности возраста сказываются и здесь, такое детство скорее можно назвать погибшим, чем состоявшимся.

Итак, я говорю об обычном ребенке, у которого есть детство. В этом нежном своем возрасте маленький человек очень сильно зависит от взрослых. Это и понятно. Он сам не зарабатывает на хлеб, не обеспечивает себе жилья, не способен решать организационные вопросы, не обладает некоторыми юридическими правами. Старшие способны почти полностью определять детскую жизнь, помещать ее в те рамки, которые считают необходимыми. Старшие воспитывают, наказывают, поучают, контролируют, обязывают, проверяют, поощряют, балуют и вообще делают все так, Как находят нужным. Это не удивительно: они должны вырастить дитя, научить его не только играть и фантазировать, но и подчиняться определенному порядку, считаться с требованиями общества и других людей. Именно эта всесторонняя зависимость и несвобода, присущая детству, часто вызывает у детей довольно бурный протест. Вы, возможно, читали когда-то книгу Януша Корчака «Король Матеуш Первый». Там мальчик-король Матеуш желает жить в мире детей, где взрослых совсем не будет. Да что там книжки! Я сама слышала, как маленький мальчик патетически заявлял «В детском саду мы все несвободны!» Такого рода бунты обычно кончаются смирением (а куда денешься?), но за внешней зависимостью от внимания и детей, и взрослых, нередко ускользает внутренняя зависимость, которая потом может сказываться на выросшем ребенке всю жизнь, даже если он далеко-далеко уедет от людей, которые его воспитали.

О внутренней зависимости нашего детства очень хорошо пишет американский психотерапевт Эрик Берн. В своей книге «Игры, в которые играют люди. Люди, которые играют в игры». Он показывает, что всем своим поведением, одобрением и неодобрением, сентенциями и внушениями родители создают у ребенка определенный жизненный «сценарий». В сценарий входит прежде всего оценка ребенком самого себя, своих способностей и возможностей, ему как бы предписывается некоторая конкретная роль, которая усваивается на уровне подсознания и может не осознаваться в ходе жизни. Берн выделяет два основных типа сценариев. Первый он образно называет «победители» или «принцы и принцессы». «Победители», это не те люди, которые обязаны всегда оказываться на вершине славы. Это люди, которые уверены, что они достигнут того, чего хотят. Пусть желания невелики, нет больших амбиций, но «принц» потому и «принц», что получает именно то, что хочет. У него нет страха неудачи, тревоги, неуверенности. Он принимает решение и с душевным подъемом движется к цели, а потом радуется тому, что получил.

Второй вид сценариев Берн зовет «неудачниками» или «лягушками». «Лягушка» не уверена в себе, не надеется на успех именно в том, чего жаждет больше всего, постоянно находится в тревоге и унынии по поводу собственной неполноценности и несовершенства. Даже если достигнут большой успех, «лягушка» чувствует себя не в своей тарелке, с одной стороны, считая, что такого успеха она не достойна, а с другой, сокрушаясь, что удача настигла ее в чем-то второстепенном, а не в том, о чем она мечтает по-настоящему.

Э. Берн полагает, что от плохих сценариев, мешающих жить, можно избавиться, осознав их происхождение и поработав с собственным сознанием в направлении улучшения самооценки.

Родители формируют в растущем ребенке и умение общаться. Если в семье все открыто и искренне относятся друг к другу, то вырастает человек, столь же открытый и доброжелательный. Но нередко отношения в семье строятся по типу «игр», хотя и совсем не детских. «Игры» по терминологии Э. Берна — это стереотипные взаимодействия, которые навязчиво повторяются в отношениях. В взаимодействиях каждый получает какую-то психологическую выгоду, чаще всего ее суть в самоутверждении за счет унижения другого. Очень часто взрослые могут играть в «игры» сами, например, вызывать друг друга на откровенность, а потом этой откровенностью попрекать, или просить сделать любезность, чтобы продемонстрировать, что эта любезность была не нужна. Но бывают и «игры» с детьми. Особенно популярна «игра» Тупик. Это когда что бы ребенок ни сделал, все оказывается плохо. Включаясь в «игру», ребенок начинает симулировать болезнь или вправду болеть, дабы избежать поручений и следующих за ними попреков. Человек, привыкший к «играм», теряет способность быть разумным и внимательным по отношению к партнеру по общению и оттого, уже став взрослым, с трудом достигает душевной близости с людьми.

Вообще, проблема развития способностей в коммуникации — очень важна в детстве. Ребенок — не только потребитель материальных и духовных благ, он не только учится рисовать, петь, мастерить, овладевает танцами или плаванием. Он прежде всего обучается контактировать и ладить с другими людьми, жить среди себе подобных. На приобретение этих умений влияют очень многие вещи: обстановка в обществе, те ценности и идеалы, которые существуют в массовом повседневном сознании, формы первичного воспитания (в детском саду, у няни, просто во дворе). Даже тип городской застройки. Раньше в старых домах было много закрытых дворов, где собирался целый дружный коллектив из ребят разных возрастов. Старшие и младшие вместе играли, ссорились, мирились, праздновали. Теперь, когда в современных домах дворов частенько вообще нет, дети общаются, в основном, в классе, в детском саду, то есть с одногодками, а это совсем другое дело. Нет той поддержки, покровительства, передачи опыта, которые существуют среди старших и младших. В наши дни забыты многие детские игры, то, что всегда сплачивало и сближало, становилось источником для

дружб.

Наш нынешний мир индивидуализируется. В этом есть и плюсы, и минусы. Невозможно большой и дружной компанией сидеть возле компьютера, гоняя по экрану взад-вперед очередную «ниндзя-черепашку», а играть в прятки или в «казаки-разбойники» — можно. Но прежние игры умирают. Что придет им на смену? Умение общаться и связанные с ним основные эмоционально-ценностные ориентиры во многом зависят и от применяемой учителями педагогики. Педагогика бывает очень разная. После революции в России процветало «коммунарское» воспитание и обучение Антона Семеновича Макаренко. В его основе лежал принцип коллективизма. Это значит, что стать человеком ребенок может только в коллективе, где есть общие цели, общие ценности, единая дисциплина, которой должны подчиняться все без исключения. Дети учатся в совместной работе, поддерживая друг друга, занимаются творчеством. Сейчас опыт А. С. Макаренко раскритикован и почти отвергнут. Ему на смену явился синтез прагматического и индивидуалистического подхода. В центре внимания педагога должно стоять не воспитание дружного коллектива, а формирование отдельной, свободной

личности, рационально преследующей свои собственные практические цели. Из этого порой вытекает однозначная установка на жесткость, бескомпромиссность и беспощадность в отношении к другим, теоретически

обоснованный эгоизм, пренебрежение к «толпе». Разумеется, свобода и индивидуальность — великие ценности, но все же не грех вспомнить о том, что даже в рыночную эпоху человек живет не один. и уважительность,

как и согласованность действий, никогда никому еще не мешали.

Впрочем, я далека от мысли, что растущий ребенок — это только болванка, которую неутомимо вытачивают родители и учителя. В том-то и дело, что это не так. Ребенок с самого начала, как говорится, с младых ногтей обладает довольно мощной силой «я», которая сначала имеет вид темперамента, определенной эмоциональности, а потом складывается в самостоятельный характер, личность. Так одни дети полностью принимают предлагаемые им взрослыми «правила жизни», а другие, напротив, всячески сопротивляются как действием, так и словом. Одни, словно мягкий воск, принимают на себя печать общества, другие созданы из «более твердого материала». Так есть дети, мощно предрасположенные к доброте, великодушию, прощению, и как бы ни был жесток мир вокруг них, они обладают внутренней силой для противостояния этой жестокости. Другие, наоборот, даже в обстановке доброты и гуманности вырастают жесткими и лишены всякой снисходительности к другим. Одни рассудительны, другие безрассудны, одни не задумываются над поведением людей и основаниями собственных поступков, другие начинают размышлять об этом с раннего детства.

Писатель и педагог Януш Корчак считал, что к ребенку надо относиться как к маленькому взрослому. Неважно, что ребенок еще не выполняет всех взрослых обязанностей и функций, главное, что он — личность, развитая душа. Поэтому его, с одной стороны, надо уважать как и взрослого, с другой, при необходимости можно применять силу, если он не желает понимать необходимого. Ребенок имеет право выбора своей жизни и даже имеет право на смерть, если его жизнь невыносима. Если продолжить размышления Я. Корчака, то можно сказать, что в определенной мере ребенок сам выбирает свои основные ценностные представления, как это, впрочем, делает любой человек, способный не только переживать ситуацию, но и относиться к ней.

ДЕТСКИЙ ВЗГЛЯД НА МИР

Детство, особенно младшее, воспринимает мир совершенно иначе, чем делает это взрослость. Цвета, вкусы, запахи здесь гораздо острее, ярче, выразительней. Это и не удивительно, потому что ребенок все видит и чувствует впервые, его взгляд еще не затерт, ощущения не притупились от постоянного повторения, рациональное сознание еще не сунуло свой назидательный критический нос во все уголки бытия. В детстве мы действительно ВИДИМ то, что нас окружает, а не узнаем это, как происходит позже: гляди-ка, опять то же самое... Поэтому все представляется интересным, новым и сулит неожиданности. Можно сказать, что маленький ребенок поглощен и увлечен внешним миром. Он активно осваивает его, научается ориентироваться в пространстве и времени, выясняет свойства предметов, повадки животных, черты людей. До 11—12 лет дети мало интересуются своим собственным «я», яркость внешней действительности манит и увлекает их за собой.

Надо сказать, что эта захваченность внешней реальностью причудливо сочетается у малыша с наивный эгоцентризмом. Нас всех в детстве упорно учат тому, что мы — не «пуп земли», потому что ребенок в самом деле воспринимает себя как центр, вокруг которого строится мир. Его кормят, одевают, ведут гулять, лечат и учат — трудно не почувствовать себя «самым главным». Кроме того, здесь срабатывает естественная предрасположенность человеческой субъективности видеть все «из себя», с точки зрения своих потребностей, желаний, прихотей. Только у взрослого это качество субъективности уравновешивается критической способностью разума, а дитя, еще не искушенное в рациональном осмыслении себя, так и мнит до поры до времени, что оно составляет самое ядро мироздания.

Очень интересно в детстве чувство времени. Растущий человек живет прежде всего сегодняшним днем «здесь и сейчас». У него еще нет обширных воспоминаний, свойственных взрослости, и он никак не может «нырнуть в прошлое». А будущее — огромная, туманная, заманчивая перспектива: что там за горизонтом? Но малыш пока не задумывается о будущем. «Перспектива» — скорее чувство, настроение, чем осознанное представление. Просто где-то там вдали брезжит большая длинная жизнь, а реален разве, что завтрашний день: в детском саду будет утренник и надо читать стихи, или: завтра выходной и можно поехать с родителями к бабушке на блины. Об отдаленном будущем напоминают обычно взрослые, которые, как мы уже отмечали, очень любят задавать вопрос «А кем ты станешь, когда вырастешь?» Впрочем, жизнь сегодняшним днем, непосредственность восприятия — это большой плюс детства, потому что дает возможность переживать и чувствовать в полную силу именно теперь, не откладывая в долгий ящик.

Маленький ребенок еще не знает смерти. Возможно, он уже понимает, что умереть может кто-то другой, но перспектива собственной конечности не вмещается в его сознание. Он смотрит на жизнь глазами бессмертного существа, с наивностью вечности, которой нипочем человеческая суета вокруг земных приходов и уходов. Мир слишком интересен, ярок, впечатляющ, чтобы представить себе его исчезновение. Отсутствие себя до своего рождения остается совершенно непонятным: «Мама, где я был, когда еще не родился? Я, наверное, жил в другой стране? А, может быть, на Луне?»

Если стать на позицию эзотериков, то, может быть, он не так уж неправ...

Вообще, следуя эзотерической традиции, можно предположить, что дети просто еще не забыли того, что знали и чувствовали в «тонком мире». Ведь не признают же они довольно долго земных запретов, связанных со свойствами пространства и времени! Им кажется, что можно вернуть вчера и сделать маму маленькой, чтобы поиграть с ней — ровесницей. Им представляется, что можно за мгновенье преодолеть любое расстояние, перескочить в будущее, посетить другие планеты и тут же вернуться. Все эти чудеса описаны мистиками, посещавшими астральный мир, где мыслью творится все. Но с возрастом, обучаясь день изо дня тому, что стена — твердая, огонь — жжет, а «вчера» никогда не возвращается, ребенок принимает «правила игры» нашей повседневной реальности, учится жить не мгновеньем и вечностью, а временем, считаться со всеми жесткими законами материального мира и социальной деятельности.

Чувство таинственности — это то, что долго не покидает растущего человека и словно эстафетная палочка передается от детства к юности. Чудо и сказка, подвиг и приключение, загадка и волшебство обитают вокруг нас тут и там, их можно обнаружить в траве и в листве, за каждым домом и каждым поворотом. Чудеса органично вписаны в повседневность, они еще не убыли окончательно в область книжек и кинофильмов, оставив после себя опустошенную, серую, трудную жизнь. Всякий шаг детства озарен явной или неявной надеждой на возможность необычайного. И в этом — великая ценность детского взгляда, к важности которого мы еще вернемся в следующих главах.

ЮНОСТЬ. ОТКРЫТИЕ ВНУТРЕННЕГО МИРА

Если детство поглощено пестротой и красочностью внешнего бытия, увлечено и очаровано его богатством и разнообразием, то отрочество и юность впервые обращают свой взор внутрь: в душу юного человека. Этот поворот происходит под влиянием многих причин и прежде всего в результате тех изменений, которые претерпевает подросток, покидая уютную лагуну детства и выплывая в бурное море взрослой жизни. Далекое становится близким, отстоящее во времени приближается к самому порогу. Права, обязанности, реальные возможности — все, чем гордится и чем пользуется каждый день «взрослый мир» делается доступным, и это ставит вопросы: «какой я? что я могу?»

Обратив взор на себя самого, юный человек начинает совершать экзистенциальные открытия, которые наполняют его жизнь новыми смыслами, радостями и страданиями. Да, без страданий здесь не обходится никто. Но это не болезнь, а симптомы роста, вырастания из прежних, ставших тесными отношений и взглядов.

Прежде всего юноша обнаруживает, что он уникален. «Как бы ни были схожи со мной ребята в классе и во дворе, а все же я не такой, как они! И одежда похожа, и прическа, и повседневные дела, вроде бы, одинаковы, но на самом деле никто не знает моей души! Однако, самое интересное, что и я сам моей души не знаю. На что я способен? Могу ли совершить подвиг, проявить необыкновенную храбрость? А, быть может, мое предназначение — великие открытия? Или во мне дремлет необычайный талант. Наверняка, дремлет! Я чувствую свою незаурядность, тайное обаяние, скрытую гениальность. Ну ладно, не обязательно гениальность, просто что-то теснится в груди и щекочет, и просит выхода... И лицо у меня не такое как у других. Были ли еще когда-нибудь такие лица? Разумеется, не было. Даже листья на дереве все разные, даже какой-то там ерундовый узор на пальцах — и то единственный. А уж лицо! Неважно, что веснушки, главное — взгляд очень значительный...»

Чувство собственной неповторимости, ни с кем не сравнимости — радостное и прекрасное. Я — ценность. Я взлетаю как птица, расправляюсь словно цветок — весь в напряжении и готовности состояться, свершиться, заявить о себе всему миру, утвердить собственную бытийную единственность как непреложный факт. И как бы критически ни смотрели порой окружающие, сколь неблагоприятны ни были бы события, все это меркнет перед той счастливой тайной, которую я ношу в себе — тайной моей самости, которая скоро явится другим.

Однако открытую уникальность очень легко преувеличить, что нередко и происходит. Тогда возникает резкая «откачка маятника», и положительные радостные переживания от удивительной находки сразу переходят в грусть, тоску и печаль. Действительно, если я так необычен, уникален и неповторим, то, конечно же, никто не может меня понять! Так я и буду жить никем не понятый, с моей прекрасной, но бесконечно одинокой душой! Обрел такую драгоценность, и ни с кем невозможно поделиться!

Юношеское восприятие себя и противопоставление своего «я» окружающему непонятливому (а иногда и недостойному!) миру прекрасно выражено в поэзии Байрона и Михаила Юрьевича Лермонтова. Ну а классический образ Печорина — томного, грустного, скептического, хотя и пылкого — замечательная иллюстрация юношеского мировосприятия.

Кстати сказать, образ Печорина интересен и своей вполне юношеской требовательностью к действительности, ибо скепсис возникает как раз из-за несоответствия мира некоему идеалу: идеалу гордости, мужества, высокой и красивой любви.. Вообще, максимализм — типичная черта юности, когда жизнь остро критикуется за то, что она так несовершенна, не «держит марку», влечется куда-нибудь и как попало. Юности кажется, что если мир не дотягивает до высшей планки, если он копошится где-то в серой обыденности, то самый лучший протест и бунт против этого — открытое к нему презрение, бравада, кураж, хорошо выражаемый словами «Эх, нам все нипочем!» Раз реальность так нас подводит, будем еще хуже! Но внутри, в самом сердце это тоска по тому, ради чего стоит жить, это требование от мира той безмерности, которую человек находит в самом себе. Такое умонастроение хорошо выражено в стихах Марины Цветаевой, хотя они написаны уже достаточно зрелым поэтом:

«Что же мне делать, певцу и первенцу, В мире, где наичернейший — сер! Где вдохновенье хранят, как в термосе! С этой безмерностью В мире мер?!»

Юность — пора сильных желаний, ярких фантазий, неудержимых порывов, наполеоновских планов и ослепительных надежд. Кто в юности не мечтал о величии, о том, чтобы удивить мир, потрясти человечество, стать знаменитым? Об этом в большей или меньшей степени мечтают все, хотя не все, возможно, в этом признаются. Впрочем, иначе и не может быть. Недаром пословица говорит — «Плох тот солдат, который не желает стать генералом». Но несовпадение внутреннего и внешнего, стремлений и реальных, уже существующих возможностей еще усиливает чувство одиночества.

Это прежде всего одиночество межличностное. Изменяется контакт с родителями. Молодой человек еще продолжает в немалой степени зависеть от них, хотя желает полной экономической и организационной самостоятельности. В то же время, особенно если в 18—19 лет своя семья еще не создана, остается потребность в психологической опоре. Родители — это и те, кто остро нужен, без чьего тепла и поддержки не обойтись, и те, кто представляется сдерживающим, сковывающим началом, мешающим полной самостоятельности. Интересно то, что западные психологи и психотерапевты считают необходимым полный отрыв от родителей, избавление от «кровно-родственных пут» для того, чтобы человек мог в полной мере стать личностью. Это отвечает американскому и европейскому укладу в соответствии с которым выросшие юные дети живут отдельно, сами во многом решают свои финансовые и хозяйственные проблемы, а когда рожают своих детей, то не рассчитывают на дедушек и бабушек. В нашей стране и по экономическим, и по традиционным причинам выросшие дети часто остаются рядом с родителями, что создает сложные семьи из трех, а то и четырех поколений. Юный Человек — полувзрослый-полудитя — нередко раздваивается между этими двумя своими ролями, за чем следует непонимание, нарушение привычного строя отношений и переживание одиночества, несмотря на тесноту в доме.

Подростковый и ранний юношеский возраст характеризуется быстрым и сильным изменением внешности. Тоненькая белокожая девочка может вдруг стать прыщавой толстушкой, а вчера еще ладный мальчик —длинным, нескладным неуклюжим подростком. Ранняя юность — возраст «гадких утят»: непропорциональность, жирная кожа, плывущие, грубеющие черты. Потом все установится, наладится, обретет гармоничную и устойчивую форму, но поначалу собственная внешность может восприниматься как нечто отталкивающее, карикатурное, вовсе не соответствующее тому чудесному «истинному я», которое живет в этой несовершенной оболочке. Именно в юности возникает то, что психологи называют «дисморфофобией» — неприязнь к собственному физическому облику. Она усиливается от непрестанного сравнения себя с кино- и теле- кумирами: элегантными накачанными суперменами и экстравагантными красотками, длинные ноги которых растут непосредственно от ушей. Нет, не каждой девушке удается вырастить себе такие ноги! И не каждому юноше — приобрести такой торс и такой надменный взгляд! Для юного человека характерно, что он часто шарахается от уверенности в себе, в своих достоинствах и огромных возможностях к безысходной печали по поводу собственной некрасивости, нестандартности, не похожести на те «эталоны» красоты и сексуальной привлекательности, которые циркулируют в обществе. А иногда гордость собой и самоуничижение причудливо уживаются вместе в одном и том же человеке, в одно и то же время!

И все это тогда, когда особенно хочется нравиться и находить пути к сердцу другого человека — ровесника или старшего. Ребенок тоже желает нравиться, порой кокетничает, старается обратить на себя внимание, но у него это происходит почти неосознанно, без понимания того, что найти отклик в душе другого — порой нелегкая и непростая задача. Юноша, девушка, впервые влюбляясь, уже осознают особенность, ценность, неординарность своего состояния, осознают то, что внутренний мир другого — не открытая книга, которую можно запросто прочитать и понять, что нередко двери в него закрыты, и нужны немалые душевные усилия, чтобы

вызвать к себе симпатию, доверие, расположение. Чужая личность — это тайна. Открытие загадочности, таинственности другого «я» происходит именно в юности вместе с открытием собственного внутреннего мира.

Отрочество и юность — тот возраст, когда человек в полной мере начинает чувствовать и осознавать свой пол. Конечно, восприятие себя мальчиком или девочкой формируется с раннего детства. Одежда, правила поведения, род занятий и увлечений, принятые манеры — все это ребенок начинает усваивать еще малышом. Правда, в современном мире исчезла та жесткая грань, которая во все былые времена отделяла «чисто мужское» поведение от «чисто женского». Дети учатся в общих школах, осваивают одни и те же предметы, впоследствии — приобретают профессии, в равной мере доступные и мужчинам и женщинам. Но, к счастью, фундаментальной нивелировки пола, в том числе и в культурном смысле, все же не происходит. В юности девочки и мальчики, прежде составлявшие шумную, компанию довольно-таки одинаковых существ, становятся существами совершенно разными: с разной формой тела, различной психологией, физиологическими функциями. Они обнаруживают себя как половые, половинчатые, нуждающиеся в соединении со своей противоположностью.

По отношению к добрачным половым контактам культуры обычно делят на репрессивные и пермессивные, или иначе — запретительные и «позволительные». В первых половая любовь до брака осуждается, запрещается и карается. Во-вторых — она официально позволена, и общество располагает механизмами, которые обеспечивают признание и нормальное детство для младенцев, родившихся при добрачных связях. Современная западная культура являет собой некий смешанный тип: из жестко-репрессивной она сделала в XX веке крупный шаг по направлению к терпимости. Физическая близость между людьми юными и не связанными узами брака уже не считается, «концом света», тем более в странах, где хорошо развито сексуальное воспитание и просвещение, а население обеспечено противозачаточными средствами. В то же время, современное общество не берет на себя особых забот о младенцах, которые родились вне брака. Этот вопрос каждый решает для себя сам, впрочем, располагая возможностью отдать свое нечаянно появившееся дитя в дом младенца. О том, какова моральная сторона этого вопроса в свете современной гуманистической нравственности, нужно говорить каждый раз конкретно.

Но, предположим, речь не идет о судьбе третьего — малыша, а лишь о радостях молодых, открывших такой источник удовольствия, как собственный пол. Хорошо ли, что это открытие сопровождается в нынешних условиях возможностью беспрепятственно утолять проснувшуюся жажду? «Хорошо!» — наверняка закричите вы, мои юные друзья, — Еще как хорошо! Что же тут плохого?» Отчасти я, пожалуй, соглашусь с вами и не буду читать мораль и рассказывать ужасы про нехорошие болезни (в конце концов, это дело гигиены!), к тому же мы ведем речь о внутреннем мире. Так вот, с точки зрения развития и богатства внутреннего мира, который только-только обнаружил в себе юный человек, слишком большая доступность чужого тела — совсем не благо. То есть, здесь нужна некая мера. Когда «совсем нельзя» — развиваются неврозы и комплексы неполноценности. Когда «все можно» — теряется тот момент препятствия, который делает цель особенно желанной. Романтичность, авантюрность, героичность, также как

флирт, игра, загадка — теряются и исчезают, если без сомнений, страданий и ухаживаний можно прямо «приступать к делу». Чрезмерная простота отношений лишает физическую любовь души, низводит на уровень простой физиологии, после которой ничего не остается, кроме усталости и скуки. Тот, кто идет здесь лишь по пути «простоты», механического бездуховного секса — просто себя обкрадывает.

Открывая себя как существо индивидуальное, противоречивое, обладающее полом, способное на личностные отношения, юноша начинает сознательно рассматривать временную перспективу, которая простирается перед ним. Он как бы окидывает единым взглядом предстоящую жизнь, пытается увидеть, прозреть ее тропы и вершины. Он уже не ребенок, чтобы жить только сегодняшним днем. В некотором смысле юность может ощущать себя очень старой. Это типично для молодых людей: причудливо совмещать в себе чувство детства, детскости и в то же время — странной опытности, умудренности, даже некоторой душевной усталости. Возможно, это связано с тем, что даже нынешняя телевизионно-компьютерная юность продолжает довольно много читать — то есть принимать в себя и перерабатывать чужой душевный опыт. Своего еще немного, но есть воспринятый у других внутренний багаж, пережитые чужие жизни, которые позволяют как бы «перескакивать через ступени» и приобщаться к иным возрастам. Юность начинает также понимать личную смерть, которая — будучи осмысленной и прочувствованной — вызывает бурный протест и браваду — нежелание сдаваться перед «старухой с косой», презрение к смерти, пренебрежение к ней.

Индивидуальность и любовь, чужое «я» и собственная смерть, самоутверждение и взаимопонимание — все это вопросы, над которыми серьезно задумывается вступающий во взрослую жизнь человек. Оттого юность без скидок можно назвать «философским возрастом».

В ПОИСКАХ ПРИЗВАНИЯ

Предрасположенность юности к философствованию выражается и в поиске юными смысла собственной жизни. Вопросы «зачем я живу?», «нужен ли я»? «В чей мое главное предназначение?» — тревожат умы и души юных. Разумеется, есть немало людей, которые проживают свой век без подобных размышлений. Это происходит в двух основных случаях. Первый случай: смысл в цель жизни известны, даны человеку спонтанно, он интуитивно знает — «зачем» он существует. Второй случай— существование без рефлексии, как живут звери и птицы, состояние интеллектуальной и ценностной «невинности», просто слепое бытийствование, отлистывание дня за днем без попытки осмыслить собственную жизнь.

Почему человек, и особенно юноша, ищет смысл жизни? Разве смысл — не в ней самой? Разве нужно еще что-то, некий довесок, нагрузка, для того, чтобы просто проходить свой жизненный путь, взрослеть, цвести, стареть? Разве самого этого — не достаточно?

Хочется ответить: и да, и нет. Конечно, жизнь в чем-то самоценна и сама по себе задача пройти все ее возрастные этапы — достойна внимания и старания. И все же человек — существо, ставящее цели. Мы так устроены, что не можем бесцельно и бессмысленно влачить свои дни словно машина, перерабатывающая еду на отбросы. Не количеством съеденных котлет и бочками выпитой воды или вина человек измеряет свои дни, а достижениями, свершениями, шагами, сделанными по пути самореализации. Постоянно ставя цели, мы ставим их и в своей жизни, а это вызывает огромный душевный подъем, интерес, положительные переживания: энтузиазм, гордость, радость, удовлетворение. Правильно найти смысл — значит сделать свою жизнь интересной, когда, открывая утром глаза, человек думает: «Как хорошо! Новое утро настает! Сколько увлекательных дел впереди».

Конечно, социальные обстоятельства порой ставят людей в ситуацию, когда их главной задачей оказывается простое выживание. Но как только положение облегчается, вопрос о смысле снова стучится в двери, потому что среди прочего нужно понять еще и ради чего я переживал все муки, почему не покончил с собой, чтобы избавиться от страданий навсегда, зачем остался жить?

У юности впереди огромная и уже понятая ею перспектива, потому она страстно стремится обнаружить свои главные задачи, правильно сформулировать основные цели, призванные сделать жизненный путь действительно осмысленным.

Вопрос об основных жизненных целях может быть понят в первую очередь как вопрос о призвании. Теме призвания посвящена одна из наиболее ярких и спорных работ испанского философа XX века Хосе Ортеги-и-Гассета «В поисках Гете». Ортега высказывает в ней идею о том, что некими высшими силами, космосом нам «брошен» некоторый «жизненный проект», предназначение. Вся сложность состоит в том, что содержания этого проекта мы не знаем, и должны сами отыскивать его, на свой страх и риск решать, что же выступает главной целью и ведущей задачей нашего существования. О том, правильно ли найден «жизненный проект», можно судить по удовлетворенности, которую мы испытываем, занимаясь какой-либо деятельностью, по тому, насколько мы поглощены ею.

Многие люди, считает Ортега, только и делают всю жизнь, что пытаются избежать собственного призвания. Они всячески уклоняются от него, особенно если оно сопряжено с трудностями, неудобствами, необходимостью идти «против потока». Собственно, фигура Гете рассматривается испанским философом как пример человека, «бегавшего от своего призвания». Ортега считает, что Гете так и не написал своих самых великих произведений, потому что остался вести тихую жизнь при Веймарском дворе вместо того чтобы путешествовать по Германии в поисках сюжетов и впечатлений, достойных его пера. Гете, с точки зрения Ортеги-и-Гассета, слишком разбрасывался, занимаясь не только поэзией, но и разными областями науки, оттого он и не выполнил предназначенный ему «жизненный проект», что отразилось в фигурах его литературных героев, которые все время рефлексируют, мечутся, никак не могут найти самих себя.

На мой взгляд, Ортега мог бы не тревожить ради своего предположения тень великого немца, так как Гете и без «ненаписанных произведений» достает заслуг перед наукой и искусством, хватает славы, полученной в той жизни, которую он прожил, однако сама концепция Ортеги-и-Гассета интересна. Это определенная модель, кстати, довольно близкая к модели эзотериков, тоже говорящих о «жизненной задаче» каждой души, которая в очередной раз воплощается ради получения земного урока. Разница состоит в том, что Ортега предполагает проекты самого разного свойства, так, например, человеку может быть предпослано быть вором. Он может воспитываться в высоконравственной семье и избежать воровской участи, сознательно уклониться от нее под влиянием усвоенной морали, но в этом случае, как считает Ортега, он будет несчастен, так как не реализует свое призвание. Эзотерики же, напротив, полагают, что «плохой задачи» быть не может, и если человеку приходится (или «случается») пойти по кривой дорожке, то это — или результат того, что он не справился с предложенным ему нравственным уроком, или усиленное испытание, из которого он все же должен сделать соответствующие нравственные выводы. То есть «вором становятся» не для того, чтобы получать удовольствие от воровства, а для того, чтобы в конце концов над ним подняться.

Итак, юный человек ищет свое призвание. Выбор осуществляется прежде всего в сфере профессии. «У меня растут года, — писал когда-то В. Маяковский,— будет мне семнадцать, где работать мне тогда, чем заниматься?» Действительно, чем заниматься? Хорошо, если уже в детстве и отрочестве проявился какой-нибудь талант: музыканта, художника, математика, педагога. А если — нет? Многие люди не знают, «к чему лежит их душа». Думаю, в этом нет драмы. Перед юным выбирающим взглядом открывается широкое поле возможностей, где можно искать,пробовать себя то в одном, то в другом. Среди выдающихся личностей есть те, кто перепробовал за жизнь много профессий, испытал себя на разных поприщах, это, к примеру, знаменитый писатель Джек Лондон или политический деятель и философ Махатма Ганди.

Отыскивая свое профессиональное призвание, человек не обязательно должен ориентироваться только на самые престижные в настоящий момент виды занятий. Во-первых, престижность меняется, а работать надо всю жизнь. Во-вторых, любая работа может стать доходной я престижной, благодаря ее хорошему, ловкому, веселому выполнению. Можно быть средненьким бизнесменом и скверненьким чиновником, но блестящим поваром или виртуозным слесарем. Все зависит от того, свое ли дело вы взялись выполнять, спорится ли у вас работа, может ли она стать формой проявления вашей личности, а не только способом заработать деньги и местом унылого отбывания положенных часов.

Мне не хотелось бы, дорогие друзья, чтобы у вас создалось впечатление, что призвание — это только одно какое-то дело, и если вы не нашли именно его, то жизнь не удалась. На мой взгляд — и здесь я существенно расхожусь с позицией Ортеги — понятие призвания много шире, чем какой-то один предзаданный путь. Круг способностей широк, и достаточно многие люди могут достигать высот не в одной какой-то профессии, а в разных видах деятельности. Эти виды деятельности могут сменяться на разных этапах жизни или даже совмещаться. Может с равной вероятностью быть избран один или другой вариант судьбы. Так один и тот же юноша способен, в принципе, пойти по пути спортивной и тренерской карьеры, выбрать вместо нее работу программиста компьютеров или же вовсе стать педагогом-математиком, потому что любит детей. И на любом из выбранных путей он будет в достаточной степени «на своем месте», получая удовольствие от своего труда и в лучшем смысле слова реализуя свои способности.

Следует не забывать также, что «призвание» может реализоваться и через внепрофессиональные увлечения (хобби). Иногда можно услышать, что хобби — это результат неудачно выбранного основного дела. На работе, мол, томлюсь и скучаю, а дома занимаюсь, чем хочу. Так может быть, но нередко хобби — это дополнение к профессии, а не ее альтернатива. К примеру, я — преподаватель, философ, но люблю рисовать и рисую, когда хочу выразить свое настроение. Хотела бы я стать художником-профессионалом? Пожалуй, нет. Мне нравится моя работа, просто я не могу вместиться в ней целиком, и какая-то часть души выражает себя в рисунках. Философия и рисование как «части» моего призвания взаимодополнительны. Точно так же может быть инженер, который вяжет скатерти, и, менеджер, вышивающий по канве, и врач, строящий макеты кораблей в бутылках. Личность человека не однолинейна и требует для самовыражения различных сфер.

Достаточно богатое и развитое общество специально занимается вопросом профессионального призвания своих граждан. Существует множество учебных заведений разного уровня, специальных курсов, которые обучают различным профессиям и рекламируют свою деятельность. Они не просто берут учиться кого попало, а выбирают людей профессионально пригодных быть, предположим, медсестрой, воспитателем детского садика или водителем сверхскоростного поезда. Разработаны методики, тесты, опросники, помогающие понять, пригоден ли человек к определенному виду деятельности, будет ли у него получаться работа. И если девушка раздражительна, груба, не слишком грамотна, воспитателем ее не возьмут. Если юноша мал ростом, не тренирован, слаб — его не возьмут служить в полицию. Конечно, пригодность к работе и призвание — это не одно и то же. Можно быть пригодным по каким-то данным, но вовсе не желать заниматься определенным делом. И все же явная профессиональная непригодность указывает на то, что человек должен искать свой путь в другом месте.

Поиск молодыми людьми возможностей самореализации, выбор жизненной дороги, которая обеспечит материальный достаток и душевный комфорт, очень осложняется тем, что для современных обществ — даже развитых — характерна безработица. Молодой человек может окончить колледж или университет, получить образование, специальность, но не приобрести работы и годами оставаться «не у дел», перебиваясь на пособие и испытывая все муки «ненужного человека». Блестяще начавшаяся жизненная карьера способна таким образом рухнуть, не успев сделать и трех шагов. В западной социологии существует достаточно жесткая концепция «двух третей». В соответствии с ней две трети населения любой страны удовлетворяют основным социальным требованиям, имеют работу и достаточно высокий жизненный уровень. А одна треть, менее способная, всегда остается не у дел. Это люди, которые по своим объективным качествам не годятся для действительно хорошей работы, и обществу дешевле откупиться от «чудиков» пособием, чем платить им за их скверный труд. Их выбраковывает сама конкуренция, чтобы общество не несло убытков и потерь из-за плохих работников. Однако действительность далеко не всегда соответствует концепции, и в безработных оказываются не только наркоманы и лентяи, но и молодые специалисты. На возможности получить работу отражается и социальная среда, из которой происходит человек. Так в американских городах есть целые кварталы потомственных безработных, здесь вырастают дети, как бы заранее обреченные на мафиозно-нищенское будущее, поэтому применительно к ним вряд ли можно говорить о «выборе призвания».

Современная ситуация в нашей стране также не благоприятствует выбору профессии. Когда разваливается производство, исчезают многие еще вчера вполне реальные возможности самоопределения. В то же время, как мы уже отмечали, все не могут стать коммерсантами и финансистами. Сужается круг профессий. Нам остается только надеяться, что путь вниз не может быть бесконечным, и те, кто сейчас только подрастает, застанут через несколько лет гораздо более благоприятные обстоятельства для избрания жизненного пути.

Говоря о призвании, я хотела бы подчеркнуть, что оно не замыкается на профессию. О хобби мы уже сказали. Но кроме хобби есть и другие сферы, в которых личность развертывает весь набор своих способностей. Можно реализовать себя в семье, в рождении и воспитании детей, что и делают во всем мире матери-домохозяйки. Если ребенок не один, то это уже как бы «профессия на дому», ибо мать совмещает в себе роли няньки, прачки, поварихи, воспитательницы, учительницы.

Человек может реализовать себя не только в семейных, но и вообще в личных отношениях, быть для многих другом и советчиком. Каждый из вас, наверное, знает таких людей, к которым всегда тянутся другие: за помощью, советом, добрым словом.

Есть люди, реализующие себя и находящие свое призвание в путешествиях, испытаниях собственной выносливости. Именно они, желая жить «километрами, а не квадратными метрами», занимаются альпинизмом, ту- ризмом, совершают путешествия на плотах и надувных лодках через океаны, спускаются в подземные пещеры и вытворяют прочие опасные и неординарные вещи.

Бывают и те, кто находит максимум наслаждения и восторга в восприятии того, что сделано другими, в созерцании. Как существуют гениальные артисты и художники, так существуют и гениальные зрители, способные с великой силой пережить увиденное, гениальные читатели. Быть может, это не совсем понятно для европейской культуры, но Восток очень ценит самовыражение через созерцание, которое является там особым, чтимым состоянием. Созерцать обучают с малых лет, обучают чувствовать, переживать, чутко отзываться на мир.

Как видите, сфера призвания может быть далеко расширена за рамки «работы».

Завершая эту небольшую главку, я хотела бы напомнить вам старую поговорку «не кладите все яйца в одну корзину». Применительно к человеческому призванию и самореализации это означает, что мы не должны делать жизненной ставки только на что-то одно. Человек, «поставивший» исключительно на карьеру в конкретном профессиональном деле, может потерпеть сокрушительный удар, если его карьера не заладится или сама профессия потеряет социальные позиции (профессии ведь тоже приходят и уходят, расцветают и закатываются, особенно в наши дни, когда за жизнь человек может переменить несколько специальностей в силу быстрого развития техники, технологии, средств информации). Точно так же нельзя весь жизненный пафос переносить только на семью. Бывает всякое: близкий человек может разлюбить или умереть, и тогда жизнь представляется оконченной, ибо все чувства, все силы души были вложены только и исключительно в этого человека. Но призвание и предназначение, как мы уже выяснили, никогда не упирается во что-то одно, и наше «я» способно не ломаться под ударами судьбы, а вырабатывать новые смыслы, новые цели, новые задачи, бережно храня память обо всем, что было дорого прежде.

В ПОИСКАХ «Я»

Осознавая свою индивидуальность и неповторимость, юный человек в той или иной форме задается вопросом «а что значит быть собой?»

Дело в том, что, формируя собственный облик, юные всегда стремятся соответствовать некому эталону, образцу или образцам, так или иначе приходящим извне. Невозможно представить себе человека, который совсем не подвергался бы никаким внешним влияниям, разве что он жил бы один-одинешенек где-нибудь на Луне, вдали от всего остального человечества. Но как мы уже выяснили, без культурных образцов, без внешних матриц поведения и мышления личность вообще не может сложиться. Значит, конкретный индивид —это всегда единство общего и единичного, того, что

присуще группам людей и того, что присуще только ему. Именно поэтому, находясь в поисках себя самого, юноша выбирает некоторую «референтную группу», то есть сообщество тех людей, с которыми он себя отождествляет, идентифицирует: «Я — один из них», «Я - как они». Индивидуальность может проявляться лишь на фоне солидарности, общности и единства с другими. «Референтная группа», которую человек считает «своей» может быть реальной (семья, дружеская компания, учебный или трудовой коллектив), то есть той, в жизни которой он непосредственно участвует. Но она может быть и воображаемой) все интеллектуальные люди, любители «хард-рока», «светское общество», «неудачники»). Главное, что человек причисляет себя к этой группе и связывает с ней свое будущее, воспринимает присущие ей стереотипы поведения и мироотношения.

Как видите, референтной при прочих равных может быть и группа, негативно оцениваемая в обществе или самим человеком: «мы — социальные низы», «мы — люди бедные», «мы — преступники». Но кроме «групп отождествления» существуют персонифицированные, то есть личностью представленные ориентиры и кумиры, по отношению к которым молодой человек испытывает уважение, преклонение иногда — благоговение и желает стать «как они». «Я — не такой, но я хочу (хотел бы) быть таким!»

В обществе всегда есть официально признанные и одобренные образцы для подражания, выражающие идеологию и культуру данной конкретной страны или, скорее, социального устройства. Массы людей и прежде всего молодежь вполне искренне привержена этим образцам, тянутся к ним и сличают свое «я» с героями — реальными или вымышленными — олицетворяющими социокультурные и нравственные ценности. Но есть и явление «контркультуры», когда достаточно широкие круги граждан, в том числе молодых, предпочитают иные ценности и тайно либо открыто подражают социальным «антигероям», осуждаемым официальным общественным мнением. Хотя термин «контркультура» возник в исторических масштабах не так уж давно, в общественной жизни она присутствовала всегда в силу различия интересов разных социальных групп и существования различных идейных и нравственных течений.

Так, в советской духовной жизни образцами для личностного ориентирования выступали образцы революционных бойцов, отправившихся сражаться За дело народа; фигуры честных, хотя и простоватых тружеников — комсомольцев и коммунистов, людей искренних, до фанатизма преданных коммунистической идее, бессребреников, подчиняющих свои интересы интересам общества. «Контркультурными» типами были «сытые обыватели», «паханы» уголовного мира, а уже в послевоенный период «стиляги» и «хиппи», которые тоже находили немало поклонников. Все эти разношерстные «оппоненты» официальному герою высказывали своим обликом и поведением нежелание Следовать коллективизму и уравнительности, исповедовали индивидуализм и в той или иной степени — корыстность (кроме хиппи). Если официальные «герои» пропагандировались прессой, радио, всеми видами искусства, то «антигерои» на официальном уровне подвергались преследованию, критике и осмеянию. Однако и те, и другие были реальными образцами для формирования «я», и те, и другие создавали определенную эмоциональную и ценностную колею, по которой двигалась некоторая часть молодежи.

В современном западном обществе, несмотря на его внешнюю терпимость к самым разнообразным человеческим представлениям, тоже есть «культурные» и «контркультурные» образцы. Так, официальным эталоном для личностной ориентации выступает «человек, сделавший сам себя», преуспевающий бизнесмен, деловой, прагматичный, лишенный сантиментов, но в то же время законопослушный и достаточно патриотичный. «Положительными героями» могут выступать такжe кинозвезды, сумевшие добиться громкого и устойчивого успеха, знаменитые политические деятели – люди «гламура», связанные с роскошью и стоящие на вершине иерархии символического потребления. Впрочем, хотя и в меньшей степени «эталонными» выступают религиозные персонажи и особо прославленные своей святостью религиозные деятели. Образцы «контркультуры» это, с одной стороны, все те же асоциальные «хиппи» или приверженцы некоторых новых религиозных культов, не желающие строить свою жизнь по деловому и «достигающему» западному стереотипу, а с другой — это «изнанка» западного общества — гангстерский, мафиозный мир. Надо сказать, что размывание нравственных критериев в современном обществе приводит к выпуску огромного количества кино- и телепродукции, где жизнь гангстеров поэтизируется, на нее набрасывается романтический флер, и грань между «официальными» и «антиофициальными» образцами — стирается, исчезает. Впрочем, в чести так или иначе остаются сила, ловкость, деловая хватка — весь комплекс черт, присущих как доблестному шерифу или «честному миллионеру», так и их оппоненту — криминальному тузу.

В нашей стране в течение ряда лет идет распад старых «образцов для подражания», но еще в полной мере не сложились новые. Ориентация на западную культуру в условиях социального хаоса поднимает на поверхность самые примитивные и в социальном отношении малопродуктивные фигуры, делая их образцами. Так, социологические опросы и журналистские интервью стали вдруг обнаруживать, что в ряде случаев молодое поколение выбирает — нет, не «Пепси» — а бандитизм или валютную проституцию. Весьма прельстительным оказывается образ скоробогача, удачно укравшего то, что плохо лежит, и продавшего чужое добро за кордон. Распад общества порождает распадное сознание и воплощенные антиидеалы. Однако надо надеяться, что период этот не будет слишком долгим, и вы — молодые — сможете, не опускаясь до подражания примитивам, создать, выработать, сотворить новые социокультурные образцы, ориентация на которые поможет расцвету нашей страны и гармонизации общественной жизни.

Если все же вернуться к тому с чего мы начали — к поиску «я» — то, разумеется, никакие ориентиры даже на самые лучшие образцы не создают индивидуальности. Они дают лишь ценностную основу для ее появления и формирования, нравственную канву, на которой каждая конкретная жизнь вышивает собственный узор. И здесь становится очень важная проблема: как не стать простым слепком с культурной матрицы, не сделаться одним из «оловянных солдатиков» общества, отливаемых по одной и той же форме? Что нужно для того, чтобы не просто воспроизводить «социальный тип», а представлять собой истинную личность —«самостоятельно и оригинально мыслящую и чувствующую?

Друзья мои, рецепта на сей счет не существует, И это не удивительно, потому что такой рецепт стал бы очередной матрицей для выращивания одинаковых людей.

Впрочем, размышлений вокруг данного предмета хватает и в психологии, и в философии, и в эзотерических дисциплинах. В наши дни очень трудно быть абсолютно самобытным, потому что человек со всех сторон подвергается мощному воздействию средств массовой информации: радио, телевидения, рекламы. Унифицирующее воздействие оказывает и мода, как бы подчеркивающая «стадность» человека (все носят брюки в полоску, и я! Все носят длинные юбки — и я! Все татуируются а я что, хуже?) «Душевная и интеллектуальная невинность» может сохраняться лишь где-нибудь в глухом углу, да и то лишь до того момента, когда в этом углу засветится магнетическим светом телевизионный экран. Так что дело, видимо не в том, чтобы в поисках своей индивидуальности скрываться от мира, затыкать глаза и уши и кричать «Ничего не вижу, ничего не слышу!» Вопрос, скорее в ином: как быть собой несмотря на все воздействия, идущие извне?

Припомню здесь совет Эриха Фромма: всегда размышляйте над тем, каким образом явилась к вам та или иная мысль, то или иное чувство. Оно возникло в ходе вашего собственного опыта, в развертывании живых переживаний или же просто почерпнуто из Интернета, телебеседы, радиопередачи? Оно ваше или заемное? У русского писателя-юмориста начала века Аркадия Аверченко есть рассказ «Яд», где описана актриса, не способная сказать ни одного слова от себя, а лишь постоянно словами, жестами, ужимками цитирующая героинь пьес. Бедный муж актрисы, поняв это, стал каждый раз указывать ей, из какого спектакля взята всякая очередная тирада, но своей жены — такой, как она есть на самом деле — никак обнаружить не мог. Не это ли нередко происходит с нами, когда мы повторяем чужие расхожие мнения, не задумываясь; когда навязанные нам чувства принимаем за свои? В этом случае человек становится похож на рояль, на котором очень легко играть всякому, кто за это возьмется. Но мы — не рояль! У нас есть свой внутренний мир, и совсем не вредно время от времени хорошенько мыть и чистить его от бесчисленных клише, которые как из рога изобилия сыплются со всех сторон, не давая ощутить свои собственные чувства и помыслить свои единственные и неповторимые мысли. Обращайтесь к своему «я», уделяйте ему внимание, проверяйте себя на свежесть восприятия и своеобычность реакций.

На первый взгляд кажется, что проще всего избежать стереотипизации, поступая способом, противоположным тому, который диктует стереотип. Все носят длинные волосы, а я обреюсь наголо! Все ведут себя вежливо, а я буду грубить! Все моются, а я зарасту грязью: медведь всю жизнь не мылся и его в лесу боялись!

Однако это ложный путь. Дело в том, что вместо следования заданному образцу начинается следование «антиобразцу», который произведен путем простого переворачивания: «длинный — короткий», «вежливый — грубый, «чистый — грязный». «Антиобразец» — это тень Образца, полностью от него зависимая. Здесь не возникает оригинальности, своеобразия видения, индивидуального самопроявления, а есть лишь протест, неразрывными цепями прикованный к тому, против чего он протестует, перевернутое зеркальное отражение: что было справа, стало слева и наоборот. Истинная оригинальность не сводится к столь простой процедуре.

Быть неповторимым «я», не отрицая, а утверждая — задача не из легких, но в то же время множество людей решают ее в ходе своей жизни. И совет обращать внимание на свой внутренний мир здесь тоже не абсолютен (повторяю: не существует универсальной отмычки!) Вряд ли станешь индивидуальным, если, забросив все дела, начнешь копаться в себе. Тогда ведь в прямом смысле слова света белого не увидишь. Только будешь сидеть и думать: а оригинален ли я? Но индивидуальность во многом спонтанна. Так же как наслаждение. Так же как любовь. Если человек говорит себе: «буду наслаждаться, вот хоть тресни все, получу удовольствие», то уверяю вас, ничего не получит. Если целенаправленно ищет любви, она тоже становится неуловимой и ускользает. Есть множество прекрасных вещей, которые происходят самопроизвольно, как бы между прочим, а иначе их вообще невозможно уловить. Надо непременно от них отвлечься, заняться чем-то другим, тогда они являются к нам сами. Так и индивидуальность. Когда вы заняты интересным делом, когда строите отношения с другими людьми, дышите полной грудью, радуетесь природе и искусству, индивидуальность находит вас сама, и как-то незаметно возникают интересные идеи и сильные переживания.

Человек обретает свое «я» в единстве спонтанности и рефлексии, увлеченности миром и самообращенности, и процесс этот не ограничивается юностью. Он продолжается всю жизнь.

ЧЕРТЫ ЗРЕЛОСТИ

Юность незаметно переходит в зрелость, которая является самой длинной фазой человеческой жизни, потому что, как мы уже говорили об этом, простирается от совсем молодого до пожилого возраста. Она включает в себя «акмэ» — расцвет сил и способностей человека, его максимальную продуктивность и плодовитость во всех сферах самопроявления. «Акмэ» не равно периоду зрелости, скорее, это ее вершина или, точнее, ее самое высокое «плато», потому что расцвет физических и духовных сил совсем не сводится к короткому мгновенью, а может длиться годами.

Вообще вопрос о точном времени, когда приходит «акмэ» — весьма спорный. В истории бывали случаи вершинных достижений духа в пожилом и даже старческом возрасте, когда накопленный жизненный опыт как бы «выстреливал» выдающимися литературными или философскими произведениями. В то же время применительно к большинству людей акмэ — это все-таки достояние зрелого периода. Хотя расцвет физический и духовно-творческий тоже совершается неравномерно. Так, в музыке и математике таланты расцветают очень рано, вполне возможно, до развертывания всех физических сил человека, а в других видах деятельности эти процессы более синхронны.

Неодинаково акмэ у женщин и у мужчин. Известно, что в физическом и душевном отношении женщины расцветают и зреют раньше, по степени «взрослости» девушки, обычно, обгоняют своих сверстников. Потом они как бы сравниваются, а с некоторого периода, лет, эдак с сорока, начинается обратный процесс: мужчина достигает социально-профессионального и физического расцвета, а женщина начинает стареть, как бы спускаться на другую сторону склона. В народе по этому поводу сложилась поговорка «Сорок лет — бабий век». Однако современность вносит серьезные коррективы в мужское и женское акмэ. Нынешние женщины не рожают так много детей, как делали их предшественницы, бабки и прабабки. Они лучше сохраняют свое здоровье, заботятся о внешности, наконец, они так же, как мужчины включены в социально-профессиональную деятельность, и их жизненная активность не ограничивается уборкой квартиры и готовкой обеда, медицина, косметика, пребывание «на людях», творчество продлевают акмэ современной женщины, позволяет и женщинам, и мужчинам на всех этапах зрелости сохранять привлекательный облик, самочувствие и психологию молодых, бодрых людей.

Однако вернемся к рассмотрению того, каковы черты зрелости как центрального периода жизни. Прежде всего, это всесторонняя включенность в общественное производство, в труд, в различные виды деятельности. Ребенок только играет в педагога или инженера, врача или космонавта. Человек юный лишь мечтает, строит планы, учится. Взрослая зрелая личность реально действует в избранной профессии, получает реальные результаты и несет вполне реальную ответственность за все, что совершает. Жизнь зрелого человека — это «жизнь всерьез», без скидок и оговорок. Во взрослости мы приобретаем немалую степень свободы, больше не зависим от старших (потому что сами становимся старшими!), но зато и расплачиваемся за все тоже сами. Если нашкодивший подросток еще не подлежит штрафу и суду, и в случае чего перед обществом отвечают его родители, то зрелый человек ни на кого не может переложить собственный груз. Он само-стоятелен: стоит на своих собственных ногах, сам за себя отвечает перед Богом и людьми. Последствия всякого собственного сознательно принятого решения он берет на себя. Более того, с определенного момента он начинает отвечать за других: за своих детей, своих подчиненных и подопечных. Однако человеку, внутренне созревшему, ответственность не страшна. Она — естественная часть взрослой жизни, оборотная сторона свободы, которой пользуется только тот, кто достаточно развил в себе все личностные черты.

Возраст зрелости — это время, когда люди не только реализуют себя в работе, труде но и создают семью, воспитывают детей, передают тот культурный и социальный опыт, который уже успели накопить в ходе жизни. Недавний воспитанник сам становится воспитателем. Отец и мать творят будущее поколение и физически, и духовно, вкладывая в своих детей тот культурный багаж, которым владеют сами.

Зрелый человек наилучшим образом адаптирован к окружающему его миру, он уже хорошо разобрался в нем, приспособился к его требованиям, нашел в нем свою «нишу». Именно зрелость обеспечивает возможность максимального проявления всех сил и способностей личности, потому что эти способности уже развернуты, проявлены. Зрелость — поистине плодоносный возраст, когда любое усилие дает наибольшую отдачу. Разумеется, зрелость как и любой другой этап человеческой жизни зависит от социальной обстановки, в которой она проходит. Если взрослый ответственный отец семейства без всякой своей вины теряет работу, вынужден вместе с чадами и домочадцами бежать из родных мест, где идет война, если даже он никуда не бежит, но ему платят мизерную зарплату, на которую невозможно жить — то такую зрелость, конечно, не назовешь изобильной и полной перспектив. Люди часто попадают под колесо Истории, и это возможно в любом возрасте. Можно лишь верить в то, что взрослость — большой период, и за ее срок многое меняется: одни возможности уходят, но другие — создаются. Зрелый человек должен быть гибок, чтобы крутые социальные виражи, на которые так щедра, в частности, наша страна, не сломили его, не выбили из седла. В эпохи социальных катаклизмов особенно большая опасность грозит детям и старикам, и потому зрелые люди — та главная сила, которая способна даже при самых тяжелых перипетиях сохранить и багаж культуры, и жизнь — как свою, так и чужую. При нормальном положении вещей в зрелом возрасте человек обладает ставшим сформировавшимся образом «я». Он хорошо себя знает, способен правильно оценить свои сильные и слабые стороны, плюсы и минусы. Это позволяет точно рассчитывать силы, принимать взвешенные решения, действовать достаточно рационально, продуманно, не терять головы ни от страха, ни от восторга. В то же время зрелость полна сил, и еще не все они раскрыты. Есть резерв возможностей, потому взрослый, энергичный, разумный человек всегда открыт для нового. Он сам регулирует свои взаимоотношения с миром, не нуждаясь в помочах, на которых водил бы его некий наставник, сам способен как «дать сердцу волю», так и вовремя закрыть, клапан страстей. Зрелый человек не бывает игралищем ни собственных внутренних побуждений, ни чужих интересов. Он строит жизнь из собственной «самости», по своей воле и сознательному решению, которые он, конечно, так или иначе, согласует с представлениями и волей других людей: близких, коллег, друзей,

Зрелость и вся жизнь взрослого «среднего человека» пронизаны здоровым прагматизмом. Это нормально. Он должен быть целеустремлен и практичен, потому что обеспечивает свою жизнь и жизнь своей семьи. Это уже не мечтатель, погруженный в будущее, блуждающий в мире своих надежд и грез, а энергичный деятель, постоянно ставящий цели и достигающий их. Целей много. Это цели материального обеспечения жизни: квартира, достаток, возможность учить детей и ездить по миру. Это цели карьеры: продвижение по службе, занятие определенных постов, получение научных степеней или художественного признания. Это цели внут-рипрофессиональные, цели, связанные с отдыхом, поддержанием здоровья, саморазвитием. Постоянная постановка целей и подбор средств для их выполнения делает зрелых людей ужасно серьезными. Нередко они вовсе забывают о том, что такое раскованная и самоцельная игра, которой постоянно предаются дети. Взрослых снедает Забота, недаром один из крупнейших философов XX века Мартин Хайдеггер назвал Заботу основным выражением повседневного человеческого бытия. Увы, взрослый люд озабочен, погружен в хлопоты вокруг целей и средств, и забывает не только о радостях игры, но и об искусстве, и о спонтанных, незапрограммированных восторгах.

Если взрослые играют, то чаще всего эта игра тоже связана с целедостижением: выигрышем. С выигрышем — результатом, практической наградой связаны все азартные игры, которые для некоторых людей приравниваются к работе и источнику дохода. Если игра идет не на деньги, то в ней все равно присутствует момент соревновательности, самоутверждения: выиграть и еще раз подтвердить себе собственную значимость. С этим же желанием утвердить себя связан и «эффект болельщика», где каждый сопереживает своей команде. Зрелость, озабоченная разносторонним укреплением в жизни, мало читает и мало ходит в картинные галереи, музеи. Они посещаются людьми юными и теми, кто, заслужив отдых, теперь может обратить свой взор к миру чужой фантазии.

Зрелость не задумывается о смерти. Она слишком поглощена жизнью, ее стремительным течением, борьбой со свирепыми ветрами невзгод, сражением с обстоятельствами. Она празднует свои сегодняшние выстраданные победы и наслаждается теми наслаждениями, которые, наконец, пришли к ней после упорного труда, стараний и усилий. Зрелость — жизнь, живущая текущим моментом, воплощающая себя сегодня, здесь и сейчас. Действительно, откладывать жизнь «на потом» уже невозможно. Она идет полным ходом, как скорый поезд. До конечной станции еще далеко, а пункт отправления уже оставлен далеко позади.

Важнейшая черта зрелости — расколдование мира. Для детей действительность полна тайн и загадок, она — воплощенная сказка, и за каждым поворотом нас ожидает новое открытие: баба-Яга в ступе, сбежавший супер-робот или добрая фея, способная выполнить любое желание. Юности кружат голову романтические мечты и лирические туманы, планы великих побед и прожекты невероятных приключений. А зрелость, ох, трезва. Может, оттого частенько и пьет горькую. Зрелость уже знает, что почем, прекрасно осведомлена о существовании запретов, которые она научается обходить, но с которыми вынуждена считаться. Она не признает тайн. Взрослым часто кажется, что они уже постигли мир, и их опыт дает им полное право обо всем судить сухо, практично, деловито или же, напротив, иронично, как бы посмеиваясь над теми, кто еще не избавился от флера волшебства. Впрочем, я думаю, в этом вопросе они не правы. Они просто слишком увлечены другими, действительно сугубо посюсторонними вещами, например, проблемой достижения успеха.

ПРОБЛЕМА УСПЕХА

В предыдущих размышлениях мы уже неоднократно касались темы жизненного успеха. Вопрос о том, насколько успешны наши действия, становится перед нами уже в детстве, когда родители хвалят: «Как хорошо ты выступил на утреннике! У тебя был такой успех!» Или, напротив, ставят в пример кого-нибудь другого: «Вася успешно окончил четверть, у него одни пятерки! А ты отстаешь! «Интересно то, что в русском языке слово «успевать» имеет два, на мой взгляд, тесно взаимосвязанных смысла: первый — иметь удачу, достигать желаемого, а второй — поспевать к сроку, не опаздывать, достигать цели вовремя. Успевать — означает и выдерживать некое соревнование (успел добежать раньше другого), и получать результат, признание своего достижения: «Успел, успел, не отстал! Молодец!».

В юности подрастающие люди уже сознательно гордятся своими успехами, соревнуются друг с другом в разных жизненных сферах, иногда дразнят приятелей собственными достижениями. Порой возникает «головокружение от успехов», когда достигнутый в чем-то уровень как бы дает право гордиться перед другими и побуждает «почивать на лаврах»: снижать усилия. Например: «А! Я и так играю в волейбол лучше всех!» или «Я математику знаю лучше всех в классе! Р-р-раз! И испортил всю игру команде. Р-р-р-аз! И двойку получил. Уже первые юношеские опыты показывают, что успех — дело тонкое, что оно требует постоянного усилия, старания, тщания, ежедневного пребывания «в

Зрелость, конечно, это тот крупнейший временной период, на котором разворачиваются основные «жизненные бега» и идет борьба за успех, его поиск, стремление к нему.

Впрочем, надо заметить, что жажда успеха и погоня за ним — свойство далеко не всякой культуры. Традиционные общества, поделенные на сословия и следующие вековечным стереотипам поведения, совсем не культивируют соревновательности. Может ли потомственный крестьянин тягаться с чиновником, или чиновник — со священнослужителем? Скорее всего, нет. У них нет «единого поля» соревнования. Каждый делает свое дело, каждый выполняет это дело соответственно принятым образцам, в которые нет нужды вносить «отсебятину», чтобы потом ею гордиться. Соревновательность и стремление снискать успех нетипичны для восточных обществ где опять-таки, сообразно традициям человек — только момент целостности, и имеет смысл лишь стремление к общей гармонии, а не к личному успеху.

Успех — путь западной цивилизации, сделавшей историческую ставку на активного индивида, на отдельного человека, способного ломать традиции и менять стереотипы, утверждать себя и покорять мир в поисках богатства, славы и признания. Конечно, в повседневной жизни элемент стремления к успеху присутствует у любого народа и в любое время, но приветствуется и одобряется он именно в западной культуре, восходящей к древнегреческим Олимпийским играм, лавровым венкам и чествованию победителей. Современные демократические режимы создают объективную основу для всеобщего стремления к успеху, так как, по крайней мере, формально все граждане равны и каждый может состязаться с каждым на любой социальной арене: экономической, политической, интеллектуальной. Каждый может претендовать на то, чтобы преуспеть и быть признанным.

Итак, зрелось занята и озабочена успехом. Но каковы основные условия его существования?

Первое — это достижение поставленной цели. Ясно, что если цель не достигнута, то говорить об успехе не приходится, тогда речь идет скорее о провале. Но одного лишь целедостижения — мало. Важно еще, чтобы достижение было признано и оценено обществом, одобрено людьми, проходило в общественном мнении по рубрике «ах, как здорово!», а не по разделу «ай-ай-ай!» Если, например, полководец добился победы над противником, то его победа только тогда успех, когда народ искренне кричит ему «ура!» и прославляет его подвиги. Если же в общественном мнении одержанная победа оценивается как позор нации и политический провал, то вряд ли можно говорить об успехе.

Второй важный момент состоит в том, что успех может прийти к человеку только при правильном соотношении его желаний и возможностей. Вспоминается старый тост: «Хочу купить дом, но не могу. Могу купить корову, но не хочу. Выпьем же за то, чтобы наши желания соответствовали нашим возможностям!» Баланс между «хочу» и «могу» определяет успех и с объективной, и с субъективной стороны. И всякий раз преувеличенное, несоразмерное возможностям «хочу» создает ситуацию неуспеха, как внешнего, так и внутреннего. Например, молодой ученый хочет стать знаменитым. Но не может, так как не обладает должным талантом для совершения крупного открытия. Поставив для себя недостижимую цель, пойдя на поводу у своих притязаний, он превращает свою жизнь в ад, так как не достигает того успеха, которого желает. В данном случае — заслуженной славы. Он объективно не становится знаменит, так как к этому нет оснований: отсутствуют должные заслуги перед наукой. В то же время, этот ученый в глазах других достаточно успешен, потому что в молодом возрасте стал профессором, что вовсе не доступно его коллегам-одногодкам. Но этот свой успех он как бы и не считает успехом, потому что он несоразмерен его желаниям.

Мудрая мысль, прочитанная в психологической книжке: доволен бывает только тот, кто умеет довольствоваться.

Повышенные притязания завышают «планку», которую надо взять, и делают чрезмерно честолюбивых или жадных людей вечными психологическими «лягушками», которым всегда мало того, что у них уже есть. Так, можно при богатстве, славе и любви всегда ощущать себя бедным, неизвестным и нелюбимым просто, истому, что тебе «недодали» до того уровня, который ты сам себе сочинил.

Говоря об успехе, мы должны всегда учитывать его цену. Это так же, как «цена победы» или «цена революции». Предположим, некто добивается крупного коммерческого успеха. Он богат. Его дела идут в гору. Однако в борьбе за свое богатство он нажил себе жестокую язву желудка, три пулевых ранения и непрестанные головные боли, а вся его семья погибла в результате террористического акта со стороны конкурентов. Возникает вопрос: нужен ли такой успех? И кому, собственно говоря, он теперь нужен? Успех лишь тогда является «настоящим», когда он обретается без фундаментальных потерь, при которых само достигнутое лишается всякого смысла. Так, можно совершить революцию, погубив культуру, или выиграть войну, полностью разорив нацию, но подобного рода победы оказываются «пирровыми».

Наконец, настоящий успех не должен быть похож на завершение альпинистского похода. Долго шли сквозь ветры и туманы, карабкались по отвесным скалам, мерзли в палатках, врубались в ледяной наст ледорубами, и вот стоим на вершине. А куда теперь ведет дорога? Вниз. Цель достигнута, окрестности окинуты орлиным взором и дальше остается только спускаться: ниже, ниже, ниже, на бескрайнюю пологую равнину по которой теперь надо идти всю оставшуюся жизнь. Эффект однократного, яркого вершинного успеха может страшно опустошить жизнь и из блага превратиться в зло. Действительно, для чего жить дальше и как жить, если главная цель уже достигнута? Если успех, слава, радость — миновали, и все что будет после них — куда более тусклое и невыразительное? Подобные проблемы часто становятся перед спортсменами, в юности получившими всемирную известность, и перед актерами, рано блеснувшими в популярном фильме или спектакле. Но тема «бессмысленности пост-успешной жизни» знакома и пожилым людям, долго трудившимся над какой-то задачей — практической или теоретической — и словно увядшим, обессиленным после ее успешного решения. Поэтому истинный успех должен быть таким, чтобы он предполагал продолжение дороги, новые вершины, новые цели, которые снова осветят жизнь поиском, энтузиазмом, желанием двигаться вперед, радуясь своему очередному «восхождению».

И всякое существенное достижение вызывает не только гордость и удовлетворенность «соискателя», но и — увы! — довольно частую зависть окружающих. Зависть идет за успехом по пятам. Непреуспевшие ревнуют к чужим свершениям и пытаются всячески снизить их ценность, объяснить успех «везунчика» не его достоинствами, а стечением обстоятельств, случайностью или порочным поведением (подразумевается: я — честный и скромный, потому и не имею успеха!).

Зависть — чрезвычайно вредная и тяжелая вещь как для самого завистника, буквально убивающего себя гневом по поводу чужих успехов, так и для того, кому завидуют. С эзотерической точки зрения она являет собой энергетическое нападение, агрессию, способную пробить защитный тонкоэнергетический кокон и вызвать болезни. Поэтому, дорогие мои друзья, никогда не завидуйте! Никому. Ничему. Ни белой, ни, тем более, черной завистью. Она непродуктивна и не приводит ни к успеху, ни к благополучию. К сожалению, мир взрослых зрелых людей во многом наполнен этим скверным чувством. На мой взгляд, оно происходит от невоспитанности души, неумения радоваться чужому успеху. Но все еще не поздно исправить. Всегда относитесь к чужому успеху с вниманием и доброжелательностью, верьте в себя, и ваш собственный успех в избранном вами деле не заставит долго ждать! Это проверено опытом.

ПЕРЕДЕЛКА ПРЕЖНЕГО «Я»

Рассматривая черты зрелого возраста, я высказала мысль о том, что взрослый человек обладает стабильным представлением о себе, максимальной саморегуляцией, хорошо адаптирован к окружающему его миру. Именно такую модель «взрослости» рисуют в своих работах психологи. Однако модель эта— идеализированная, и в реальной жизни мы встречаемся с многочисленными отклонениями от светлого образа «всемогущего взрослого» — спокойного, крепкого и жизнестойкого. Конечно, зрелость в среднем менее подвержена эмоциональным качаниям и философическим рефлексиям, нежели юность, однако человек человеку — рознь, и внутренние проблемы взрослых не менее остры, чем детские или стариковские.

Достигнув зрелого возраста, многие современные люди начинают чувствовать глубокий внутренний дискомфорт, испытывают неудовлетворенность собой, ощущают, что их взаимоотношения с миром уродливы и мучительны: на работе — неудачи, в личных отношениях — конфликты, постоянная тревожность, неуверенность в собственных силах. Кажется, будто весь мир ополчился против них, и то тут, то там готовит какую-нибудь пакость. Я думаю, дорогие друзья, что среди знакомых вам людей вы встречали немало таких страдальцев, мечущихся в поисках выхода, безрезультатно пытающихся наладить хоть какой-то баланс между собой и всей остальной действительностью. Очень часто тот, кто постоянно переживает свою несчастность, зыбкость, неукорененность в мире, приписывает причину собственных бед исключительно внешним обстоятельствам. Его не поддержали, не поняли, не оценили, не пошли навстречу; сослуживцы оказались подлыми, начальники злыми, а близкие — коварными. Если человек думает только так, никогда не спрашивая себя «А, может быть, причина во мне самом?», то помочь ему, конечно, невозможно. Но если он способен обернуться к собственному «я», то он вполне в состоянии обнаружить, что это «я» нуждается в переделке, преобразовании, обновлении. Тогда и отношения с окружающими могут чудесным образом измениться, и даже, казалось бы, совершенно объективные, безличные обстоятельства начнут выстраиваться самым благоприятным образом. Потому что все в мире связано, и мы получаем обратно то, что вкладываем.

Итак, «я» зрелого, ставшего человека может оказаться деформированным, несбалансированным, исполнителем детских страхов, что и мешает ему радоваться жизни и успешно выполнять свои взрослые дела. Однако осознать, что не с миром, а с тобой не все в порядке, это только половина дела. И очень опасно, если человек остановится на этой «половине» и сделает ее предметом своих очередных страданий. Я сама не раз видела людей, которые были очень не довольны собой и столь страстно оплакивали собственную ущербность, что у них ни на что другое уже не оставалось сил и времени. Вторая же конструктивная «половина дела» состоит в том, чтобы изменить себя в лучшую сторону, найти такую психологическую позицию по отношению к себе и к другим, при которой в жизнь приходит гармония.

Изменять себя можно и нужно. Самовоспитанием, самопреобразованием люди занимаются не только в подростковом возрасте, когда они впервые формируют себя как личность, но и в зрелости, даже в преклонных годах. «Точка силы» всегда здесь, в настоящем, и пока человек живет, дышит, смотрит на мир, он может стать счастливее. Это только кажется, что внутренний мир взрослого совсем сложился и окостенел, что он словно вырублен из камня. На самом деле наша душа — весьма пластичный материал, и добрая воля способна преобразовать ее к лучшему в любом возрасте. И уж во всяком случае гораздо полезнее во всех отношениях работать над собой, чем клясть белый свет или пить водку, которая все равно никаких проблем не решает, а только создает дополнительные трудности.

Одна из проблем, которые может обнаружить зрелая личность, обратившаяся к собственному внутреннему миру, это проблема негативной самооценки. Тот, кто сам себя видит слабым, неприспособленным, не обладающим привлекательностью, решительностью, интеллектом, конечно же, и ведет себя соответственно своему представлению: тушуется, смущается, уклоняется от самостоятельных решений. Тот, кто привык мыслить самого себя несимпатичным грубияном, грубит напропалую, полагая это «своей сущностью» и, разумеется, получает ответные удары, которые его вовсе не радуют. Но на самом деле и первая роль «слабого смиренника» и вторая «неотесанного неудачника» — это только маски, выработавшиеся в ходе жизни, приросшие к «эго» в результате влияний извне. Если человек понял это, он может трансформировать себя в нужном направлении. Конечно, сделать это не так-то легко.

В книгах Владимира Леви, вышедших уже довольно давно, был совет попробовать играть в тот характер, который вы хотели бы приобрести. Если вы стеснительны, то сыграйте нахала, ведите себя свободно. Если вы невоздержанны и легко срываетесь, сыграйте, напротив человека мягкого, заторможенного. Хороший совет — сыграть! Может быть, кому-то он и подходит, но дело в том, что сыграть что-либо очень трудно, если чувствуешь себя совсем другим. Главное — измениться изнутри, сделать иным ощущение «я». Например, перестать воспринимать себя «лягушкой» и ощутить «принцем». Для этого в западной психотерапии разработаны самые разные системы самовнушения, аутотренинга, медитаций и работы со своим бессознательным. А когда ты положительно к себе относишься, веришь в собственные силы, то уже не надо ничего «играть», потому что все получается само собой. Только важно, самоутверждаясь, не забыть об уважении и доброжелательстве к другим людям, потому что без этого, сколько ни мысли себя «принцем», гармонии все равно не получится.

Другая проблема, которая может отравлять жизнь зрелого человека, это дисгармония между составными моментами его личности. Воспользуемся классификацией внутреннего мира, которую дает Эрик Берн.

Дело в том, что внутренний мир человека очень сложен, и в теоретической литературе есть разные его модели. Некоторые авторы выделяют «сознание», «подсознание» и «сверхсознание»; другие считают, что в нас живет много «субличностей» — разных устойчивых проявлений характера; а Э. Берн обозначил три главные составные и назвал их: Родитель, Взрослый и Ребенок.

«Родитель» — это та часть нашего «я», которая представляет собой общественный и родительский контроль. Внутренний родитель разговаривает повелительно: «Вставай рано и не опаздывай на работу! Не болтай лишнего! Трудись без жалоб!» Обычно он беседует с нами в тех же выражениях и с теми же интонациями, как и родители в нашем детстве. Как только мы нарушаем какие-либо моральные или житейские нормы, совесть упрекает нас голосом внутреннего Родителя.

«Взрослый» — это партнерско-деловое начало в нас, которое направлено на эффективное целедостижение. Внутренний Взрослый — прагматик, он побуждает нас быть здравыми, искать оптимальный путь для решения возникающих задач, реалистически смотреть на обстоятельства.

«Ребенок» — представляет собой сильные неуправляемые эмоции, капризы — то, что свойственно маленьким детям, проходящим первый этап социализации. Но внутренний ребенок это одновременно и мощное, спонтанное, творческое начало, способность расковаться, раскрыться, сбросить с себя оковы условностей, которыми перенасыщен взрослый мир. «Ребенок» — импульс свободы, в противоположность «Родителю», запретного и должного.

Все три части присутствуют в любом человеке, и каждая из них имеет свое место и время для того, чтобы выйти на первый план. Я поставила слово «части» в кавычки специально для того, чтобы вы не подумали, что это и вправду какие-то пространственные фрагменты. Конечно, нет. Это просто наши внутренние характеристики, которые для удобства называются «частями». Так вот, эти «части» очень подвижны и как бы постоянно флуктуируют: вот взрослая женщина сурово отчитывает своего провинившегося сынишку — она в роли Родителя, а вот через минуту она спокойно и трезво обсуждает по телефону деловой вопрос, выдвигает рациональные предложения — это говорит ее Взрослый, а вот к ней пришла подруга показать новые бусы, и они обе скачут, как маленькие девочки визжат и хлопают в ладоши по поводу прелестной покупки — тут говорит Дитя. Однако бывает, что какая-то из личностных составных начинает доминировать в человеке и доставляет ему этим массу неудобств и страданий.

Иногда бразды правления личностью берет Родитель. Вот где пиши пропало! Люди с переразвитым Родителем обычно очень старательные, честные, совестливые, но они буквально поедают сами себя упреками и придирками. Они постоянно находятся в тревоге по поводу своего несовершенства, считают себя не достойными радости, любви и благополучия. Им все время кажется, что всего этого они еще «не заслужили». Нередко въедливость переразвитого Родителя усложняет жизнь и всем окружающим, но даже если близкие и не страдают от бесконечного морализаторства, то сам человек получает сполна. Он ведет себя по отношению к самому себе как самый худший рабовладелец, бесконечно погоняя собственное «я» нравственным бичом и наказывая себя за вечное «несоответствие идеалу».

Прямую противоположность являет собой гипертрофированное «Дитя». Оно дает все черты того, что обычно называют «инфантилизмом». Это когда взрослый зрелый человек постоянно ведет себя будто малый ребенок. Инфантилизм выражается прежде всего в наивном эгоцентризме, когда на других смотрят только через призму своих собственных интересов и не желают понимать, что у родителей, родных, друзей, сослуживцев есть своя жизнь и свои собственные цели. «Инфант» ужасно разобижен на мир, который почему-то ему не служит и непрестанно создает препятствия для исполнения его желаний.

Доминирующий «Ребенок» сохраняет в человеке огромную зависимость от других. Когда в нас чересчур много «детского», мы не самостоятельны. Это не обязательно выражается в материальной зависимости, и больше относится к внутреннему миру. Если же «инфант» еще и усвоил с малых лет, что он «лягушка», то ему тем более надо опираться на другого человека и искать в нем ту подпорку, которая возвратила бы ему уверенность в себе. Возникает установка: я без него (без нее) — ничто. Инфантильный взрослый с детской капризностью требует от своего напарника (мужа, жены, друга, подруги) — любви, заботы, которые подтвердили бы ему самому его собственную значимость. «Инфанты» очень цепко держат своих близких: с охлаждением любящего человека они теряют не только другого, но и самих себя. Но от того, кто слишком цепляется, хочется убежать подальше. Поэтому инфантильные взрослые нередко несчастны: они остаются без опоры и как бы повисают в психологической пустоте.

Третья черта «переразвитого Ребенка» — повышенная эмоциональность, бурные выплески и положительных и отрицательных эмоций, непосредственность, граничащая с «простотой, которая хуже воровства».

На фоне этих размышлений может показаться, что «Взрослость» и есть идеальное состояние для человека. В какой-то мере это так, потому что общение на уровне «Взрослого» сводит конфликтность к минимуму и помогает четко решать поставленные задачи. Однако, преувеличение и здесь чревато неприятностями. Гипертрофия «Взрослости» делает человека подобием счетно-решающего устройства, которому неведомы ни творческие порывы и раскованные эмоции Ребенка, ни моральные рефлексии «Родителя». Тот, кто всегда пребывает в ипостаси «Взрослого», оказывается лишен возможности искренне раскрываться другому человеку, пылко любить, испытывать высокие переживания. Сознание делается плоским, а мир — бесцветным, теряется смыслонаполнение бытия. Поэтому гипертрофия «Взрослого» может вызывать смысловые кризисы и депрессивные состояния.

В общем во всем хороша мера. Когда составные нашей личности соразмерны друг другу, тогда зрелость оказывается действительно временем расцвета, долгим счастливым периодом, полным трудов, забот и радостей.

Третья внутренняя проблема, мешающая зрелому человеку жить счастливо и в полную силу, это попытка сохранять свое «я» и свою жизнь неизменными. В книге «Иметь или быть» Эрих Фромм показывает два «модуса человеческого существования», два способа отношения к миру: бытие и обладание. Если в зрелом человеке доминирует установка на обладание, то он стремится накапливать, сохранять и оберегать от всякого вмешательства все, что он считает ценным: собственный образ, опыт, знания, имущество, отношения с людьми. Представитель обладательной психологии в идейном отношении выступает как догматик: он не хочет ни при каких обстоятельствах менять те взгляды, которые он усвоил. В зрелости, как и в других возрастах, люди ищут успеха и самоутверждения в самых разных сферах бытия. Причем, редко бывают счастливчики, одинаково успешные во. всех областях сразу. А если кто-то и кажется «полностью успешным», то за душой у него наверняка найдется какой-нибудь внутренний неуспех, разбавляющий полное и безоблачное счастье. Как говорят англичане, «у каждого свой скелет в шкафу». Люди ищут успеха в области материального преуспевания, во властвовании над другими, в организационных вопросах, в отношениях в детстве или юности. Отношения с родителями, детьми, друзьями он мыслит как неизменные, и если в ходе жизни они претерпевают преобразования, то это вызывает бурный протест, обиду, разрыв контактов. Живущий в модусе «иметь» желает сам всегда оставаться «таким как есть», он боится потерять себя и боится потерять других, оттого своих близких он желал бы, как вещи, запереть на замок и не давать им никакой свободы общения. Разумеется, эта попытка тотального удержания вызывает страдания, потому что все в мире непрестанно меняется: и мы сами, и общество вокруг нас, и наши отношения с друзьями и родными. Ничто не стоит на месте. Гораздо разумнее принять изменчивость мира как факт и научиться жить в этом текучем, иногда почти призрачном бытии.

Глубокое принятие факта изменчивости действительности перестать водить личность в модус «быть». Это не значит, что мы должны стать «Иванами, не помнящими родства» и постоянно сменять свои взгляды, принципы и привязанности, начисто забывая вчерашний день. Речь идет о другом: о способности, ничего не забывая, уметь принять новое, отождествиться с ним, чтобы потом вновь последовать за меняющимся, постоянно развивающимся бытием. Быть в полном смысле слова— значит быть открытым для всего нового, неизведанного, и принимать его не со страхом, а с радостью, как возможность обогатиться и испытать то, что прежде было недоступно и неизвестно. Тот, кто сумел встать на точку зрения «бытия», а не «обладания», избавляется от вечного страха и тревоги, связанных с представлением о том, что тебя чего-то лишат.

Таковы некоторые проблемы зрелого периода человеческой жизни. Наверное, их гораздо больше, но, я думаю, когда вы вступите в собственную зрелость, то узнаете их из своего личного опыта. А, может быть, вам повезет быть цельными и смелыми «Идеальными Взрослыми» - с противоположным полом, в воспитании, в творчестве.

ЛИКИ СТАРОСТИ В КУЛЬТУРЕ

Я начинаю писать о старости и думаю: наверное, вы, мои молодые друзья, сейчас заскучали и рассуждаете примерно так: «Ну что это за разговор? У нас впереди — целая жизнь, молодость, зрелость со всеми ее фазами, а тут — про старость... Да когда она еще наступит!». Действительно, в детстве и юности кажется, что жизнь невероятно длинная (в некотором роде это так и есть!), но соль в том, что с годами время начинает идти быстрее и быстрее, набирая скорость, будто курьерский поезд, и вот, глядишь, уже тридцать, уже сорок, уже пятьдесят... Аи! Седые волоски появились. Ой! Морщинки... Почти как в сказке о потерянном времени, где ученик Петя Зубов вдруг из мальчика сделался дедушкой, которому по-прежнему хотелось футбола, мороженого и попрыгать на одной ножке. Открою вам секрет: это случается не только с нерадивыми двоечниками, которые зря теряли свое время. Даже тот, кто хорошо трудился, интересно жил, вершил дела, может вдруг обнаружить, что он стремительно движется к старости. И что же делать? Плакать? Помилуйте, зачем? Ведь жизнь продолжается и, боле того, она с каждым днем может становиться интереснее. Да, да старость — это по-прежнему жизнь, один из важных ее этапов, который маячит на горизонте перед всеми нами. Дальняя, но перспектива.

"Конечно, мои читатели, для вас в ваши молодые годы и тридцатилетний человек, должно быть, кажется стариком. «Ей сколько? Двадцать восемь. Старуха!» Да что там тридцатилетние! Когда я училась в пятом классе, мне и такие старшеклассники, как вы сейчас, казались существами из другого временного ряда. Но все меняется, в том числе и восприятие своего и чужого возраста. Поэтому поговорим о старости, которой никому не миновать.

Вокруг себя мы видим достаточно много пожилых и старых людей. В ходе жизни можно также наблюдать, как знакомые, которых ты знал в возрасте «акмэ», постепенно стареют, меняют облик, занятия, положение в обществе. С детства нас приучают быть уважительными по отношению к старикам, уступать место в транспорте, оказывает посильную помощь. Известно, что государство платит пенсии тем, кто всю жизнь трудился и заработал право получать в преклонных годах содержание от общества. В то же время последние десять лет явили нам облик ужасной старости — нищей и заброшенной, когда молодые хищные «волки» готовы отнять у беспомощных стариков последнее, обмануть их, вышвырнуть из квартиры, чтобы присвоить себе чужое добро. Старость, как и вся остальная жизнь, у разных людей и в разном обществе оказывается весьма различной. Посмотрим, каковы основные линии отношения к старикам в традиционной и современной культуре.

Первый момент, характерный для традиционного общества, это рассмотрение старости как слабости. Заметим по ходу дела, что раньше люди жили гораздо меньше, чем сейчас (такой вывод основывается на литературных документах разных эпох и археологических находках). Сорок-пятьдесят лет уже были старостью. Действительно, человек древности, который тяжело трудился, много рисковал своей жизнью, будучи тесно связан с природой и подвергаясь ее стихиям, конечно же, старел рано. Он терял зубы, отчего страдала не только внешность, но и вся система пищеварения, нес на себе следы многочисленных ран и травм, полученных в сражениях со зверями и врагами. Наши предки ленились мало, не умели ухаживать за собой. Женщины, рождавшие большое количество детей, из которых многие умирали, очень истощали свой организм бесконечным вынашиванием и кормлением младенцев. Относительно молодая по современным представлениям женщина выглядела как древняя старуха: седая, морщинистая и беззубая, согнутая от непосильных трудов. Становясь слабыми, бессильными, старики не могли больше выполнять в обществе тех функций, с которыми успешно справлялись прежде: охота, земледелие, охрана территории, ведение хозяйства. Для рода, для семьи они становились обузой, тем балластом, который тянул на дно всех, отнимая часть пищи у растущего многочисленного потомства. Поэтому в ряде культур, особенно восточных, старики, не способные справиться с прежними обязанностями, должны были в прямом смысле слова уступить место молодым. В Японии был обычай уводить стариков в лес и оставлять их там фактически для голодной смерти. В Индии и по сию пору существует обычай становиться «саньяси»: когда пожилой отец семейства чувствует, что уже не может вести семейный корабль, он передает хозяйство старшему сыну, а сам удаляется прочь — становится странствующим монахом, дабы избавить семью от излишних забот и расходов.

Однако издревле со старостью ассоциировалась не только слабость, но и мудрость, накопленный опыт. Современная традиция уважения к старости идет из глубины веков, когда именно старейшины рода — люди самые опытные, много повидавшие и много испытавшие, могли полноценно руководить жизнью общины, оберегая ее от ненужных конфликтов, лишних ссор и столкновений. Искушенный глаз старика видит то, чего не видит молодое здоровое зрение, поднаторевший в жизненных перипетиях ум гораздо тоньше и искуснее, чем бойкий, но поверхностный ум человека молодого, еще не испытавшего трудностей и превратностей судьбы. Изощренность, опытность, тонкий расчет, знание человеческой психологии — вот что старейшины могли противопоставить задору и физической силе своих молодых соплеменников. И все эти качества стариков служили интересам социально-этнического коллектива.

Патриархальное устройство делало стариков-мужчин главными хозяевами в большой семье, где власть давалась по старшинству. Слово старшего мужчины 0с-тавалось законом для всех, пока он был жив, а потом бразды правления вновь переходили к самому старшему. Не только в семье, но и в обществе, государстве складывались формы, при которых закреплялось господство наиболее пожилых, крепко укорененных в жизни людей, имеющих многочисленные нити, способные соединить их с разными слоями общества. Такой тип правления даже получил название «геронтократия», При геронтократии молодежь практически не может подняться к вершинам власти, пока сама не постареет и не перейдет в тот возрастной разряд, который оказывается допущен к распоряжению государственными делами. Новое поколение понуждено долго ходить «в коротких штанишках», робко поглядывая снизу вверх на могущественных старцев. Такой тип правления существовал в нашей стране в 60-е — 80-е годы XX века.

Надо сказать, что отношение к старикам как к источнику мудрости, глубоким советчикам и опытным руководителям и сейчас остается типичным для целого ряда народов, например, почти у всех народов Северного Кавказа.

Упомянув современность, мы фактически уже перешли к вопросу о месте старости в сегодняшнем мире. И здесь многое зависит от того, с каким багажом приходит человек к заключительной, хотя и довольно длинной фазе своей жизни. В одном случае старость может рассматриваться как выпадение из жизненных бегов. Рыночное общество очень мобильно, оно требует непрестанного функционирования, деловой активности, поворотливости, и если человек не приобрел солидного обеспечения за предыдущую жизнь, то в старости он вряд ли может рассчитывать на уют и довольство. Он больше не соперник другим соискателям успеха, потому что его силы снижены, возможности ограничены, а здоровье может подвести в любой момент. Старик, не обеспечивший своей старости усилиями предшествующего периода, выпадает из конкуренции и может влачить весьма жалкое существование. Хотя на сегодняшний день высокоразвитые страны обладают широкими возможностями для социальной поддержки разных слоев населения, в том числе и стариков, это поддержка все же не является стабильной. Поэтому в западном мире о старости заботятся заблаговременно, создают соответствующие фонды, куда откладывают деньги «на старость», и не дожидаются благотворительности властей. При всем при этом в современном развитом компьютерно-технологическом мире и сегодня еще хватает нищих бездомных стариков, забытых Богом и людьми.

Но если к последнему акту жизненного спектакля человек пришел с хорошим финансовым, материальным состоянием, то его уже можно рассматривать не как «выпавшего из гонок», а как свободного от них. Действительно, обеспеченный старик уже не обязан «крутиться» добывая хлеб насущный. Он может в полном смысле слова отдыхать. И здесь открывается целый мир возможностей, тем более, что современная медицина и косметология способны и в солидном возрасте сохранять человеку здоровье, бодрость и достаточно бравый вид. Старость в таком случае оказывается весьма интересной фазой жизни, о которой мечтают и строят планы.

Однако, вернемся к основным чертам старости. Каковы они?

ЕДИНСТВЕННЫЙ СПОСОБ ЖИТЬ ДОЛГО

Старость — это единственный способ жить долго. Другого способа человечество пока не изобрело. Правда, писатели-фантасты в своих произведениях с давних времен мечтают о вечной юности и представляют себе и нам, как было бы хорошо никогда не стареть. Иногда, правда, идея вечной молодости подается в несколько сатирическом ключе. Так, в романе-антиутопии Олдоса Хаксли «Прекрасный новый мир» наряду с другими «техническими чудесами» обездуховленной цивилизации описываются и старики, которые в свои сто и более лет полностью сохраняют облик молодых бойких людей с гладкими лицами и пластичными телами. Они все равно вынуждены умирать, потому что внешность не отменяет самого старения, и умирают в специальных заведениях, — где играет веселая музыка и между умирающими бегают дети. Хаксли желал показать, что нарисованный им технизированный мир всеми средствами отвлекает внимание людей от фундаментальных смысложизненных переживаний, но, на мой взгляд, сама идея долгой молодости и легкого перехода в мир иной не несет в себе ничего дурного. Кстати сказать, многие описания посмертья, сделанные как верующими христианами, так и оккультистами, говорят о том, что удел душ в тонком мире — вечная молодость, восстановление цветущего облика периода «акмэ».

Однако, мечты мечтами, а в реальной земной жизни мы пока вынуждены считаться с тем, что с определенного периода человеческий организм начинает переходить к стадии инволюции. Если детство и юность связаны с физиологическим становлением человека, если зрелый возраст, включающий «раннюю» и «позднюю» (после 35 лет) зрелость, характеризует уже сформировавшийся организм, функционирующий в некотором стабильном режиме, то старость можно определить как постепенную физиологическую деградацию: ослабевание функций, выпадение зубов, окостеневание черепных швов, изменения в органах. Вещество разрушимо, и годы постепенно подтачивают даже самое крепкое здоровье.

Таким образом, важнейшим признаком старости оказывается физическая немощь. Человек слабеет, дряхлеет, оказывается резко ограниченным в своих возможностях. Сосуды склерозируются, вызывая перебои в разных системах организма, нарушая память, логические способности и пространственную ориентировку. Однако все это, дорогие друзья, относится по большей части к глубокой старости, перевалившей за восемьдесят-восемьдесят пять лет. До этого в современном мире при хорошем уходе за организмом и своевременном лечении можно долго сохранять крепость тела и ясность ума. А болезни известны и молодости. Иной старик, ведущий деятельную интеллектуальную и физическую жизнь может дать сто очков вперед своим хилым внукам, с детства волочащим за собой целый хвост недугов.

Бывают люди, которые живут исключительно долго. В книге «Занимательная биология» ее автор И. Акимушкин приводит цифры, которые могут показаться фантастическими. 185 лет прожил аббат Кэнтингерн, столько же — венгерский земледелец Петр Зортай, 180 лет жила осетинка Тэнсе Абзиве, а английский крестьянин Фома Парра — 152 года. А в шестидесятых годах нашего века в Южной Америке умерла крестьянка, дожившая до 208 лет! Надо думать, что цифры эти возникли не так, как в давнем анекдоте: «В Одессе чествуют долгожителя, которому исполнилось 170 лет. Все его поздравляют и спрашивают «Дедушка Яков, как вам удалось достичь такого возраста?» «Ах, детки, — отвечает дедушка, — когда я родился, белые как раз брали город, и у нас на Малой Арнаутской была такая неразбериха, что мне в метрику нечаянно вместо 1918, написали 1818 год!» Видимо, все-таки, не все долгожители возникают в результате писарской ошибки, и на самом деле существуют люди, далеко перевалившие за сто лет и при этом чувствующие себя вполне нормально. Причины их бодрого долголетия и счастливой длинной старости не совсем ясны. Одно время считалось, что для продления жизни нужно придерживаться строгого режима, никогда не пить и не курить, быть крайне умеренным с противоположным полом и дышать свежим воздухом. Но народная молва и по этому поводу сложила байку, опирающуюся на реальные прецеденты: «Корреспондент берет интервью у 120-летнего старца. «Ну как, дедушка, вы, наверное, не пили, не курили, не гуляли»? «Да, сынок», «Не нервничали, не скандалили, не дрались»? «Да, сынок». «А с кем это вы поздоровались сейчас так вежливо»? «Это мой старший брат - забияка, пьяница и гуляка, каких свет не видывал!» Это, конечно, шутка, но причины долголетия действительно теряются в тени. По крайней мере, ни аскетизм, ни соблюдение условий стерильности, ни ограждение себя от напряжения не приводят к продлению жизни. Здесь, скорее всего, играют роль счастливая наследственность и соблюдение меры во всех жизненных проявлениях, недопущение перехлестывания через край ни в еде, ни в питье, ни в страстях. И, конечно, сохранение активности, потому что «мертвящий покой» старит, а не омолаживает.

Хорошо долгожителям, но «средний человек» располагает куда меньшим отрезком времени, и все проблемы старости становятся перед ним, начиная с пенсионного периода, когда общество позволяет ему выйти на «заслуженный отдых». Правда, не все, уйдя с основного места работы, могут или хотят действительно бездействовать, но при всем различии конкретных судеб, у тех, кто перевалил за шестьдесят — шестьдесят пять лет, появляются общие возрастные черты и проблемы.

Прежде всего это определенная свершенность судьбы. Три важнейшие фазы жизненного пути пройдены, миновало «акмэ», остался позади самый активный период, связанный как с профессиональной деятельностью, так и с созданием и развитием семьи. В это время у человека, как правило, уже взрослые дети, есть внуки, а порой и правнуки. Но его силы воплощены отнюдь не только в потомстве, но и во всем сделанном за прошедшие годы: в выращенном хлебе и построенных домах, в математических формулах и написанных книгах, в снятых кинокартинах и излеченных пациентах. Каждая профессия, каждая сфера приложения впитывает в себя нашу энергию, время, силы и дает соответствующие всходы, которые далеко не всегда видны «невооруженным глазом». Так, архитектор может показать дома, которые сделаны по его проектам, врач — пациентов, которых он излечил, портниха — сшитую одежду, а вот, учителю — труднее, плоды его труда неуловимы, они становятся внутренним достоянием бывших учеников, влияют на душу, которая не очевидна. И тем не менее, любой человек, подойдя к старости, может оглянуться на «вспаханное им жизненное поле», окинуть взглядом свои достижения, ошибки, поиски, убедиться: «Да, все это было. Свершилось. Состоялось».

Свершенность судьбы выражается в том, что поставленные некогда цели — достигнуты, а те, что не достигнуты, скорее всего, уже невозможно достичь. Как говорится, «поезд ушел». Жизнь сложилась определенным образом и произвольно изменить ее рисунок уже нельзя.

Поскольку судьба в основных своих чертах свершена, старик отходит в большинстве случаев от активной социальной и профессиональной деятельности. Активность сохраняется или при неблагоприятном жизненном раскладе, когда пожилые люди вынуждены продолжать работать, чтобы не власть в окончательное нищенство, или, напротив, при благоприятных обстоятельствах, связанных с творческой профессией. Мы знаем много примеров полноценной интеллектуальной и творческой деятельности в высоких возрастах. Здесь уместно вспомнить Иммануила Канта, написавшего лучшие свои произведения после шестидесяти лет, нашего современника философа и филолога Алексея Федоровича Лосева, продолжавшего работать до самой смерти, последовавшей в 95 лет, русскую советскую актрису Александру Яблочкину, прожившую до девяносто восьми и лишь в самый последний период жизни покинувшую сцену. Разумеется, столь продуктивная жизнь в старости возможна не для всех. Большинство людей в этот период переносят свои интересы и заботы в область собственного здоровья, быта, посильной помощи взрослым детям и внукам. Впрочем, такая помощь типична, скорее, для нашей страны, чем для западного мира, где, как мы уже замечали, взрослые дети рано откочевывают прочь и при хороших отношениях со старшим поколением ходят к родителям в гости.

В старости человек делается обладателем большого жизненного опыта. Конечно, природный ум играет немалую роль в его осмыслении, но даже тот, кто в юности не блистал выдающимися способностями, к старости нередко приобретает и практические знания, и умения разрешать те жизненные проблемы, перед которыми человек молодой становится в тупик. Жизненный опыт стариков существует в субъективной форме, не отъемлем от самих его носителей и потому передается он, как правило, лично, изустно, в непосредственном общении. Мемуары пишут единицы, но рассказывают о своей жизни, приводят примеры из собственной практики, учат тому, как следует поступать — почти все старики. И это понятно. Биографический багаж, знания, навыки должны помочь новым поколениям справляться с действительностью. Слушайте стариков внимательно! Порой ни в одном романе, и уж, конечно, ни в одно официальной инструкции не прочтешь того, что можно почерпнуть из их жизненного опыта!

Наконец, важнейшей чертой, старости, придающей ей отчасти драматический характер, является отсутствие временной перспективы. Разумеется, смерть приходит не только к старикам, но и к молодым, однако молодой, живя, знает, что впереди у него много времени. У него как бы есть законная перспектива, есть сияющие впереди шестьдесят — семьдесят лет, которые вполне можно пройти. Старость такой перспективы не имеет. Человек, переваливший за семьдесят, даже при хорошем здоровье может рассчитывать реально на десять, пятнадцать, от силы двадцать лет. А дальше, конечно, как Бог даст. Мне всегда вспоминается по этому поводу небольшой рассказ об одном из Римских Пап, на дне рождения которого приближенные пожелали ему прожить до ста лет. Папа в гневе разбил бокал. «Не ограничивайте милость Господню!» — воскликнул он. Действительно, не стоит ограничивать эту милость, но среднестатистическая тенденция такова, что старость уже не может рассчитывать на многие десятилетия, на ту убегающую вдаль дорогу, которая лежит перед юностью.

Как же воспринимают старые люди свой собственный возраст?

СУБЪЕКТИВНОЕ ВОСПРИЯТИЕ СТАРОСТИ

Наверное, я не буду слишком оригинальна, если скажу, что старики воспринимают свой возраст по-разному. Среди этих разных «прочтений» одного и того же жизненного обстоятельства можно выделить два основных подхода, условно назвав их «пессимистическим» и «оптимистическим». Коротко рассмотрим их по следующим моментам: переживание изменения своего внешнего облика, отношение к болезням, ощущение своего места среди других людей, восприятие времени. Отметим сразу, что переживание старости во многом зависит от объективных жизненных обстоятельств: понятно, что тот, кто объективно проводит свои дни в нищете и одиночестве, воспринимает старость иначе, чем тот, кто живет в довольстве и комфорте среди любящих родных и близких. И, тем не менее, как и везде в человеческой жизни субъективное отношение к ситуации играет огромную роль. В чем же заключается пессимистический взгляд?

Старость сильно меняет черты человека. Это изменение, в особенности там, где ему не были вовремя противопоставлены лечебные и косметические усилия, может становиться настоящей трагедией для личности. Это в первую очередь относится к женщинам, хотя и мужчины отнюдь не равнодушны к морщинам, которые начинают покрывать их лица, к седине, лысине и прочим не слишком приятным трансформациям. Но для женщины, особенно красивой (или считавшей себя красивой!) старческие изменения выглядят как катастрофа. Бурное переживание внешнего постарения, ужас перед собственным лицом и телом идут рука об руку с постарением внутренним, душевным, когда человек сам себя начинает считать старым, чувствует себя, как старик. Впереди начинает маячить образ неотвратимого конца, возникает чувство тупика, бесперспективности. Человек «опускает крылья», не хочет делать лишних усилий, ибо считает, что в его возрасте всякие усилия бессмысленны. Так неприятие своего старческого облика ведет к «умиранию раньше смерти».

Пессимистичные люди тяжело переживают в старости свои болезни, даже если они не слишком тяжелы, Известны случаи, когда человек, стоящий на пороге старости и чувствующий, что его прежним привычкам должен прийти конец (он не может больше ходить на охоту, уплывать далеко в море, отправляться в походы, драться), кончал жизнь самоубийством, не умея приспособиться к ограничениям. Конечно, этот принцип «все или ничего» исповедуют немногие. Но многие превращают свою жизнь в подобие пытки, бесконечно стеная, забывая обо всем, кроме собственных недомоганий. Концентрация внимания на всех ощущениях, свойственных юному телу, сужает мировосприятие и делает характер невыносимым как для окружающих, так и для самого старика.

Склонные к депрессивности пожилые люди, уйдя на пенсию и погрузившись в свои болезни, часто испытывают глубокое чувство одиночества и отъединенности от своих родных и знакомых. Особенно тяжело приходится натурам эгоистичным, не желающим вникать в чужие проблемы и если не помогать, то хотя бы сопереживать ям. Старики-эгоцентрики желают, чтобы сопереживали только им. Если хотите, то это возрождение инфантилизма в старости. Я не говорю здесь о старческом слабоумии, о том «впадении в детство», которое возникает в результате неизбежных физиологических процессов. Речь о другом. Тот, кто всю жизнь был по-детски самоцентрирован, но вуалировал это свое свойство за занавесом дел, общих с другими людьми, утратив внешнюю занятость, вновь обнаруживает свое исконное стремление быть «центром вселенной». Более молодую родню непрестанно упрекают за равнодушие, отсутствие отзывчивости, черствость. К старости все черты человеческой натуры обостряются: сварливый становится еще более сварливым, раздражительный — более раздражительным, а себялюбивый и одинокий — еще более эгоцентричным и несчастным.

Мрачный взгляд на мир выражается в старости в весьма парадоксальном восприятии времени. Одна его сторона состоит в игнорировании настоящего под девизом «В наши времена небо было голубее, люди добрее, а сахар слаще». Настоящее — ерунда, настоящее — третий сорт, а вот прошлое... Только там и стоит жить! Однако оборотной стороной этого воинственного отношения к настоящему (молодежь-то нынче не та!) оказывается чувство: «Эх, я еще и не жил!» Да, именно так. Тот, кто достиг высокого возраста, порой чувствует, что его жизнь промелькнула будто сон, словно ее и не было вовсе. Если бы все начать сначала! Прошлое неощутимо, оно ускользнуло, его нет. Переживание «пустоты за спиной» особенно характерно для тех, кто не вполне реализовал себя, недотворил, недолюбил, не выполнил поставленных целей и не воплотил желаний.

Во многом иным оказывается оптимистический взгляд на старость. Конечно, внешних изменений, черт старения не избегает практически никто, но, во-первых, можно стараться свести их к минимуму, а во-вторых, мажорно настроенный человек и в высоком возрасте продолжает воспринимать себя внутренне молодым. Собственно говоря, «я» остается прежним. Порой не желающие стареть пожилые люди производят несколько комичное впечатление, когда они щеголяют в тех же нарядах, которые носят юноши и подростки. Возникает ощущение маскарада подмены. Но это не всегда так. Какой-нибудь седой сухощавый профессор в ковбойских джинсах или шестидесятилетняя эстрадная звезда, умело нагримированная и подтянутая, как гимнастка, не производят отталкивающего впечатления старости, покусившейся на лавры молодости, а просто выглядят как «привлекательные люди неопределенного возраста». Внутренний такт не доводит дело до клоунады. В то же время, отчего старому человеку не носить ярких, красивых вещей? Ведь старость — это часть жизни, а не наказание за грехи молодости. И когда душа остается активной, бодрой, веселой, то и тело продолжает сохранять силу и молодость независимо от количества прожитых лет. Возраст — это функция характера.

Но, а как же болезни, сопутствующие старческим изменениям организма? Да, они есть почти у всех, но относиться к ним можно спокойно. Собственно говоря, большинство стариков адаптируются к своим болезням, свыкаются с ними, научаются «жить вместе» со своими недугами, не обращать на них внимания лишний раз. Тот, у кого по-прежнему много дел и интересов, отводит своим недомоганиям полагающееся им место: вовремя лечится, проводит профилактические процедуры, занимается физкультурой, всегда носит при себе необходимые таблетки или капли. Но в этом случае болезни не «застят горизонта». В наши дни хроническими заболеваниями страдают не только старые и пожилые, но и совсем молодые люди, и дети, они так же вынуждены уделять время несовершенной телесности, поэтому проблемы хронических болезней в старости не являются прерогативой только высокого возраста. Главное — жизнь продолжается.

Оптимистичные люди не бывают совсем одинокими и несчастными в старости, потому что они продолжают нести в себе интерес к миру и человечеству, в широком и узком смысле: к событиям в других странах и в собственном дворе, к жизни родных, друзей, соседей. Они по мере сил соучаствуют в этой жизни, если по стечению обстоятельств у них не остается своего собственного занятия, которому можно посвятить душу. Но лучше, когда дело все же есть, когда это не только уход за собой, бытовая однообразная возня, но и продолжение самореализации: помощь и подсказка кому-либо, консультирование, уроки. Людям творческих профессий в этом отношении легче: они могут быть заняты интересными для себя делами всегда, до последнего дыхания, и в их жизни нет места скуке. Здесь работает принцип, который можно назвать «принципом велосипеда»: пока «крутишь педали» — едешь. В любом возрасте человек должен «крутить педали», быть деятельным, тогда ни одиночество, ни смертная тоска не посетят его жилища. Опыт домов престарелых показывает, что и в высоком возрасте мы способны заводить дружбу, влюбляться, заключать брак, то есть продолжать нормальную жизнь со всеми ее радостями. Хорошие, удобные пансионаты для стариков сейчас недоступны для большинства населения нашей страны, но, я полагаю, за ними будущее. Те, у кого нет родных или кто по разным причинам не желает жить с ними, может в рамках хорошего дома престарелых получить и соответствующий уход, и личностную автономию, и общение, которое в старости нужно, пожалуй, еще больше, чем в молодости. Разумеется, это должна быть не богадельня, описанная еще И. Ильфом и Е. Петровым в «Двенадцати стульях», а вполне достойное санаторно-лечебное заведение, какие существуют в развитых странах. Они обеспечивают достойную старость, нормальную жизнь тем, перед кем современное общество находится в долгу.

Можно ли, однако, спокойно относиться в старости к своей временной перспективе? Думаю, что на этот вопрос большинство стариков дают ответ самой своей жизнью. Они живут сегодняшним днем и строят планы на будущее, а если вздыхают «Хотелось бы дожить до свадьбы внука» (или правнука!), то потому, что действительно хотят и собираются дожить. Это не значит, что естественный жизненный конец не осознается, напротив, он стоит перед сознанием как некая обозримая перспектива, но не довлеет, а представляется обыденным событием, к которому мы все придем в свое время и в своем месте, а когда придем, то это будет уже не нашей заботой. Но здесь, сейчас, жизнь продолжается, интерес к ней не исчезает, и хотя в разговорах все чаще появляется оборот «если буду жив...», он не слишком влияет на живое любопытство к текущим событиям. И интерес к прижизненному и послежизненному будущему тоже остается. Как сказал поэт: «А интересно, черт возьми, что будет после нас с людьми?» Однако, обратимся к вопросу, есть ли у старости такие плюсы, которые могут делать ее одним из приятнейших периодов жизни?

РАДОСТИ СТАРОСТИ

Представьте, плюсы есть. Конечно, ими можно воспользоваться тогда, когда обладаешь приличным материальным обеспечением, но ведь и юность, и зрелость для своих радостей тоже нуждаются в приемлемом материальном уровне!

Первейшей радостью старости является то, что может быть и источником ее бед: свободное время. Это время можно наполнять самыми интересными и увлекательными вещами, распределять его, как захочется. Можно заниматься самосовершенствованием: ходить в бассейн, в группу здоровья, проводить часы за книгой или возле телеэкрана. Можно общаться с друзьями, обсуждать новости, путешествовать. Пожилые состоятельные люди западных стран повально увлечены туризмом. Кто из вас не видел бойких старушек в шортах, цветной стайкой вылетающих из красивого автобуса и начинающих с энтузиазмом фотографировать все подряд? Когда они были молоды, то работали не покладая рук, а теперь, приобретя солидное обеспечение, могут посмотреть мир, побывать в разных странах, позволить себе то, что прежде было им недоступно. И что замечательно — никаких наших российских стариковских комплексов: скачут и веселятся совершенно как молодые, впитывают впечатления, наслаждаются разнообразием бытия.

Старость позволяет человеку, освободившемуся от горы обязанностей, заняться хобби: выращивать цветы, рисовать картины, петь в хоре, вести жизнь насыщенную и богатую. Можно к тому же писать мемуары — если есть, конечно, о чем.

Старость очень меняет взгляд человека на мир; он смотрит теперь на себя и других без призмы вечной озабоченности, столь характерной для зрелости, и это позволяет обращать внимание на синеву неба, пение птиц, на все красивое, гармоничное, мимо чего стремглав пробегает порабощенная делами взрослеть. Высокий возраст и освобожденность от избыточных хлопот помогает созерцательности, дает возможность приобщения к природе.

И наконец, одним из удовольствий пожилого человека является его понимание действительности, приобретенные годами опыт и мудрость. Старость способна видеть вещи и события куда глубже, чем молодость, и это чувство глубины, способности прозрения само по себе — большая радость. «Я недаром жил, — как бы говорит себе старик, — вот сколько всего я могу теперь понять и осмыслить, вот какие внутренние пружины жизни открываются передо мной!». Это чувство обычно связано с ощущением цельности собственного жизненного пути: «Я состоялся как личность, как деятель, как творец». Замечательно, когда в старости человеку есть чем гордиться и не о чем сожалеть. Но к такой — счастливой и спокойной старости нужно, конечно, идти всю жизнь.

СМЕРТЬ И БЕССМЕРТИЕ, ЧТО НАС ЖДЕТ ЗА ЧЕРТОЙ?

Раньше или позже жизнь человека завершается смертью. Нет никого из родившихся, кто не подошел бы в свое время к этим новым воротам, открывающим для людей путь в неведомое. Собственно, в древних мифологиях людей так и называют — «смертные» по сравнению с бессмертными богами и стихиями. «Смертные» — стало быть, имеющие начало и конец, проходящие строго ограниченный путь, который неизвестно кем отмеряй.

Что же ждет нас за таинственной чертой? Ответ на этот вопрос одновременно дал бы нам понять, кто мы на самом деле: странные полуживотные, случайно зародившиеся на третьесортной планетке; биороботы, созданные ради эксперимента великой цивилизацией; Божье творение, наказанное плотью за первородный грех или же бессмертные души, приобретшие свои временные тела ради прохождения очередного нравственного урока? Кто мы? Но при жизни нет нам достоверного ответа. Каждый получает его сам, перешагнув заветную границу, но тогда уже не может вернуться и рассказать, а если рассказывает, ему чаще всего не верят. Впрочем, мы живем в те дни, когда понимание смерти вновь меняется, обретает новые черты или, быть может, восстанавливает прежние, давно забытые представления, погребенные в последние два века под грудой рационалистических схем и естественнонаучных иллюзий.

В предыдущих главах мы уже касались с вами вопроса о человеческой смертности и ведении перспектив - посмертья. Атеизм полагает, что за гробом нас ждет Ничто. Его очень трудно описать, это просто отсутствие сознания, чувств, ощущений. Огонек жизни гаснет, а, с ним навсегда угасает наше «я». Похоже на глубокий сон без сновидений с той существенной разницей, ч то он никогда не кончается. Подумайте, вот нет же вас сейчас в Африке или на Северном полюсе! А когда мы умираем, то нас точно так же нет. Нигде нет.

Христианство считает, что в посмертьи нас ждет Божий суд и вечное блаженство либо вечные муки нашей бессмертной души вместе с воскресшим вечным телом. Индивидуальность сохраняется и сохраняется внешность, тот неповторимый человеческий облик, в котором мы прошли свою единственную земную жизнь и с которым сроднились, отождествив его с собственным «я», с самостью.

Буддизм обещает нам новые многократные рождения на свет со всеми сопровождающими их земными мучениями и проблемами. Утрата памяти не дает соединить их нитью сознания, мы получаем лишь кармический груз и вынуждены вновь и вновь платить фактически, по чужим счетам. Ясное дело, начнешь мечтать с нирване! Теософско-ээотерические учения обещают человеку долгое и упорное, но светлое восхождение по ступеням тонких миров, целенаправленную цепь перерождений, каждое из которых вносит свою лепту в приближение к гармонии с Абсолютом..

Так говорят разные концепции. Но прямого опыта смерти у большинства людей нет. Мы можем видеть, наблюдать смерть других, описывать ее, пытаться осмыслить ее для себя, однако, все это будет чужая смерть, воспринятая снаружи, а не изнутри. Есть даже авторы, которые на этом основании считают, что говорить о смерти вовсе бессмысленно: у нас нет предмета обсуждения. Я думаю, они неправы. Мы встречаемся с чужой смертью так часто, что не говорить о ней просто невозможно, хотя некоторые ограничения для рассуждений тут, конечно, имеются. Так, например, чужое «я» мы тоже не в состоянии непосредственно постичь и судим о нем по внешним формам выражения, но у нас есть свое «я», и становятся возможными разнообразные аналогии, а в случае смерти «своей аналогии» у нас нет. Пока нет. И это создает трудности для понимания. Смерть — это то, что всегда только предстоит живому, лишь маячит на горизонте как угроза или как избавление, но никогда не дано актуально, здесь и сейчас, потому что в момент, когда мы встретимся с ней лицом к лицу нам будет уже не до аналитических сравнений.

Впрочем, я, наверное, не совсем права, когда говорю, что никто не может рассказать об опыте хотя бы кратковременного посмертья. В наши дни, когда возникла реанимационная аппаратура и стало возможно возвращать людей почти «с того света», чуть-чуть приоткрылся занавес, всегда скрывавший первый акт «посмертного бытия». Люди, возвратившиеся в жизнь из состояния клинической смерти, стали рассказывать о своих впечатлениях, делиться необычными воспоминаниями. Их многочисленные свидетельства собраны и проанализированы такими исследователями, как Р. Моуди и Э. Кюблер-Росс.

Не все согласятся с тем, что рассказы «вернувшихся» действительно дают нам возможность бросить беглый взгляд на ближайшую к нам сферу «иномирности». Находится достаточно много авторитетных ученых, страстных материалистов и натуралистов, которые усматривают в видениях «воскресших» не более, чем галлюцинации умирающего мозга, сладкие иллюзии, которые природа заботливо приготовила для нас, дабы смягчить боль и тоску расставания с жизнью. Никто не может отнять у них право интерпретировать полученные данные именно так. Но я думаю, что, надеясь на лучший удел, мы все же должны обратиться к работам Р. Моуди и вслед за ним попытаться увидеть, что же там, за чертой? С чем встречается человек, делающий шаг в неведомое?

Первое, с чем сталкивается умирающий, это огромный черный туннель, который как бы засасывает его и несет в темноту со страшной скоростью. Человек летит, кувыркается, и движение это сопровождается странным жужжанием и звоном в голове, иногда очень неприятным. Затем умирающий обнаруживает себя на месте происшествия, видит собственное физическое тело лежащее бездыханным, видит людей, которые возле этого тела суетятся, но сам наблюдает за ними сверху, находясь в здравом уме и твердой памяти. При этом могут изменяться эмоции: отношение к своему телу может быть незаинтересованно равнодушным, хотя и присутствует сознание своей сопричастности ему. Впрочем, другие люди не утрачивают заботливого отношения к вместилищу собственной души и несколько беспокоятся о его дальнейшей судьбе. В целом же человек переживает чувство глубокого покоя, хотя и захвачен наблюдением событий, на которые он уже не может повлиять.

Умирающий парит в воздухе, через него могут проходить люди или двигаться машины словно через пустое место. Его никто не видит и не слышит, отчего может появляться чувство страха и одиночества. «Новое тело» уходящего представляет собой смутное подобие его прежнего тела и состоит как бы из тумана. Иногда это просто дымка, имеющая форму шара.

В своем новом состоянии человек может почти сразу встретить других «призраков», которые помогают ему избавиться от чувства одиночества и иногда молча, а иногда телепатически беседуя, сопровождают его. Это могут быть умершие родственники, знакомые или просто недавно ушедшие из жизни посторонние люди. Важнейшим моментом первого периода является встреча со Светом или Светящимся существом, которое для верующих конкретных конфессий может принимать облик бога их религии. От Света исходит любовь и благожелательство, он очень яркий, белый, хотя и не ослепляет. Человек ощущает магнетическое воздействие Светового существа, которое тут же вступает с ним в контакт через прямую мысленную связь, потому с ним невозможно ни хитрить, ни лгать. «Что значительного _. было сделано в твоей жизни?» — спрашивает Свет вновь прибывшего, — «Готов ли ты умереть?» И перед глазами человека очень быстро проходит вся его жизнь, начиная с первых детских впечатлений. Умирающий вновь способен прочувствовать все значимые события, которые с ним произошли, бегло оценить все собственные деяния.

После этого обзора те, с кем беседовал Р. Моуди, возвращались в собственные тела, даже если не очень хотели этого. Световое существо говорило им: «Еще не время», и с великим теплом и любовью препровождало их обратно в материальный человеческий мир, где они еще не выполнили своих задач и обязанностей. Надо думать, что те, кто не вернулись, продолжили свою дорогу в тонком мире, но об их судьбе мы можем что-либо знать лишь из опытов мистиков, из древних манускриптов, из эзотерической литературы.

Верить или не верить свидетельствам вернувшихся? Как хотите. Когда-нибудь у нас у всех будет возможность проверить достоверность их рассказов на собственном опыте, но я всем вам (как и себе!) желаю, чтобы это было нескоро. Пусть этот наш земной урок длится и длится, мы будем набираться опыта и знаний, высоких чувств и нравственных представлений, будем делать добро, чтобы не краснеть потом перед Светом. Пусть все жизненные задачи выполняются в должные сроки, а потом мы поймем, есть ли за смертью бессмертие.

БЕССМЕРТИЕ И СМЫСЛ

Тема бессмертия, как ни странно, весьма противоречива. С одной стороны, люди всегда мечтают о нем и придумывают самые разные медицинские и магические способы, чтобы его достигнуть. Стоит вспомнить хотя бы нашего соотечественника Николая Федорова — мыслителя-утописта, создавшего «Философию общего дела», смысл которой — в воскрешении умерших предков. Не личное спасение, а спасение всех и физическое бессмертие для всех выдвигает Федоров на первый план. Но для этого, с его точки зрения, человечество должно в корне перемениться, исключить всякую вражду, разрыв между богатством и бедностью. Только таким оно сможет овладеть природой и научиться управлять космическими процессами, что и позволит приблизиться ко всеобщему бессмертию. Для Федорова бессмертие — это высшее благо. И не только для него. Множество народных сказок посвящено поискам чудодейственного средства, которое позволило бы людям одолеть смерть раз и навсегда, избавиться от нее и стать «как боги» — вечными, нестареющими, не ведающими конца и связанных с ним печалей. Христианские идеи также говорят о бессмертии в теле. Адам и Ева не знали смерти, их жизнь в Эдемском саду могла простираться в бесконечность, и именно грех, ослушание лишило первых людей этого величайшего блага. Грех сбросил наших первозданных предков в материальный, тварный мир, где им пришлось заглянуть в глаза смерти, стать конечными, потерять самое дорогое и прекрасное — свою жизнь. Смерть — расплата за соблазн своеволия, самостоятельности, вольнодумия.

Итак, человечество наказано смертью. Но так ли прекрасна вечная жизнь, в особенности, если это простое продолжение нашего земного существования?

Здесь возникает другое мнение, противоположное первому, при котором смерть начинает выступать как благо. Об этом говорит библейский образ Агасфера, Вечного жида. Согласно легенде Агасфер был тем человеком, который отказал Христу в кратком отдыхе во время его страдальческого пути на Голгофу. За эту жестокость он наказан бессмертием. Нет ему покоя. Как ни ищет Агасфер смерти, она недоступна ему, недоступен ее блаженный отдых. Агасфер скитается по земле столетия, ожидая второго пришествия Христа, который — один — может освободить его от проклятия. Лишь искреннее покаяние перед лицом Христа даст Агасферу полное искупление его греха и дарует ему желанную смерть.

В наши дни идея тягостности бессмертия была высказана Карелом Чапеком в его пьесе «Средство Макропулуса». Некто Макропулус создает эликсир вечной молодости, который не только продлевает жизнь, но и сохраняет человеку юный и привлекательный внешний вид. Главная героиня пьесы, воспользовавшаяся этим средством, живет уже не первое столетие и очень утомилась от своей долгой жизни. Мимо нее течет история, сменяются поколения. Не имея конца и нормальной человеческой меры, ее жизнь теряет смысл, перестает радовать и интересовать ее саму.

Действительно, представьте себе, что вы вдруг стали бессмертны. Вы переживаете всех своих близких, друзей, однокашников. Один за другим уходит все поколение. Смерть забирает родных, любимых, людей. Их нет, а вы живете, живете, живете... Страх пред такой печальной перспективой испытывает Волшебник из пьесы Е. Шварца «Обыкновенное чудо». Убаюкивая свою жену, он говорит: «Спи, моя родная... Я, на свою беду, бессмертен. Мне предстоит пережить тебя и затосковать навеки». Несоразмерно долгая жизнь делает человека неким реликтом среди новых поколений, чужеродным вкраплением, странным осколком прошлого. Или же он должен перестать быть собой, словно хамелеон, меняясь с каждым новым поколением и забывая свой вчерашний день. Но тогда будет ли он одной и той же личностью? Не окажется ли подобное бессмертие просто серией маленьких смертей, где всякий раз должно как бы народиться новое «я», ничем не связанное с предыдущим?

«В данном случае, — можете ответить вы мне, — речь идет всего лишь о бессмертии одного человека среди смертных. Это, конечно, довольно грустно. Ну, а если все сразу стали бы бессмертными? Вот тогда бы началась замечательная жизнь!». Спешу вас разочаровать. Литературный эксперимент такого рода был проделан Хорхе Луисом Борхесом, известным аргентинским писателем и поэтом XX века. Им написан рассказ «Бессмертный». Содержание этого рассказа таково. В 1927 году некий антиквар Жозеф Картафил (одно из имен Агасфера, встречавшееся в ранних хрониках) оставляет рукопись, написанную в давние времена римским легионером. Этот легионер посетил однажды Город Бессмертных, мудрецов, нашедших волшебную реку и получивших дар никогда не умирать. Сам город оказывается заброшен и представляет собой громоздкий и бессмысленный лабиринт, где множество ходов упирается в тупики. А возле города обитает дикое и мрачное племя, которое кажется легионеру совершенно тупым и неразвитым, практически не умеющим говорить. Но волею судьбы он ближе знакомится с одним из дикарей и с изумлением узнает, что это... Гомер! Бессмертный Гомер, в памяти которого, отягощенной веками, остались только отдельные слова и фразы из собственных произведений, почти лишенные теперь всякого смысла. Дикари — это и были Бессмертные. Борхес пишет: «Наученная опытом веков, республика Бессмертных достигла совершенства в терпимости и почти презрении ко всему. Они знали, что на их безграничном веку с каждым случится все. В силу своих прошлых или будущих добродетелей каждый способен на благостыню, но каждый способен совершить и любое предательство из-за своей мерзопакостности в прошлом или в будущем... А если взглянуть на вещи таким образом, то все наши дела справедливы, но в то же время они — совершенно никакие. А, значит, нет критериев, ни нравственных, ни рациональных. Гомер сочинил «Одиссею»; но в бескрайних просторах времени, где бесчисленны и безграничны комбинации обстоятельств, не может быть, чтобы еще хоть однажды не сочинили «Одиссею». Каждый человек здесь никто, и каждый бессмертный — сразу все люди на свете». И дальше: «Смерть (или память о смерти) наполняет людей возвышенными чувствами и делает жизнь ценной. Ощущая себя существами недолговечными, люди и ведут себя соответствен-но; каждое совершаемое деяние может оказаться последним; нет лица, чьи черты не сотрутся, подобно лицам, являющимся во сне. Все у смертных имеет ценность — невозвратимую и роковую. У Бессмертных же, напротив, всякий поступок (и всякая мысль) — лишь отголосок других, которые уже случались в затерявшемся далеке прошлого или точное предвестие тех, что в будущем станут повторяться и повторяться до умопомрачения. Нет ничего, что бы не казалось отражением, блуждающим меж никогда не устающих зеркал. Ничто не случается однажды, ничто не ценно своей невозвратностью. Печаль, грусть, освященная обычаями скорбь не властны над Бессмертными».

Город Бессмертных — это модель, которая нужна Борхесу чтобы показать: бессмертие делает человеческую жизнь бессмысленной, лишает ее целей, ценностей, радостей. Это - скука постоянных повторений, где все известно наперед и не возможно ничто индивидуальное и ничто новое. Все наши порывы, все наши страсти связаны с проблемами, порождаемыми смертностью. Именно смертность делает жизнь трагичной, трудной, но и осмысленной, в которой есть ради чего страдать, бороться, рисковать. Величайший смысл в этом отношении имеют и основные фазы жизни: детство, юность, зрелость, старость. Каждая из них занимает свое особое место в судьбе как целостности: от первого взгляда, брошенного на мир, до последнего вздоха, исполненного опыта и мудрости.

Но как же быть с религиозным и теософским, эзотерическим идеалом бессмертия? Неужели стремясь к нему, мечтая о нем как о высшем благе, человек лишь обманывает себя и в результате страданий и усилий получит лишь бессмысленное прозябание? Некий «Город Бессмертных» на небесах, где все вершины вытягиваются в ровную ниточку и «что счастье, что несчастье — все равно»?

Что касается эзотерического утверждения о бессмертии нашей души-монады, то пока мы воплощаемся на земле, наше бессмертие скрыто присутствует за каждой конкретной жизнью. Когда мы учим свой очередной земной урок, бессмертное «я» помнит все прежние уроки, но эта память до времени скрыта от нас, чтобы жизнь не казалась лишь игрой, театром. И открывшаяся глубинная память сохраняет не все, иначе люди потонули бы в бесконечных перипетиях своих воплощений. Остается только главное, концентрат, способствующий укреплению индивидуальности, а не ее распылению.

А как быть с духовным бессмертием, о котором говорят мировые религии и та же эзотерика, когда душа, свободная от земной тяжелой материальности вырывается на бескрайний простор вечности? Каков смысл ее бытия тогда? Думаю, нам почти невозможно судить об этом. Живя свою жизнь в теле, глядя на мир с определенной частной точки зрения, пользуясь логическим мышлением и испытывая земные страсти, мы просто не знаем, как воспринимает действительность такое совсем иное, в сущности, ничем не похожее на нас существо. Наверное, его смыслы — иные, так же как его возможности и взгляд на мир. Полагаю, мировосприятие такой монады несравненно богаче нашего и открывает истины и смыслы, пока для нас недоступные.

Ну что же, поживем — увидим. Умрем — и тоже увидим. Потому что смерть и бессмертие — две стороны одной медали.

ОБЛИК СМЕРТИ В КУЛЬТУРЕ

На разных этапах своей истории человечество относится к смерти и понимает ее по-разному. Взгляд людей конца XX века не тождествен взгляду средневекового рыцаря или буржуа XVI столетия. Конечно, есть и много общего в этих взглядах. Смерть близкого, родного человека, того, с кем связаны жизненные надежды, с кем соединяют узы любви и дружбы, всегда была и остается горем для понесших утрату, каким бы они ни видели посмертный путь ушедшего. Известно, что даже продвинутые индийские гуру порой искренне горюют и льют слезы, узнав о, смерти, своих любимых учителей или друзей. И все же можно установить культурно-исторические различия между восприятием и переживанием смерти в разные эпохи. На материале европейской истории это делает французский исследователь Филипп Арьес. Проследим вслед за ним, какие изменения претерпело в ходе ряда столетий восприятие смерти европейцами.

Первый период, особо выделяемый Ф. Арьесом, это средневековое общество. Люди жили тогда общинно, их повседневность зависела от сельскохозяйственных ритмов и церковного календаря. Все важные дела в жизни человека, так или иначе, решались совместно с другими, будь то рождение, свадьба или строительство дома. И в феодальной, и в крестьянской среде строго соблюдались многочисленные ритуалы, обряды. Их влияние было огромно и пронизывало собой все. Как и во все иные времена, смерть косила многих, еще не достигших высокого возраста, бывали войны, случались опустошительные эпидемии. Но взгляд людей на смерть определялся в первую очередь христианскими представлениями о бессмертии души, загробной жизни, Страшном суде. Не было того ужаса перед уходом из жизни, который, испытывает атеист, полагающий свой конец или конец близких абсолютным исчезновением.

В связи со всеми этими чертами средневекового уклада можно выделить несколько существенных моментов, характеризующих смерть в культуре того времени.

Прежде всего, это вписанность ее в повседневность, некая «прирученность». Смерть не стоит особняком от других событий круговорота жизни, не является экстраординарной, миропотрясательной. Она — одно из явлений обыденности, ей отведено свое место, серьезное и важное. Человек того времени не живет, слепо надеясь на то, что его земное существование будет вечным, не забывает о смерти, напротив, он помнит о ней и относится к ней как к важному и ответственному делу. Каждый отвечает не только за свою жизнь, но и за свою смерть, к которой надо быть подготовленным внутренне и внешне, и которая не должна быть случайной, безвестной, постыдной. Умереть случайно или в одиночестве — совершенно неприлично. Это нарушение всех норм. Именно поэтому к смерти готовятся, перед нею говорят речи. Последнее слово умирающего, его духовное завещание живущим — очень важный момент.

Смерть происходит публично, вокруг умирающего собирается и сутками сидит вся его многочисленная семья и родные. И в крестьянской, и в аристократической среде вплоть до XVIII века было принято приходить прощаться с умирающим. Это правило распространялось и на людей, достаточно далеких. Тот, кто стеснялся явиться к больному, когда тот был здоров, считал своим долгом прийти и проститься с ним перед вратами смерти.

Смерть является не только публичной, но и ритуальной. Она сопровождалась религиозными обрядами. Умереть без таинства Соборования считалось совершенно невозможным. Человек думал о том, как, покидая земной мир, обеспечить себе не ад, а рай, наилучшее отношение потусторонних сил, поэтому священник был непременной фигурой возле тяжелобольного, собирающегося в свой последний путь.

В эмоциональном отношении к смерти было гораздо меньше темного, негативного, чем в наши дни. Во-первых, люди минувших столетий были душевно привязаны к гораздо большему кругу лиц, чем наши современники, живущие в маленьких (нуклеарных) семьях и имеющие двух-трех близких друзей. Поскольку в прошлом семьи были велики, родни много, община жила общими переживаниями, постольку скорбь по поводу кончины одного человека оказывалась гораздо менее интенсивной, чем у нас. «Раскладываясь» на много лиц, эмоции становились слабее. Во-вторых, полагалось, что покойный уходит не навсегда. Собственно говоря, рождение в мир — вот истинная смерть, а смерть — это рождение для высшего бытия. Поэтому смерть — прекрасна, покойный — красив. Его черты одухотворяются той вечностью, к которой он прикоснулся самим фактом своей кончины. Смерть эстетизировалась, возвышалась.

Наконец, когда человек умирал, то в последний путь его тоже провожали всей общиной, всем селом. Принято было долго носить траур, постоянно соотносясь со смертью, вспоминая и напоминая о ней. С некоторого периода стали делаться семейные захоронения, склепы. Семейность продолжалась и после ухода умерших. Живые и ушедшие, объединенные общим родовым именем, фамилией, как бы постоянно общались, поскольку кладбище было местом посещаемым, предполагавшим беседу, воспоминание, обмен новостями.

Надо сказать, что этот общинно-ритуально-религиозный подход к смерти, который Ф. Арьес возводит к раннему средневековью, да и к более дальним временам, продержался вплоть до XIX века. Именно в прошеном столетии начинаются бурные изменения в отношении к смерти, хотя коренятся они еще в первых веках Нового времени, когда все более стали пробивать себе дорогу и материалистические и естественнонаучные идеи. Изменение ситуации назревало с ростом городов, общей урбанизацией Европы, с изменением стиля жизни, все большей индивидуализацией быта, атеизацией сознания. XIX век и период до 50-х годов нашего столетия — это время, когда «смерть спряталась». Это не означает, конечно, что люди перестали умирать. Они умирали и в огромном количестве: гибли в войнах, в концентрационных лагерях, погибали от болезней и от старости. Однако, восприятие смерти в общественном сознании сделалось совершенно иным. Если раньше смерть была «прирученной», а жизнь тела продолжалась бессмертием души, которая принимала эстафету, то теперь смерть стала «дикой», чуждой, ужасной, той жестокой катастрофой, которая губит все надежды и ввергает человека в вечное небытие. Смерти стали панически бояться. Еще раньше ее эстетизация сменилась отвращением, акцентированием моментов разложения, уродства мертвого тела, поэтому умирающий и мертвый больше не казались прекрасными и возвышенными, а, напротив, пугающими и отталкивающими.

Причастности к смерти и разговора о смерти стали избегать, делать вид, будто ничего не происходит. Упоминать о смерти стало неприлично. Если раньше человек готовился к своему концу, то теперь смертельно больному начали лгать, что он непременно выздоровеет, будет жить. Действительно, слишком жестоко и разрушительно сообщать человеку о том, что он уходит в полном смысле слова навсегда, уничтожается без надежд на возрождение. Однако ложь у постели больного нередко очевидна, многие умирающие понимают, что их обманывают, и испытывают чувство глубокого одиночества, потери доверия к своим близким. Ловко обмануть больного так, чтобы он не понял предстоящей смерти, сделалось своего рода доблестью для родных умирающего.

Стало не принято посещать умирающего человека. Если смерть страшна и грязна, ее лучше скрыть от чужих глаз, не ранить чувства других людей. Больной часто умирает в больничной палате, один, без близких и родных. Вокруг него аппаратура, поддерживающая организм, а не сочувствующие и сопереживающие лица. Тезис «каждый умирает в одиночку» реализовался в ХХ веке в прямом смысле слова.

Почти никто не соблюдает траура, напоминающего о смерти. Большой город живет так, словно в нем никто и никогда не умирает.

Умонастроение, связанное с желанием забыть о смерти, отвергнуть ее как якобы не существующую, утвердить жизнь как то единственное, с чем действительно имеет дело человек, прекрасно выражено в стихах американского поэта Уолта Уитмена:

«Пусть мертвые мертвым даруют любовь, И плачут у старых могил. Мы живы! Кипит наша алая кровь огнем нерастраченных сил!»

Эти жизнеутверждающие строки, столь оптимистичные и наполненные гордостью живущих, если присмотреться к ним поближе, оказываются полны также и внутренней жестокости. Недаром, наверное, они полюбились И. Сталину — человеку, лишенному сантиментов. Ушедшее и уходящее отвергается напрочь, зачеркивается, сбрасывается со счетов, отправляется на свалку памяти, истории, переживания. Нить времени рвется. Живые сверхчеловеки, попирающие ногами землю и достающие макушкой до небес, громко утверждают своё «я», не заботясь о родных мертвецах, да и о тех живых, которые уже не в силах сражаться в жизненных битвах. Поэтому другим полюсом восприятия смерти в XX веке выступают стихи С. Маршака, полные пронзительной тоски перед пропастью небытия, которая разверзлась впереди:

«Любите жизнь, покуда живы, Меж ней и смертью только миг, а там не будет ни крапивы, ни роз, ни пепельниц, ни книг. И солнце даже не заметит. что в глубине каких-то глаз на этой маленькой планете навеки свет его угас».

Одиночество умирающих и холодная жизнестойкость живущих — типичный феномен XX столетия.

Дело, конечно, не в том, чтобы «мертвый хватал живого», живые должны помышлять с жизни, но попытка совсем забыть смерть — не более чем «страусиная политика», когда из страха прячут голову в песок. «Наилучшей смертью» в XX веке была признана смерть во сне, смерть внезапная, неожиданная, мгновенная, когда ни о чем не успеваешь подумать и ничего сказать, смерть без сознания — то, что считалось в былые времена самым ужасным наказанием. Не малодушие ли это, отказывающее человеку в праве знать, понимать, переживать важнейший из переломов его бытия?

Однако в середине XX века, с 50-х годов начинается новый переворот в отношении к теме смерти. На мой взгляд, он выражен в двух противоречивых тенденциях, дополняющих, друг друга. С одной стороны, смерть возвращается в обыденную жизнь через поток самой скверной кинопродукции, через «желтую прессу», смакующую тему убийств, через бесконечные телебоевики, показывающие умирание крупным планом. То, где раньше искусство применяло условности, фигуры, умолчания, символические обозначения, где прежде физиология и психология умирания оставались за кадром, теперь буйствует натурализм, с жадным любопытством заглядывающий в лицо смерти: «Ну, как там? Это место, пожалуйста, поподробнее...». И если реальная смерть отдана специалистам: врачам, медперсоналу, полиции — то смерть кинематографическая, игровая и хроникальная, заполняет экраны, как бы активно компенсируя «недостаток умирания в быту». Раньше сидели у одра больного, теперь - у телеэкрана, но приобщение к смерти, «контакт с ней» продолжается. Совсем недавно избегавший разговора о смерти народ, вновь принимает ее в свою повседневность, живет с нею бок о бок, здоровается с ней по утрам и вечерам. Смерть «приручается заново», хотя и в несколько бесчеловечных формах: ее наблюдают за чашкой чая, поглядывают на нее между делом: «Всех убивают — никого не жалко!».

С другой стороны, в 50-х — 60-х годах прошлого столетия смерть становится в центр внимания ряда исследователей: врачей психологов, физиологов. В 1959 году выходит в свет коллективная работа под редакцией Г. Фейфеля «Смысл смерти», в 1969 году — книга Элизабет Кюблер-Росс «О смерти и умирании». Смерть начинает широко обсуждаться на страницах печати и в телепередачах. Речь идет о том, как помочь человеку преодолеть этот последний рубеж земной жизни, как облегчить его неизбежную картину, каким образом избавить умирающих от страха и страданий, связанных с завершением жизненного пути. Широко обсуждается вопрос о праве человека на смерть, прежде всего о праве тяжелобольного, которому предстоят лишь невыносимые мучения. Имеет ли право врач помочь человеку умереть, если тот настаивает на этом? Как избежать корыстных злоупотреблений в вопросе о добровольности смерти тяжелобольных? Вправе ли сам больной принять решение о прерывании своей жизни, дабы сохранить человеческий облик и достоинство? В некоторых странах уже принято законодательство, предполагающее возможность добровольного ухода из жизни безнадежно больных.

Вторая линия гуманизации темы смерти состоит в создании «хосписов» — специальных стационаров санаторного типа, куда люди приходят умирать. Здесь создается обстановка, резко отличная от больничной. Умирающему помогают всеми известными медицинскими средствами избавиться от страданий, но он не заперт в одинокой стерильной палате наедине со своими мыслями и переживаниями, напротив, больные свободно общаются между собой и со своими родными и знакомыми, они могут гулять в парке, развлекаться и, что особенно важно, их психологически готовят к смерти как к важному и торжественному событию, которое должно вызывать не панический ужас, а прекрасные, возвышенные чувства. Смерть предстает как расставанье со здешними людьми и делами, но одновременно как начало нового путешествия, смерть - иное продолжение жизни.

Такая традиция с давних времен и по сей день характерна для Тибета, и сегодня Запад заимствует ее, внося элементы восточной психологической подготовки в обычную работу с больным и в христианские таинства.

Древняя Тибетская книга мертвых предназначалась для чтения ее над умирающим, находящимся в сознании, чтобы помочь ему спокойно и уверенно пересечь черту, отделяющую грубый мир от тонкого. «Будь осторожен и внимателен! — напутствует Книга мертвых. — Не спеши! Не пугайся! Ты — умер. Пойми это и не цепляйся за ушедшее, не береди чувств, не дай им разыграться и поглотить тебя... Ничто не может тебе повредить, ибо тебя — нет! Поэтому ты можешь стать, чем захочешь... Пусть добросердечие твердости чистого, зеркального стекла будет твоим главным ощущением!

Не правда ли, хорошее напутствие? Пускай через много-много лет, когда пробьет и наш час, такое напутствие пребывает с нами. Твердое добросердечие откроет врата бесконечной и полной смысла жизни.

Дополнительная литература:

1. Абрамова Г.С. Возрастная психология М. 2000.

2. Арьес Ф. Человек перед лицом смерти М. 1992.

3. Гроф С. За пределами мозга М.1993.

4. Гуревич П.С. Человек М. 1995.

5. Гуревич П.С «Философская антропология» М. 2001;

6. Кон И.С. Социологическая психология М.-Воронеж 1999.

7. Марков Б.В. Философская антропология: очерки истории и теории. СПб., 1997.

8. Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис М. 1996.

Творческие задания:

1. Напишите небольшое эссе «Рождение и жизненный путь».

2. Устройте ролевую игру-дискуссию, где каждый участник будет представлять определенный возраст жизни и говорить о его плюсах и минусах.

3. Сделайте доклад «Значимость для человека смерти: версии в культуре» и обсудите его;

4. Напишите философское письмо на тему: «Возможное бессмертие: плюсы и минусы».