Б. Специфика первобытного мышления и его кризис

Сначала несколько вводных мыслей.

Человеческая деятельность всегда опосредствована сознанием. Отвлечемся пока от бессознательных автоматизмов человеческой психики, фрейдовских и юнговских бессознательных мотиваций и архетипических реакций. Здесь мы ведем речь о самых общих масштабах соотношения бытия и сознания: человеческая деятельность всегда сознательная, теряя сознание, человек перестает быть человеком. Это первая вводная мысль.

Вторая вводная мысль — человеческое сознание имеет структуру, включающую в себя, по меньшей мере, два компонента, или две стороны — эмоциональную и рациональную. Человеческие эмоции восходят к животной эмоциональности, являются непосредственными реакциями на события внешнего мира, организуют непосредственное поведение, они принципиально практичны, являются формой практического отражения, или элементом практического сознания. Здесь поведение человека равно или приближено к животному поведению, ушло от него не далеко. А рациональность — это мышление, размышление, внутренняя деятельность субъекта (его психики), опосредствующая внешнее поведение. Мышление, прежде всего, не практично, а «теоретично», рационально, логично. Эмоциональная жизнь индивидуальна, организует только индивидуальное поведение (хотя оно имеет и сигнальную сторону, другие животные заражаются эмоциями своих сородичей, но все равно дальнейшее их поведение — индивидуально). Мышление коллективно, универсально и строит поведение, необходимое, прежде всего, сообществу, обществу в целом. (Хотя и оно может быть индивидуалистичным, частичным, не всеобщим).

Третья вводная мысль: человеческое сознание исторически меняется, принимает формы, необходимые обществу в те или иные эпохи. Такими формами являются преобладание в сознании либо элементов эмоциональности, либо — рациональности. Либо третье — сбалансированность этих элементов, устанавливаемая специальными психологическими и духовными механизмами — волей, ценностями, целями, идеологией.

Первоначальное мышление человека разумного (гомо сапиенс, верхний палеолит, кроманьонский человек) было синкретически единым, нерасчлененным в соотношении эмоциональных и рациональных его сторон. Эмоции не только на равных с мышлением включались в подготовку поведенческих актов, но зачастую опережали их, главенствовали во внутренней жизни и практике. Это и есть те ситуации, «когда чувства побеждают рассудок». Мы считаем, что у нас сегодня логика и эмоции уравновешены, гармонизированы. Но кто определит необходимую здесь меру того и другого? У сухих рационалистов на заднем плане оказываются чувства, у натур художественных мысли плетутся за эмоциями. Страстями или разумом жив человек? Конечно, тем и другим, но наверняка, чем дальше мы посмотрим в прошлое, тем большую роль в жизни людей играют эмоции. Можем ли мы сегодня представить, чтобы двое молодых людей, поднявшись в Москве на Воробьвы горы и, восхитившись открывшимися синими далями, впали в такое эмоциональное возбуждение, что упали друг другу в объятья и, облившись слезами (в буквальном смысле!), поклялись друг другу в том, что всю полноту своей жизни, все силы ума и души они отдадут служению Родине? А всего каких-то сто пятьдесят лет назад такое было вполне реальным. Читайте «Былое и думы» А. И. Герцена.

Важной чертой первоначального мышления было неразличение (или слабое, смутное различение) объекта и субъекта. Практически не различались, не отделялись друг от друга объект мышления (внешний мир) и его субъект, то есть сам человек. Мыслил как бы и не сам человек, а ему мыслилось, и он не осознавал, от него ли начинается мысль о предмете или от самого предмета, объекта его мысли. Свои он имеет мысли или это мысли предмета, о котором он мыслит. В результате этого отношение человека к внешнему миру не было отношением к чему-то внешнему и чуждому. Человек не противопоставлял себя как субъекта природе как к объекту, объектам. Не было той дуальности мышления и, следовательно, разорванности мира, которые характерны для обыденного, массового миропонимания сегодня. Природа не была внешним объектом, не была полем преобразования, преодоления, покорения. В сознании людей преобладало любовное, бережное отношение к окружающему миру, к природе в целом. Это и понятно, чего можно ожидать от людей, погруженных в собирательное хозяйство!

Далее, можно говорить о том, что сама рациональность первоначально была (не могла не быть), так сказать, некачественной. В ней отсутствовало или, лучше сказать, было слабо развито различение адекватных и неадекватных предикатов в суждениях. «Предикат» в логике — это то же, что сказуемое в предложении, то есть указание на действие или свойство предмета. Соответственно, действующий или обладающий свойствами предмет мысли обозначается термином «субъект». Например, в суждении «Солнце светит» субъект мысли — «солнце», а предикат – «светит». Так вот в первоначальном мышлении (первобытном, детском) любому субъекту мысли может быть приписан любой предикат, и все они воспринимаются как реальные свойства субъекта мысли. Солнце светит, но оно же и любит меня, и не любит, прячется за тучи и т. п. Первоначальная мысль не отличает адекватные предикации от ложных. Собственно говоря, это сквозное свойство сознания. Любая наша научная гипотеза — это предположительно придаваемый предмету предикат, реальность, реальное наличие которого в предмете проверяется специальным его исследованием. Первобытные предикации безбрежно разнообразны, произвольны, фантастичны. Постоянное отбрасывание ложных предикатов постепенно сужает круг приписываемых предметам свойств. Сегодня мы не строим гипотез на счет того, беседуют ли между собой деревья, есть ли душа у гор, морей, камней, есть ли сверхприродный бог, может ли быть реальным богочеловек. Для первобытного же человека все эти вопросы далеко не бессмысленны. Может быть и есть! Ведь ЧТО-ТО ЕСТЬ! - говорят даже и не первобытные люди сегодня, имея в виду христианского бога (языческие боги для них уже очевидно ложные предикации).

Первоначальное мышление при всех описанных недостатках (да и недостатки ли это? Может быть, лучше сказать: характерных особенностях) давало целостную, гармоничную картину мира и человека в нем. Человек чувствовал себя равным любым другим частям и предметам мира и потому сама картина мира была не пугающе-враждебной, а, наоборот, доброй и гармоничной. Страх перед природой, порождающий представления о всесильных и жестоких богах? Конечно, были и страхи (как у детей — детские страхи), но они не преобладали в психике, в целом в ней, несомненно, преобладали чуство и картина гармонии и доброты, умиротворенности и защищенности, благоговения и спокойствия. Природа человека любила и наказывала, миловала и прощала, спасала и хранила. Природа была тем, что позже христиане назвали своим Богом. Она выполняла те функции, которые христиане приписали богу.

Еще одна особенность (Достоинство? Недостаток?) первоначального мышления — его неиндивидуализированность, непосредственная коллетивность, лучше сказать — стадность, конформность (подражательность) и суггестивность (внушенность, внушаемость). Стадно-общинный человек и мыслил стадно-общинно — конформистски и суггестивно. «Мы с товарищем друзья, куда он, туда и я». В одиночку, сам по себе, человек мыслить не решается, боится. Субъектом мышления оказывается не индивид, а группа, сообщество, в конечном итоге — общество, человечество. Так легче: нет индивидуальной ответственности. За мысли, как и за поступки и проступки отдельного человека отвечает не он, а группа в целом. Я ни при чем, я как все, как все, так и я. «Как сладко быть ни в чем не виноватым, совсем простым солдатом, солдатом!». Коллективные действия, коллективная ответственность. Этим тоже наградила нас первобытность: клановая зависимость в олигархических «семьях», кровная месть у «диких кавказских народов» (П. И. Пестель).

Такое мышление было первым, можно сказать, пробным освоением людьми своей человеческой, социальной сущности. Система общества — вещь чрезвычайно сложная, и первые формы ее освоения не могли не быть именно такими: первоначально простыми, примитивными. Одновременно и сама обшественная система росла и усложнялась. Что такое первобытное собирательное хозяйство! Разве это достойное человека занятие? Животные питаются дарами природы, но мы же люди, не животные, не скоты. Первоначальное необъективное, многопредикпатное, с преобладанием эмоциональности, стадно-конформистское мышление «кормило» людей тридцать тысяч лет, но сколько же можно лишь собирательствовать и ждать милостей от природы! Она, конечно, мать, но нельзя же вечно держаться за мамкину юбку (или набедренную повязку из листьев бамбука). Так или иначе, с ходом истории, с развитием техники (пращи для метания дротиков и ременные путы на оленей!) кроманьонские люди стали чувствовать «нерентабельность» примитивного, первоначального, фантастического и мистического собственного мышления.

Такое мышление опосредствовало, наполняло, составляло основу первоначальной мифологии. Здесь мы не будем давать подробную характеристику этой формы мировоззрения, или формы общественного сознания. Просто примем этот термин и в дальнейшем будем называть описанное нами первоначальное мышление термином «мифологическое мышление».

Мифологическое мышление десятки тысяч лет только тем и занималось, что пыталось реализовать все свои свободно приходящие в голову ассоциации и предикации, не будучи в силах понять, какие из них адекватны миру, а какие – чистые фантазмы. Река дает рыбу — и человек идет на рыбную ловлю. Но река — живой дух, и человек поклоняется ему, просит его дать улов, а потом приносит часть улова в дар духу реки, «кормит» его. Потом строит этому духу жилище, капище. Потом воздвигает чудовищно огромные скульптуры острова Пасхи, потом отнимающие колоссальные производительные силы общества храмы богам. Храмы обслуживаются жрецами, требующими гарантий их прокормления, создается целая иерархия церковников, которые сегодня приезжают на Пискаревское кладбище в своих дорогущих «мерседесах» продемонстрировать поклонение праху ленинградцев, погибших в блокаду (27 января 2011 года я насчитал там этих «мерседесов» не менее тридцати, не считая экскорта самой губернаторши). Зачем всё это? Даст ли река больше рыбы или ленинградцам будет легче лежать в братских могилах от камлания шаманов и паникаждения церковников?

Люди не могут не видеть пробуксовки их жизнедеятельности, обусловленной всей этой фантастикой, и мифологическое мышление исторически вытеснялось мышлением логическим, последовательным, доказательным, объективным, безэмоциональным, индивидуальным (вместо коллективно-стадного первобытного) и потому, на новой основе, всеобщим, коммуникативно-общеобязательным. Такое мышление с самого начала получило название рассудка, или здравого рассудка, и эта форма мышления за невиданно короткие исторические сроки резко изменило человеческий мир. Здравый рассудок нового мышления исторически мгновенно, за ничтожные несколько столетий, дал цивилизацию – города, ремесла, ирригационные сооружения, производственную и военную технику, строительство крепостей, дворцов и храмов, сложное градостроительство и коммунальное хозяйство, развитие искусств, наук, появление человеческого досуга, спорта, театра.

Эпоха неолита, отцовский род, эпоха начала производства, расслоение общества на группы с разными интересами, территориальное обособление племён и родов, рост населения и первые великие переселения народов — это эпоха вымывания из первоначального мифологического мышления элементов необъективности, излишней эмоциональности, излишне свободной предикации, фантастичности. Нарастают элементы отделения объекта от субъекта, отношения к миру как внешнему и мертвому, которым можно распоряжаться по своему усмотрению, вытесняются страхи и любовные привязанности к стихиям природы, мышление становится всё более последовательным, непротиворечивым, доказательным, однозначным в своих выводах. Формируются категории причины, времени, пространства, структуры, иерархии и т. п.

Исторически краткий период неолита – отцовского рода (десятое – пятое тысячелетия до н. э.) сменяется эпохой первых полурабовладельческих и рабовладельческих государств, основанных на так называемом азиатском способе производства. Здесь мифология, став государственной идеологией (Веды в Индии, Цзины («Книги») в Китае, религиозно-мифологические конгломераты в Двуречье и Египте, орфеевские и гесиодовские систематизации мифологии в античной Архаике) сосуществовала с развивающимся логическим мышлением. Формировался новый тип мышления, а вместе с ним новый тип человека. К середине первого тысячелетия до н. э. в развитых регионах планеты в мышлении людей стали преобладать элементы логики — объективность, последовательность, непротиворечивость, доказательность, безэмоциональность, беспристрастность. Мир представился отделёным от человека, стал лишь объектом, неодушевленной «окружающей средой», предметом преобразования и покорения. Человек представился самому себе никак с миром не связанным, ничем ему не обязанным. Любовная валентность к миру стала представляться наивным пережитком прошлого, системная связь с обществом – рецидивом азиатского тоталитаризма, прежняя универсальность человека прогрессирующе размывалась, человек специализировался, индивидуализировался, становился частичным, и в этом находил предмет достоинства и гордости. Мир как целое, общество как ценность интенсивно вытеснялись из сознания и обихода. Свобода индивида, первенство его прав по отношению к обществу становились высшими ценностями. Общество, государство стали представляться лишь средствами достижения индивидуальных целей человека. Никаких взаимных тяготений, никаких надындивидных стркутур, никакой религии, никакой церкви – выборность и свободная сменяемость жрецов и оракулов. Боги, религия, мифология – это лишь сказки и страшилки для несовершеннолетних детей либо сюжеты и персонажи театра. Атеизм, вульгарный потребительский материализм, единственность посюстороннего мира, никакой метафизики, простор для позитивного, прагматичного научного познания и практического использования законов природы. Мир – это логос, и нет в нем никакого пафоса, умысла, промысла. Всё просто и однозначно, никаких страхов и тайн.

Вместо боязливого, конформистского, первоначального мифологического человека формировался новый человек, и его персонифицированным образцом стала выработанная эпосом фигура царя Одиссея – этого пройдохи и рационалиста, индивидуалиста и развратника, любопытствующего исследователя и покорителя природы, стяжателя и господина самому себе и своим подданным. И еще та же ранняя Античность создала образ аргонавтов. Здесь героизм пренебрежения природными стихиями (Богами!) и жажда индивидуальной наживы выражены еще ярче. По преданию, в походе аргонавтов участвовал и легендарный певец Орфей. Не означает ли это того, что сухие и рассудочные аргонавты уже могли держать его на своем корабле лишь в качестве скомороха, услаждавшего их слух своими этнически-пережиточными песнопениями?

В набирающем обороты рационализме Древней Греции (V век до н. э.) пафос суверенности человека подхватывают софисты. «Много в природе дивных сил, / Но сильнее всех человек" – эта фраза Софокла философски сконцентрирована в знаменитом протагоровском афоризме «Человек есть мера всех вещей – существующих и не существующих». Некто Продик усилил эту «гному» до утверждения, согласно которому «каковы пользующиеся вещами люди, таковы и самые вещи»¹. Нет объективно обусловленных, объективно всеобщих знаний, норм морали, искусства, политической жизни, есть только людские мнения (это совершенно то же, что делают современная герменевтика либо феноменология). Продолжая рационализм первых философов, софисты разрабатывали логику доказательства и опровержения, ту логику, которую позже систематизировал Аристотель и которую Гегель стал называть формальной. Это была логика рассудка – первой формы логического (логичного) мышления, пришедшего на смену мифологии.

Субъективизм и индивидуализм софистов был продолжен и сконцентрирован Сократом. Эпоха Сократа, как и софистов – это эпоха позорной братоубийственной Пелопонесской войны, войны между Афинами и Спартой. Вс¸ смешалось в этой эпохе. Классические представления о чести и истине, о красоте и справедливости, настроения патриотизма и оптимизма, уверенность в исторической перспективности найденного народом демократического жизнеустройства уступали место зависти и подлости, интригам и заговорам, предательствам интересов государства. В общественной психологии распространились настроения неуверенности и страха. Мир распадался на глазах, никому уже нельзя верить, все слова и речи лживы (и софисты это только взвинчивали своим обучением всех желающих риторической казуистике), нужно уметь читать между строк и слышать между слов. Язык дан человеку, счтобы скрывать свои мысли. Сократ и Платон придали теоретическую обоснованность этому раздвоенному миру (субъективистские «даймонионы» Сократа, внепредметные «эйдосы» вещей Платона).

Уходящая в прошлое мифология всей ее гуманистической стороной протестовала против экспансии «нового мышления». Народ ностальгировал по прошлому. Стоят ли сомнительные достижения цивилизации той цены, которую за них платит человечество? Парменид, Гераклит, Демокрит, Аристотель, другие космисты и сторонники системного миропонимания сознавали, что надвигающаяся эпоха рассудка и индивидуализма (а это – взаимообусловленные вещи) ни к чему хорошему не приведет. Рассудок это противопоставление человека человеку, это сухое, безэмоциональное, бездушное отношение ко всему: к человеку, природе, обществу, Богам как выражению целостности мира. Победное шествие рассудка уже оборачивается слезами и кровью, всеобщим поражением человечности в людях. Ничто не свято, ничто не любимо, даже себя, любимого, рассудочный индивидуалист не любит, а лишь использует как разменный капитал в борьбе с чужим индивидуализмом и эгоизмом. А то ли еще ждет нас впереди, если человечество и дальше пойдет по этому пути? Ведь уже сейчас налицо явный кризис общества как кризис индивидно-рассудочного человека. Не «осевое время», не поворот вокруг оси от низа к верху, не прововозвестие нарастания положительного качества бытия вопреки отрицательному, явный и неминуемый тупик, катастрофа и гибель бытия, кризис, а вовсе никакая не «ось». Надо срочно что-то предпринимать, надо переосмысливать сложившиеся ценности и, прежде всего, понимание человеком собственного достоинства, своей сущности и способов ее осуществления.

Одним из вариантов выхода из кризиса рассудка было предложение избавиться от него как такового. Рассудок – это изобретение дьявола, наш погрязающий в рассудке мир – это безлюбовная территория Сатаны, и всем надо осознать это и устремиться прочь с этой территории, куда мы сами, по своей глупости, забрели. Назад, на Родину, где нас ждет неиссякаемая любовь Бога и блаженство гармонии. Этот путь – возникновение так называемых этических религий, в которых человек представлен как греховное существо, которое, однако, исправлением, спасением от грехов самого себя способно помочь Богу исправить этот мир. Таков главный мотив, например, возникшего в эту эпоху (У11 – У1 века до н. э.) зороастризма. Возникающие параллельно и позже иудаизм и христианство добавляют к этому только то, что человек сам не способен «исправиться» и должен обращаться за помощью к всесильному Богу, причем, разумеется, через посредничество сословия священнослужителей. Это, по сути, тот же древний брахманизм. Это – путь к первоначальному, доиндивидному человеку, в котором пусть не будет цивилизованности, но зато не будет скверны индивидуализма, логики, рассудочности и науки. Цивилизация и наука – это абсолютное зло, и потому блаженны – только люди простые и «нищие духом», то есть темные, необразованные. Зачем человеку мудрость Афин? – ¸рничал Тертуллиан. – Ему вполне достаточно «истины» Иерусалима.

Продолжить бы тут о религии

Параллельно с религией в это же «осевое время» во всех развитых регионах того времени возникала и философия. Ее возникновение следует считать связанным с осмыслением людьми кризиса рассудка и индивидности, обрушившегося на общество в условиях «расцвета» первоначальных «демократий» и «открытых обществ», то есть на самом деле – первоначальных «враждующих царств» и начала «войны всех против всех».

Решение философией этого кризиса принципиально отличалось от предложений параллельно возникавшей религии. Кризис рассудка не в самом наличии рассудка, заявляла философия. Рассудок и рассудочный индивидуализм – это не случайные девиации истории, которые можно легко отбросить, это не заблуждение людей, а высшее достижение человечества, неизбежный этап его исторического развития. Да, они приводят общество к кризису, но их следует не уничтожать, их нужно интегрировать в высшее состояние мышления и человеческого бытия. И филоофия разрабатывает и предлагает людям такое новое, спасительное для людей состояние их духовности – это разум, èëè мудрость, и это новое состояние человеческого бытия – бытие людей как личностей. Рассудок не отбрасывается огульно. Он весь остается в обиходе человечества. Но он ставится в связь с разумом, представляется исходной базой разума, системой вопросов, на которые отвечает разум, и, в свою очередь, разум ставится в связь с рассудком, без него сам разум неполон и беспомощен: рассудок реализует находки и указания разума.

Такую задачу ставила перед человечеством возникавшая в античности философия. Это была задача «на вырост», философия осознавала, что ее решение – «трудное дело» (Аристотель). Разум, мудрость, бытие каждого человека, превышающее индивидно-стяжательные, рассудочные цели и эмоции – это цель и перспектива исторического развития человечества по меньшей мере на ближайшие столетия. Но история показала, что для этого не хватило и двух тысячелетий.

Философия противостояла в этом вопросе религии, но сама, в свою очередь, двигалась к решению проблемы через внутреннюю больбу идей. Отрицали рассудочную софистику и Платон, и Аристотель, но с принципиально разных позиций. Мир Платона – удвоенный или, скорее, раздвоенный. Человек в нем раздираем между своей телесностью и чужой, извне навязанной духовностью. Телесность человека природна, и, как и вс¸ природное, она не может быть суверенной, она нуждается в Ином, которое бы ее приводило в движение, в состояние жизненности. Причем, это Иное, нематериальное, идеальное, духовное одновременно является и всеобщим, управляющим, потому что оно одновременно и целое, обнимающее собой все материальное бытие, оно всеобще и общеобязательно. Отдельное материальное живет по законам всеобщего идеального. В отдельных предметах нет красоты, она приходит к ним из общей, идеальной красоты сверхприродного мира. Рационального, рассудочного мышления человеку достаточно, чтобы быть добродетельным. Платон, несмотря на его известную «диалектику», не делал поползновений к категориям человеческого разума, или мудрости. Ведь само вторичное, вещное, исполнительское положение человека в мире исключает состояние мудрости, которое явно связано с субъектностью и свободой. У человека Платона нет и проблеска свободы, ею не обладают даже разумные душой философы.

Иначе решал вопросы человека и мира Аристотель. Не правы ни материалисты, ни идеалисты. В природе, действительно, есть идеальное, но оно не есть потусторонняя миру субстанция, а является свойством человеческого тела, и даже шире – всей материальной природы. Вся природа – целостное материально-идеальное образование; соответственно, и человек (и, в первую очередь, человек) одновременно и материален и идеален. Это вытекало из специфики аристотелевского понимания мира, из его метафизики. Любой предмет, по Аристотелю, имеет четвероякую причину своего существования. Прежде всего, предмет телесен, материален, его первой причиной является материя, вещество, из которого он «сделан». Не душа человека мыслит и чувствует сама по себе, не мышление – мыслит, а мыслит и чувствует весь телесно-духовный человек. «Мы говорим, что душа скорбит, радуется, дерзает, ощущает, размышляет… Между тем, сказать, что душа гневается – это ведь то же, что сказать – душа ткет или строит дом. Ведь лучше, пожалуй, говорить, что… человек делает это душою, сочувствует, учится или размышляет». И далее: «Не приходится спрашивать, едины ли тело и душа или они раздвоены – человек единен, он и душа, и тело»².

Вторая причина любого предмета – форма, придаваемая ему в процессе его «изготовления». Это «изготовление» напоминает то, как скульптор накладывает на глыбу мрамора форму своего изваяния. Но это лишь внешняя аналогия. Форма – это не столько внешний вид предмета (хотя и это), сколько его строение, порядок сопряжения его элементов, способы их функционирования, это – программа внутреннего и внешнего поведения предмета, порядок его движения, включающего его во взаимодействие со всем миром, способ его жизни в мире. При этом, конечно, предмет движется «сам», но закон его движения задается ему извне, из «головы скульптора», из общих правил существования мира, внутри которого предмет рождается на свет. Появляющийся предмет не может противоречить миру, иначе его просто не будет. Форма предмета, таким образом, придается предмету всем миром, это – реализация формотворческой потенции Природы. И природа в этом смысле не внешня предмету, а присутствует в нем, как и он – в ней.

Третья первопричина вещей – энергия, сила, сама работа по приданию материи соответствующей ей формы. Предмет в процессе своего «изготовления» заряжается энергией мира, и в дальнейшем сам становится источником энергии, становится способным к самодеятельности, становится живым. Энергия мира не уничтожается, она переходит от целого к частям и от одних предметов к другим и опять возвращается к целому. Бытие отдельных предметов мира – двойственно: наряду с собственным индивидным они несут в себе бытие целого; в мире целого они представляют индивида, а в мире индивида они представляют целое. Эти идеи и сегодня представляют собой фронт системных исследований и предмет научной полемики³. Для Аристотеля же это была принципиально решенная проблема.

Четвертая, целевая первопричина вещей придает направленность действию предыдущих трех причин, или, что то же самое, она присутствует в них изначально, как их собственная направленность. Вс¸ в природе существует как для чего-то предназначенное, у всего в природе имеется цель и, при всем разнообразии предметных целей, она у всех предметов имеет единую направленность – сохранить целостность мира как условие их существования в нем. Освоить и осуществить собой логику мира, ориентируясь на совершенство и гармонию этого мира (то есть его перводвигателя). Этими положениями Аристотель легко и адекватно разрешал столь трудную для сегодняшней зараженной индивидуализмом культуры проблему смысла и цели жизни человека. Нет тут никаких замков, ларчик их не имеет, он просто открывается.

И цель, и форма, и энергия, и материя – не внешни предметам, предметы несут их в себе. Они образуют, так сказать, родовую матрицу предмета, его внутреннюю программу и потенциал его жизни. Этот комплекс первопричин, внутреннюю программу существования предмета Аристотель называл его энтелехией. Энтелехия – это одновременно и условие предмета и полнота его осуществленности, выполненности. Более того, это (по целевой е¸ составляющей) – его потенция и предназначение, его потенциальный вклад в совершенствование мира, конечный смысл его внутриприродного бытия. Это и понятно, «ведь естественно, что энтелехия каждой вещи бывает только в том, что вещь есть в возможности, то есть в свойственной ей материи»⁴.

Последнее означает, что у разных вариантов организации материи и «возможности» разные. У материи топора энтелехийной возможностью является раскалывание дров, у телесной организации растений – питание и рост; у тел животных – чувствительность и движение; у человеческого «тела» - мышление. Не мышление (душа) в человеке мыслит, а мыслит человек в соответствии с возможностями его материи (материальной первопричины). Если исчезает человеческое тело, то мысль (душа) тоже исчезает, как исчезает раскалывание дров, если изржавливает топор. Душа не входит и не выходит из тела, не летает под потолком операционной во время клинической смерти человека и не возвращается в него по окончании хирургической операции. Она не субстанция, а функция человеческого (особым образом организованного, не животного и не «топорного») тела.

Такое – функциональное – определение души (сознания, психики, личности) человека было дано впервые в истории человечества. Такое понимание этих «предметов» не стало очевидным и господствующим даже сегодня, и не только в массовой интуиции, но и во многих построениях, претендующих на научность. До сих пор всерьез ведутся рассуждения об априорных категориях мышления, об «одаренных детях», об изначально присущих человеку «человеческих качествах», наконец, просто о Богом данной душе, или духовности. Аристотель вышел на понимание человека как обусловленного извне, но не отдельной от природы духовной субстанцией, а всей массой первопричин материального мира, то есть представил, во-первых, "сверхматериальность" самой материи и, во-вторых, такую же "сверхматериальность" человека. Он впервые преодолел идеалистическое (по существу – дуалистическое) раздвоение мира на немыслящую и пассивную материю и активное идеально-духовное начало, управляющее материей. Мир – âåñü – жив и активен, он как целое и есть перводвигатель, не нуждающийся во внешней причине. Это, конечно, Спиноза, но мы не будем умалять достоинства последнего, просто тем более значительны достижения первого. Соответственно, и человек, в понимании Аристотеля, – это не природное тело, движимое сверхприродной душой, а просто мыслящее тело, телесное мышление, человек «единен», и не надо его разделять на бездушную телесность и бестелесную духовность. Человек не просто предмет, имеющий источник духовности, добродетельности, эстетизма и политических способностей где-то вне себя: все они в нем самом и в самой его сущности. Самой его энтелехией человек предназначен для решения общих проблем духовности, а не просто к телесно-чувствительным или телесно-растительным функциям. По своей сущности (энтелехии) человек мыслит не узко-утилитарно, не индивидуалистически-целесообразно, не единично-индивидно. Он предназначен для мышления всеобщими категориями, будучи озабочен проблемами всеобщего. Человек, если он человек, – там, во всеобщем, а не здесь, в индивидно-индивидуальном мире. Сводить человека к индивидно-рассудочным функциям – значит не видеть собственно человека, а видеть лишь его сколок, его частичное бытие в нынешнем мире, поднявшемся лишь до индивидно-рассудочной своей организации. Сверхиндивидность, личностность – вот энтелехийная устремленность и сущность человека. И если люди сумеют осознать это и перестроить свою жизнь и организацию своего общества в соответствии с таким самопониманием, то снимутся все проблемы господства индивидности и рассудка, будет преодолен тот глубочайший кризис, в который ввинчивается (как в «странный аттрактор») современное человечество.

Таковы были прозрения Аристотеля относительно человека. Они – не плод фантазии досужего философа. Это отклик гражданина своей страны и представителя человечества на острые проблемы современности. Сама жизнь ставит вопросы и дает запрос на их разрешение. И всегда находятся (хотя и не сразу) те, кто принимает этот заказ как веление собственного сердца.

Величие эпохи греческой античности, на наш взгляд, как раз и заключается в том, что она – умами своих философов – обнаружила общечеловеческий кризис индивидности и рассудочности, и не только обнаружила (правильно поставила диагноз болезни), но и дала правильные рекомендации по преодолению этого кризиса. Как воспользовался «больной» «философскими рецептами" – это уже другой вопрос. История показывает, что этот рецепт не был ни понят, ни востребован современниками и потомками по меньшей мере в ближайшие два тысячелетия. Никто не прислушался к идеям Аристотеля, никто не понял их теоретически революционного и социально спасительного, оздоравливающего человечество значения. Преодоление кризиса индивидности пошло по консервативно-религиозному пути. Исторический спор между возникавшими в это «осевое время» религией и философией выиграла религия. Победила версия, согласно которой спасение человечества от индивдности и индивидуализма, пресечение всевластия рассудка – в возвращении к эмоционально-дологическим формам мышления, к абстрактной бессубъектной духовности и безрассудной (не рассуждающей) любви человека к Богу и абстрактной любви человека к человеку. Демократия и «открытое общество» как проклятие человечества были свернуты, наука как соблазн очей и скверна утоплена в крови растерзанной толпой фанатичных христиан женщины-математика Ипатии, символ мировой научной мысли – Александрийская библиотека была дотла сожжена (правда, арабскими завоевателями, но тоже орудовавшими под флагом «аврамической» религии)…

Живописание подробностей здесь заняло бы много места. История остановилась на две тысячи лет. Марксист тут скажет, что уровень производительных сил человечества и, соответственно, уровень общей его культуры были еще настолько низкими, что объективно была необходима новая версия азиатского способа производства – феодализм, с новыми брахманами, массовым отчуждением человека от его человеческой сущности – личностности и пребывание подавляющего большинства населения в стадии животноподобной доиндивидности. И он будет прав. Кризис, действительно, был снят, но снят не пользу проектов Аристотеля. Они не востребованы и сегодня. О самом их существовании догадывается пока что ничтожное количество добровольцев-интеллигентов, массовой же интуицией, тем более осознанным запросом общественности это все еще не становится. Наша философская общественность, еще недавно в принципе правильно понимавшая действительные пути истории, сегодня ринулась в религиозные, субъективистски-позитивистские, постмодернистские и прочие «симулякровые» формы философствования. Аристотель забыт или используется так же схоластично, как и в Средние века. «Аристотелевская концепция формообразования объектов не только не критикуется и не осмысляется, но как бы вовсе не существует для современной науки»⁵.