![](/user_photo/2706_HbeT2.jpg)
- •Александра Львовна Толстая дочь с. Розанова. Путь тернистый и мужественный
- •Путь тернистый и мужественный
- •Часть I из прошлого. Кавказский и западный фронт
- •1 Июль 1914-го
- •2 На фронт!
- •3 Белостоцкий санитарный пункт
- •4 У подножия арарата
- •5 В турецкой армении
- •6 В город ван
- •8 Бог с ним, с шофером!
- •9 На западном фронте
- •10 Госпиталь на 400 коек
- •11 Газы
- •12 Начало конца
- •Часть II проблески во тьме
- •1 Революция
- •2 Речи
- •3 «Сестра толстого»
- •4 «Судьбе вопреки»
- •5 «Батюшка-благодетель»
- •6 Смерть матери 24 ноября 1919 года
- •7 Тайная типография
- •8 Мена
- •9 Транспорт
- •10 Бриллианты
- •11 «Распишемся!»
- •12 Весна (Эта глава была написана в тюрьме —Лубянка, 2)
- •13 Тюрьма
- •14 Латышка
- •15 Скрипач
- •16 Лубянка
- •17 Прокурор
- •19 В концентрационном лагере*
- •20 Жоржик
- •21 Разгрузка бревен
- •22 Кузя. Комендант и принудительные работы
- •23 Коля и женя
- •24 Калинин
- •25 Декрет
- •26 Толстовская коммуна
- •28 Скотный
- •29 Артель
- •30 Комитет помощи голодающим
- •31 Школа
- •32 Начало культурной работы
- •33 Травля
- •34 Беспризорные
- •35 Аукцион
- •36 Руководители
- •37 Теории и методы
- •38 Леc рубят — щепки летят
- •39 Я ходатай по политическим делам. Гпу
- •40 «Религия — опиум для народа»
- •41 Эксплуататоры
- •42 Товарищ сталин
- •43 Выборы
- •44 Юбилей. 1828—1928
- •45 По россии Картошка, свинки и Кавказ
- •Кавказ. На Афоне
- •Крым. «Мерли, как мухи»
- •«Один живу, с Богом»
- •46 Машка
- •47 Показательный суд
- •48 Начало сталинской политики
- •49 Прощай, россия!
- •Часть III волшебная страна япония отъезд в неизвестное
- •Начало сказки
- •2 «Сыщики»
- •3 Новые веяния
- •4 Японское искусство
- •5 Турне
- •6 Тысяча иен
- •7 Студент
- •8 Фехтование
- •9 Деревня
- •11 Скрытая красота
- •12 Токутоми-сан
- •13 Секта иттоэн
- •14 Самурай
- •15 Семья профессора
- •16 Джин-рикша
- •17 Доктора
- •18 Сакура — цветущая вишня
- •20 Передовые женщины
- •21 Отказ вернуться в ссср
- •22 Прощай, волшебная страна — япония
- •Часть IV первые шаги в америке предисловие
- •1 Как растут ананасы
- •2 Первая «лекция» на американской земле
- •3 Погоня за шляпой
- •4 Американская тюрьма
- •5 Мормоны
- •6 Либералы и пацифисты
- •7 Бездушный нью-йорк
- •8 Лекции
- •9 Сизифов труд
- •10 «Не могу молчать!»
- •11 Жизнь в деревне
- •12 Сша признает ссср!
- •13 Свой угол
- •14 Смерть ильи львовича
- •15 Подозрительные типы
- •16 Добрые люди
- •17 Первая леди
- •18 Что делать?
- •19 Конец фермы
- •20 Солнечная флорида
- •21 Перемена жизни
7 Бездушный нью-йорк
— Нет, нет, не четыре и не шесть, а ровно пять,— говорила Ольге ее хозяйка.— Вы не понимаете, если четыре дырочки, то сыпется слишком мало порошка, если шесть или семь, то слишком много, you waste too much*, верьте моему опыту, надо точно пять.,.
Ольга покорно брала банку с порошком «Бон Ами» для чистки эмали и пробивала ровно пять дырочек.
Целый день или г-жа X., или ее тощая, с поджатыми губами и тоже старая дева племянница делали бедной Марии замечания:
— Мария, не сутулься, держись прямо. Мария, ты ешь слишком быстро, так у нас не едят в Америке. Не качайся на стуле! Убери книги!
* Вы слишком расточительны (англ).
Не только Марии, но и нам, взрослым, было чему поучиться. Американская система, применяемая г-жой X. в хозяйстве, была выработана в совершенстве, ни одного лишнего движения. Необычная во всем точность. Надо было научиться, как стелить постели: в России подушка накрывалась отдельным покрывалом, здесь надо было стелить по-другому, по-другому накрывать на стол, знать, сколько каких тарелочек, маленьких, средних и больших, с какой стороны раскладывать ножи, вилки, ложки. Все было по-другому, и всему придавалось необычайное значение; и вот этого-то мы, беспорядочные русские, усвоить никак не могли и никак не могли вызвать в себе большого интереса к этим новым открывающимся нам горизонтам.
Харчи и кров для себя и дочери давались Ольге не легко, платы за свою работу она, разумеется, не получала. Она питалась с Марией и имела комнату с ванной.
Я была большей частью в разъездах, в лекционном турне, но когда я изредка приезжала, то видела, что Ольге тяжело не столько физически, сколько морально. Мы мечтали о собственном угле.
Следующая моя лекция была в Нью-Йорке, в Таун-Холле.
По рекомендации Джейн Аддамс, которая написала письмо своей приятельнице Лилиан Волд, я поселилась в Хенри-Стрит-Сеттлмент, где-то в самом бедном еврейском районе. Кругом — базары, лотки со всевозможными овощами, фруктами, дешевыми вещами первой необходимости. Здесь пахло луком и чесноком и можно было слышать не только еврейский жаргон, но иногда и русскую речь. Грязь, беднота. Я обрадовалась, когда со мной заговорили по-русски, но скоро поняла, что и здесь многие евреи не знали, что черту оседлости в России, так же как и процентное ограничение для студентов-евреев, уничтожило Временное правительство. Они думали, что это заслуга большевиков. В Хенри-Стрит-Сеттлмент я столкнулась с теми же либеральными, просоветскими идеями, как и в Хулл-Хаузе. Лилиан Волд заставляла меня много рассказывать о Советской России, внимательно слушала, и иногда черные умные глаза ее удивленно смотрели на меня. «Я никогда не думала, что там до такой степени плохо!»
Нью-Йорк меня подавил. Давно я не испытывала такой гложущей, жуткой тоски одиночества. Самое страшное одиночество — среди толпы чуждых людей. Люди, люди... спешащие, холодные, равнодушные, с изможденными, усталыми лицами. Я ходила по бесконечным улицам, ездила на автобусах, терялась в собвеях, наблюдала... На некоторых молодых лицах уже лежит печать порока, зрелости. Тяжелый опыт жизни наступил, прежде чем успела расцвести молодость. На улице женщины курят, спешат на ходу затянуться, в собвеях с тупым выражением лица жуют жвачку, на остановках толкаются. Один поток людей сменяется другим, все спешат, никому нет дела до другого, у всех печать заботы, тревоги на лицах. И глядя на эту толпу, невольно думалось: «А есть ли у них души?»
И становилось страшно.
В Хенри-Стрит-Сеттлменте было легче. Здесь жизнь людей была поглощена тем, чтобы помочь другим, дать совет, отвезти роженицу в больницу/проведать тяжелобольного, помочь детям со школами, но все же иногда грызла тоска одиночества, и, сидя в своей комнате, я плакала. Плакала о том, что оторвана от родного гнезда, о том, что большевизм так глубоко проник в свободные страны... О том, что кругом все чужие... Стук в дверь.
— Можно войти?
И передо мной выросла высокая широкоплечая фигура большого бородатого человека.
— Илья!
— Ну и ну! Покажись-ка! Какая ты стала, старая? Ну, еще ничего, молодцом... Как ты попала в эту трущобу?
Он сыпал один вопрос за другим, вероятно, чтобы скрыть волнение, а у меня в зобу сперло, сказать ничего не могу. За эти двадцать лет, что мы не виделись — он уехал в Америку до большевистской революции,— он стал еще больше похож на отца. Те же серые глаза, только больше, те же широкие брови, широкий нос, оклад бороды, только выражение лица и рот другие.
С чего начать разговор после двадцати лет разлуки? Я знала, что он еще в России сошелся с какой-то женщиной, на которой, получив развод от прежней своей жены Сони, женился. Это мне было неприятно. Вся наша семья была привязана к Соне и очень огорчилась этой женитьбой.
Постепенно разговорились. Ему было трудно материально. Во время депрессии он не мог найти заработка. Ему было уже 65 лет. Жил он здесь, в Нью-Йорке, с женой Надей. Говорили о России, о семье, родных и чем дальше, тем ближе. Он очень изменился, помудрел, ближе подошел к отцу в своих убеждениях. Не было у нас разногласия и в вопросе коммунизма. Он ненавидел его так же, как и я. И когда мы расстались, он только сказал:
— Саша, я очень доволен.
И в тон ему, едва сдерживая слезы радости и волнения, я повторила его слова:
— И я тоже очень довольна.
Мы пожали друг другу руки и расстались. Я уже не чувствовала себя одинокой — в Нью-Йорке у меня был брат.