Высоцкий в период «оттепели»

Итак, 1959 – 1963 гг. относятся к ученическому периоду, когда происходит становление творческой манеры Высоцкого, отбор художественных средств, формирование авторского кредо и поиск собственного неповторимого поэтического облика. Среди тематических предпочтений на первом месте «блатная» поэзия, в которой воплотилось присущее поэту романтическое мировосприятие.

К сведению строгих судей Высоцкого: его «блатная» лирика представляет собой не что иное как стилизацию, т. е. «подделку» под уголовный фольклор. Он и здесь, и позже, и во всем им написанном играл роль, и в этом был собой. Самодостаточным был его надрыв, и почти несущественными – поводы для него. Это напоминало имитаторство, хотя и не было им. Ведь за имитаторство не платят жизнью, и оно не соряжено с надрывом, к нему прибегают, для того чтобы уклониться от надрыва. Трагический предшественник русского постмодернизма, Владимир Высоцкий делал то же, что и постмодерновые люди, но при этом напрягался, как модерновый сверхчеловек.

Уголовный фольклор отличают презрение и ненависть к миру «фраеров» – людей, не принадлежащих к криминальному сообществу, и сентиментальная нота (зэковская слезливость), чего совершенно нет у Высоцкого. Поэт активно оперирует внешними атрибутами мировосприятия блатаря: жаргонной лексикой («шмон», «феня», «мусора», «ссучился» и т. д.), уголовной бравадой, фрагментарными описаниями лагерного быта, выходов «на дело» и т. п. («Зэка Васильев и Петров зэка», «Я в деле», «Рецидивист», «Я был душой дурного общества» и др.).

Еще одно свидетельство в пользу имитационной природы «блатной» лирики Высоцкого: его ранние песни никогда не пользовались популярностью в уголовной среде – там предпочитали подлинное, свое творчество; песни же нашего автора охотно слушала и исполняла интеллигенция 1960-х. Этот факт зафиксировал в одном из своих стихотворений один и поэтических летописцев хрущевской «оттепели» Евгений Евтушенко: «Интеллигенция поет блатные песни».

Почему криминальная субкультура проникла в элитарный слой советского общества? Чтобы разобраться в сути проблемы, обратим внимание на факт существования уголовщины как общественного явления, имеющего своей основой пренебрежение юридическими и моральными нормами. Почему эти нормы не устраивают определенную категорию людей? Не только по той причине, что эти люди не отличаются морально-правовой вменяемостью, но также потому, что в самом обществе не все в порядке. Стало быть, уголовщина – один из индикаторов состояния общества, сигнализирующий об аномалиях в его развитии. Ту же задачу, однако уже не попутно, а как основную, со всеми вытекающими отсюда последствиями (выяснением многообразия противоречий между преступной личностью и обществом, криминальной средой и обществом и т. п.), ставит перед собой и искусство, которое интересуется укладом жизни и нравами уголовного мира. Таков социальный аспект проблемы.

Однако нельзя упускать из виду ее исторический аспект. Со второй половины 1950-х гг. были распахнуты ворота ГУЛАГа. Происходила массовая реабилитация жертв сталинизма, из лагерей на волю хлынула волна осужденных по политическим статьям. Их опыт, приобретенный в сталинских застенках, многим казался окрашенным в романтические тона и был окружен ореолом жертвенности и борьбы за справедливость. Лагерные манеры разительно отличались от казенных, официальных и стимулировали рост нонконформистских настроений в советском обществе времен хрущевской «оттепели». «Из зоны» значило «из оппозиции», и в этом контексте разница между политическими и уголовными статьями, чрезмерно суровыми в сталинскую эпоху, не считалась существенной. Учтем также, что лагерным жаргоном и ухватками владело большинство вышедших на свободу политических заключенных.

Показательно, что в 1964 г. на станицах центральной коммунистической газеты «Правда» обсуждалась возможность присуждения Ленинской премии по литературе за произведение, главный герой которого – «простой советский заключенный» (имеется в виду рассказ Солженицына «Один день Ивана Денисовича»). Если сама «Правда» затрагивала такие вопросы, то что говорить об «оттепельной» интеллигенции…

«Блатная» поэзия Владимира Высоцкого, таким образом, не просто откликалась на определенные народные и общественные настроения, а проникала в самую суть терзавших страну противоречий, реагируя на них с поразительной оперативностью и откровенностью. Было очевидным не обремененное муками долгого выбора стремление литературного дебютанта к популярности.

Такое рвение чаще всего плохо влияет на художественную ценность творчества. Однако В. Высоцкий не так прост. И хотя в его ранних стихах и песнях предостаточно безвкусицы, которую ничем иным, кроме издержек творческого становления, не объяснишь, еле заметная авторская ирония по отношению к уголовному миру, а также последующий отказ поэта от романтизации криминальных персонажей, их среды и нравов говорят сами за себя. В конечном итоге молодой бард уподобился своему прозревшему «блатному» герою из песни «Я был душой дурного общества», который задается вопросом:

Зачем мне быть душою общества,

Когда души в нем вовсе нет?

Не создав в первые годы творчества значительных произведений, В. Высоцкий смог сделать важнейший мировоззренческий выбор. Он был оппозиционно настроен по отношению к существующему политическому режиму, хотя и без радикалистского уклона. Оппозиционность Высоцкого была «шестидесятнической»: поэт оставался и чувствовал себя советским человеком, о чем свидетельствуют его неучастие в диссидентских акциях и отказ от эмиграции, и вместе с тем придерживался нонконформистской позиции.