16. Внутрипартийная борьба, 20-е годы

Вопрос об объединении республик был последним, в решении которого принимал участие Ленин, болевший с весны 1922 г. С этого же времени в высшем партийном руководстве началась активная борьба за власть, продолжавшаяся до конца 20-х годов. Созданная в годы Гражданской войны и укрепившаяся при НЭПе административно-командная пирамида власти нуждалась в вожде. В связи с вынужденным отходом Ленина от политической деятельности это место оказалось вакантным. Внутрипартийная борьба включала следующие этапы: октябрь 1923 – январь 1925 г. «Левая оппозиция» – Л.Д. Троцкий (см. Троцкизм) против Г.Е. Зиновьева, Л.Б. Каменева и И.В. Сталина; 1925 г. «Новая (ленинградская) оппозиция» выступила на ХIV съезде ВКП(б) – Г.Е. Зиновьев, Л.Б. Каменев против И.В. Сталина, Н.И. Бухарина, А.И. Рыкова, М.И. Томского; 1926–1927 гг. Борьба «объединенной левой оппозиции» – Л.Д. Троцкого, Г.Е. Зиновьева, Л.Б. Каменева против И.В. Сталина, Н.И. Бухарина, А.И. Рыкова, М.И. Томского; 1928–1929 гг. Время выступления «правого уклона» – Н.И. Бухарин, А.И. Рыков, М.И. Томский против И.В. Сталина, В.М. Молотова, К.Е. Ворошилова, С.М. Кирова и др.

Сутью идейных разногласий было отношение к НЭПу, точнее, к срокам его действия. В разное время как оппозиция, так и приверженцы «генеральной линии», в зависимости от обстановки, выступали то за свертывание НЭПа и усиление государственного вмешательства в экономику, то за продолжение либеральной политики в развитии товарно-денежных отношений. Такая непоследовательность еще раз подтверждает, что главной причиной и целью борьбы была власть, а идеологические споры – только прикрытием. Об этом же свидетельствует политическая судьба оппозиционеров. Проиграв, всех их лишали постов, исключали из партии, т. е. скатывались вниз по пирамиде власти. Борьба носила верхушечный характер; народ, за исключением партийных активистов, не принимал в ней никакого участия.

Почему в этом противоборстве победил И.В. Сталин? С 1922 г. он занимал пост генерального секретаря ЦК РКП(б) и контролировал расстановку партийных кадров. При решении вопросов путем голосования аппарат Сталина, подбирая делегатов на партийные съезды из его сторонников, обеспечивал ему большинство. Кроме того, Сталин широко использовал грязные методы политической борьбы: подтасовку результатов голосования, закулисные интриги, стравливание своих соперников и т. п.

17. Сталинская «революция сверху»

Опыт социализма — личный взгляд Мы переходим к самому сложному этапу нашей революции — к становлению и утверждению личной диктатуры Сталина. В условиях сталинской диктатуры завершался процесс формирования Советского государства и советского общества. Это не исключительная российская особенность, когда зарождение великого государства и принципиально нового общества происходит под властью личной диктатуры. Это общая историческая закономерность. Роль Ромулов, Ликургов, Бисмарков, Лениных и Сталиных в этом процессе имеет определяющее значение, что является естественным. Противоестественно другое — нескончаемая клевета на вождей — основателей государства, клевета на историю собственной страны. Такое возможно только в том государстве, которое приговорили и стремятся уничтожить извне и изнутри, в государстве, властвующая элита которого превратилась в послушную марионетку враждебных внешних сил. Разумный порядок реформирования нового государства не имеет ничего общего ни с хрущевским разоблачением культа личности, полным клеветы и лживых утверждений, ни с «реформами», превратившими великую страну в зону господства криминала. Когда великий человек завершил свою миссию, заканчиваются и признаваемые нацией неограниченные права властителя, после чего, ради устойчивости жизни нового государства, единовластие заменяется республиканской формой правления. Но дело основателя продолжается в новых формах, как это имеет место, например, в нынешнем Китае. ЛИЧНАЯ диктатура Сталина была оправдана его миссией. Но ничем не была оправдана неограниченная власть последышей — от Хрущева до Горбачева. Она бессмысленно сохранялась до тех пор, пока сама себя не уничтожила, причинив одновременно чудовищный ущерб стране и народу. То, к чему наше государство сейчас пришло в результате правления людей, «усевшихся не в свои сани», а затем, в результате диверсии враждебных геополитических сил и государственной измены значительной группы лиц, образовавших новый компрадорский господствующий класс, — это не окончательный результат, а неустойчивое промежуточное состояние. Нынешняя перманентная национальная трагедия неизбежно должна привести к мобилизации национального сознания. Из недр народа должны подняться на гребень событий люди, понимающие свою ответственность перед историей, люди, чей гений, свойства характера, воля смогут разжечь, сплотить и направить энергию народа. Им-то и потребуются важные уроки нашего прошлого. Мы закончили в предыдущих статьях анализ самых острых этапов этого прошлого, в результате которых большевики пришли к власти, а затем отразили удары внешних врагов и внутренней контрреволюции, после чего пришло время оправдывать взятую на себя ответственность за судьбы страны и решать все накопившиеся вопросы. Поражение в польской кампании, которое не позволило перенести революцию в Германию, отчасти объясняли проблемами с транспортом, слабостью коммуникаций наступающих армий. В этой связи Троцкому предоставляются неограниченные полномочия по наведению порядка с транспортом. В начале сентября 1920 года по его инициативе был создан ЦЕКТРАН (Центральный комитет объединенного профессионального союза работников железнодорожного и водного транспорта) — организация, которая должна была восстановить работу транспорта, применяя единоначалие, милитаризацию труда, чрезвычайные меры. Приобретя определенный опыт в данном направлении деятельности, Троцкий 3 ноября 1920 года выступает с идеей «перетряхивания профсоюзов», всеохватывающей милитаризации труда, закручивания гаек, распространения опыта ЦЕКТРАНа на все народное хозяйство. Но в партии росло сопротивление методам, осуществляемым Троцким. И страна реагировала на перманентное насилие крайне болезненно. Не прекращались крестьянские восстания в Сибири. А в самый разгар дискуссии о профсоюзах произошли восстания в Кронштадте и на Тамбовщине. Идеи милитаризации труда встретили отпор Ленина. Не всем понятная дискуссия о профсоюзах была началом многолетней внутрипартийной борьбы в поисках пути и концепции на послевоенный период. Распространенное объяснение мотивов этого процесса борьбой за власть или вульгарными интригами связано с неспособностью авторов этих умозаключений подняться на уровень тех грандиозных событий. На самом деле эти дискуссии и поиски были выражением объективного и здорового процесса, связанного со стремлением партии принять программу, в максимальной степени соответствующую национальным интересам, и выдвинуть лидера, способного реализовать эту программу (Ленин в 1923 г. уже был болен и не мог руководить партией и страной). Это происходило в условиях ярко выраженного плюрализма и напряженной интеллектуальной работы различных сил внутри партии. Более корректного и логичного развития внутренней политики революционной партии трудно себе представить. В борьбе за выбор концепции послевоенного курса и правые, и левые имели свои доводы и аргументы. А партийное большинство, руководимое Сталиным, чутко и добросовестно взвешивало, изучало и реализовывало эти доводы и аргументы. Только в 30-х годах, когда (согласно признательным показаниям Тухачевского на следствии) началась подготовка военного переворота, оппозиция, проиграв в честной политической борьбе, встала на путь государственных преступлений. Это обычная для революций развязка. И она всегда приводит к трагическим последствиям. Грехи и ошибки людей, вставших на путь заговоров и переворотов, переменили знак их политической роли по отношению к национальным интересам и могли принести стране немалые бедствия. Кары, на них обрушившиеся, они заслужили. А так как в стремительности революционных процессов отделить виновных от невинных почти никогда не удается, жертвами становятся «потенциально опасные» и «подозреваемые». И горестная судьба невинных людей, вовлеченных в водоворот политических преступлений и ответных мер государственной безопасности, — это наша национальная трагедия тех лет. Еще большей трагедией была предшествующая этим событиям гражданская война. Революция уничтожила и изгнала из России порядка 5 миллионов человек. Еще 10 миллионов потеряла сама революция в результате войны, голода и тифа. Не понимать, что и те, и другие в основной своей массе были невиновны, можно только умом пристрастным и ограниченным. Хотя в несчастьях этих жертв обвиняли тех самых «большевиков», черед которых пришел во время репрессий 30-х годов, ответственность за кровавые издержки революции несут в первую очередь те, кто своим угнетением подвигнул народ на ниспровержение существующей власти, кто довел его до отчаяния и бунта. Вот вам слова очевидца событий Герберта Уэлса из его книги «Россия во мгле»: «Россия попала в теперешнюю беду вследствие мировой войны и моральной и умственной неполноценности своей правящей и имущей верхушки... У правителей России не хватало ни ума, ни совести прекратить войну и перестать разорять страну... Они правили и расточали и грызлись между собой и были так слепы, что до самой последней минуты не видели надвигающейся катастрофы». Революция Линкольна в США стоила американскому народу 700 тысяч человеческих жизней, что при тогдашней численности населения США эквивалентно нашим потерям в революции и в Гражданской войне. Петр, осуществляя свою революцию сверху, сократил население России на 20%. Отдавая должное форсированному прогрессу, сообщаемому стране ее национальной революцией, надо ясно понимать и цену такого прогресса. Нельзя провоцировать революции недальновидным социально-экономическим и социально-политическим курсом. Нельзя и разбазаривать результаты, достигаемые революциями указанной выше дорогой ценой. И сейчас горе-правитель Горбачев не стыдится хвастаться своей подрывной деятельностью в правящей партии и в государстве, ради перехода от советского «социализма» в его понимании к «социал-демократии» в его понимании (так он сегодня это объясняет). Он делает вид, что все еще не понимает, что его купили и продали. Но ведь даже то, что он утверждает, непростительно для руководителя государства. «Это в высшей степени безнравственно, — говорил Наполеон, — когда человек берется за дело, которое не умеет делать». Безнравственно было, имея в руках необъятную власть, уступить ее вместе с судьбой трехсотмиллионного высокообразованного и высококультурного народа психически неадекватному, сильно пьющему человеку, скорее всего попавшему под контроль чужих спецслужб. Не только подлость, но и государственное преступление, когда в нарушение действующей в стране конституции и воли 19 миллионов избравших его коммунистов, генсек, сговорившись с Яковлевым, Шеварднадзе, Раисой Максимовной, рушит партию и страну, которые ему доверены. Он теперь говорит, что был скрытым врагом коммунизма. Но тогда что означают его подписи под решениями противоположного смысла, его здравицы в честь коммунизма на протяжении всей его жизни? Незадачливо объясняя свое отступничество тем, что у него ничего не получалось, Горбачев сегодня как будто не понимает, что в таких случаях полагается подавать в отставку, а не готовить в угоду геополитическому противнику подрыв своего государства изнутри. Мы имеем дело с вопиющим государственным преступлением и крайне подозрительным нежеланием нынешних властей расследовать это преступление. Отсутствие расследования букета государственных преступлений, накопившихся за последние 20 лет, и безнаказанность виновных — одна из причин нынешних болезней нашей страны, одна из причин систематического обмана народа его правителями. Пока государство выявляло и отдавало под суд таких вот скрытых врагов, страна была могущественной и победоносной. Также поступал Рим. В минуты опасности он наводил порядок, казнил трусов и предателей. Так поступают все разумно управляемые страны, в том числе и демократические. А что еще делать, «если дорог тебе твой дом...»? Его надо защищать. Его надо оберегать как зеницу ока. Так говорил Сталин. И так он поступал. Народ, который в час трагедии не способен разрубить гордиев узел общественно-политических противоречий, который готов и дальше терпеть обман верхов и нескончаемое национальное унижение, погиб для истории. ТАК НАЗЫВАЕМЫЕ «сталинские репрессии» связаны с укреплением обновленной России. И они принесли куда меньше жертв, чем жертвы троцкистского периода в революции, и гораздо меньше жертв, чем принесла в настоящий момент вакханалия буржуазной демократии. Вот рассекреченная справка, составленная на высшем уровне сталинского руководства: «В период с 1919 по 1930 гг. органами ВЧК—ОГПУ было расстреляно около 2,5 млн. врагов народа, контрреволюционеров, саботажников и пр. В период с 1930 по 1940 гг. органами ОГПУ—НКВД привлечено к уголовной ответственности и осуждено врагов народа по приговорам судов по ст. УК РСФСР 1 300 949 чел. Из них расстреляно по приговорам судов 892 985 чел.». Такие цифры иногда приводятся с намеками на еврейский, троцкистский террор, за который авторам и проводникам этого террора пришлось поплатиться в 30-х годах. Это неверный и провокационный довод. На самом деле все было проще. Репрессивный аппарат революционного времени имел еще самодеятельную, дилетантскую организацию, в недостаточной степени контролировался, был склонен к избыточности и поспешности в минуты неуверенности и страха. Конечно, и фактор многонациональной страны усиливал трагедию и усложнял и без того запутанные пути революции. Это «красное колесо» могло крутиться долго. Могло и пойти в разнос. Партия это понимала и искала соответствующие решения. Репрессивный аппарат был полностью взят под контроль только тогда, когда попал в стальные клещи контроля и руководства генсека. Для этого в ОГПУ—НКВД и в самой партии были проведены основательные чистки, после чего ответственность за все репрессии перешла к Сталину. Сталинские репрессии перед войной, таким образом, — это 900 тысяч смертных приговоров в течение 30-х годов, что гораздо меньше нынешней ежегодной миллионной убыли населения, в том числе и в криминальных разборках. Суть «сталинских репрессий» — это устранение властвующей большевистской элиты, господство которой сделалось неограниченным и превратилось, таким образом, в угрозу по отношению к народу. «Элиту, которая противостоит народу, — доказывал Макиавелли, — надо устранить и заменить элитой, представляющей народ». Но чтобы новая элита стала таковой, нужен был институт типа римских трибунов. С неясным ощущением такой необходимости выступила группа «рабочая оппозиция» во главе с Коллонтай и Шляпниковым. Но Ленин, находившийся тогда у власти, не только не поддержал «рабочую оппозицию». Он даже порвал с Коллонтай все отношения, хотя сам с полной определенностью говорил о необходимости защиты пролетариата от произвола его собственного государства. Следовательно, конструкция, предлагаемая «рабочей оппозицией», была, как легко предположить, наивной и несовершенной. Меры, которые предложил сам Ленин в своих последних статьях, были только наметками человека, сраженного смертельной болезнью, человека, который был лишен возможности довести эти наметки до уровня стройной системы. Значит, оставался один выход — личная диктатура, вверяющая судьбу страны честности и политической состоятельности одного человека — вождя. Такова беспощадная формула Макиавелли. Сталин эту формулу знал и необходимость ее использования остро ощущал, особенно после того как оппозиция пошла по пути подготовки государственного переворота. Но исторические условия требовали не просто диктатора. Нужен был творец, новый Ромул, чтобы реализовать вековую русскую мечту о Третьем Риме, но уже в советском, ленинском исполнении. Предстояло осуществление сверху социально-экономической революции, суть которой сводилась к экспроприации мелкой буржуазии. Эта задача усложнялась тем, что предстояло не заменить один класс другим, более передовым и прогрессивным классом. Была поставлена задача по переходу к бесклассовому обществу, а следовательно, к прямому народному правлению, механизмов которого еще не существовало. Макиавелли как будто предвидел данную ситуацию за столетия до самих событий. «Мудрый учредитель республики, — писал он, — всей душой стремящийся не к собственному, но к общему благу, заботящийся не о своих наследниках, но об общей родине, должен всячески стараться завладеть единовластием. И никогда ни один благоразумный человек не упрекнет его, если ради упорядочения царства или создания республики он прибегнет к каким-нибудь чрезвычайным мерам. Ничего не поделаешь: обвинять его будет содеянное, оправдывать — результат; и когда результат, как у Ромула, окажется добрым, он будет всегда оправдан. Ибо порицать надо того, кто бывает жесток, чтобы портить, а не того, кто бывает таковым, желая исправлять. Ему надлежит быть очень рассудительным и весьма доблестным, дабы захваченная им власть не была унаследована другим, ибо, поскольку люди склонны скорее ко злу, нежели к добру, легко может случиться, что его наследник станет тщеславно пользоваться тем, чем сам он пользовался доблестно. Кроме того, хотя один человек способен создать определенный порядок, порядок этот окажется недолговечным, если будет опираться на плечи одного единственного человека. Гораздо лучше, если он будет опираться на заботу многих граждан и если многим гражданам будет вверено его поддержание. Ибо... когда благо сего порядка народом познано, он не согласится с ним расстаться». Как мы видим из сказанного Макиавелли, большая опасность заключалась в том, что наследники Ленина и Сталина «станут тщеславно пользоваться тем, чем сами они пользовались доблестно». Длительная самодержавная форма правления не могла привести Россию к могуществу Третьего Рима, т.к. секрет римского могущества, раскрытый Макиавелли, как раз в постепенном отказе от самодержавия и в переходе к республике. Но путь послереволюционной России к республиканскому, более того, к всенародному правлению, лежал через диктатуру Ленина—Сталина, при условии, что наследники вождей должны были начать незамедлительный отход к республиканским формам правления, а не обрекать страну на прозябание под властью «выдающихся деятелей современности». Наша проблема не в разрушительных результатах работы революции. Это было проблемой предшествующих поколений. Наша проблема — в незавершенности ее созидательной работы. На долю гениальных вождей революции пришлись задачи, которые по справедливости история должна разнести на несколько поколений. Кроме двух социально-политических задач (смена элит и утверждение на роль основателя государства нового диктатора) перед революционной Россией стояла гигантская социально-экономическая, революционная задача — преодоление мелкобуржуазной крестьянской отсталости и, соответственно, мелкобуржуазной крестьянской контрреволюции. К решению указанных трех задач свелась историческая роль Сталина в предвоенный период. Не останавливаясь на понимании этой роли, мы не поймем своей страны, ее трудностей, ее ошибок. Правые противились социально-экономической революции сверху. Троцкисты, напротив, стремились форсировать этот процесс, не заботясь о последствиях. Осторожный Сталин сначала блокировался с правыми и только под давлением обстоятельств начал смещать «линию партии» влево. Внешняя угроза вынудила Сталина форсировать процесс социально-экономического развития и пойти на революционное решение политических задач. Нападение извне, мировая война не дала Сталину довести конструктивную задачу революции до ее всеми ощутимых социально-экономических результатов. Он готовился к надвигавшейся войне и поэтому перешагнул черту, перед которой остановился Ленин. Сталин экспроприировал крестьянство и расправился со вчерашними соратниками. Как это было.

ИСХОД развития событий после Ленина был предрешен борьбой 1923—24 гг., в результате которой поставленная было под вопрос необъятная власть Сталина только окрепла. Все точки над i были поставлены в 1929 г., когда Сталин фактически сделался диктатором. Но диктатором он стал по воле партии. Хотя уже много лет исследователи, повторяя друг друга, объясняют этот феномен утверждения сталинской диктатуры «государственным переворотом», это не было государственным переворотом. Это было больше похоже на избрание диктатора, подобно избранию римлянами Фабия Максима во время войны с Ганнибалом. Так решил съезд партии — самая представительная структура власти коммунистической диктатуры. И это означало только одно: для эффективной коллегиальной власти ЦК партия не была готова и не была структурно организована. Она фактически одобрила личную диктатуру Сталина, к которой сам Сталин, руководствуясь вышеприведенными соображениями Макиавелли, сознательно стремился. История его оправдает, т.к. он свою миссию выполнил гениально, что подтвердила победа в такой войне, победить в которой, по мнению современных ему политиков, было невозможно. Никто не может сказать, как бы обернулась для России коллективная власть ЦК, находящегося после Ленина в неустойчивом равновесии. Не могла ли она превратиться в аналогию французской Директории? Власть якобинцев во Франции настолько быстро была коррумпирована, что комиссары Конвента обогащались путем арестов людей с последующим их освобождением за деньги. Робеспьер оказался беспомощным перед разложением его собственной партии, осуществлявшей диктатуру. Сен Жюст настаивал на установлении его личной диктатуры. Неподкупный не мог на это пойти, не мог поступиться принципами и этим подписал себе смертный приговор. Послав его без суда на гильотину, вчерашние палачи и коррупционеры объявили себя борцами за свободу и таковыми по сей день остались во французской истории. Но у власти они не удержались. Их смела диктатура Наполеона, которая была востребована социально-политической обстановкой. В отличие от послереволюционной власти во Франции и в России, власть римской элиты, которую часто берут за образец, была уравновешена институтом трибунов и властью консулов, имевших возможность управлять равновесием сил между плебеями (трибуны) и патрициями (сенат). В этом случае консулы, которые переизбирались ежегодно, не обязательно должны были быть гениальными людьми. Так достигалась знаменитая устойчивость и преемственность римской республики, к которой Рим пришел не сразу после свержения Тарквиниев, а в результате длительного политического развития. Когда такое равновесие не предусмотрено конституцией, оно достигается гигантскими усилиями гения Наполеона или Сталина, и устойчивость сохраняется только в течение ограниченного срока, т.к. диктатура даже гениального правителя является временной ненадежной конструкцией. К примеру, власть финансовой олигархии в странах западного мира уравновешивается силой мощных профсоюзов, причем между профсоюзами и олигархией существует определенный блок. Конгресс и президент США функционируют в этой равновесной системе, и только в годы потрясений (великий кризис, мировая война) оказывается востребован такой президент, как Ф.Д. Рузвельт. В обычное время президентом может быть старик, мирно отсыпающийся в течение своего президентского срока, как Рейган или Эйзенхауэр, и даже молодой плейбой вроде Кеннеди или Клинтона. Олигархи могут тыкать этим президентам и указывать им на место, как это делал Яков Шиф, или просто устранять неугодных, как это произошло с Линкольном, Кеннеди, Никсоном, а по некоторым утверждениям и с Ф.Д. Рузвельтом. Большевистская партия в 20-х годах в известной степени оказалась в положении якобинцев, теряющих взаимопонимание с народом. У нас нет данных о существенной коррумпированности большевиков в 20-е годы. Но на лицо их неподсудность на фоне бесправия и трепета народа перед властью и службой безопасности (ЧК, ОГПУ). От такого положения до антагонизма новых якобинцев с народом — один шаг. Нужна была сила, подчиняющая членов диктаторствующей партии государственным интересам. Была нужна узда на правящую партию. Та же ситуация, с которой столкнулся Робеспьер. Пришло время личной диктатуры. Вот как пишет Ю.В. Емельянов. «Не в последнюю очередь выбор в пользу Сталина был сделан потому, что он гораздо ответственнее относился к работе и гораздо лучше с ней справлялся, чем его оппоненты. Пока они отдыхали на курортах и писали статьи об искусстве, он был вынужден заниматься трудными вопросами народного хозяйства». Весь этот легальный и медленный путь Сталина к вершине власти, протекавший в идейной борьбе, продиктованной насущными вопросами жизни и смерти страны, никак нельзя назвать интригами. Не считая Зиновьева и Каменева, которые были политическими приспособленцами, причем приспособленцами-неудачниками, все вожди большевиков остались при своем мнении и после развязки в этой борьбе. Сталин был человеком, позиция которого была наименее «упертой». Это была позиция динамичного центризма, в которой мы видим не недостаток, а умение внимательно оценить и принять наиболее обоснованную концепцию или план действия, предложенный другими вождями, которых Сталин отнюдь не недооценивал. Не интриги Сталина, а личность Сталина имела решающее значение в его приходе к власти. Это был революционный вождь, поднявшийся из самых низов через полицейские побои, гибель друзей и близких, трусость слабых, предательство нестойких. Это был несгибаемый человек, верный избранному пути, готовый проливать свою, и не только свою, кровь. Таков путь воинов-монахов. Их миссия — приносить победы своей стране, своему ордену, своему вождю. А простые люди справедливо хотят, чтобы их просто считали людьми. Им дали свободу от господ, но они трепетали перед освободителями. Их надо было избавить от страха и бессилия перед властями. Их надо было, как говорил Ленин, защитить от их собственного государства. Им надо было стать хозяевами своей жизни, никого не обманывая и ни перед кем не унижаясь. Для этого им был нужен честный диктатор, выше всего на свете ставящий служение своему народу. Вот почему концепция Троцкого по закрепощению и закабалению наших людей во имя мировой революции была неприемлемой, а диктатура Сталина, смыслом которой было установление равновесия между народом и большевистской олигархией, была исторически востребована. Сталин не опирался на штыки на пути к власти. Власть ему вручила партия ленинского призыва. И только получив диктаторскую власть, он совершил свой «брюмер», который не был переворотом, а был революцией сверху. И все аспекты его политики в качестве диктатора были заранее одобрены партийными съездами. Страна еще по инициативе Ленина резко повернула вправо. Гайки не только не закручивались, а были ослаблены в социально-экономическом плане настолько, что пошли разговоры о реставрации капитализма, что в определенном смысле имело под собой основания. Люди могли перевести дух. Вместе с хлебом и продуктами, вынутыми из тайников, вместе со средствами, упрятанными ранее в кубышках и включенными теперь в оборот, началось экономическое оживление. Но партия раскололась, хотя как раз по отношению к партии были серьезно подкручены гайки секретным решением Х съезда о запрещении фракционной деятельности. Упрощенно этот раскол трактовался как борьба между левыми (Троцкий, Раковский, Радек, Пятаков, Преображенский, Смилга и др.) и правыми (Бухарин, Рыков, Томский и др.) при центристской позиции Сталина и сталинского большинства в партии и ЦК. При всем этом именно Ленин нанес первый удар по позициям и престижу троцкистов во время тяжелой дискуссии с Троцким между IX и X съездами и в результате последующих оргвыводов.

СРАЗУ ЖЕ после смерти Ленина хлынул поток статей, посвященных памяти покойного вождя. Ленинизм стал не только предметом в учебных заведениях, но в значительной степени Священным писанием. Все большевистские лидеры были причастны к этому культу Ленина (в том числе и Троцкий, который до конца жизни восхищался гением Ленина, но не нашел времени о Ленине написать. Он все писал и писал о своем обидчике — Сталине). Дальновидный Сталин был в этом культе вождя заинтересован больше всех. Предпосылки для новой «религии» сформировались давно. На это обратил внимание тот же Бертран Рассел. «Несомненно, что самое важное в Российской революции — это попытка осуществить коммунизм. Я верю, что коммунизм необходим миру, верю также, что героизм России воспламенил человеческие надежды, а это очень важно для достижения коммунизма в будущем. Большевизм, если даже рассматривать его как дерзновенную попытку, без которой конечный успех был бы просто невозможен, все равно заслуживает благодарность и восхищение всей прогрессивной части человечества. Но метод, при помощи которого Москва намерена установить коммунизм — метод первопроходцев — суров и опасен, он настолько героичен, что об издержках его не задумываются. Я не верю, что таким методом можно достичь устойчивой и приемлемой формы коммунизма... Но хотя я не считаю, что коммунизм можно установить уже теперь, распространив большевизм, я все же верю, что большевизм, даже если он и падет, войдет в историю как легенда, будет восприниматься как героическая попытка, без которой не пришел бы будущий успех. Фундаментальная экономическая реконструкция представляется абсолютно необходимой, чтобы материальное производство стало слугой человека, а не его господином. Здесь я на стороне большевиков политически и критикую их только тогда, когда их методы кажутся отступлением от их собственных идеалов. Есть, однако, другой аспект большевизма, от которого я определенно хочу отмежеваться. Большевизм не просто политическая доктрина, он еще и религия со своими догмами и священными писаниями... Надежды, которыми вдохновляется коммунизм, в большинстве своем столь же замечательны, как и надежды, возбуждаемые Нагорной проповедью; однако их придерживаются с таким же фанатизмом, и, похоже, они принесут столь же много зла. В глубине человеческих инстинктов прячется жестокость, фанатизм же — камуфляж для нее. Фанатики редко бывают подлинно гуманными людьми, и те, кто искренне страшатся жестокости, не сразу решаются принять какое-либо фанатическое вероучение». Из сказанного Расселом можно сделать вывод, что не личная жестокость Сталина наложила печать на этот суровый этап истории нашей страны, а суровые законы революции и революционной идеологии благословляли на беспощадность, и горе было тому, из кого делали врага. Политическая борьба в революционной России, как и в революционной Франции, всегда была готова принять крайние формы. Наиболее прагматичный Сталин не был закоперщиком этих правил игры. Но не его задачей было менять эти правила. Вступив в борьбу за идеологическое наследство Ленина, «Сталин предпринял нечто для него новое, — пишет Алан Булок, — прочел курс лекций «Вопросы ленинизма» в Свердловском университете — в высшей школе партийных чиновников, — а затем переделал эти лекции в книгу с таким же названием... Их можно было критиковать за излишнюю сосредоточенность на догматической стороне мышления Ленина в ущерб его жизненной яркости и гибкости: они страдали — если воспользоваться выражением Троцкого — «определенной идеологической черствостью». Тем не менее в этом труде было впервые предпринято то, что более тонко мыслящие партийные теоретики не сделали, посчитав, что это ниже их достоинства: то было первое краткое (менее, чем на ста страницах) популярное и систематическое изложение ленинских идей, скрупулезно проиллюстрированных цитатами... «Вопросы ленинизма» не только имели большой успех, но и способствовали отождествлению автора этой книги с Лениным, отождествлению, первым шагом к которому стало участие Сталина в создании культа Ленина. То была сталинская интерпретация якобы ленинского распределения ролей. Их объединяло то, что оба, признавая и, возможно, даже не признавая этого, движущей силой истории считали не социальные силы и не изменения в средствах производства, которые выдвигал на первый план Маркс, а партию. Именно партии предстояло выработать пролетарское классовое сознание, которого так не доставало рабочим. «Партия, — писал Сталин, — должна руководить пролетариатом в его борьбе... она должна внести в миллионные массы неорганизованных беспартийных рабочих дух дисциплины... организации и устойчивости... Партия — высшая форма классовой организации пролетариата». В другом месте Сталин определяет ленинизм как марксизм, приспособленный для нашего времени: «Ленинизм — это теория и тактика пролетарской революции в целом, а также теория и практика диктатуры пролетариата в частности». В этом высказывании нет ничего, с чем не согласился бы Ленин. То же можно сказать о следующих выводах Сталина: «Пролетариату для установления своей диктатуры нужна партия. Она нужна ему еще больше, чтобы сохранить эту диктатуру». Алан Булок в своем «их объединяло» только подтверждает тождественность сталинского мышления с ленинским, в частности, в вопросе, в котором выражена суть ленинизма, отнюдь не противоречащая марксизму, как ошибочно утверждает Булок, — в вопросе о роли партии. Просто у Ленина, а вслед за ним и у Сталина, речь идет не о теории марксизма, а о ее революционном приложении. Очень ловко на нашем идеологическом поле противопоставляется Ленин Сталину (сколько теорий о возврате к «ленинским нормам» было разработано помощниками и идеологической обслугой наших политически безграмотных генсеков). А сейчас Сталина противопоставляют Ленину. Дескать, Сталин был все-таки патриот России, а Ленин, сам полуеврей, служил силам мирового еврейства. Здесь уместно сослаться на афоризм К.Маркса: «Невежество не есть добродетель». Но невежество порою ловко используется и эксплуатируется. Ленин и Сталин — эти Гракхи великой России — служили ей честно и бескорыстно, каждый на уровне своего незаурядного интеллекта. У Сталина эта вера в Россию окрашивалась страстью, которая свойственна патриотам малой нации. Обида за державу вызывала его холодную, но неукротимую ярость. Ленин был непроницаем в своей вере в великую судьбу своей страны и очень редко обнаруживал свои патриотические чувства («держи подальше мысль от языка»). Он мыслил не десятилетиями, а веками. Только он, и его апрельские тезисы это доказывают, посмел взять курс на большевистское восстание в 1917 г. Он посмел, потому что смог привлечь такие внутренние и внешние ресурсы революции, которые сделали невозможное возможным. То, что ближайшие соратники считали абсурдным бланкизмом, оказалось озарением гениального революционера-марксиста. Здесь объяснение его неожиданного союза с Троцким и тайны немецких денег, которые на самом деле были еврейскими деньгами и были получены от американского банкира Пауля Варбурга. Но все это делалось для возрождения великой России в ее новом образе СССР. Его политика права наций на самоопределение до сих пор остается громадному большинству людей непонятной только потому, что это политика мирового масштаба, и она рассчитана на века. Она станет понятной, когда новый Союз республик Европы и Азии, говорящих на русском языке, вновь сплотится вокруг России, и сплотится добровольно.

СОВЕТСКОЕ ГОСУДАРСТВО — этот в муках рожденный и в кровавой борьбе отстоявший свое право на существование гигант, — должно было железной пятой прокладывать свой путь и железной рукой раздвигать для себя горизонты. Это государство называлось его вождями диктатурой пролетариата. Его мозгом был ЦК ВКП(б); его нервной рецепторной системой были партийные ячейки; его зубами и когтями был НКВД, в котором однозначно была реализована концепция «ордена меченосцев». Это было суровое, а порой свирепое государство, зверь, за которым охотились и которого стремились растерзать в зародыше. Но оно было молодо и полно природных сил, после того как переболело своими болезнями и пролило немало своей крови. Этот зверь знал, среди каких хищников ему надо выжить и понимал, что времени, чтобы окрепнуть и обрести способность защитить себя, ему отпущено мало. Так наша страна представлялась хозяевам мира. Народы мира связывали с нашей страной те надежды, о которых писал Бертран Рассел. Вакуум власти после Ленина не мог заполниться властью ЦК. Инструментов, препятствующих превращению власти ЦК в самодержавную власть партийного вождя, не было. Даже Хрущев, шумно осудивший культ личности и провозгласивший «коллегиальное руководство», быстро скатился к произволу самодурствующего диктатора. Только XIX партийная конференция, предложив (к неудовольствию партийных олигархов) ограничить срок пребывания на посту членов ЦК и генсека, нашла правильный путь к выработке таких инструментов. Это решение, сформулированное в результате всенародного опроса в первые годы правления Горбачева, могло стать спасением для СССР (народ мудр). Но было слишком поздно. Все звенья государственной власти уже были в руках тех сил, которые задались целью разрушить СССР изнутри. Концепция победы социализма в одной стране, которую приписывали Сталину, на самом деле была выработана Лениным. Еще в августе 1915 г. Ленин высказал мысль: «Неравномерность экономического и политического развития есть безусловный закон капитализма. Отсюда следует, что возможна победа социализма первоначально в немногих или даже в одной, отдельно взятой капиталистической стране». А НЭП был началом реализации этой концепции, которую пытался после Ленина развивать Бухарин, круто изменивший свою позицию после Х съезда, где он сблокировался с Троцким. И только в 1924 г. Сталин поддержал эту концепцию всей своей мощью и своим авторитетом. В сущности, без этой концепции большевики оказались бы в политическом тупике. Но им, знающим цену фактора идеологии, была важна поддержка главного идеолога. Приведенное выше высказывание Ленина никто не помнил. Его раскопали потом. Но формула победы социализма в одной стране в ясно и конкретно выраженном виде содержалась в ленинской статье «О кооперации». На нее, как утверждает Н.В. Валентинов (Вольский), просто поначалу не обратили внимания. «Мысль партии, — пишет Валентинов, — отставала от хода мыслей Ленина, и не случайно статья о кооперации в месяц ее появления была прочитана с таким малым вниманием... Насколько нам известно, первым, кто начал указывать на это, был Рыков, поддержанный Бухариным, а не Сталин». Суть ленинской статьи такова: соединив власть пролетариата, власть государства на землю и крупные средства производства, осуществив союз власти с широкими народными массами (тогда это было крестьянство), мы сможем реализовать общество социальной справедливости. Этот принцип применим и к нашим условиям. На его основе уже сегодня может быть принята программа создания подлинно социального государства и выхода страны из существующего кризиса, будь на то добрая воля и честные намерения нынешнего общества. Но общество, которое находится во власти криминала, и честные намерения — вещи несовместимые. А тогда, как пишет Валентинов, Сталин ликовал. Победа социализма в одной стране, — это то, что реализовать мог только он один. Теперь он был в идеологическом плане неуязвим. А перманентную революцию можно послать далеко, хоть в Мексику.